Глава 14

За страшным человеком Зиминым захлопнулась дверь, и Женя осталась одна. И только теперь, наконец, смогла разжать пальцы, словно в предсмертной судороге вцепившиеся в полочки блузки и державшие их распахнутыми настежь. Обессилено опустилась прямо на пол, вернее, на собственный плащ, все еще валявшийся в центре комнаты. Обхватила плечи руками, как будто в попытке согреться. Или таким образом хотела словно бы приклеить блузку к телу, чтобы уже никто и никогда не смог насладиться зрелищем, которым еще минуту назад позволила любоваться страшному человеку Зимину? Хотелось плакать, но слез почему-то не было.

Что это было? Как она попала в такую жуткую ситуацию? Что опять Женька сделала не так?! Она же никому не желала зла, не рыла другому яму, в которую благополучно угодила сама. Она же просто любила. Разве за это наказывают?!

Она просто любила… И разве Женькина вина, что полюбила она несвободного человека? Просто так сложились обстоятельства — она слишком поздно встретилась с суженым, который к моменту их встречи уже оказался женатым. Так за что же ее казнить?! За то, что любила всею душою, без памяти, беззаветно? За то, что в любую минуту готова была к встрече с любимым? За то, что, словно безумная, радовалась каждому звонку Димочки? За то, как в любое время дня и ночи летела навстречу любви, словно бабочка на огонек? За то, как терпеливо ждала, когда же Димочка поймет, что именно Женька — его половинка, что именно с нею он должен связать свою жизнь?

Ждала… И вот дождалась. Теперь он поставил ей условие. Если она хочет быть с ним, должна стать подарком Зимину. Ни много, ни мало — обязана была подтвердить свою любовь к Димочке совершенно диким, безумным образом. Изменив ему с его врагом. Предав, убедить в собственной преданности. Абсурд, да и только. И ведь она согласилась на этот абсурд, согласилась! Не из-за шлюховатости собственной натуры — сугубо из любви! Но почему же тогда так мерзко на душе? Ведь она ему все равно не изменила. Да, она готова была ради него на все, но ведь ей не довелось стать шлюхой. Пусть не благодаря собственной гордости и неподкупности, пусть лишь благодаря странному поведению Зимина, требующего подарок, но не умеющего им воспользоваться в полной мере, но она ведь не пала ниже плинтуса?! Она осталась порядочной женщиной! Хотя о какой порядочности в данной ситуации можно говорить?.. И почему, если ничего, казалось бы, особенно ужасного не произошло, то почему же так мерзко и тошно на душе?!

Жить не хотелось. Видеть Диму — тем более. Это он заставил, он. Из-за него Женька себя чувствует, словно ее голой выставили в витрину магазина на Тверской. Господи, да как же она могла согласиться на такое?! Ради любви?! А разве так доказывают любовь?! Разве можно доказать любовь изменой?! А унижением?!

С трудом поднявшись с пола, словно в ней уже совершенно не осталось сил, как будто ей не двадцать семь, а как минимум сто семь лет, Женя подошла к портрету. Вгляделась в изображение Городинского. На сей раз его безумно красивые глаза смотрели на нее просительно, умоляюще. И в то же время как будто бы извинялись за неловкую ситуацию, в которую они оба попали неизвестно как. Долго смотрела, очень долго, словно бы надеясь увидеть в его глазах ответ, которого на самом деле не было, не могло быть. Потому что по большому счету не было вопроса. Все было предельно ясно: они вляпались, как говорится, по самое некуда, и теперь выбраться из этого болота могли только одним способом. Но способ не сработал — к счастью ли, к беде ль — просто не сработал, и что теперь ждало их?

На душе было непередаваемо мерзко. Вместе с тем вопреки разуму в унисон с митральным клапаном в самом сердце билась надежда: ну вот, раз ничего не получилось, значит, теперь Петракова все узнает и Димочка будет свободен. И тогда…

И тут же Женька одергивала сама себя: и что тогда? Что?! Неужели после того, через что им пришлось сегодня пройти, у них с Димой еще возможно какое-то будущее?

— Зачем ты превращаешь меня в шлюху?!! — с укоризной спросила Женя у портрета. — Зачем, Дима? 'Подарок'! Димочка, миленький, возьми на себя смелость называть вещи своими именами! Это не подарок, это называется иначе. Это подло, Дима! Это подло и нечестно!

Женя резко отвернулась от портрета, по-прежнему глядящего на нее умоляюще-просительно, решительно подошла к окну, зачем-то выглянула на улицу, как будто там на коленях мог вымаливать у нее прощения Городинский. Естественно, ничего подобного под собственным окном не обнаружила и столь же решительно вернулась к портрету.

— Неужели ты до сих пор сомневаешься в моей любви?! Неужели я и теперь, спустя год, опять должна тебе ее доказывать?! И почему так — совершенно диким, безумным способом? Доказать свою любовь, изменив с твоим врагом. Это абсурд, Дима, абсурд!!! Как ты посмел предложить мне это?! Как я посмела на это согласиться?!!

В сердцах Женя сделала еще один бессмысленный круг по комнате, словно бы где-то там, в одном из четырех углов, ее ждал мудрый ответ, и вновь остановилась перед портретом. Опять долго пристально смотрела в его бесхитростно-умоляющий взгляд, наконец спросила:

— Почему все так много говорят о любви, Дима? Превозносят ее, как высшее благо на земле. Они что, не знают, что на самом деле любовь — это грязь? Не понимают, какая мерзость из нее вытекает? Неееет… Все всё знают. Но упорно делают вид, что все так чинно-благородно. Лицемерие в чистом виде. Ах, любовь — высшая ценность! Ах, ради любви люди должны идти на подвиги! На какие подвиги, Дима?!! Ты сам понимаешь, чего ты от меня потребовал?! И пусть он отказался — это ведь не делает меня чище! Я уже никогда не буду такой, какой была раньше, ты это понимаешь?! Даже если ничего не произошло — ты все равно превратил меня в шлюху! Нет, я сама превратила себя в шлюху, сама… Ты попросил, я не смогла отказать. Ради тебя, Дима, ради нас с тобой. Ради нас?.. Это ты называешь 'Ради нас'?!!

Городинский позвонил в тот же вечер:

— Женя! Женька, милая, ты всё сделала, как надо?!

Женя молчала. В горле стоял какой-то противный огромный ком, состоящий из любви, обиды и непонимания.

— Алло, Женька! Алло! Ты меня слышишь?!

Женя слышала. Очень хорошо слышала. Громко орала музыка, слышались людские голоса. Ну вот, он опять ведет ночной образ жизни. Вместе со своей Алиной. Ночью он всегда с Алиной. И от Алины он не требует ни жертв, ни доказательств любви.

— Алло, Женька! Ну где же ты?! Только не молчи!

И вдруг зашептал в трубку, словно опасаясь, как бы не услышал кто посторонний:

— Он приходил сегодня. Он был у нас. Видела бы ты его взгляд! Сволочь, он точно что-то задумал. Ты только скажи — у тебя все получилось, как я говорил, да? Ведь ты же все сделала, как надо?

— Нет, — едва выдавила из себя Женя.

— Нет?! — захлебнулся негодованием Городинский. — Нет?!! Что значит нет?! Ты с ума сошла?! Ты представляешь, что это значит?! Что это значит для нас с тобой?! Я же просил, я так тебя умолял, а ты… Такую малость… Ради меня, ради нас… Эх ты! Я так на тебя надеялся… Слушай, Жень, я тебя очень прошу — если он еще раз придет — ну а вдруг? Наверняка придет, я его знаю. Или нет, лучше сама позови его. Я дам тебе его номер. Ты позвони, попроси, чтобы приехал. Ну, то, сё, мол, подарочек вас ожидает отменный, сюрприз от Димы Городинского, а? Я же могу на тебя надеяться, правда?

— Нет, — почти не слышно ответила Женя.

— Что? Не слышу? Женечка, я знал, что могу на тебя положиться. Только на тебя. Ты же знаешь, у меня никого, кроме тебя, нет. Ты ведь все сделаешь, правда? Иначе я погиб. Ради меня, Женька, ради нас с тобой. Всё, я бегу. Не знаю, когда увидимся. Вырву время, как только все уладится. Ты поняла? Как только ты все сделаешь — я твой. Договорились?! Все, все, Женька, бегу, я не принадлежу сам себе…

И вместо шума, музыки и голоса Городинского в трубке раздались резкие короткие гудки отбоя.

'Ради меня. Ради нас. Ради меня. Ради нас. Ради меня' Какой же ты гад, Димочка! Проще всего повесить свои проблемы на хрупкие женские плечики! Но Зимин?! Каков подлец, а? Сначала требует подарок, потом сам же от него отказывается, а после этого тащится к Алине. Ведь обещал же, обещал! Нет, прав был Дима, тысячу раз прав: Зимин — страшный человек. И как она могла поверить? Что он вот так, за здорово живешь, откажется отомстить Диме? Видать, уж очень он его ненавидит, раз даже от Женькиного 'подарка' отказался.

Да, Дима прав. Но что же делать? Ведь она действительно готова была ради него на все. И не на словах, на деле. Ведь не привиделось же ей, как она вот тут, на этом самом месте унижалась перед Зиминым?! А он все равно пошел к Алине… Негодяй, какой негодяй! Нет, наверное, она была недостаточно решительно настроена. Наверное, она должна была изображать радость на своем лице. Радость от того, что ей предстоит стать подарком Зимину! Она должна была с улыбкой предстать перед ним голой и даже продемонстрировать решительные намерения. Быть может, тогда и Зимин оживился бы, тогда сам сделал бы то, для чего и потребовал подарок?! Надо было действовать более уверенно, настойчиво. Тогда его рыльце действительно оказалось бы в том же пуху. Тогда он не смог бы угрожать Диме. А что, если он начнет его шантажировать?!

Господи, неужели с нее мало позора? Неужели она должна будет еще и звонить Зимину? Снова унижаться? Просить приехать. А потом… А потом — опять? Опять тот ужас? 'Ради меня. Ради нас. Ради меня'.

И это — любовь?! И за это страдать?! И это еще нужно доказывать?! Да зачем ей вся эта грязь?! Прочь, прочь! Хватит!

Но как же Дима?..

А Дима больше не появлялся. Звонил, правда, каждый день, да еще и не по одному разу. И каждый его звонок был криком о помощи, мольбой:

— Женька, милая, позвони ему! Сделай что-нибудь! Я спать не могу, я каждую минуту только и жду, что вот сейчас эта сволочь позвонит Алине и все ей расскажет. Женечка, миленькая, я тебя умоляю — помоги! Ради нас, ради нашей любви! Ты бы видела его взгляд! Он меня буквально пожирает, он одними глазами тебя требует, только вслух сказать не может, потому что Алина рядом. А он при Алине такой весь из себя порядочный, гнида! Женька, я разведусь, честное слово разведусь, вот только подготовлюсь, денег подсобираю. Я построю тебе шикарный дом, Женька! Я так тебя люблю. У нас все будет замечательно, только не бросай меня в беде, только помоги, ладно? Помоги, Женька, позвони этому гаду, позови его, Женька!!!

Женя пыталась объяснить, что Зимин сам отказался от 'подарка', что обещал ничего не говорить Алине. Правда, если совсем уж честно и откровенно, не слишком-то она сама верила Зимину. Чтоб такая сволочь да добровольно отказалась? Ой, что-то тут не так. И Дима подтверждал ее сомнения:

— Женечка, это не тот человек, чьему слову можно было бы безоговорочно поверить. Ты его практически не знаешь, так поверь мне, детка. Это такой гад, это такая сволочь! Нет, он хитрый, он просто что-то задумал. Еще более гадкое, чем 'подарок'. Ох, Женька, чует мое сердце — устроит он нам с тобой райскую жизнь. Мало не покажется ни мне, ни тебе. Женечка, миленькая, пока не поздно — сделай что-нибудь, а? Ну пожалуйста! Как ты не понимаешь — мы же оба погибнем! Позвони ему, позови! Прикинься ласковой кошечкой — ты же умеешь, я знаю. Ну сделай же так, чтобы он не смог отказаться! Чтобы его рыло оказалось в том же пуху. А я женюсь, Женька, честное слово! Вот только потерпи несколько месяцев, может, годик, я подготовлюсь и разведусь, а потом мы обязательно поженимся. Только помоги, Женька, ради меня, ради нас. Позвони ему!

Душа разрывалась. Женя не могла разобраться в своих чувствах. Димины стенания, истерики невольно заставляли ее брезгливо морщиться: не по-мужски, ой, как не по-мужски это! Хотелось видеть любимого сильным и всемогущим, а он на глазах превращался в тряпку, сдувался, как прохудившийся воздушный шарик. Несчастное зависимое существо. И это — ее идеал? Идол? Кумир?! Вот этот зависимый от чужой воли, от воли едва ли не каждого встречного, по крайней мере, от воли Женьки, Зимина и Алины Петраковой, человек — и есть ее идол?! Это ему она посвятила почти пять лет жизни?! О нем мечтала?! Целый год была его любовницей, дарила ему наслаждение, будучи абсолютно уверенной в его исключительности?!

С другой стороны, Женя никак не могла воспринимать его, как чужого человека. Какой же он чужой, когда пять ее последних лет были очень тесно связаны с его именем, с его безумно красивыми, проницательными и такими доверчивыми глазами? А самый последний год?! Она ведь порхала от счастья — как же, мечта сбылась, Димочка Городинский — ее любимый! Уже не идол, не кумир, а самый настоящий любимый, из плоти и крови. И теперь этому любимому плохо. Ему очень плохо. Ему страшно…

Пусть Дима оказался совсем не таким, каким Женя себе его придумала. Пусть он такой же человек, как и все остальные, со своими недостатками, а вовсе не идеальный, каким представлялся с картинки или с экрана телевизора. Но ведь не чужой, ведь столько всего с ним связано… И его проблемы для Жени теперь не могут быть чужими, теперь это и ее проблемы тоже. Она думала, что любить кумира — это только гордиться и восхищаться им. А оказывается, он точно так же, как и любой другой человек, нуждается в поддержке и помощи, в понимании. В жалости, наконец. Не в той жалости, которая может уничтожить человека. В той жалости, которая производная от любви. Ведь она же его любит? Конечно, любит! Ведь если любовь настоящая, разве она может улетучиться из-за обнаруженных недостатков, из-за проблем любимого?

Мир вокруг Евгении Денисенко за одно мгновение изменился до неузнаваемости. Еще вчера яркие насыщенные цвета и запахи осени в одночасье поблекли, потускнели. Все вокруг стало черно-белым и безвкусным, отвратительно пресным. Даже нет, белого вокруг вообще не осталось. Белый — цвет невинности и чистоты, а о какой чистоте, о какой невинности можно говорить после того, в какую грязь довелось Женьке нырнуть с головой? Нет, мир стал черно-серым…

Как и раньше, как вчера, как все последние пять лет, Женя ежедневно ездила на работу, по восемь часов в день отдаваясь служению интересам Владимира Васильевича Белоцерковского. Только на работе и могла перестать думать о своих проблемах, растворяясь в звонках и заказах. А вот все остальное время, включая поездки на работу и обратно, Женя вновь и вновь погружалась в пучину собственной проблемы, неразрешимой и страшной своею безнадежностью, грозящей раз и навсегда поставить точку в отношениях Женьки и Димы Городинского. Не обращала ни малейшего внимания на толкотню и неудобства, на пробки на дорогах, увеличивающие чуть ли не в два раза время поездки. Не замечала ничего вокруг. Потому что вокруг нее была лишь одна проблема со многими неизвестными. Точнее, с тремя: Дима, Алина Петракова и страшный человек Зимин.

Женьке посчастливилось оказаться рядом с освободившимся двойным сиденьем в переполненном троллейбусе. Было бы глупо не воспользоваться шансом доехать домой с условным комфортом, и Женя тут же плюхнулась на сиденье у окна. Второе место рядом с нею заняла молодая мамочка с трехлетним сыном. Мало того, что у Жени хватало серьезных проблем, так ведь и детей она много лет старалась по возможности не замечать рядом с собой, а потому сразу уставилась в окно, словно бы могла разглядеть что-то кроме рекламных огней в опустившемся вечернем сумраке. Естественно, мысли тут же вернулись в свое русло: Дима, Димочка, как же ты мог?..

Гиперподвижный мальчонка никак не мог усидеть спокойно на руках у мамы. То ему нужно было перегнуться через Женю и выглянуть в окно, то, убедившись, что за окном практически ничего не видно, и вообще машины с этой стороны не ездят, а ходят лишь пешеходы, совершенно не различимые в темноте, отворачивался к стоящему рядом папе, дергал его за рукав и требовательно спрашивал, куда же подевались все машинки.

— Витюша, сиди спокойно, — уговаривала мальца мама.

Да только маленький Витя, казалось, даже не слышал ее замечания. Вновь и вновь тянулся через Женьку к окну, пачкая ее грязными ботиночками, потом зачем-то становился остренькими коленочками на колени матери и снова и снова дергал за рукав отца:

— Пап, а пап, а где мафынки?

Мамаша кривилась от боли, насильно усаживала сынишку, как и положено, попкой вниз:

— Витенька, не ерзай, потерпи немножко, нам еще очень далеко ехать. Смотри, ты тетю уже всю измазал.

Женя, кажется, даже не отреагировала на это замечание. Зато в вопрос воспитания подрастающего поколения решил вмешаться папа.

— Витя, — довольно грозно, словно бы разговаривал не с малышом, а со взрослым сыном, обратился он к ребенку. — Сколько раз мама может говорить? Сиди спокойно!

Мальчишечка заинтересованно повернулся к отцу:

— Да? — бесхитростно, но достаточно громко, так, что стоящие рядом пассажиры могли услышать его слова без труда, спросил Витя. — А сколько лаз тебе мама говолила в мой гольшочик не писать, а ты все лавно писаешь!

Строгий папаша тут же заткнулся и зарделся, словно невинная институтка, услышавшая матерный анекдот. Мамаша тут же шикнула на ребенка и насильно отвернула его любознательную головку к окну. Народ вокруг попытался сдержать смех, хотя кое-кто и прыснул довольно громко. Основная же масса пассажиров лишь принудительно сжимали губы в попытках не рассмеяться. Витя не смог долго разглядывать скучную картинку в окошке, и вновь принялся крутиться на маминых руках. Впрочем, замечаний ему больше никто не делал.

Троллейбус замедлил ход и подрулил к остановке, с громким фырканьем открылись двери, и веселая семейка спешно покинула салон, не доехав до нужной остановки. И только тогда пассажиры рассмеялись от души.

— В психологии это называется детской непосредственностью, — блеснула эрудицией дамочка лет сорока, сидящая позади Женьки.

На освободившееся место тут же не столько сел, сколько упал объемный мужик с пивным брюшком.

— А что, — как-то странно хрюкнув то ли от удара о сиденье, то ли столь оригинальным образом рассмеявшись, провозгласил он. — Очень удобно, наверное. Когда кубок чемпионов, голевая ситуация, а пиво куда-то девать надо так не вовремя… Ноу-хау, блин! Надо взять на вооружение.

Народ вокруг захихикал веселее и откровеннее. Кто-то вдруг вспомнил, что у одного из французских королей даже трон был специально приспособлен для физиологических нужд, кто-то усомнился в правдивости подобных сведений. Но даже не принимавшие участия в обсуждении животрепещущего вопроса улыбались во весь рот.

И кажется, только Женька не заметила происходящего. Или просто не посчитала ситуацию забавной? Так или иначе, но она по-прежнему с неизбывной тоской смотрела в окно. С виду — ни дать, ни взять — уставшая за день сотрудница рядового учреждения. И кто бы мог подумать, какие страсти бушевали в ее душе в данную минуту?!

- 'Ради меня. Ради нас. Ради меня. Ради нас. Ради меня', - вновь и вновь звучал в ее голове голос Городинского.

- 'Ради нас?' — в который уж раз по счету за последние дни мысленно вопрошала она. — 'Ради нас? Это подло, Дима! Зачем ты так? Нельзя подлостью доказать любовь. Нельзя, Дима…'

- 'Ради меня. Ради нас. Ради меня', - рефреном звучал голос Дмитрия.

- 'Нет, нет, Дима, так нельзя! Не смей просить меня об этом! Нет, Дима, только не это!' — взывала Женя к совести Городинского.

- 'Ради меня', - умолял Дмитрий.

Женя вновь и вновь возмущалась: и это — любовь?! и за это — страдать?! доказывать?! любовь, грязь… прочь, прочь! хватит!

На мгновение успокаивалась, приняв решение. Но тут же в голове возникали все те же вопросы: а как же Дима? Ведь ему нужна помощь… Он ведь так надеется… Ведь Зимину верить нельзя. Обещал, что ничего не скажет Алине, а сам тут же поехал к ней. Не иначе, как придумал еще более страшное наказание для Димы. Как же Дима?..