Глава 13

Едва вернувшись с гастролей, Городинский тут же объявился на Женькином горизонте. Ее радости не было предела: соскучился, миленький! То-то!

Откинувшись на подушку, Дима довольно простонал:

— О, детка, ты прелесть!

Женя молча улыбалась и ждала, когда же он прибавит излюбленную свою фразу. И Дима не заставил ее долго ждать:

— Не то, что моя старая грымза! Ах, если бы ты знала, как мне надоело ласкать ее телеса!

Первое время это дополнение коробило Женьку. Да, конечно, ей нравилось ощущать себя королевой на фоне Алины, но как-то это не по-мужски, когда одну женщину в постели сравнивают с другой. С законной.

И все-таки он Женькин! Пусть не совсем, пусть всего на час, но сейчас он только Женькин! Именно в эту минуту он полностью принадлежит ей, ей одной! Это ли не счастье? Не за это ли счастье она боролась так долго? Не к нему ли шла через все тернии?!

Дима посмотрел на наручные часы, которые не снимал даже в постели, поцокал языком:

— Ай, детка, мне уже пора. Ну что за жизнь, ну почему я не могу позволить себе хотя бы пару лишних минут наедине с любимой женщиной?!

Женька ненавидела его часы. Ах, как в такие минуты ей хотелось шарахнуть их об стену, чтобы они больше никогда не отвлекали любимого от нее, чтобы не забирали, не напоминали ему о существовании остального мира!

Застегивая брюки, Дима по обыкновению встал напротив плаката с собственным изображением. Плотоядно улыбнулся, сытым, довольным голосом не то спросил, не то подтвердил:

— И все-таки хорош, да?

Женя прижалась к его все еще оголенной спине:

— Хорош, еще как хорош! Но если бы ты знал, как хорош оригинал!

Дима повернулся, искрящимися глазами посмотрел на нее, улыбнулся радостно, как ребенок:

— Вот знаешь, детка, за что я тебя так люблю? Умеешь ведь сделать приятное, умеешь! Не то, что некоторые!

Женя прижалась к нему в надежде, что в порыве нежности он хоть на пять минут забудет о времени, о делах, о жене. Так хотелось сказать ему: 'Димочка, миленький, ну зачем она тебе? Я ведь лучше, ты же сам тысячу раз говорил, что я лучше. Так останься же со мной!' Но нет, нет. Ей нельзя это говорить. Нужно ждать. Пока он сам все осознает, пока сам придет к этому решению. Инициатива должна исходить от него и только от него, чтобы никогда в жизни он не смог обвинить ее в том, что это было ее решение. Мужчина всегда должен оставаться мужчиной, даже в самой сложной ситуации.

Но как же ей хотелось, чтобы в один прекрасный день Дима прибавил к своему обычному 'Детка, ты прелесть!':

— Знаешь, милая, она мне конкретно надоела. Я решил окончательно — остаюсь с тобой.

Все ждала. И верила — этот день непременно настанет. Потому что они созданы друг для друга. Потому что если бы это было не так, ей не удалось бы заинтересовать его. Даже столь неординарным способом, к которому она вынуждена была прибегнуть. Ведь и без нее у Димочки были миллионы поклонниц, и все, как одна, готовые ради кумира на все. В лучшем случае ей удалось бы разве что буквально на одну встречу привлечь его внимание, на один-единственный разок. Но ведь они вместе уже целый год, значит, Дима к ней явно неравнодушен, он любит ее. Да и как же может быть иначе — ведь они созданы друг для друга! Только мужчины понимают это обычно гораздо позже женщин. Видимо, в силу чрезвычайно жестокого прагматизма, заложенного в них от природы.

Дима был уже одет. Значит, сегодня продолжения не будет, поняла Женя. Оставалось только внести последние штрихи в его звездную внешность, своеобразную защиту от бабушек-старушек, с утра до вечера дежуривших на скамеечке у подъезда, и можно было идти. Женька собственными руками натянула на Городинского дурацкую кепку, спрятав под нее шикарные золотистые кудри любимого, нацепила на него очки и рассмеялась:

— Тебя же родная мама в таком виде не узнает! Видишь, как я здорово придумала!

Да, с маскировкой — это была ее идея, и идея довольно действенная. Но разве тогда, предлагая Диме эту маскировку, она рассчитывала, что он будет пользоваться ею так долго? Ведь так надеялась, что уже вскорости после начала их романа Димочка разведется со своей Петраковой и уже ни от кого не надо будет скрываться за этой дурацкой кепкой, купленной на Черкизовском рынке, за ужасными очками, неизвестно каким образом обнаруженными в ее родном доме среди залежей всякой ерунды на антресолях.

Господи, как давно это было! Целый год прошел! И спустя год он уходит точно так же, как в первый день. Уходит, он всегда уходит! Женя прижалась к Городинскому, как в миг разлуки перед вечностью. Ее голова едва доставала ему до груди — такой высоченный, такой статный. И правда — не мужчина, мечта. Самая настоящая мечта! И Женя, простая скромная женщина, имеет к этой мечте весьма не условное отношение. Пусть не является Диминой законной супругой, но ведь и не разовая девочка! Да и на роль девочки она уж как-то совсем не подходит. Что ни говори, а возраст… Ах, как быстро мелькают годы после двадцати! Кажется, только вчера окончила институт, а уже двадцать семь…

А ведь вокруг столько молоденьких соперниц! И каждая норовит отнять лакомый кусочек, каждая мечтает прикоснуться к небесному светилу на земле! Ох, тут ведь не расслабишься, тут нужно быть все время в форме. Потому что мало выглядеть хорошо, нужно выглядеть очень хорошо! Чтобы не захотелось Димочке посмотреть в другую сторону, чтобы каждую минуточку знал, помнил, что у него есть Женя. И пусть у него есть еще и Алина, пусть! Пока есть. И она — законная спутница жизни, с нею не поспоришь, ее не переплюнешь, даже при более выигрышной внешности, при двенадцатилетней разнице в возрасте. Пусть Алина старше и не так хороша, но у нее в паспорте есть маленькая скромная отметочка, из-за которой она все равно при любом раскладе выигрывает спор с Женькой. Пока выигрывает. До поры, до времени. Потому что обманом присвоила себе Диму. Потому что не может быть предназначена ему самою судьбой, как Женька. Хотя бы потому, что родилась аж на двенадцать лет раньше, а не в один день с ним, как Женя. А поэтому победа должна быть за Женей и только за Женей. Рано или поздно Алина вынуждена будет отступить, отдать ей того, кого присвоила себе незаконно, обманом. Которого неизвестно чем опоила ради достижения цели. Диму. Димочку Городинского…

— Димуля, — простонала Женя, прижавшись в последнем порыве к любимому.

Тот добродушно похлопал ее по спине:

— Всё, всё, детка, я опаздываю. Давай, выводи меня из этой берлоги.

Женя набросила на себя плащ, обула туфли на голые ноги: Дима не дал ей времени надеть колготы, да и зачем? Женя же только проводит его до машины, и тут же вернется домой.

Они едва успели спуститься на полпролета, как с ними поравнялся поднимающийся по лестнице мужчина. Женя без труда его узнала — Олег, Катин брат. О, значит у Сергеевых сейчас опять будет праздник тысячелетия! Детвора заколготится вокруг дядьки, Катька, как всегда, повиснет на его шее, не умея скрыть восторга.

— Добрый день, — простодушно поздоровалась она с едва знакомым человеком.

— Здравствуйте, Женя, — приветливо ответил Зимин.

И тут вдруг что-то произошло.

— Какая же ты дрянь! — вдруг истерически завопил Городинский. — Так вот почему ты так настаивала! Я тут ни при чем, я знать не знаю эту женщину! Она обманом меня сюда затащила!

Женя ошарашено глядела на любимого и ничего не понимала. В чем дело, что случилось? Почему он так себя ведет? Почему визжит, как истеричная баба на базаре?!

Олег тоже выглядел удивленным. Правда, его, скорее всего, удивило несколько иное:

— Городинский? Нууу, дружочек, тебя в этом прикиде и не узнать. Даже Алина бы, пожалуй, не узнала. Женя, так это и есть ваш таинственный кавалер? Катя мне что-то об этом говорила, да только я и понятия не имел. Да, Дима, интересная у нас с тобой встреча получилась, ты не находишь?

Городинский опешил, замолчал, словно обдумывая ситуацию, в которую вляпался неизвестно как. Потом спросил растерянно:

— Так вы что? Не специально? Что, случайно, что ли? И я?..

Олег с кривоватой ухмылкой ответил:

— Ага. И ты, как последний идиот, сам себя выдал. Говорю же — я бы даже не догадался, что это можешь быть ты. В такой-то дурацкой кепке! А вот твой голос не узнать трудно. Да и машину твою срисовал чуть поодаль — ты ведь у нас любитель оригинального жанра, как ее не узнаешь, когда вся страна знает, на чем ты ездишь. Ну-ну. Передавай привет Алине. Впрочем, не утруждай себя. Я сам ей позвоню.

И, ехидно хихикнув, Олег преодолел последнюю лестницу и позвонил в соседнюю с Женькиной дверь.

Городинский, подхватив под руку Женю, предпочел ретироваться. До самой машины шел молча. Вернее, шагал километровыми шагами, так что Женьке приходилось бежать за ним вприпрыжку, ведь он с силой ухватил ее руку, зажал своим локтем, словно она в чем-то провинилась.

Едва оказавшись в машине, Дима рывком сорвал с себя дурацкую кепку вместе с очками, швырнул их прямо на пол:

— Твою мать! Почему ты не сказала, что знакома с Зиминым?! И кто такая Катя? Любовница, что ли?

Женя несколько обиделась — она-то тут причем, за что он на нее сердится? Но понимала, что видимо, причины на то у любимого были более чем серьезные, даже если она ни в чем не виновата.

— Сестра. Катя — это его сестра. И моя соседка. Помнишь, мы с ней недавно встретились на лестнице. И что я тебе должна была говорить? Я с ним практически не знакома — так, встречались несколько раз у Кати, но даже не разговаривали по большому счету — 'Здрасьте'-'До свидания', вот и все разговоры. Я сразу же уходила, чтобы им не мешать. О чем я должна была тебе говорить?!

— О том, что здесь часто бывает Зимин, что я могу случайно с ним встретиться! — заорал Городинский. — Ты хоть понимаешь, что ты натворила?!

Женя только покачала головой. Она действительно ничего не понимала. Какое к ним с Димой отношение может иметь Зимин? Да она, собственно говоря, и фамилии-то его раньше не знала — Олег и Олег, а до его фамилии ей и дела никакого не было. Равно как и до него самого — подумаешь, брат соседки. Мало ли у нее соседей, и мало ли у тех братьев да сестер?

— Что тут понимать? — продолжал бесноваться Городинский. — Что?! Неужели непонятно: Зимин — первый муж Алины! Надеюсь, ты хотя бы знаешь, кто такая Алина?!

Женька кивнула. Ну естественно, разве она могла не знать, кто такая Алина? Алина в первую очередь — ее главная помеха на пути к счастью. Но Зимин? Надо же, Олег, Катькин брат — оказывается, первый муж Алины Петраковой? Ничего себе! А Катька-то, Катька! Ну хоть бы раз проболталась! Вот ведь партизанка!

— Слава Богу, — чуть спокойнее продолжил Городинский. — Так вот. Представь себе, что развелись они из-за меня. А еще представь, как он меня за это ненавидит. И естественно, он сегодня же обо всем сообщит ей. О том, что я в совершенно непотребном виде выходил от любовницы. Ты знаешь, что за этим последует?

Женя снова покачала головой. Она-то, конечно, догадывалась, даже не столько догадывалась, сколько надеялась, но наверняка не знала. Но даже если бы и знала наверняка — вряд ли эта перспектива ее напугала бы. Потому что ведь уже целый год она только и ждала, когда же Димочка разведется со своей старой грымзой, как он сам называл Алину. И теперь, сегодня… Пусть она даже не приложила руку к странной встрече в подъезде собственного дома, но лично ей-то эта встреча как раз на руку!

— Я тебе скажу, — ответил Городинский. — Не надо быть слишком умной для того, чтобы понять. Она тут же подаст на развод. Это уж как пить дать. Что же делать, что же делать?!

Женя пожала плечом, изображая крайнюю степень недоумения. Откуда ей знать, что же теперь делать? Вернее, она-то ответ отлично знала, да вот только боялась подсказать его Диме. Нет, он сам должен понять, он сам должен принять это решение. Неизвестно, сколько бы ему для этого потребовалось времени, да вот как раз более чем подходящий случай и подвернулся. Эх, знала бы Женька раньше, что Катькин Олег — первый муж Димочкиной жены, она бы, пожалуй, и в самом деле организовала такую встречу. И уж не стала бы тянуть, выжидать для этого целый год. Нет, ну надо же, как все-таки тесен мир!

— Димуля, — ласково проговорила она, погладив разнервничавшегося любовника по руке. — Димочка! Успокойся, милый. Может быть, именно так и должно было случиться? Может, это судьба? Ну не могло же столько случайностей соединиться в цепочку просто так. Ведь наверняка эта цепочка где-нибудь прервалась бы. А раз не прервалась — значит это и есть судьба. Наша с тобой судьба! Значит, ваш с Алиной брак исчерпал себя. Зачем продлять его искусственно? Зачем мучить друг друга агонией? Ты ведь ее не любишь, ты сам мне говорил. Ты же ее терпеть не можешь, иначе, как старой грымзой, не называешь. Ну, совершил когда-то ошибку молодости, так что ж, всю жизнь теперь мучиться? Ошибки нужно исправлять, Димочка. Надо только признаться самому себе, что это была ошибка — и все, это уже полдела, остальное окажется гораздо легче, чем ты себе представляешь! Просто пришло время…

— Ты что, дура?! — резко прервал ее уговоры Городинский. — Совсем не соображаешь?! Ты хоть знаешь, кто такая Алина?!

Его грубость ужасно покоробила Женьку. Было так обидно. Почему он на нее кричит? Разве она в чем-то виновата?! Зачем, Димочка, зачем ты так?!

Алина… Кто ж не знает Алину Петракову?! Впрочем, лично с нею Женя знакома не была, как и подавляющее большинство народа. Однако лицо ее было узнаваемо: еще бы, почти на всех мероприятиях красовалась рядом со звездным супругом! Женька все время удивлялась: почему он на ней женился? Полная, даже, пожалуй, очень полная женщина лет этак в районе сорока, с одутловатым лицом и едва заметными следами былой красоты. Они не подходили друг другу ни внешне, ни по возрасту. Они вообще казались существами из разных галактик, настолько были разными во всем. Казалось, они и недели не должны бы продержаться вместе.

Однако этот брак длился уже почти четыре года. И не то что разваливаться не собирался — даже и тени скандала не было! Все шито-крыто, оба, мол, безумно счастливы в браке. За четыре года Городинского ни разу не поймали на горяченьком. Одна только Женя знала, что жизнь семейной пары вовсе не идеальна. Что не только любовница имеется у супруга, но и ненавидит он свою дражайшую половину по полной программе. И теперь, когда наконец ему сама судьба предоставляет шанс разорвать этот порочный круг, расстаться с нелюбимой женщиной, Дима почему-то категорически отказывается от этого шанса, руками и ногами цепляется за изжившие себя семейные отношения.

Отвечать любимому было нечего. Да и просто не хотелось. Не такого исхода, не такого разговора после случайной встречи с Зиминым ожидала Женя, совсем не такого. Обрадовалась было, что уж коли их тайна раскрыта, то и прятаться больше не нужно. Но Дима почему-то так не считал.

Городинский тоже молчал. Задумчиво тер подбородок, тщетно пытаясь отыскать выход из создавшейся ситуации. Потом вздохнул тяжко, достал мобильный телефон, пощелкал кнопками, выискивая нужный номер, снова вздохнул:

— Придется звонить. Если б ты знала, как я его ненавижу! Это такая сволочь! Редчайшая, я бы сказал. И надо же было нарваться именно на него! Ну почему, почему тебе надо жить именно по соседству с его сестрой?

— Так, Дима, — попыталась было оправдаться Женя.

— А, — махнул рукой Городинский, прерывая ее. — Что уж теперь? Теперь выкручиваться надо. Прикинусь шлангом, уси-пуси. Он козел, может и клюнет.

И тут же его голос сделался сладострастно-радостным:

— Алле, Олег? Здорово мы тебя разыграли?

На экране высветился незнакомый номер, однако Зимин не удивился. Он ждал этого звонка. Скорее, даже был бы разочарован, если бы не дождался. Закрылся в кухне, чтобы сестра не могла услышать его разговор, чтобы племянники не мешали, и нажал кнопку приема:

— Дима? Хорошо, что ты позвонил. А то я уже сам собирался тебя разыскивать. Через Алину, естественно. Ты вот что, дружочек. Если не хочешь, чтобы о твоем розыгрыше узнала Алина, а я уверен, что ты этого очень не хочешь. Так вот. Ты мне девочку свою подари.

— Что? — опешил Городинский.

— Что слышал, — довольно грубо обрезал его Зимин. — Девочку, говорю, подари. Мне подари, в личное мое пользование. Многоразовое. А может не очень. А может и вовсе на раз. Понял?

— Женьку? — переспросил Городинский.

— Женьку, — подтвердил Зимин. — Я знаю, она у тебя не одна, так что не обеднеешь. Пришли мне ее прямо сейчас. Так и быть, можно без подарочной упаковки — я не гордый. Сейчас, немедленно. Понял?

Ответом ему была тишина. Городинский недоуменно смотрел на Женьку, равнодушно уставившуюся в окно машины, и размышлял. Он, конечно, многого ожидал от Зимина, разве что кроме хорошего, но такого?! Тут уж Зимин, пожалуй, превзошел самого себя!

— Ты, — неуверенно проблеял он. — Зачем она тебе?

— А тебе зачем? — грубо и даже пошло ответил Зимин. — Вот и мне затем же.

— Да, но… Ты же ее давно знаешь, она же…

Женя заинтересовано прислушивалась к разговору. Еще не зная толком, о чем идет речь, уже почувствовала резкую неприязнь к едва знакомому Зимину. С какой это стати они говорят о ней? Пусть решают свои мужские проблемы самостоятельно! Нечего каждый раз сваливать собственные неприятности на хрупкие женские плечики!

— Насколько я понял, — неласково парировал Зимин, — ты ее тоже давно знаешь. Однако это не мешает тебе… Тогда почему это должно помешать мне? Или ты мне собираешься устроить бесплатный урок по этике межполовых отношений? Я не понял, Дима, кому нужно мое молчание? Лично мне оно без надобности. Ты отнял у меня жену, а теперь ей рога наставляешь практически у меня же на глазах. Где справедливость, дружочек? На этот вопрос можешь не отвечать, этот вопрос риторический. Ты мне, Дима, лучше ответь вот на что: мне ждать подарка или сразу звонить Алине? Только учти — мне подарок необходим немедленно, сию минуту, понял?

Дима молчал, растерянно глядя на притихшую Женьку.

— Алло, дружочек, ты куда пропал? Это следует принять за отказ или как? То есть ты не хочешь сделать мне маленький сюрприз, да?

Насмешливо-едкий тон Зимина напугал Городинского не на шутку.

— Нет, нет, Олег, что ты! — поспешно ответил он. — Какие проблемы? Пусть будет сюрприз! Разве откажешь хорошему человеку? Ленин говорил делиться…

— А Сталин говорил иметь свое, — резко оборвал его Зимин. — Короче, дружочек, если через десять минут я все еще буду пребывать в гордом одиночестве, можешь паковать чемоданы!

Городинский недоуменно уставился на трубку, словно на дисплее телефона должна была выскочить подсказка, что ему следует делать дальше. Однако через несколько секунд дисплей погас, так ничего и не подсказав.

— Что? — хрипло спросила Женя.

Городинский молчал. Только смотрел теперь не на телефон, а на нее, но все так же недоуменно, словно впервые увидел и ума не мог приложить, что с ней делать.

— Что? — настойчиво переспросила Женя.

— Он требует тебя, — растерянно ответил он.

У Женьки все захолонуло внутри. Так и есть — в очередной раз мужики решают свои проблемы при помощи женщин! Но понять истинный смысл его слов категорически отказывалась.

— Что значит 'требует'?! — возмутилась она. — С какой стати я должна перед ним извиняться?! Он мне никто, и я не причиняла ему ни морального, ни материального ущерба. Что значит 'требует'?!

Городинский не отвечал. Только смотрел на нее по-прежнему недоуменно и лишь качал головой.

— Что 'нет'? Что 'нет'? — завелась Женька. Она никогда не позволяла себе таким тоном разговаривать с кумиром, а сейчас почему-то забыла обо всем на свете, словно почувствовала угрозу, исходящую от него. — Ты можешь толком объяснить, о чем вы говорили?

И тут Городинский выдохнул и как-то сразу как будто сдулся, вроде даже меньше ростом стал. Отвернулся к окну и молчал. Молчала и Женя. Почему-то как-то резко расхотелось выяснять, что там у них с Зиминым произошло. Уж лучше ничего не знать. В конце концов, не зря ведь говорят: меньше знаешь, крепче спишь.

Через бесконечно долгую минуту Городинский тихо сказал, не глядя на Женю:

— Он требует, чтобы ты пришла к нему не позднее, чем через десять минут. Иначе он будет звонить Алине.

— Мало ли, чего он требует, — возмутилась Женя. — Перебьется, переморщится. Зачем я ему нужна? Мы с ним даже незнакомы. С какой стати я должна перед ним извиняться? Тебе нужно — ты и извиняйся, а я перед ним унижаться не собираюсь.

— Не извиняться, — еще тише ответил Городинский. — Как ты не понимаешь? Ему на фиг не нужны извинения. Он требует тебя.

— Да на хрена я ему нужна? — почти крикнула Женька. — И он мне на кой хрен сдался? О чем я с ним буду разговаривать?

То ли на самом деле глупа оказалась сверх меры, то ли просто мозг напрочь отказывался понимать, к чему он клонит. Скорее второе. После предательства того, чье имя уже столько лет было предано полному забвению, мозг научился отключаться в слишком неприятных ситуациях. Своеобразная защита от перегорания, этакий предохранитель.

Городинский разозлился от ее тупости:

— А на хрена ему с тобой разговаривать? Ты что, дура, сама не понимаешь, зачем он тебя требует? Всё нужно говорить открытым текстом? На, пожалуйста: ты должна немедленно пойти к нему, он назвал это подарком. Поняла? Ты знаешь, что это значит? Что он не расскажет Алине только в том случае, если ты и его вымажешь тем же дерьмом, что и меня!

Вот теперь Женя все поняла. Очень хорошо поняла!

— Я, Дима, дерьмом не мажу, — угрожающе тихо ответила она. — Если ты до сих пор не понял — я тебя просто люблю. А ты это называешь дерьмом. Да еще хочешь, чтобы тоже самое я сделала с Зиминым?!

Городинский понял, что перегнул палку. Да, он может злиться сколько угодно на Женьку за то, что она ничего не желает понимать, за то, что поставила его в дурацкую ситуацию, в зависимость от Зимина. Но разве при помощи злости и грубости он сможет добиться того, что было ему сейчас нужно больше всего на свете?!

— Прости, детка, я неправильно выразился, — просительным голосом сказал он.

Взял Женькины руки в свои ладони, сжал их крепко-крепко, так, что у нее чуть косточки не хрустнули, прижал к своему лицу:

— Прости, Малыш. Я не хотел тебя обидеть. Просто мне сейчас так тяжело. Если бы ты знала, как мне больно это говорить! Да я в страшном сне не мог себе этого представить! Ты не представляешь, какой это кошмар — зависеть от Зимина. И по какой-то чудовищной нелепости я таки попал в его кабалу. Он страшный человек, детка. Он очень страшный человек. У нас с тобой просто нет другого выхода, как выполнить его требования…

Женька резко выхватила свои руки, отшатнулась от Димы:

— Ты что?! Ты соображаешь, что говоришь?! По-твоему, я должна сейчас все бросить и пойти к Зимину? Сама?! Как овца на заклание?! Практически самостоятельно нырнуть в его постель?! Ты соображаешь, чего ты от меня требуешь?!

Дима кивнул и отвернулся к окну. Говорить не хотелось. Да и что говорить, когда и так все понятно: он высказал ей свое требование, так почему она до сих пор сидит здесь и устраивает ему форменную истерику? Ну почему, почему все бабы такие? Ну подумаешь — слишком большая жертва! Надо-то всего-навсего переспать с нужным человеком, и всё, и проблема будет решена! Так чего корчить из себя девочку после всего того, что между ними было? И ей ли изображать из себя скромницу? Начать с того, что скромницы в его постель сроду не попадали. Потому что лишь отъявленная шалава сумеет пробиться к нему через охрану на концерте, или же сумеет найти свой оригинальный (ну, или не очень оригинальный, но все еще действенный) способ. И Женька ведь этот способ нашла! И не постеснялась к нему прибегнуть! А теперь корчит из себя Шемаханскую царицу!

Резко повернулся и ответил:

— Соображаю! Очень хорошо соображаю! А что мне остается делать? Нет, ты мне скажи: что еще я могу сделать? Можно подумать, что это я сам придумал! Позволь тебе напомнить: это Зимин, твой старый знакомый, придумал такой штраф. Я-то тут причем?! Я тут лицо такое же пострадавшее, как и ты.

— Такое же? — возмутилась Женя. — Так может, ты сам к нему и пойдешь? Сам ему чего-нибудь подставишь? Почему я? С какой стати я?!

— Потому что мне нечего подставлять, — буркнул Городинский. — Слава Богу, Зимин у нас не принадлежит к голубой интеллигенции. Так что я ему без надобности. Ему ты нужна.

Женя на секунду затихла, потом спросила подозрительно тихо:

— А если бы принадлежал? Он. К интеллигенции, как ты выражаешься. К голубой. И потребовал бы тебя. Ты бы пошел?

На этот вопрос Диме отвечать катастрофически не хотелось. Да разве об этом сейчас речь? Он вновь схватил Женькины ладошки, притянул ее к себе:

— Детка, пойми! У нас нет другого выхода! Если бы ты знала, как мне больно тебе это говорить! Но у нас ведь действительно нет другого выхода! Да, Зимин страшный человек, и нам с тобой непосчастливилось попасть в зависимость от него. И теперь нам от него никуда не деться. Он ведь никогда не спрашивает, хочет человек или не хочет. Он просто назначает цену. Сегодня эта цена такая. И не нам выбирать. Понимаешь, мы сами не можем назначать цену. Потому что мы в его руках, а не он в наших. Вот когда будет наоборот — тогда уж мы с тобой порезвимся вволю. А пока… А пока, детка, у нас просто нет выбора. Время идет, между прочим, и время тоже работает против нас. Надо идти, надо. Я знаю, как тебе не хочется, я ведь знаю, что ты любишь только меня. Но надо, надо…

— Кому надо? — жестко спросила Женя. — Лично мне это не надо. И тебе, Димочка, это тоже не надо. Плюнь ты на него. Плюнь и разотри. Ну скажет он Алине, и что? Что ожидает тебя в самом неблагоприятном исходе? Развод? А не о нем ли ты мечтал? Ведь ты же ее терпеть не можешь! Ведь сам столько раз говорил, как она тебе надоела! Так воспользуйся ситуацией в собственных целях! Видимо, пришло время, ваш брак себя изжил. Дима, ты пойми: сама судьба послала нам Зимина! Если бы не он, ты бы тянул со своей Алиной еще Бог знает сколько лет. Но ведь ты ее не любишь! Тогда зачем огород городить? Зачем ты предлагаешь мне эту мерзость?

Женя решительно вырвалась из объятий Городинского и добавила:

— Нет, я не пойду. Я не подарок, Дима. Вернее, я твой подарок, но только твой. Я подарена тебе судьбой. А Зимин для меня не указка. И я не собираюсь к нему идти ни по собственному желанию, ни по его прихоти. Не пойду.

— Да как ты не понимаешь? — воскликнул Городинский. — Если Алина узнает — мне конец! Ты хочешь меня погубить, да? Так ты меня любишь, да? Вот она, любовь твоя хваленая!

— Димочка, — еще раз попыталась она убедить любимого в неизбежности развода. — Да ты же сам будешь радоваться! Это временные трудности, а потом все будет хорошо. Ты же ее не любишь, ты мне сам тысячу раз говорил…

— Идиотка! — воскликнул Городинский. — Какая же ты идиотка! Да ты хоть понимаешь, что я без нее никто, ноль без палочки?!

— Что ты? — возмутилась Женя. — Глупости! Димочка, ты же самый знаменитый, ты же самый лучший певец! У тебя просто гениальный голос! И это же твой голос, твой, не Алинин!

Городинский усмехнулся:

— О, да! Голос. Предположим, голос мой. И что? А у кого в руках все ниточки? Кто контролирует нашу эстраду? Ты что, совсем ничего не понимаешь?! Она же мне перекроет кислород в два счета. И все, и нету Городинского! И кому тогда нужен мой золотой голос?! Кому нужен Городинский, если он в опале у самой Петраковой?! Неужели ты думаешь, что если бы я от нее не зависел, я бы остался с ней хоть на минуту?! Пойми, дура, я без нее никто! Все музыкальные каналы в ее руках! Весь шоу-бизнес! Без ее одобрения ни один пацанчик на эстраду не попадет! Хоть бы каким золотым или платиновым голосом ни обладал! А папочка ее так и вовсе меня со свету сживет. Если я тебе хоть немножко дорог, если ты меня хоть капельку любишь — ты должна мне помочь!

Женя притихла. Так вот оно что… Так вот почему он так долго тянет с разводом… Он просто зависит от Петраковой. Ну и, конечно, от ее всемогущего папочки. Вот оно что… Значит, он никогда не сможет развестись? Это что же, она никогда не сможет стать его женой?! Да еще и должна выполнять разные гадости, выставленные в качестве платы за счастье периодически лицезреть любимого?

— Дим, не требуй от меня этого, ладно? — тихо попросила она. — Пожалуйста. Не заставляй меня. Я тебя очень прошу — не заставляй меня чувствовать себя шлюхой. Я не такая, Дима, я не шлюха. Я просто люблю тебя, но разве можно наказывать меня за это? Не надо, Дима, пожалуйста, не надо…

Городинский смотрел на нее с жалостью:

— Женька, родная моя! Если бы я только мог развестись с ней и при этом ничего не потерять — да разве ж я хоть минуту раздумывал бы? Но в том-то и дело, что я не могу на это пойти. Просто не могу, и все. Пойми, Женька, у нас просто нет другого выхода…

Женя оживилась:

— Слушай, а может, его можно как-то заставить молчать? Ну, морду, там, набить, руки-ноги повыкручивать. Ну найди, в конце-концов, каких-нибудь орлов бойцовских, чтоб вправили ему мозги на место.

— Глупая, — проворковал Городинский. — Какая же ты у меня глупая! И за что только я тебя люблю? Нет, миленькая, не надо по морде. И руки крутить не надо — не поможет, я его знаю. Большая, должен тебе доложить, сволочь этот Зимин! Я бы даже сказал — редкая. Редчайшая. Большой пакостник. А если еще речь идет обо мне… Если б ты только знала, как он меня ненавидит! Еще бы — сам ведь питал надежды взобраться на сцену. Голоса, правда, никакого, о внешности вообще промолчу — а туда же. Кааа-зззёл!!!! Для того ведь и на Алине женился, как только понял, что от нее что-то зависит. Да только Алина дока в профессии, она сразу чувствует фальшь. С первого взгляда определяет, у кого есть будущее, а у кого фига с маслом. Знаешь, мне Алину просто жалко. Несчастная баба, ей Богу. На нее ведь мужики-то только из выгоды и бросаются. Ну я-то как раз ее пожалел — ты же знаешь, я не такой, я ж не Зимин какой-нибудь, чтобы жениться ради выгоды. Понимаешь, она на меня такими глазами умоляющими глядела. Она как раз тогда, наконец, и поняла, что Зимину от нее нужно одно. Может, потому и кинулась на меня. Может, сразу влюбилась, а может, просто хотела отомстить этому гаду, а уже потом без памяти в меня влюбилась. Нет, Женечка, нет, родная моя. С ним говорить бесполезно — поверь моему опыту. Тут разговоры не помогут, не понимает эта сволочь человеческого языка. Тут другое нужно…

Он пытливо заглянул в ее глаза.

— Женька, милая, ты же знаешь, как я тебя люблю? Знаешь, правда?

Ах, за эти слова Женя для него горы готова была свернуть! Любит, он ее любит! Она, конечно, надеялась на это, но ведь Димочка никогда этих слов не говорил, всегда держал чувства глубоко в себе. Вернее, сам не говорил, разве что на ее вопрос 'Димуля, ты ведь меня любишь?' отвечал: 'Да, детка, конечно люблю', но ведь это совершенно разные вещи! А потому она только терялась в догадках: кто она ему? Просто любовница, каких много? Или же… Или любимая женщина? Пусть не жена, но просто любимая женщина. Теперь же его слова осчастливили, окрылили Женю. Любит! Он ее любит! Вот только как же быть с Зиминым?..

От несказанного счастья и в то же время смертной тоски в Женькиных глазах сверкнули слезы. Городинский нежно поцеловал ее в губы, потом осыпал поцелуями щеки, следа не оставляя от соленой влаги:

— Родная моя, любимая моя! Выручай! Только на тебя могу положиться, тебе одной доверяю! Ты одна можешь меня спасти!

В эту минуту Женя готова была умереть ради него. Все, что угодно готова была сделать за одни эти слова: 'родная, любимая, только ты'! Но Зимин…

— Мне больно, малыш. Если бы ты только знала, как мне больно! Я ведь так люблю тебя! Мне непереносима сама мысль, что он будет касаться твоего тела… Но это единственный выход, поверь мне, и мы с тобой бессильны что-либо изменить. Произошло то, что произошло, и теперь у нас нет другого выхода. Ты должна это сделать. Ради меня. Ради нас с тобой. Потому что иначе от меня не останется даже мокрого места. Ты должна. Если ты меня любишь, ты поможешь мне…

— Но, Дима, — слабо возразила Женя.

Слишком слабо… Городинский тут же почувствовал эту слабинку. Сгреб Женьку в охапку, поцеловал так сладко, как, пожалуй, за весь прошедший год ни разу не целовал.

— Не надо 'Но', родная моя, не надо. Не думай об этом, просто сделай, не думая. Женечка, любимая моя, родная моя! Наши с тобой жизни, наши судьбы сейчас в твоих руках. Только от тебя зависит, сможем ли мы остаться вместе. Сможем ли и дальше встречаться так же, как сегодня? Сможем ли снова любить друг друга, дарить друг другу наслаждение? Только тебе решать, родная моя! О, если бы ты знала, как я хочу быть с тобой! Но если Зимин расскажет о нас с тобой Алине… Мы пропали. Понимаешь? Если она узнает — больше ничего не будет. Потому что или она приставит ко мне охрану — с нее станется, я ее знаю. Или закроет мне доступ к сцене. А я без сцены — не я. Я умру. Я не смогу прожить без славы. Решай, детка. Если ты меня любишь — ты сделаешь это. И мы снова будем счастливы.

Городинский вновь принялся осыпать Женю поцелуями, на сей раз не ограничившись лицом. Хорошо, что окна в машине были затемнены, и снаружи невозможно было увидеть, чем занимается парочка внутри. Дима ласкал ее так неистово, так жадно, словно прощался с нею. Словно это и в самом деле была их последняя встреча, как будто через несколько часов, а быть может и минут, они оба, или хотя бы один из них могли умереть… Его руки безапелляционно стянули с Женьки плащ и блузку, едва не оторвав все пуговицы одним махом. Женька осталась лишь в узкой юбке — бюстгальтер не одела, ведь думала лишь проводить Диму до машины. Городинский с жадностью припал к ее груди, ухватил сосок губами, ласкал языком, одновременно рукой теребя второй. У Женьки аж дух захватило — никогда еще он не делал ничего подобного, обычно всего лишь предоставлял ей возможность ласкать себя, любимого, а тут словно на самом деле решил продемонстрировать ей всю свою любовь. Вторая рука его скользнула вниз, под юбку. И Женя пожалела — зачем она надела именно эту, чрезвычайно узкую юбку?! Да, конечно, она ее необыкновенно стройнит, но насколько удобнее сейчас было бы в свободной, расклешенной юбке. А еще лучше — вообще без нее… И без ничего… Хорошо хоть колготки не успела надеть… Вот уже его жадные пальцы отодвинули чуть в сторону стрейчевую ткань трусиков, коснулись горячего Женькиного тела. Она охнула, выгнулась, подалась навстречу его пальцам, но тут Дима, едва прикоснувшись, словно бы лишь заглянув пальчиком в тайные ее глубины, вдруг резко вытянул руку обратно и воззрился на часы. Часы, часы, проклятые часы, — чертыхнулась про себя Женя. Вечно они мешают!

— Ну вот и все, — трагическим голосом констатировал Городинский. — Срок ультиматума истек. Через две минуты или я стану узником Алины, или мир забудет Дмитрия Городинского. В любом случае вместе нам уже не быть. Прощай, любимая. Я очень рад, что ты была в моей жизни. Спасибо за всё.

И вновь уставился в окно, словно не желая видеть, как Женька смущенно приводит себя в порядок.

И от этого 'прощай', от этого 'спасибо за всё' в Женькиной душе все оборвалось. Нет же, нет, почему 'прощай'? Не надо, миленький, зачем 'прощай'?!

— Димочка… Не надо… Почему?.. Это судьба. Понимаешь, это судьба. Просто пришло время. Ты должен с ней расстаться. Да, будет нелегко, но мы переживем, мы же будем вместе, правда? Мы же всегда будем вместе! И мы справимся, мы вдвоем справимся с любыми проблемами! И без сцены можно жить, миленький! Только не надо отчаиваться! Ничего, мы и без нее справимся. В конце концов, кто такая Алина Петракова? И кто такой Дмитрий Городинский? Есть разница?! Даже две больших, как говорят в славном городе Одессе. Народ тебя любит, Димочка, и с этим никакая Алина ничего не сможет поделать! Ей тебя не одолеть! Все будет хорошо, Димочка, я тебе обещаю! Ведь это судьба!

— Да, — решительно согласился с нею Городинский. — Это и правда судьба. Сама судьба дала нам шанс проверить нашу любовь. Я готов. Я готов пожертвовать одним-единственным разочком, если после этого мы сможем спокойно встречаться, как раньше. Если понадобится — пожертвую снова. И буду жертвовать столько, сколько нужно. Потому что я тебя люблю. Только из любви к тебе я готов тобою жертвовать, из любви, понимаешь? Не к Алине — к тебе! Я никогда не упрекну тебя в этом, клянусь! Ни словом, ни взглядом не упрекну. Потому что буду знать, что ты сделала это сугубо ради нас, ради нашей любви. Ради меня, наконец. Сама судьба хочет испытать нашу любовь. И я готов к этому испытанию. А готова ли к нему ты? А что, если ты меня не любишь? Может, ты точно такая же поклонница Дмитрия Городинского, как и миллионы других? И тогда я в тебе ошибся? Я должен точно знать, что ты меня любишь. Потому что только тогда я смогу предпринимать какие-то шаги для того, чтобы мы с тобой всегда были вместе. Всегда, понимаешь? Не время от времени, не украдкой, не в дурацкой кепке в крошечной квартирке. А всегда. В открытую. В шикарном загородном особняке, который я выстрою для нас с тобой, для наших детей. Но сначала я должен убедиться в твоей любви. Потому что извини — менять шило на мыло я не намерен, у меня уже есть Алина. Та мне по крайней мере беспроблемный доступ на все каналы обеспечивает. А ты? Знаешь, милая, просто так покувыркаться со мной в постели может любая — каждой хочется прикоснуться к звездному телу. Но я ведь не могу ради каждой создавать себе сумасшедшие проблемы из-за развода с Алиной?! Нет, не ради каждой я готов рисковать. Только ради той, которая любит меня больше себя, больше собственной жизни, больше дурацких своих принципов. Только убедившись в такой любви, не на словах убедившись, на деле — только тогда я всерьез могу думать о разводе с Алиной. Потому что один раз я уже ошибся, уже обжегся. И менять шило на мыло не собираюсь. Мне нужна та, которая ради меня не задумываясь пойдет на что угодно, не задавая себе дурацких вопросов: а как это будет выглядеть со стороны? Какая разница, как это будет выглядеть, если это делается ради блага любимого человека?! И видит Бог — я был готов к этому испытанию. Ты думаешь, мне легко думать, что этот мерзавец будет лапать тебя, самую любимую, самую нежную? Но я готов пойти на эту жертву ради нашего будущего. Я на все готов, но ты, видимо, не готова. Прости, что я предложил тебе это. Я очень сильно ошибся. Просто я думал, что ты меня любишь…

Женя под его обличительной тирадой сжалась в комочек. Как же так получилось, что он, предложив ей такую мерзость, еще и обвиняет ее в том, что она его недостаточно сильно любит?

— Но Дима, — слабо возразила она. — Если ты готов с ней развестись — в чем тогда вообще проблема? Разведись и мы всегда будем вместе.

Городинский жестоко усмехнулся:

— Во-первых, это не так быстро делается, дорогая. Я не могу вот так сразу прийти домой и заявить Алине о разводе. Мне придется готовиться к этому несколько месяцев. Потому что иначе мне придется уйти от нее голым и босым, без копейки денег и с похороненной карьерой. Это очень длительный процесс. Но, как я уже говорил, на него я могу решиться только ради той, которая любит меня больше всего на свете. Ты, как я понял, ею не являешься. Я для тебя всего лишь конфетка в красивой обертке, вот и все. Ты всего лишь собирательница фантиков, как и остальные. А я думал, что ты меня действительно любишь…

Женя заплакала. Только уже не от счастья, а от горя. От того, что счастье, которое казалось таким близким, в эту самую минуту безвозвратно ускользало из ее рук. От того, что Дима не верил в ее любовь. И от того, что доказать ему свою любовь она могла только самым ужасным, варварским, извращенным способом.

— Димочка… Пожалуйста, не говори так… Ты же знаешь, я люблю тебя…

Городинский жестоко ее прервал:

— Это лишь слова. Сказать 'люблю' проще простого. До поры до времени я верил твоим словам. Я целый год мчался к тебе, едва распаковав чемоданы. Я ведь ни о ком думать не мог, кроме тебя. Я думал, ты настоящая. А ты… А ты оказалась такая же, как все. Прощай, я уезжаю.

И весьма красноречиво открыл дверцу машины, перегнувшись через Женю.

Поняв, что это действительно конец, Женька вцепилась в его локоть мертвой хваткой. Нет, нет, Димочка, только не уезжай, только не покидай! Но сказать ничего не могла. Только смотрела на него выпученными от ужаса глазами, и цеплялась за руку.

Городинский попытался освободиться от ее руки. Впрочем, не слишком активно. Зато сказал, весьма убедительно изобразив надрыв в голосе и во взгляде — артист!

— Хватит, Женя, хватит. Ты делаешь только еще больнее нам обоим. Хватит, прощай. Мы ошиблись. Я ошибся. Прощай.

И тогда Женя, не соображая, что творит, прижалась к его руке, словно в последнем порыве, и запричитала:

— Нет, нет, миленький, не надо! Димочка, я все сделаю! Ради тебя! Я докажу! Миленький, не надо…

Словно пьяная, шла Женя домой. Ничего не видя и не слыша вокруг, поднялась на третий этаж старой хрущевки. Словно чужой рукой нажала на звонок Катиной квартиры.

— Позови Олега, — прошептала еле слышно, лишь только та открыла дверь.

— Женька! Господи, что случилось? — заволновалась та. — Ты же вся белая, как полотно!

— Кать, пожалуйста, позови брата.

— Зачем? — удивилась та. — Зачем тебе мой Олег?

Женя не успела ответить. Да и вряд ли вообще ответила бы. Так и стояла бы под дверью, так и повторяла бы без конца: 'Позови брата'. Да тот сам вышел, может быть, услышав свое имя. Ничего не стал спрашивать, только взглянул на Женьку вопросительно. А та, отведя взгляд в сторону, не смея посмотреть ни на Катю, ни на Олега, прошептала:

— Пожалуйста, зайдите ко мне. Пожалуйста…

Олег решительно задвинул сестру обратно в квартиру и захлопнул дверь, оставшись вместе с Женей на площадке. Та, словно робот, открыла дверь своей квартиры и прошла, не оглядываясь, уверенная, что гость последует за нею.

Тот действительно прошел в комнату, остановился в центре, в аккурат под люстрой, уставился на хозяйку вопросительно и одновременно с тем насмешливо. Мол, ну-ну, давай, я жду.

Женя, в принципе, знала, что нужно делать. Но ничего сделать не могла. Стояла в комнате одетая, в плаще. Голову опустила, не смея посмотреть на страшного гостя. И словно окаменела в этой позе. Ни слова сказать, ни двинуться, ни пошевелиться.

А Зимин ее и не торопил. Просто все так же насмешливо смотрел на нее, только разве что во взгляде уже не было вопроса, одна сплошная насмешка. Постепенно Женькин столбняк прошел, и она снова смогла чувствовать не только свое тело, но и весь ужас происходящего. И ужаснее всего было то, что она ничего не могла изменить.

Не могла изменить эту нелепую встречу в подъезде, когда Дима сам себя выдал. Не могла изменить того, что выдал он себя не перед кем попало, не перед безобидным соседом, а перед Катиным братом. Как не могла изменить и того, что Катин брат каким-то невообразимым образом оказался очень тесно связан с Димой. Да не просто так, а связан очень негативно. С ума сойти — оказывается, Дима, ее любимый Димочка увел у Катиного брата жену! Ту самую старую грымзу! И за это Зимин до сих пор на него сердится?! Да он благодарен ему должен быть за освобождение!

А еще Женя не могла изменить самого страшного. Того, какую цену назначил за свое молчание страшный человек Зимин. Того, что еще не произошло, но что должно было вот-вот произойти и оба знали, что именно должно было сейчас произойти. То, что она буквально обязана была сделать. Хотелось ей того или не хотелось. Нравилось ей это или не нравилось. Она просто была обязана, вот и все.

Обязана. Ради Димочки. Чтобы у него все было хорошо. Чтобы он не расстраивался из-за таких пустяков, как встреча с недругом в чужом подъезде. Ради его любви к ней. Ради себя. Ради того, чтобы у них с Димочкой появилась возможность всегда быть вместе. Потому что Дима ее любит так же сильно, как она его. И ради нее он тоже готов на многие жертвы. Он готов развестись со своей старой грымзой. И он обязательно разведется, надо только подождать несколько месяцев, чтобы он успел подготовиться к разводу, чтобы не остался у разбитого корыта. А она… Она должна доказать ему, что действительно его любит и достойна тех жертв, на которые, в свою очередь, ради нее готов пойти Дима. Что любит она его больше жизни. Больше дурацких своих принципов. Что ради него готова на всё. На всё. Даже на это. Даже на эту мерзость…

Господи! Ну почему же это так трудно сделать?! Ну хоть бы Зимин сам, что ли, догадался, сам все сделал. Женя не стала бы сопротивляться — пусть делает с нею все, что вздумается, чего душа пожелает. Она вытерпит, она сумеет. Стиснет зубы и… Ради Димочки. Ради себя. Ради счастливого будущего. Ну почему он сам ничего не делает, сволочь?! Почему упорно ждет, когда Женя унизит себя до бесконечности?!!

'Выхода нет. Нет выхода. Выхода нет. Нет выхода. Выхода нет'. Женя твердила и твердила про себя эту нехитрую фразу, убеждая, что все равно ей придется сделать то, ради чего она позвала сюда Олега. Придется. И придется это делать самой, потому что от него помощи явно не дождешься. Прав был Дима, ах, как прав! Страшный человек. Катькин Олег — очень страшный человек. И как она раньше этого не понимала? Даже если знала его практически сугубо визуально, даже если только здоровалась с ним, никогда не заговаривая ни на какие темы — она все равно обязана была понять, какой он страшный человек. И тогда, быть может, она бы догадалась сама рассказать Диме о том, с кем он может столкнуться в подъезде. Чтобы он морально подготовился и не выдал сам себя так глупо, как сегодня.

Женя с трудом сняла с себя плащ. Вернее, только вытащила руки из рукавов, а дальше словно забыла о его существовании и плащ просто соскользнул с нее с легким шелестом, и в художественном беспорядке упал к ее ногам. Дальше, дальше, только не останавливаться! Иначе Женя не сможет продолжить. Не сможет выполнить свою миссию. Не сможет доказать Димочке свою любовь.

Она вытащила блузку из-под юбки и стала медленно расстегивать пуговицы. 'Ради тебя, миленький. Только ради тебя. Ради нас с тобой. Чтобы мы, наконец, смогли быть вместе. Ради тебя, любимый. Потому что люблю. Только ради тебя…'

Зимин наблюдал молча. Казалось, ему безумно интересно, чем все это закончится. Женя распахнула блузку, под которой ровным счетом ничегошеньки не было, если не считать двух восхитительно округлых грудочек. И только тогда с отчаянной смелостью и даже с дерзостью взглянула на гостя. А по ее щекам стекали две крупные слезы.

Так и застыла: плащ вьется вокруг ступней, изображая мягкую уютную полянку, приглашающую присесть, короткая юбочка, не скрывающая стройных ножек, очаровательная грудь словно в окошке со ставнями в виде полочек блузки, насильно удерживаемых в раскрытом положении ее руками. Взгляд испуганно-дерзкий и несчастный одновременно, две хрустальные слезы, застывшие на щеках. И ни слова, ни движения. Ничего.

Молчали оба. Долго молчали. Олегу было интересно, как долго все это будет длиться. И что она сделает в следующую минуту. Не дождался. То ли скушно стало, то ли жалко дурочку…

— Красиво, — оценил он увиденное. — И что?

Кажется, его слова отрезвили Женьку. Она моментально запахнула блузку, смутилась, покраснела, отвернулась. Чуть не упала, запутавшись в плаще. Подошла к окну и замерла так, спиной к Олегу. И снова воцарилось молчание.

Женьке хотелось кричать и топать ногами. Что значит 'И что?'?! Как будто не он сам назначил цену собственному молчанию! Ужасную цену! Потребовал подарок — так на, получи, распишись и оставь в покое! Или он женоненавистник? Прежде чем отыметь женщину, должен унизить ее до крайности, распнуть?! Ах, какая сволочь! Какой гад! Прав, прав был Дима — страшный человек Зимин! И надо же было им с Димкой вляпаться в эту кабалу!

Через несколько томительно-долгих минут Женя вновь набралась смелости и вернулась к собственному плащу. Переступила через него, словно через условную грань к бесконечному падению, тем самым едва не вплотную приблизившись к гостю. Вновь приглашающим жестом распахнула блузку. Только теперь уже смотреть на Олега не отваживалась. Отвернулась в сторону, даже глаза для верности закрыла, и стояла, как статуя. Даже слез уже не было, только две влажные дорожки еще поблескивали на щеках. Застыла, опасаясь даже дышать полной грудью, замерла, напряженная, как струна — только тронь, зазвенит. Стояла так близко, что слышала дыхание Зимина, чувствовала горьковатый миндально-цитрусовый запах его туалетной воды. Про себя лишь об одном молила его: скорее, пожалуйста, скорее, не томи душу!

И опять ничего не происходило. Несчастная минута тянулась, наверное, целую вечность. Пока, наконец, Олег вновь не нарушил молчание:

— Спасибо. Я не питаюсь плачущими женщинами. А тому придурку скажи — пусть не волнуется. Алина ничего не узнает. По крайней мере, от меня.

Развернулся и вышел из комнаты. И уже в дверях добавил:

— Дура ты, Женя.