Глава 12

Тихо, незаметно, маленькими осторожными шажками вкралась в жизнь Евгении Денисенко еще одна осень. Двадцать седьмая по счету.

Пока еще осень исполняла свои должностные обязанности лишь по ночам, осторожно, словно бы пробуя силы после долгого безделья, нагоняя прохладного ветра, выстуживая за ночь воздух градусов до семи. Утром же, под яростными солнечными лучами, стыдливо пряталась, не желая раньше времени разбрасывать по пустякам силы на неравную пока еще борьбу. Еще не время, еще не вечер. Будут вам и злые ветры, будут холодные дожди, будут ранние промозглые вечера. А пока погуляйте легкомысленно, понаслаждайтесь игрой осеннего разноцветья в лучах теряющего день ото дня силу солнца. Готовьтесь и трепещите!

Звонок Городинского застал Женю на выходе из метро.

— Алло? — радостно откликнулась она. — Димочка, где ты, милый?

— Где-где, — недовольно проворчал Дима. — Почему я всегда должен тебя ждать?! Почему тебя никогда нет под рукой, когда ты нужна?!

'Нужна!' — радостно запрыгало в Женькиной груди сердечко. 'Нужна! Я сейчас, милый, подожди, родной, я скоро!!!'

Женю нисколько не покоробил недовольный тон Городинского. По опыту знала — он совсем и не злится на нее, просто Дима не привык высказывать свои истинные чувства вслух, всегда прячет нежность за искусственной грубостью. А сам… Ах, если бы Димочка ее не любил — разве стал бы он столько времени проводить с нею?! Любит, конечно же любит! Вот только пока еще сам не отдает себе отчета, как сильно любит, что с каждым днем ему все труднее и труднее обходиться без Жени. Но он поймет, он обязательно поймет! И даже, скорее всего, очень скоро, ведь вон как за последнее время участились их встречи. Значит… Значит, день ото дня он сильнее чувствует дискомфорт, когда Женьки нет рядом. Ах, как замечательно!

— Димочка, я только что вышла из метро. Минут через десять буду дома. Мне ждать тебя там, или подъехать к тебе? Где ты, милый?

— Да не надо меня ждать, не надо! — разнервничался Городинский. — Это я тебя жду! Сколько можно — десять минут звоню, а ты все вне зоны досягаемости. Что за фигня, детка?! Давай скорей, у меня мало времени. Или ты хочешь, чтобы я уехал, не дождавшись тебя?!

— Что ты, Димочка, что ты, миленький! Я уже бегу, я бегу, подожди еще немножечко!

Белый лимузин Женя заметила издалека, да и немудрено было — Дима всегда оставлял машину в одном месте, чуть поодаль от ее дома. Подошла, постучала в окошечко. Дверца тут же открылась, и из машины вышел высокий странный парень в жутких очках и огромной несуразной кепке. Шикарный кожаный костюм и лакированные штиблеты резко диссонировали с маскировочными атрибутами.

— Наконец-то, — недовольно проворчал странного вида молодой человек, подхватил Женю под локоток и настойчиво повел в знакомый подъезд.

А Женя почему-то и не думала возмущаться, только улыбалась счастливо, семеня на высоких каблуках за Городинским. В подъезде слышались чьи-то шаги, и Дима заранее опустил голову пониже. Маскировка маскировкой, а на всякий случай не помешает. Осторожность лишней не бывает.

Едва поднялись на второй этаж, как нос к носу столкнулись с Катей. Женя поздоровалась первой, не сумев скрыть счастливого взгляда. Катя ответила, окинув ее спутника заинтересованным взглядом, и прошла мимо.

Едва зашли в квартиру, Городинский грозно спросил:

— Кто такая?

— Катя, моя соседка, — бесхитростно ответила Женя.

— Она что, знает? — в голосе Димы сквозили истерические нотки.

— Ну что ты, Димочка, — успокоила его Женя. — Конечно нет! Об этом знаем только мы с тобой. Это наш с тобой секрет, правда, милый?

И Женя прижалась к нему прямо в прихожей:

— Димуля…

Городинский чмокнул ее в макушку.

— Гляди мне, — явно успокоившись, ответил он. — Ты ж понимаешь, какой скандал поднимется, если что? Я ведь человек несвободный, к сожалению. Ну ладно, детка, иди ко мне. Ты же знаешь, у меня времени в обрез. Я не принадлежу сам себе. Цигель, детка, цигель.

И, на ходу стаскивая с Женьки трикотажный реглан, потащил ее в комнату.

А через два дня Женя позвонила в соседскую дверь.

— Привет, соседка! — поздоровался Игорь, отступив шаг назад и пропуская гостью в дом: — Проходи.

Женя вошла в тесную прихожую:

— Привет. Катька дома?

Из комнаты с визгом выскочили оглоедики.

— Мам, тетя Женя пришла! — известил мать семилетний Сережка.

Маленькая Алинка, которой еще не исполнилось трех лет, как попугайчик повторила, едва выговаривая трудные буквы:

— Ма! Тетя Зенька плисла!

Исполнив долг гостеприимных хозяев, оглоедики убежали заниматься дальше своими серьезными детскими делами. Из кухни выглянула Катя:

— Жень, я тут. Проходи.

— Привет, — поздоровалась Женя, присаживаясь за обеденный стол. — А я кофе забыла купить. Выручишь?

— Сварить? — засуетилась Катя, хватаясь за потемневшую от времени и огня медную джезву. — Я сейчас.

Женя замахала руками:

— Нет, не надо, не надо, спасибо. Ты же знаешь, я по вечерам кофе пить не могу — не засну потом. Ты лучше мне отсыпь пару ложек на утро, а?

— Да без проблем, — ответила Катя, отставляя джезву в сторону. — А как насчет чайку?

— Да чай есть, спасибо. Я только на днях большую пачку купила.

Катя рассмеялась:

— Да нет, сейчас. Будешь чай?

— А! — сообразила Женя. — Ну да, наверное. Если я не особенно мешаю. Давай, посёрбаем.

Женя поставила чайник на огонь, что-то помешивая в сковороде:

— А я вот тут ужин варганю своим оглоедикам. Капусточки цветной купила, сейчас картошечка сварится. Может, поужинаешь с нами?

— Ой, нет, Кать, спасибо, — отказалась Женя. — Чаек еще куда ни шло, а ужин… Знаешь, как говорят: 'Ужин отдай врагу'.

— Ага, худеем, значит, — хозяйка оглянулась на гостью как-то подозрительно, словно бы не решаясь что-то спросить. Но любопытство оказалось выше ее сил: — Жень, а это кто?

— Ты это о ком? — изображая крайнюю степень недоумения, спросила Женя, хотя прекрасно поняла вопрос. Да только отвечать на него не была готова. Потому что хотелось представлять Димочку Городинского, как мужа, или хотя бы как будущего мужа, но не как любовника.

— Ну тот, позавчера, — настаивала Катя. — Ну ты же прекрасно поняла мой вопрос!

Женя не смогла скрыть откровенную лукавинку во взгляде:

— А, вот ты о ком. Да так…

Катя от любопытства аж забыла про ужин, присела рядышком:

— Ну Женька, ну расскажи!

Женя неопределенно пожала плечом:

— Да так…

— Ну Женька! Ну интересно же! Заинтриговала, а теперь молчишь.

Женя не ответила, по-прежнему глядя на нее с таинственной полуулыбкой на лице.

— Ну Женька! — взмолилась Катя. — Ты же знаешь, какая я любопытная!

Гостья театрально потупила глазки:

— Ой, ну все тебе расскажи. Так, знакомый…

— Ага, рассказывай! — обрадовалась чему-то Катя. — Знакомый! А у самой глаза вон как светятся! Значит, не просто знакомый, а?

— Может и не просто, — кокетливо ответила Женя. — Но рассказывать пока рано. И не приставай.

Катя кивнула с явным облегчением:

— Ну вот теперь все понятно. Ну и слава Богу. Знаешь, Женька, я за тебя так рада! А то ты все одна и одна. Мы же с тобой ровесницы, у меня вон уже двое оглоедиков, а ты какая-то неприкаянная. Честно рада, Жень! В душу лезть не буду — когда посчитаешь нужным, сама расскажешь. Я только желаю тебе удачи. Пусть у тебя все получится, ладно?

Женин ответ, так и не успевший слетевший с губ, прервал резкий звонок в дверь. Катя не двинулась с места, только заинтересованно прислушивалась к звукам. Вот в прихожую протопали две пары детских ножек, вот прошагал большими тапочками, спадающими с ног, Игорь, вот лязгнул металлическим язычком замок. А дальше прислушиваться уже не было ни малейшей необходимости: детвора заверещала так громко, так радостно, что, пожалуй, их стараниями верхние и нижние Катины соседи были поставлены в известность о визитере:

— Дядя Олег, дядя Олег!!!

Нужно было видеть Катино лицо: она как-то вся растворилась в счастливой улыбке, как-то растеклась в своей радости. Подскочила с жесткой табуретки, забыв про гостью, но уже в самых дверях вспомнила про Женю, успела понять, что несколько невежливо поступает по отношению к ней, и посчитала необходимым объяснить:

— Олежка пришел! — и, полагая, что этими слова сказано всё, выскочила в прихожую.

— Олежек! — услышала Женя ее голос и поняла, что чаепитие сегодня отменяется. Негоже мешать людям.

Женя встала и вслед за Катей отправилась в прихожую. Там и без нее было тесно: вокруг Олега топтались дети, Катя висела на шее брата, улыбающийся Игорь стоял, прислонившись к стене. Прямо не рядовой визит брата, а какой-то праздник тысячелетия!

Женя бочком, бочком пробралась к двери, стараясь причинять как можно меньше неудобства хозяевам. Поздоровалась с едва знакомым ей Олегом:

— Здравствуйте, — и открыла дверь.

— Добрый вечер, Женя, — практически не взглянув на нее, ответил Олег.

— Кать, я пойду, — уже с лестничной площадки сказала Женя. — Ты про кофе не забудь, ладно? Занесешь попозже, хорошо?

— Да, конечно, — ответила Катя, тут же, кажется, позабыв не только о Женькиной просьбе, но и о ней самой. — Олежка, как хорошо, что ты пришел!!!

Женя сидела на работе и старательно записывала заказ очередного клиента, плечом прижав телефонную трубку к уху.

— Так, давайте-ка на всякий случай еще раз проверим: 'Маэстро-стандарт' формата А-4 двадцать пачек, файлы матовые — десять упаковок по сто штук, файлы прозрачные — пять, скрепки для степлера 'десятка' — двадцать, 'двенадцатка' медные — десять, ручки шариковые 'BIC' — по десять упаковок синих и черных. Всё? Хорошо, Наталья Дмитриевна, сегодня доставим. Налоговую накладную? Ну а как же, обижаете, дорогая! Конечно, конечно, вместе с товарным чеком, как всегда. Рада была слышать. Всего доброго, Наталья Дмитриевна!

Женя положила трубку, еще раз пробежалась глазами по списку и положила его на стол перед Белоцерковским:

— Срочный заказ, Владимир Васильевич. Хорошо бы не тянуть до вечера — постоянные клиенты, как-никак. Вы уж там ребят поторопите, ладно?

Шеф не успел ответить, как снова зазвонил телефон. Женя подняла трубочку и дежурно-вежливым тоном поздоровалась:

- 'Все для офиса', добрый день!

Однако вместо голоса очередного клиента в трубке раздался радостный возглас Сычевой:

— Женька! Никогда в жизни не догадаешься, что я тебе сейчас скажу!

Помимо воли Женя нервно оглянулась на начальника — Лариска орала в трубку так громко, что, наверное, ее голос можно было без особого труда расслышать из самого дальнего уголка не столь уж просторного офиса.

— Да, слушаю вас! — сухо, по-деловому ответила она.

— Что, шеф опять на местах? — огорчилась Сычева. — Вот гад! И не поболтаешь по-человечески. Женька! Я замуж выхожу!

Женя чуть не подпрыгнула на стуле — ничего себе, новости! Всего-то недели три назад, максимум месяц Лариска плакалась ей в жилетку по поводу непонятливости своего Вадика, а теперь она уже собралась за него замуж!

— Да-да, я вас внимательно слушаю! — заинтересованно ответила она, с трудом сдерживаясь, чтобы не заговорить открытым текстом.

Лариса продолжала делиться радостью:

— Жень, мы с Вадюшей уже заявление подали! Представляешь? Женька, будешь свидетельницей, ладно? Не Любку же мне брать, в самом деле! Да и вообще — в свидетели ведь берут самых-самых близких. Так ты согласна?

— Да, конечно, обязательно! — не сумев сдержать восторга, воскликнула Женя, но тут же, заметив подозрительный взгляд Белоцерковского, постаралась взять себя в руки и добавила уже чуть более строгим голосом: — Можете на меня рассчитывать!

— И вообще, мне твоя помощь сейчас ой как понадобится! — продолжала радостно вещать Сычева. — Ты представляешь, сколько хлопот на мою голову свалилось?! Я без тебя не управлюсь, Женька! Свадьба-то уже через две недели, двадцать второго сентября, представляешь?!

— Так срочно? — удивилась Женя, в очередной раз поймав недоверчивый взгляд Белоцерковского.

— А-ха, — с нескрываемым счастьем в голосе ответила Лариска. — У меня, оказывается, уже почти два месяца беременности, а я все надеялась, что само рассосется. Даже тебе боялась говорить, представляешь? Так боялась — ужас! Знаешь, думала, что Вадик мой, как узнает, тут же испарится, как тот твой, который безымянный. А он обрадовался. Не сразу, правда. Сначала тоже скривился, как и все мужики, наверное. А потом сам предложил пожениться. Ну а я, естественно, не стала ломаться. Быстренько его в загс затащила. Он чего-то там долго договаривался, даже выставил меня из кабинета, чтоб не мешала деловым переговорам. Та ж тетка сразу, как мы заявление написали, объявила, что положено целых два месяца на раздумья, и никак иначе, сначала назначила аж на двадцать пятое ноября, представляешь? Типа, без испытательного срока жениться не положено. А вдруг мой Вадюша за два месяца передумает, что я тогда буду делать?! И вообще! Ну куда ж нам ждать-то два месяца? Это ж какая я на свадьбе была бы? У меня ж через два месяца пузо будет заметно! Представляешь, в белом платье и с пузякой! Но Вадюша у меня умничка, сам все уладил. А три недели — это ведь ничего, правда? Меня же не разнесет за три недели, как ты думаешь, Жень, а? А к свадьбе-то подготовиться надо, за два дня же такие дела не делаются, правда? Так что две недели — я думаю, оптимальный срок, да, Жень? Короче, Женька, я вся в шоколаде! Представляешь?

— Да, конечно-конечно, — почти официальным тоном ответила Женя, косясь на любопытного Белоцерковского. А в душе разрывались радость за подругу и… какой ужас — зависть ее счастью!

— Уй, Женька, я такая счастливая, ты не представляешь!

— Я понимаю, понимаю, — кивала та.

Сычева, с трудом сдерживая восторг, воскликнула в сердцах:

— Ой, убила бы твоего шефа! Мне так много надо с тобой обсудить, а он, гад! Женька, я тебя обожаю! И Вадюшу своего обожаю! Я такая счастливая, Женька! И знаешь, я уверена, как никогда — у нас с ним все обязательно получится! У нас все будет хорошо. И у тебя, Женька, тоже все будет хорошо, обещаю тебе! Вот увидишь! Не знаю, как, но обязательно все будет хорошо, я это чувствую! Женька, я просто умираю! А не послать бы тебе шефа на фиг, а? Или еще подальше? Может, приехала бы ко мне прямо сейчас?

Задумчиво глядя на Белоцерковского, Женя ответила:

— Не знаю. Я попытаюсь. Я сделаю все от себя зависящее. И конечно, вы можете на меня положиться.

И, когда уже Лариска дала отбой и в трубке раздались противные короткие гудки, добавила, словно бы продолжая разговор с невидимым собеседником, дабы совсем уж развеять подозрения Белоцерковского:

— Давайте так договоримся: вы определитесь с заказом, а потом позвоните. И не волнуйтесь — ваш заказ мы сможем доставить в самом худшем случае в конце того же дня. А при удачном раскладе он уже через пару часов будет в вашем офисе. Договорились?

Положила трубочку и бесхитростно взглянула на Владимира Васильевича:

— Они еще подумают. Никак не могут решить, что им нужно в первую очередь. Потребностей много, а вот со свободными средствами напряженка. Но я думаю, никуда они от нас не денутся. Где они найдут такие цены, как у нас, правда?

'Такие цены, как у нас' — это была волшебная фраза. После нее Белоцерковский обычно забывал обо всем на свете и полностью погружался в подсчеты, наверное, не уставая нахваливать себя, любимого, за то, что не стал жадничать, что установил минимально приемлемый процент накрутки на товар, а свое берет объемами продаж благодаря количеству благодарных покупателей. Белоцерковский согласно кивнул, пробежался глазами по списку и вышел из офиса, держа в руках Женькин листочек с заказом.

А Женя задумалась, облокотившись на рабочий стол. Значит, вот оно как. Значит, у Лариски все вышло. И забеременеть успела, и почти уже вышла замуж. По крайней мере, заявление подано и Вадиму теперь не так легко будет соскочить с ее крючка. По крайней мере, самой-то Жене до загса дойти так и не удалось, она в свое время добралась только до обещаний. Как оказалось, пустых обещаний. Ну что ж, молодец Сычева. И дай Бог, чтобы она не ошиблась в своем Вадике. Только бы он не оказался такой же сволочью, как тот, от чьего имени Женькин рот кривился столько лет. И пусть ей уже целый год на него наплевать, ведь почти год рядом с Женькой Димочка Городинский, самый-самый замечательный мужчина на свете, но того, с умершим именем, она никогда в жизни не простит. Потому что такое нельзя прощать, тут библейские заповеди не годятся. А Лариска… Молодец Сычева! Если бы не забеременела, ее Вадик, наверное, еще лет десять как минимум не задумался бы о женитьбе. А так… Все очень даже здорово. И у Жени совершенно нет поводов завидовать лучшей подруге. Чего ей завидовать-то? Можно подумать, сама Женя обделена счастьем! Уж ей ли грустить-то?! У нее ведь есть Димочка!!!

Однако на рабочем месте как-то не сиделось. Атмосфера офиса начисто отбивала желание радоваться жизни. А ведь радоваться было чему. Нет, если Женя немедленно не покинет надоевший до одури офис, если сию минуту не отправится к Лариске, дабы не только поддержать подругу в столь сладостную минуту, но и разделить ее счастье, насладиться им, или хотя бы прикоснуться к нему, к чужому, она попросту умрет прямо на рабочем месте.

Женя медленно скривилась, прижала ладонь к щеке:

— Ой нет, больше не выдержу. Все надеялась, что пройдет, а он только еще больше болит. Сил моих больше нет. Галина Александровна, передайте шефу, что я к зубному пошла, ладно? Я завтра с утреца как штык буду.

Коллега посмотрела на нее подозрительно, ехидно улыбнулась:

— Ну-ну, иди, страдалица. Передам, не волнуйся.

Женя скорчила благодарственную рожицу и, схватив сумку, резво выскочила из офиса.

Оказывается, выдержать испытание чужим счастьем очень нелегко. Пожалуй, так же нелегко, как пережить собственное несчастье. Или почти так же. Потому что видя рядом с собою счастливую подругу, заново начинаешь переживать все то, что случилось с тобою несколько лет назад.

Пытаясь отогреться около Ларискиного счастья, Женя почему-то лишь еще глубже зарылась в свое прошлое. Казалось бы, уж чего бы ей теперь грустить? Теперь, когда рядом с нею Дима Городинский (ну, или почти рядом — не велика, в принципе, разница), когда Женя напрочь забыла о всех своих прошлых бедах, у нее даже повода для грусти не было! Разве что немножечко расстроиться из-за того, что Дима не может вот так сразу бросить свою старую грымзу. Даже нет, не в этом дело. Димочка просто еще не понял, что судьбою ему назначена не какая-то старая грымза Петракова, а именно Женька Денисенко. Вот в этом была ее главная проблема, а вовсе не в том, что Дима не может бросить свою Алину. Может, еще как может! Он просто пока еще не знает, что должен ее бросить. Он еще не понял, что ему нужна не Алина Петракова, не еще кто-нибудь, а только Женька, одна только Женька. Но он поймет, он обязательно поймет! Это всего лишь вопрос времени, и поэтому еще рано отчаиваться. Собственно, не то чтобы рано, а вообще Жене теперь надо бы даже забыть это слово, потому что уже никогда у нее не будет повода для отчаяния. Теперь нужно только ждать, когда Дима все поймет. А уж что-что, а ждать-то Женька умела!

Однако несмотря на то, что, казалось бы, для отчаяния поводов нет, от благодушного Женькиного настроения не осталось, пожалуй, даже воспоминания. Потому что рядом с счастливой до неприличия Лариской вспоминалось не то, что Женькины шансы на скорое собственное счастье были довольно высоки, а то, какой бедой для нее когда-то уже обернулось самое настоящее счастье. Ведь было время, когда Женя точно так же вся светилась от предвкушения смены надоевшей вдруг фамилии Денисенко на… ой нет, никак не удавалось вспомнить. Память очень отчетливо рисовала картинки Женькиного счастья, когда она с гордостью держала под руку любимого человека, не скрывая выпирающего животика. Не менее отчетливо вновь и вновь демонстрировала, словно кадры кинохроники, тот момент, когда в больничную палату к неокрепшей еще после преждевременных родов Жене зашел доктор в белом халате, и сообщил, что ее мальчик, ее любимый малыш… 'Мы его потеряли… Даже у нерожденных детей бывают суицидальные наклонности. Они ведь всё чувствуют. Чувствуют, когда их появлению не рады…'

Женя все помнила, буквально каждый момент собственной жизни. Иные проскакивали почти незамеченными, другие по какой-то странной причине тянулись долго-долго, мучительно, выматывали и опустошали душу даже спустя несколько лет после случившегося. Всё помнила Женя. Кроме имени предателя. Кроме его фамилии. Кроме его очень красивого (кажется, он был красив?), но подлого лица. Не помнила. Или не хотела помнить. Или запретила самой себе помнить? Что суть одно и то же. Так или иначе, а вспомнить имени предателя никак не удавалось. Иногда Жене казалось, что оно — вот оно, совсем рядышком, буквально плавает на поверхности, и рассмотреть его мешает лишь мелкая-мелкая рябь, и всматривалась, старалась, и, почти уже разглядев, почти вспомнив, вдруг пугалась — нет, нельзя, его имя нельзя выпускать из ада, иначе она сама рискует вновь оказаться в том же аду. И снова будет больно. Снова придет страшный доктор без лица — один только белый халат на бестелесном, несуществующем на самом деле человеке, нарисованном лишь воспаленным воображением несчастной матери, так и не увидевшей ни разу в жизни собственного ребенка…

Господи, за что, почему?!! Ведь она так любила своего малыша! Она так хотела его!!! Вот только… На несколько дней, всего на каких-то несколько дней забыла о его существовании, поглощенная болью предательства любимым человеком. А он, ее малыш, решил, что не нужен маме, что никто на этом свете не обрадуется его появлению?! Но ведь это неправда, неправда!!! Он был нужен Жене, он так был ей нужен!!! Тогда почему, почему, почему?..

И как будто не было восьми последних лет. Как будто Жене снова девятнадцать, как будто это не Лариска Сычева (пока еще Сычева!) носит под сердцем желанное дитя от любимого человека, а она, она сама, Женька Денисенко, юное доверчивое создание, порхает по жизни в ожидании собственной свадьбы! И она еще не знает, что ждет ее за поворотом, там где… там, где имя любимого человека перестает ласкать слух, где на Женькиных глазах пересекает черту, за которой — небытие, беспамятство… Но о каком беспамятстве речь, когда она все так отчетливо помнит?!! Вот только имя, его имя никак не может припомнить… Или все-таки не хочет?..

Лариска Сычева без особого труда прошла проверку Женькиным горем. А Женя… Женя не выдержала Ларискиного счастья. Сначала, пока ехала с работы к подруге, надумала взять две недели отпуска, чтобы все время быть рядом с Лариской, быть у нее на подхвате в нужную минуту — мало ли что? Неделя у нее осталась недогулянная, а еще недельку придется позаимствовать из следующего отпуска. Белоцерковский, конечно, не обрадуется такой перспективе, однако в данную минуту это обстоятельство волновало ее меньше всего на свете. По закону Женя имела право отгулять положенное в любое время. Ну а то, что шеф не слишком любит отпускать подчиненных надолго — это уж его личные проблемы.

Однако посидев рядом со счастливой до неприличия Лариской, насмотревшись на ее сияющую мордашку, наслушавшись сладких охов-вздохов, Женя весьма жестко подкорректировала собственные планы. Нет, две недели — это слишком много. Лучше недельку. А следующий отпуск трогать, пожалуй, пока что не следовало бы — мало ли, вдруг пригодится? Может быть, Димочка к тому времени все поймет и тогда они вместе съездят куда-нибудь на юг, к морю. А с Лариски и недели будет достаточно.

Чуть позже Женя решила отделаться тремя рабочими днями плюс выходные. Да, так будет лучше. Самое главное — выбрать свадебный наряд для невесты. Платье, туфли, фата — вот что главное. Все остальные вопросы Лариска запросто сможет решить с женихом и родителями. Так зачем Женя будет мешаться у всех под ногами? Мало того, что в такой сутолоке пользы от нее будет с гулькин нос. Скорее, она даже откровенно будет мешать людям. Да вдобавок ко всему еще и себе неприятными воспоминаниями конкретно попортит нервы.

Решено. Пять дней. А в остальные дни… В остальные дни, оставшиеся до Ларискиной свадьбы, Женя будет грустить в одиночестве. Потому что Ларискино счастье неожиданно сильно разбередило незаживающие раны, нанесенные собственным прошлым, и от грусти теперь можно будет избавиться только в обществе Димочки. Ах, как жаль, что он так некстати уехал на очередные гастроли! Ах, как жаль, что он артист! Нет, не так. Как жаль, что он — Артист! И именно в силу того, что Артист он с большой буквы, Жене и приходилось довольствоваться малым.

Малым?! Ничего себе малым! Димочка Городинский, большая умница и непревзойденный гений российской эстрады уже целый год (ну, или почти год — какая разница?) является не только Женькиным любимым человеком, но и — о счастье! — любовником! Не чьим-то, а именно Женькиным! Пусть пока еще не мужем, но любовником — тоже очень неплохо. К тому же через некоторое время Димочка непременно поймет, что Алина Петракова — самая большая ошибка его жизни, и тогда уже Жене не доведется скрывать свое счастье от окружающих.

Но даже сейчас, пока она вынуждена его скрывать, пока Димочка — всего лишь ее любовник, разве этого мало?! Да об этом мечтает практически каждая женщина на необъятных просторах бывшего Союза! Разве найдется хоть одна дурочка, которая отказалась бы от счастья принадлежать с потрохами Дмитрию Городинскому?! Да та же Лариска Сычева, которая столько лет без устали критиковала его, столько раз убеждала Женю, что ее избранник 'неприлично красив', небось, первой бросилась бы в его объятия, помани ее Димочка пальцем! И про Вадика своего не вспомнила бы! Но в том-то и дело, что пальчиком он манит не кого попало, не Лариску Сычеву и не условную первую встречную, а именно Женьку Денисенко! Так что это именно она, Женька, должна чувствовать себя самой счастливой женщиной на планете!

Но почему-то не чувствовала. Уже не чувствовала. Почему-то Женино настроение очень резко изменилось под воздействием Ларискиного счастья. Вот ведь и радовалась за подругу вполне искренне, но у самой почему-то кошки на душе скребли…

А потом была свадьба. О беременности невесты знали только самые близкие. А гости, глядя на тоненькую пока еще Лариску в пышном кринолине и шикарной многоярусной фате, даже и не догадывались, что в новосозданной семье на самом деле уже практически не два человека, а три.

Торжественный день двадцать второго сентября! День, когда Лариска проснулась Сычевой, а спать должна была лечь уже Гондуровой. Кажется, такая малость, всего лишь один день! Но как этот день меняет привычную до оскомины человеческую жизнь!

Несмотря на то, что регистрация брака была назначена на два часа пополудни, проснуться в этот день всем участникам торжества пришлось рано. Женя уже в полдевятого была у Лариски. Оттуда втроем отправились в парикмахерскую — мать невесты тоже должна быть красивой. Вот только Ларисе, казалось, совершенно излишни были все эти процедуры красоты: прическа, макияж, маникюр. Ах, как она светилась от счастья! Даже легкая утренняя тошнота не мучила, а скорее, кажется, радовала невесту. И без всяких там искусственных украшений в виде пудры, помады да туши для ресниц Лариска была такая свежая, такая нежная… Вот уж воистину — нет лучшего косметолога, нет лучшего визажиста, чем простое женское счастье…

В час дня, как и договаривались, за невестой приехал жених. Лариса, как и положено, была уже в платье и в фате. И тогда Женя поняла — нет, все-таки косметика для женщины вещь незаменимая. Хоть и без нее Лариска выглядела замечательно, а при полном параде, при праздничном макияже стала вообще неотразима. Женя даже удивилась — надо же, никогда не замечала, что подруга такая красавица!

А вместе с женихом приехал и свидетель. Женя уже давно знала, что им будет Антон, и несколько опасалась встречи. Не столько опасалась, сколько ждала этой встречи с неприязнью. Во-первых, не слишком-то приятно было вспоминать их поход на шашлыки, а во-вторых… Помнится, Лариска что-то тогда сказала про черный список. Вроде как Антон занес ее туда, как не представляющую ровным счетом ни малейшего интереса. Хм, подумаешь! Ишь, какой гурман выискался! И, памятуя об оскорблении, которое ей никто не наносил, Женя поприветствовала коллегу по свадебной церемонии довольно прохладно.

И, наверное, зря. Ведь им предстояло целый день быть вместе. Сначала на церемонии в загсе, потом несколько часов кататься бок о бок в машине по памятным местам, потом праздничное застолье в ресторане. И, нравится ей это или нет, а свидетель со свидетельницей на свадьбе тоже вроде как выступают парой. Пусть и не являются ею на самом деле, но быть рядом вроде как обязаны…

Впрочем, во всем этом свадебном переполохе Антон, казалось, даже и не заметил столь отчужденного поведения Жени. По крайней мере, сам даже не подавал виду, что когда-то занес ее в свой таинственный черный список, как наименее вероятную кандидатку в сердечные подруги. Вполне искренне улыбался, вообще вел себя очень естественно и даже заботливо, в случае необходимости, например, при посадке в свадебный кабриолет и при высадке из него, непременно оказывался рядом и предупредительно протягивал руку, чтобы Женя могла на нее опереться.

А после загса, после торжественного возложения цветов к вечному огню, молодожены радостно объявили:

— А теперь — шашлыки! Едем на нашу полянку!

Ехать в лес в нарядном платье и на высоченных шпильках Жене не сильно улыбалось. Но в том-то и дело, что от нее самой в этот день ровным счетом ничегошеньки не зависело. Это был день Ларисы и Вадима, и в этот день выполнялись только их желания, только их прихоти. Это был их праздник, и окружающие обязаны были сделать его незабываемым. А потому нравится, не нравится — сказали в лес, значит в лес.

Впрочем, найти ту самую полянку оказалось непросто. Да никто особенно и не старался. В первый ведь раз они ездили на электричке, и в лес шли со стороны железной дороги. Теперь же подъехали совсем с другой стороны, и тащиться далеко от дороги ни у кого желания не было. Не слишком-то побродишь по лесу в лакированных штиблетах да парадных костюмах!

Едва вышли из машины, уже почувствовали сногсшибательный аромат свежеподжаренных шашлыков. Оказывается, Вадим подсуетился, заранее организовал сие скромное мероприятие. На уютной полянке уже стоял мангал, вокруг которого суетились какие-то незнакомые Жене люди. Даже столик соорудили ради такого дела — не сидеть же невесте в кринолине на земле! На столе — бутылки с красным вином и шампанским, тарталетки с разными начинками, овощи-фрукты. Стулья же вполне заменили загодя распиленные на чурбаны бревна.

Лес. Осень… От праздничного Женькиного настроения не осталось и следа. Потому что опавшая листва, толстым пушистым ковром покрывавшая землю, издавала характерный звук. Слишком характерный, чтобы на Женю не нахлынули болезненные воспоминания. Как ни старалась идти аккуратненько, как ни старалась производить как можно меньше шороха своими движениями, а острые носки туфель помимо желания подбрасывали листья, и они тут же укладывались обратно маленькими кучками. И, словно под действием гипноза, Женя тут же принялась собирать букет из цветных кленовых листьев.

И, в очередной раз погрузившись в печальные воспоминания, даже не заметила, с каким восторгом Вадим осыпает невесту теми же листьями. Хоть и не цветы, а все равно получалось красиво. Лариска от счастья заливалась колокольчиком, Антон фотографировал счастливых молодоженов, а на Женю, кажется, никто не обращал ни малейшего внимания…

На свадебном банкете Женин взгляд наткнулся на одну из гостей, и, презрительно скривившись, она резко отвернулась в другую сторону. Вот ведь Сычева, даже не предупредила, что пригласила Пивовариху!

Впрочем, обижаться на Лариску всерьез было бы нечестно. Свадьба — это такое мероприятие, на которое приглашают всех друзей, а Любка ведь и по сей день считалась подругой Сычевой. И пусть последние два года они встречались все реже, потому что на первом плане у Лариски все это время был один только Вадик, но формально они все равно считались подругами, а потому не пригласить Пивоварову было бы попросту невежливо.

Гости ели, гости пили. Танцевали в перерывах. И как ни неприятно было Жене видеть Пивоварову, а взгляд словно бы сам собою снова и снова устремлялся к главной предательнице. И очень часто взгляды бывших подруг встречались. И если Женя смотрела на Любку с нескрываемым презрением, то та, напротив, искала снисхождения, заглядывала так просительно: 'Неужели ты до сих пор на меня сердишься?'

Пивоварова, в недавнем прошлом невероятная красавица, не раз и не два отбивавшая парней у сокурсниц, как-то словно бы потускнела. И волосы уже не выглядели столь блестящими, как раньше. Даже цвет стал какой-то блеклый, бледно-рыжий. А ведь Любка так любила яркие цвета! Что с ней произошло? И как-то не то чтобы располнела, но погрузнела, потяжелела. Даже подбородок с ямочкой стал как будто квадратный, массивный. И, глядя на растерявшую былой лоск подругу, восемь лет назад ставшую предательницей, Женя вдруг поймала себя на мысли, что ее ненависть к Пивоваровой как-то плавненько перерождается в жалость. Ох, бедолага, как ее жизнь-то потрепала!

Когда веселье достигло своего апогея, когда народ, хорошенько подзарядившийся алкоголем, в очередной раз вышел на танцпол перед невысокой эстрадой, Пивоварова набралась смелости и подошла к Жене. Присела рядышком, пользуясь отсутствием Ларискиного отца, сидевшего по правую руку свидетельницы, в который уж раз за вечер просительно заглянула в Женькины глаза:

— Жень, ты до сих пор сердишься?

Если бы она подошла в самом начале вечера, Женя ее определенно послала бы куда подальше. И таких гадостей наговорила бы, что потом, быть может, до конца жизни сожалела о собственной несдержанности. Но за то время, что между бывшими подругами шла молчаливая игра в гляделки, много мыслей пронеслось в Женькиной голове. И главная из них — а Любка-то еще более несчастна, чем сама Женя!

Однако и ласкового тона, равно как и сочувствия, Пивоварова, по глубокому Женькиному убеждению, не заслуживала.

— А ты думала, при виде тебя я заплачу от счастья и немедленно брошусь в твои объятия?!

Люба виновато отвела взгляд в сторону. Потянула немножко время, потом сказала тихо, так, что Женя не столько услышала из-за громкой музыки, сколько поняла по губам:

— Ты прости меня, Жень, я такая дура!

Женя не ответила. Только вздохнула тяжело, в очередной раз вспомнив, как все эти годы люто ненавидела предательницу, как хотелось повыдирать ее ярко-каштановые локоны, выцарапать ее подленькие глазки-вишенки. А теперь, увидев перед собою бледную копию былой красавицы, вместо дикой ненависти почувствовала вдруг жалость и даже вроде бы сочувствие. Хотя, если хорошенько подумать, разве Пивоварова заслуживала чьего-нибудь сочувствия? Тем более Женькиного.

— Жень, — чуть громче добавила Люба, засомневавшись, что ее предыдущие слова были услышаны. — Слышишь, Жень? Ты простила бы меня, а? Ведь столько лет прошло. Ты думаешь, я ничего не понимаю? Еще как понимаю! Да, я знаю, я поступила подло, очень подло. Но это я теперь знаю, понимаешь? А тогда…

Вот только про 'тогда' не надо! Не надо про 'тогда', ведь и без Пивоварихи тошно! Ведь и так осень, и так листья, и без ее 'тогда' уже все, что так тщательно загонялось вглубь памяти, оказалось на ее поверхности! Не хватало только, чтобы Любка, предательница, вызвала из небытия имя подлеца, которое так старательно пыталась забыть все эти годы Женя.

— Вот только не надо имен, слышишь?! Не смей называть его имя! — воскликнула она и на глазах почему-то появились предательские слезы. Вот только расплакаться перед предательницей не хватало!

Пивоварова во все глаза уставилась на нее.

— Ты что, Жень, ты до сих пор, что ли? — так и не осмелилась она произнести страшное слово. — До сих пор?.. Господи, Женька, ведь столько лет прошло!

Женя резко отвернулась в сторону, не желая, чтобы ее слезы видела Любка. Потом вдруг резко повернулась обратно и воскликнула в сердцах:

— Да? Столько лет? Тогда чего же ты пришла прощения просить? Стало быть, и ты ничего не забыла! Стало быть, помнишь, все прекрасно помнишь! Знаешь, кто кого предал, ты все знаешь! Знает кошка, чье мясо съела. Чего тебе надо, чего ты от меня хочешь?!

Пивоварова не отворачивалась, смотрела прямо в глаза бывшей подруге. Что ж, она и вправду заслужила такой тон.

— Хочу, чтоб ты меня простила, — твердо ответила она. — Знаешь, Жень, за мою подлость жизнь меня уже наказала. А может, не жизнь, может, это он и наказал…

— Не надо имен! — почти крикнула Женя.

К счастью, музыка играла очень громко, а потому ее то ли просьбу, то ли требование услышала лишь Пивоварова.

— Ну ладно, я поняла. Ты что, боишься его имени? — растеряно спросила Люба.

Женя презрительно усмехнулась, забыв про слезинку, одиноко сверкающую на правой щеке:

— Еще чего! Его имя умерло, а поэтому не смей произносить его вслух. И вообще! Еще не хватало мне перед тобой оправдываться!

— Да нет, — примирительно отозвалась Пивоварова. — Ты не поняла — это ведь я пришла оправдаться.

— А, вот оно что, — со злостью ответила Женя. — Ну давай, оправдывайся. Давай-давай, мне интересно, чем именно ты можешь оправдаться. Твоему поступку оправдания быть не может.

— Может, — спокойно возразила Любка. — У меня очень веское оправдание — он меня тоже бросил. И тоже беременную.

Женя зло усмехнулась:

— Ха, тоже мне открытие! Секрет полишинеля. Об этом все давно знают. Да только нас с тобой в любом случае сравнивать нельзя. Я никому подлостей не делала, а значит, и не заслуживала подлостей в свой адрес. Ты же сделала подлость мне, и в ответ получила по заслугам. Только мне-то все равно досталось больше, хоть ни в чем и не была виновата. Кроме того, что влюбилась, как идиотка, в последнюю сволочь…

— Я тоже влюбилась, — упрямо возразила Пивовариха.

— Ты… Ты не влюбилась, ты просто увела чужого мужика у беременной бабы, вот как это называется. Ведь ты же знала, что он собрался жениться, ты же знала, что я беременная! Мы ведь уже вместе жили! Если бы не ты…

Пивоварова перебила:

— Если бы не я, он все равно ушел бы. Пусть не ко мне, так к другой. Или и вовсе ни к кому. Он из тех, кто всегда уходит, при любом раскладе. И не надо искать виноватых. Виноват только он. А я… Я — такая же жертва, как и ты.

— Такая же? — рассердилась Женя. — Как бы не так! Сравнила хрен с пальцем! Я — жертва невинная, я никому не сделала плохо, я никого не предавала! А ты если и жертва, то виноватая, такая же предательница, как он! Ты не имела права забирать его у меня!

— Я его любила, — упорствовала Любка. — Я его всю жизнь любила, даже когда еще не встретила. Я просто желудком чувствовала, какой он должен быть. А когда встретила, он сразу начал ухлестывать за тобой. Что мне оставалось делать? Я ведь не вмешивалась, я тихо страдала в сторонке, даже не пыталась отбить его у тебя. Завидовала страшно, но не предпринимала ни малейшей попытки. А потом, когда он от тебя ушел… Домой к старикам не вернулся — мамаша его поступок очень-очень не одобрила. Сначала она не одобряла его выбор, то есть тебя, ворчала на него за неразумность, потому-то он и ушел к тебе, сугубо назло мамаше. А потом она его отказалась принять обратно. Так он сразу вспомнил про меня. Давно, наверное, чувствовал, что я к нему неровно дышу…

— Хех, чувствовал! — усмехнулась Женя. — Не чувствовал — видел! Сколько раз подшучивал на этот счет! Вернее, это мне тогда казалось, что подшучивал. Только что-то не по его сделаю, только что-то не нравится — с гаденькой такой улыбочкой говорит: 'Смотри, Женька, уйду к Любке, будешь потом локти кусать!' Думала, шутит, — еще раз добавила она горько.

— Вот и ушел, — растерянно протянула Пивоварова и замолчала.

Молчала и Женя. Было жутко обидно, что тот, чье имя Любка любезно согласилась не называть вслух, бросил ее. Не менее обидно было, что Пивоварова с такой готовностью распахнула перед ним объятия, зная, в каком положении находится Женя. А обиднее всего было то, что его миллион раз проклятое имя никак не выветривалось из головы. Как, впрочем, и он сам. Что не помогли восемь прошедших лет избавиться от тяжелых воспоминаний. Что не только воспоминания, не только имя предателя мучили ее все эти годы, но и… какой ужас — любовь? Неужели любовь? Неужели все эти годы Женя по-прежнему любила своего безымянного предателя?! Нет, нет, неправда, она его все эти годы ненавидела! И не Женя виновата, что ненависть иной раз так похожа на любовь!

Вокруг бывших подруг шумела свадьба. Кто-то, не дожидаясь громких тостов, тихонечко выпивал за столом, кто-то вяло ковырялся вилкой в салате. Кто-то от души отрывался на танцполе под разухабистую ресторанную музыку, другие вышли на улицу перекурить.

— Знаешь, Женька, давай выпьем, — предложила Пивоварова. — Ты как к водочке относишься?

Женя неопределенно пожала плечом:

— В основном никак. Предпочитаю вино. А лучше шампанского.

Любка услужливо налила ей шампанского, себе плеснула водочки в чужую рюмку:

— А, водка все равно всю заразу продезинфицирует! Ну что, Жень, за нас? За то, что мы с тобой выстояли после такого удара судьбы. А еще за то… За то, что я, Жень, я, Любовь Пивоварова, гордая и довольно вредная баба, быть может, немножечко подлая…

— Немножечко? — не без ерничества перебила ее Женя.

— Немножечко, — упрямо подтвердила Пивоварова. — Так вот. Я, Любовь Пивоварова, официально приношу тебе свои извинения. Официально и искренне. Принимаешь ты их или нет — это твое личное дело. А я все эти годы мечтала об этой возможности — извиниться перед тобой. Думаешь, я не понимаю?

Потом, словно вспомнив что-то, Люба внимательно посмотрела на рюмку, зажатую в руке:

— Нет, так не пойдет. Пока я тут перед тобой расшаркиваться буду, водка нагреется. Ты любишь теплую водку?

Женя брезгливо сморщилась и подернула плечами, демонстрируя отвращение к столь сомнительному удовольствию.

— Вот и я не люблю, — согласилась Пивоварова. — Так что хватит болтать. Пьем. А прощать или не прощать потом будешь. За нас!

И залпом опрокинула в себя содержимое рюмки. Задержала на мгновение дыхание, замахала руками. Женя услужливо подсунула ей свой стакан с лимонадом. Любка решительно отвела ее руку в сторону, и схватила с тарелки маринованный огурчик:

— Ты что, кто ж водку запивает? Огурчик — самое то, что доктор прописал, самая русская закуска!

Женя молча выпила шампанского, аккуратно поставила хрустальный фужер на стол. Закусывать не стала. Отвела взгляд в сторону танцующих, правда, вместо них видела все те же самые цветные кленовые листья, мелкими фонтанчиками рассыпающиеся под чьими-то ногами. Под чьими-то? Как бы не так. Под ее ногами. И под ногами того, кто очень профессионально умеет делать людям больно…

А Пивоварова после водочки повеселела:

— Так о чем, бишь, я? Ах, да, все о том же. Знаешь, Женька, я ведь прекрасно понимала, что творю. Знала, что ты рожать собралась. Знала, что вы уже почти женаты. Но вот когда обнаружила его, улыбающегося, на собственном пороге… Такая вдруг радость охватила — вот он, мой шанс! Вот она, удача, судьба! Я ведь искренне считала, что он мне судьбой предназначен, потому и пустила, не раздумывая. Уверена была, что ты — его главная ошибка. А тут — вот он, на моем пороге, собственной персоной. Ну скажи, Жень, ну могла ли я от него отказаться? Вот ты сама мне скажи: окажись ты на моем месте, ты бы отказалась? Ты бы выгнала? Если любила давно, не особо надеясь на взаимность? А тут — вот он, — повторила она и затихла на минутку, заново переживая прошлое.

И Женя мимо воли задумалась. А правда — как бы она поступила на Любкином месте? Вот если бы любила Любкиного ухажера, если бы посчитала его своею судьбой. Воспользовалась бы она тем, что ее условный кавалер оказался на Женькином пороге? Как бы поступила? Выгнала бы прочь, опасаясь за семейное счастье подруги, или с радостью впустила бы, забыв обо всем на свете?

А как Женя поступила с Димочкой? Ведь знала, что женат, разве это ее остановило? Если речь идет о любви — разве есть что-нибудь, способное остановить человека? Тогда за что она все эти годы ненавидела Пивовариху? Может быть, она и правда любила, а не из чистой подлости пригрела предателя на своей груди?

Но даже если любила — что это меняет? Подлость всегда остается подлостью, и никакая любовь тут не может быть оправданием! И то, что Женя и сама в некотором роде уподобилась Пивоваровой, не совсем корректное сравнение. Потому что Алина Петракова ей совершенно посторонний человек, а потому она ее не предает. И вообще — разве Алина может быть подходящей женой Димочке? Это же абсурд! Кто он и кто она. Он — это же ОН, это же сам Дмитрий Городинский, непревзойденный гений, золотой голос современности! И кто такая по сравнению с ним Петракова? Полный ноль и абсолютное ничтожество! Это как раз Петракова нечестным путем завладела Димочкой, а потому Женя никого и не предавала, она всего лишь попыталась забрать свое!

— Знаешь, Жень, — после довольно долгой паузы продолжила Пивоварова. — Он такие слова красивые говорил. А про тебя сказал, что никогда не любил, мол, просто пожалел глупую забрюхатевшую девчонку. Говорил, что сугубо из жалости, понимаешь? Жалко, мол, дуреху, стало, куда она сама с дитенком денется? А потом, мол, понял, что на одной только жалости семью не построишь… Говорит, понял, что никогда не смогу полюбить ни ее, то есть тебя, ни ребенка твоего. Так и сказал: 'твоего', как будто сам к нему ни малейшего отношения не имеет. А тебя, говорит, давно люблю, давно в твою сторону посматриваю, да не хотел Женьку огорчать. Он ведь меня даже с мамашей своей познакомил, представляешь? Мол, знакомься, мамочка, вот моя любимая женщина, вот она, моя будущая жена. Какая, говорит, ты, мамуля, у меня молодец, какая мудрая и прозорливая женщина! Как сразу просекла, что Женька Денисенко — не моя половинка, ошибочка вышла. А вот Любаша Пивоварова — моя мечта, моя любовь до гроба!

Люба всхлипнула, налила водки, и, даже не предложив Женьке, махом выпила. Хрустнула огурчиком и продолжила:

— Представляешь, сволочь какая?! Я-то размякла от таких слов, расчувствовалась, как последняя дура, и даже не сообразила, что он таким макаром пытался к мамочке своей подластиться! Чтоб простила неразумного сына, чтоб в родной дом впустила. Ну, мамаша-то, знамо дело, на то и мать, чтоб прощать. Так что двери отчего дома распахнулись пред заблудшим сыном. А он, сволочь, пользуясь моментом собрал манатки и был таков. К мамочке вернулся, к папочке. А я одна осталась. И тоже с пузом. Слава Богу, срок еще позволял избавиться от приблудыша. И ведь как убеждал, гаденыш: 'Рожай, Любаня, обязательно рожай! Это мне Женькин ребенок даром не нужен был, а от тебя, от любимой женщины…'

И тут уже заплакала Любка.

— Нет, Жень, представляешь, какой козел, а? Только утром 'уси-пуси', мол, люблю и все такое, а вечером, как только от его мамаши вернулись, тут же манатки собрал. Хоть бы ради приличия переночевал, а уже утром ушел. Так нет же, он, видимо, еще у мамаши своей все продумал, решение принял. А по дороге домой ну такой ласковый был, такие слова говорил! А дома сразу переменился. Вот ей Богу, Женька, сразу! Только порог переступил, и сразу такой деловитый стал. Аккуратненько так рубашечки свои сложил, бритву, зубную щеточку. Даже, сволочь, зубную пасту забрал!

Женя слушала молча. Не перебивала, только ужасалась, как же их с Любкой угораздило влюбиться в такую сволочь. Это ж надо, даже зубную пасту забрал!

Пивоварова еще раз всхлипнула и улыбнулась натужно:

— Слушай, Жень, а может, нам бы радоваться надо, а? что избавились от такой сволочи? Представляешь, если бы он на тебе женился? Или на мне? Понарожали бы детей от этой скотины, всю жизнь пришлось бы этого урода терпеть, все его выбрыки. А он бы еще на сторону бегал. Это уж как пить дать — еще тот кобель, такой никогда не угомонится! Разве что в результате несчастного случая лишился бы своего подлого достоинства. Нет, Женька, мы с тобой радоваться должны, что все так произошло…

Однако вместо радости Любка разревелась пуще прежнего:

— Ой, Женька, как я его люблю, эту паскуду! Ненавижу до смерти, и разлюбить не могу! А еще… у меня ведь теперь детей не будет. Так докторша сказала… Вот ты мне и скажи — стоят ли все эти мужики наших бабьих слез, а?! Мы их ненавидеть должны, а вместо этого убиваемся из-за них, как последние дуры!

— Это точно, — печально констатировала Женя. — Дуры и дуры, что тут скажешь?

И тоже всхлипнула.

Быть бы там всемирному потопу, да тут очень кстати подошел Антон.

— Эй, девчонки, вы чего грустите? Что за слезы? За подружку радуетесь? Или оплакиваете ее жизнь холостяцкую? Неправильно это. На свадьбе надо веселиться, а не слезы лить. Жень, пошли танцевать? Нам с тобой по статусу положено хотя бы один танец станцевать. Не возражаешь?

Нет, Женя не возражала. И даже одним танцем не ограничилась. Танцевать с Антоном оказалось не только довольно удобно, но и приятно. Даже где-то уютно. В какой-то миг ей даже показалось, что хорошо бы вот так всю жизнь и протанцевать, положив голову ему на плечо. Как-то так спокойно и надежно было в его объятиях, и уже не вспоминалось ни о каком черном списке. Осень и кленовые листья и вовсе словно выпали из ее сознания. Только спокойствие и уют, и ничего кроме. А потом вдруг Женя устыдилась своих мыслей: да что же это она, о чем только думает? А как же Дима?!