— Глава 2

— Это не имеет для тебя значения, Рохус, я имею полное представление о ритуале призыва. — Теодорус невозмутимо стоял в зале, выказывая полное безразличие к возможному недовольству хозяина его наглостью. — Я просто предлагаю тебе сделку.

— Потому что не можешь потребовать, не имея достаточной силы. — Сидя на подоконнике, Рохус с таким же безэмоциональным выражением, смотрел на своего бывшего наемника.

Такое замечание заставило улыбнуться Древнего.

— Ты, и правда, так считаешь, Рохус? — Тео, казалось, все вольготней ощущал себя в этом зале, хоть и не было видно причин для подобного поведения. — То, что я оказывал тебе услуги, за плату… — Вампир сделал акцент, выделяя последнее слово, — Не означает, что я слабее, или помогал тебе из страха. Ты совершаешь ошибку гордыни, Рохус, даже не проверяя за все эти годы силу того, кого нанимаешь.

— Я проверял тебя. — Спокойно ответил тот, но Тео видел, что-то мелькнуло в глубине глаз хозяина замка, внося сомнение в уверенность. — Я всегда выбираю лучших, но твоей силы недостаточно, чтобы победить меня.

Теодорус искренне рассмеялся, начиная рассматривать обстановку зала. Здесь ничего не поменялось с того момента, как он увел Лилию.

Мысль о девушке его не отпускала. Он совершенно не желал оставлять ее одну. Едва сдерживаясь оттого, что был должен уйти. И необходимость этого, заставляла раздраженно ворчать его тьму, беснование которой, лишь неимоверным усилием разума, Вечному удавалось подавлять.

Чтобы выиграть в этой, словесной схватке, ему надо было контролировать себя так, как никогда. Впрочем, к чему к чему, а к контролю и выдержке, Теодорусу было не привыкать. Он прожил столько сотен лет, руководствуясь именно этим кредо. Словно сбрасывая на тех, кого выбирал в компаньоны все, что противоречило самоконтролю. Добавляя к их личностям свою необузданность, избавляя логичный расчет от этих страстей и бушующих желаний.

А вот теперь, он не хотел совершать ничего подобного.

Впервые Тео позволил ощущениям и страстям довлеть над логикой своего существования. И он упивался этим, наслаждался тем, что внесла за пару дней, несравнимых и с мигом в течение его жизни, эта девушки в мироздание Древнего. И он знал, что сделает все, чтобы никто не посмел посягнуть на это.

— Вероятно, мне будет трудно, невероятно трудно противостоять тебе в период приступа, Рохус. — Тео обошел вокруг мозаики, не рассматривая ее. Он не желал сейчас хоть чем-то подвергать свой контроль угрозе. — Но, они не так уж и часты, не так ли? Да, моя сила слабее твоей, когда ты впадаешь в транс. Но во все остальное время…, например сейчас, — Древний повернулся к хозяину, глядя прямо в лицо. — Мы равны по нашим возможностям.

Ничего не изменилось в выражении лица или позе Рохуса, но Теодорус и не рассчитывал на это. Они оба были слишком старыми, слишком опытными игроками, чтобы позволить себя читать. Вот только, у Тео теперь появилась слабость, а значит, он должен нащупать уязвимость и того, кого уже, независимо ни от чего, перевел в разряд врага. Рохус угрожал Лилии. Просто тем, что он существовал и планировал призыв.

— Не ты управляешь своей силой, Рохус — она управляет тобою. И в этом, твоя слабость.

— И что же ты хочешь предложить в обмен на ее жизнь в этой сделке? — Хозяин зала откинулся на стену, наблюдая за перемещением своего гостя по помещению. Но он признал, то, чего Теодорус и добивался.

Столетия существования обоих научили тому, что порою не объем силы оказывается определяющим. Рохус не мог сбрасывать это со счетов, насколько сильным он ни был бы. Да и не в его интересах было бы терять союзника перед самым ритуалом. Судя по тому, что видел Тео, его бывшему работодателю будет нужна защита. Очень мощная защита… Только, стоит ли об этом рассказывать? Осведомленность была его гарантией…

Теодорус отвернулся, рассматривая углубляющуюся тьму за проемом окна.

— Тебе нет нужды в их смерти, не так ли? Даже в муке. Все, что надо — их сила.

— Но дело же не в том, я люблю развлекаться, как раньше любил и ты. — Его враг хищно усмехнулся, оскаливая клыки. — Ты позволишь мне, добровольно и беспрепятственно, воспользоваться мощью бриллианта? — Голос Рохуса был пропитан недоверием и ехидством.

Тьма рванулась, грозя разрушить оковы разума, но Теодорус смирил ее, игнорируя неистовое желание дополнить интерьер узором крови хозяина. Лилия была первоочередной в приоритетах. Ее безопасность стоила преобладания рассудка над непривычными и давно позабытыми порывами. Пусть желание стереть, превратить в кровавое месиво и стучало в разуме гулким боем кожаных барабанов давно мертвого легиона, которым он столетия назад руководил.

Тео не позволил бы ему не то, что прикоснуться к ней пальцем, даже приблизиться на достаточное для этого расстояние. В его памяти не стерлись картины следов побоев на теле Лилианы. Не забылась ни единая метка. И именно Рохус был виновен в них…

Но, вампир ничем не выдал бушующей в нем ярости.

— Я буду следить за тобой. — Он, вновь, обернулся лицом к лицу. — Мне безразлично, что будет с другими, если будет надо, я лично уничтожу каждую из них, чтобы добавит силы твоему призыву. Но Лилиан останется в целости и сохранности. — Черный взгляд давил, показывая, что Теодорус не собирается ни на йоту уступать в этом требовании.

Он слишком хорошо знал, как использовать малейшую неуверенность неприятеля, а Рохус не был глупцом, и был осведомлен о подобном не хуже своего визави.

— Я обдумаю твое предложение, Теодорус. — Рохус стал задумчиво перебирать камни в своей подвеске, словно бы невзначай, пропуская бриллиант. — Мне не хотелось бы терять такого старого союзника и… — Он твердо смотрел на мужчину.

Однако, Теодоруса уже не интересовал этот взгляд. Он не слышал слов, который произносил Рохус.

Дикий, паничный, всеобъемлющий ужас, заполонил его разум. Почти крик…

И он не принадлежал вампиру.

Теодорус растворился, в мгновения ока исчезая во тьме, не утруждаясь прощанием и не думая ничего объяснять Рохусу.

Лилия боялась. Она была в опасности, Теодорус устремился к ней, чувствуя, как вырывается из-под всякого контроля, и бешено ревет внутри его тьма, просто посылая любые ограничения к дьяволу, требуя крови того, кто был виновен в испуге Лилиан.

***

Рохус с легким интересом смотрел на пустоту, оставшуюся на месте его "гостя".

— Думаешь, стоит оставить ее ему? — Задумчиво протянул вампир в гулкую пустоту зала, рассматривая сверкающие грани алмаза.

— Посмотрим… — Старая женщина появилась в зале, замирая у мозаики. — У нас еще есть время до ритуала…

***

Стефан шагнул из тьмы, оказываясь в одном из коридоров дома Теодоруса.

Его отец любил роскошь, но вампир не мог оценить всей красоты поместья, построенного в стиле старого Рима. Он не видел белого мрамора колонн, и черного гранита полов, не замечал изразцов на стенах. Все, что сейчас занимало разум Стефа, это попытка понять, чему же хотел обучить его отец, прогоняя тогда.

Должна была быть цель. Обязательно. Теодорус знает, что Стеф — особенный. Он никогда бы не посмел без причины так обойтись с ним…

Но вампир никак не мог уловить своего отца. Он даже не мог призвать его, тот блокировался. А дом был полностью защищен от любого магического воздействия. Не так давно Теодорус на практике продемонстрировал Стефану, что того ждет в случае применения магии в этих стенах.

Этот урок ему не понравился. Он был грязным. Кровавым и болезненным. Унизительным. Но Стеф его хорошо усвоил.

Потому, сейчас он понимал, что стоит идти искать своего Мастера в этих бесконечных переходах огромного поместья. Притом, что Стефан даже не представлял, где Теодорус может находиться.

Раздраженно зарычав, мужчина шагнул в полутьму прохода, разозленный голодом, который мучил его. Он не пошел искать себе жертву. Как не жаждало его сознание услышать крики и вопли, как не хотелось бы ему погрузить свои зубы в тонкую шею, пальцами раздирая живот какой-нибудь суки, наказывая, избавляя мир от мрази, вываливая на мостовую внутренности…, Стеф не поддался, желая иметь объяснение тому, что сделал отец.

Но даже мысли об этом было достаточно, чтобы вампир оскалился, с силой втягивая воздух через раздувающиеся ноздри, и красная пелена заволокла глаза от жажды и возбуждения. От предвкушения. Скоро. Скоро он отправится на охоту…

Но сначала, Стефан должен понять.

Сворачивая в следующий, десятый по счету проход в этом пустом доме, он неожиданно оказался в странном зале.

Но не стеклянный потолок, позволяющий рассмотреть ночное небо, и не небольшой бассейн в центре, вода в котором, судя по поднимающемуся пару, была теплой, и проточной, привлекли внимание вампира, заставляя Стефана застыть на входе, жадно вдыхая влажный, парующий воздух.

На одном из бортиков неглубокого бассейна, опустив ноги в воду, сидела девушка. Она его не видела, что-то внимательно изучая у края, проводя пальцами по резным плиткам, украшенным рельефным изображением резвящихся наяд и сатиров. Длинные темные волосы падали на ее лицо, закрывая, мешая обзору.

Но для Стефана не имело значения, как она выглядела.

Теодорус никогда не показывал ее Стефану. Его отец никогда не упоминал о том, что здесь, вообще, есть какая-то девка.

Никто никогда не говорил ему, что эту тварь нельзя трогать. На нее не было запрета.

Она оскверняла своим присутствием дом Теодоруса…, а значит, как и каждая сука в этом мире, она заслуживала смерти. Мучительной, и такой же отвратительно-мерзкой, какой, без сомнения, была и сама эта сволочь.

Пелена перед глазами мужчины становилась все багровей, и тонкие смешки, вопли и крики в голове вампира, смешивались, требуя новой крови, новой смерти. Надрывно, визгливо, взрывая его разум болью, обидой, и нуждой в исполнении этого желания смерти.

Эти крики заглушали все, и шум воды в бассейне, и дыхание его жертвы, которая так и сидела, все еще не заметив своего палача. Все…, кроме размеренного стука ее сердца, которое, как казалось Стефану, он мог видеть сквозь ткань длинной сорочки, явно с чужого плеча. И пульсация этого органа манила вампира, требовала освободить, очистить пространство от ее присутствия, сжать в пальцах сосредоточие жизни, забрызгивая все кровью…

Вампир сделал шаг. Он был почти бесшумным, но девушка, как ни странно, вскинула голову, начиная подозрительно осматриваться, опираясь на пол позади себя, поджимая ноги. На ее лице появилось выражение настороженности, и обеспокоенности… Но, не было похоже, что она его видела, хоть и смотрела прямо на вампира…

Эта тварь была слепой?

Стефан едва не начал хохотать. Само провидение привело его сюда. Ее уже выделили, наказали за ее мерзость и пороки. И Стефан лишь орудие правосудия, чтобы докончить начатое высшим судом.

Лицо девки исказилось напряженным страхом. Но в нем не было отчаяния, скорее опустошенность… Ничего, он это изменит. Вампир наслаждался когда они скукоживались от боли.

Он ожидал, что эта сучка начнет кричать, выяснять, кто здесь, но она лишь закусывала губу, и с каждым его шагом, отползала назад. Даже не вставая. Молча.

Очевидно, боялась поскользнуться на плитках. Но вампир слышал, как все надрывней и резче становилось ее дыхание, и как бешено забилось это сердце, срываясь в ритме, пропуская удары от страха.

Не в силах сдержаться от предвкушения, он закинул голову, и захохотал, ощущая себя всемогущим, таким, каким он и был.

О да! Стефан был избранным, и сейчас — он исполнял свое предназначение!

Этой девке некуда было больше ползти, она уперлась в стену, и пыталась подняться, опираясь на панели из кафеля. Но Стеф все ближе подходил к ней, запирая сучку в углу, словно загнанную травлей жертву…

О, какое же это было блаженство, втягивать в себя аромат ее молчаливого, но такого дикого, неистового страха… Возможно, она еще и немая?

Жаль, если так. Он собирался заставить ее кричать, и сделает это.

На секунду, лишь на миг, Стефан задумался над тем, имеет ли значение, что к аромату его трясущейся жертвы примешивался аромат Теодоруса, сливаясь? Но отмел всякое сомнение, уже охваченный предвкушением смерти. Что такого, если он развлечется с жертвой своего Мастера? Теодорус никогда не был против разделить добычу.

Еще шаг, и полноценный аромат ее крови, переполненный страхом и отчаяньем, наполнил легкие вампира. Стук ее пульса, надрывный, безнадежный, загремел в его ушах, заглушая любой иной звук…

Стефан протянул руку, обхватывая лицо сучки, выдавливая из ее сжатых, прикушенных губ тихий всхлип…

И в этот момент, боль сотней кинжалов пронзила его, взрывая тело, разрывая на части мозг.

Что-то неимоверное, оторвало его пальцы от кожи, которую он уже собирался содрать с тонких костей. Сила, ничем не ограниченная мощь и чистая ярость, которую он почти мог осязать, отбросила вампира, распластывая на полу, распластывая его, словно мешок наполненный тряпьем.

Стефан скрючивался, пытался сжаться в комок, но снова и снова получал удары такой мощи, которую еще не ощущал.

Он выл, скулил, плевался кровью, захлебывался ею. И отчаянно пытался прояснить взор, чтобы понять, что происходит, почему он не может противостоять этому…

Не могла эта девка обладать подобной силой…

Никто не мог победить его.

Никто, кроме…

Стефан непонимающе уставился на Теодоруса, закрывающего собой от Стефа эту сволочь. Глаза его отца пылали бешенством.

Он не понимал… Вампир заскулил, ощущая, как ломается каждая косточка в его руке, которой он дотронулся до этой твари. Завыл, когда его отец, перешел к ноге, ломая, круша все, что было еще целым в его теле. Делая со Стефаном то, что сам вампир так любил делать со своими жертвами.

Стеф заорал, когда ощутил, как вспарывается его живот, и все внутренности обжигает болью и воздухом…

— За что? — Едва смог прохрипеть он, раскрошенной глоткой. — Ведь она тварь, — вампир закашлялся, захлебнувшись своей кровью, — мразь, жертва…

Новый удар раскрошил его челюсть, заставляя глотать собственные зубы…

Теодорус нависал над ним, и его лицо — оно ужасало своим чистым, незамутненным ничем, бешенством. Он никогда не смотрел так на Стефана, и вампир скукожился, не имея возможности противостоять этому. Ни капли сожаления или сомнения. Приговор, приводимый в исполнение с максимальным мучением.

Не меняя выражения, ни дрогнув ни единой чертой, его творец беспощадно крошил его тело своей силой, не удостаивая собственное создание ответом.

Это было хуже всего! Теодорус предал его! Из-за чего? Из-за какой-то сволочи, грязной девки!

Разум Стефана взорвался ненавистью, но он ничего не мог уже поделать.

В один момент, все изменилось…

Стефан валялся на холодной промерзшей земле, обдуваемый холодным, пронизывающим, леденящим его вспоротые кишки, ветром. Являясь жалким комком порванных мышц и осколков того, что некогда было костями. Униженный тем, кого почти боготворил. Преданный тем, кто сотворил его…

Он смотрел кровавыми глазами в ночное небо, ощущая, как сменяется время. И знал, что не успеет в достаточной мере восстановиться до рассвета…

***

Это было полным абсурдом. Совершенно противоречило всему его опыту и всякой логике. И все же, он поступил именно так.

Тео сжал кулаки, пытаясь унять свою тьму, возвращая себе контроль над яростью.

Стефана надо было убить. Бесповоротно. Окончательно. Гнев, бушующий внутри требовал, настаивал на том, что Тео должен уничтожить, испепелить того, кто посягнул на его Лилию.

Но разум терзало сомнение. Впервые за тысячу лет он испытывал такое.

Лилия тихо вздохнула за его спиной, и вампир почувствовал колебания воздуха от того, что она пошевелилась, меняя позу.

После того, как он ей дал свою кровь, им не было нужды в прямом контакте, чтобы Лили видела через Теодоруса. И сейчас, мужчина знал, что она наблюдала все, каждое его действие, каждый момент расправы над Стефом, через призму гнева и ярости вампира, дикой, неконтролируемой потребности в муке того, кто угрожал его женщине.

Что она чувствовала теперь? Как она отнесется после этого к Тео?

Тысячелетний древний боялся… Это было невероятно, именно так все и было.

Не то, чтобы ее отторжение, если таковое произойдет, будет иметь значение. Теодорус никогда не отпустит ее. Никогда…, пока это слово отражает хоть сколь вероятное действие, пока он будет существовать. Даже, если ему придется подавить ее, воздействовать на сознание, заставить забыть все, что только что случилось.

Он пойдет и на это…

Вот только, за какие-то жалкие дни, которые не были и секундой в его вечности, ее мнение, отношение Лилианы к нему, стало иметь значение. И вероятность того, что Лили может возненавидеть его или испугаться…, была не тем, что он желал бы сделать действительностью. Нет, определенно, он готов был уничтожить кого угодно, лишь бы не допустить подобного. Пойти на любой компромисс, заключить договор с кем угодно…

Она знала, что он вампир. Лилия выросла в клане Карателей, и не могла не знать того, что творили ему подобные.

Но…, но…, все логичные доводы Тео разбивались о стену абсурдного и иррационального опасения того, что она не захочет подойти к нему после всего, чему стала свидетелем.

Теодорус медленно повернулся и посмотрел на Лилиан, так и стоящую в углу, куда ее загнал Стефан…

Гневный, грубый рык завибрировал в его груди при мысли об этом, заставляя оскаливаться вампира.

Но Теодорус пытался взять себя в руки. Овладеть своим бешенством.

Никогда и никому, даже себе, он не признался бы в том, чем было то ощущение, что жидким льдом сейчас растекалось по его венам при виде страха в ее слепых, обращенных на него глазах…

Кого она боялась? Его — Тео? Или же отголосков пережитого ужаса?

— Лилия… — Ему удалось проговорить ее имя недрогнувшим голосом, не показывая того, что сковывало тело. В конце концов, он умел убеждать, но Теодорус не смог продолжить…

Лилиана стремительно преодолела разделяющее их расстояние, обвивая дрожащими руками его торс. Прижимаясь к мужчине так тесно, словно именно этим определялся факт ее существования, тем, сколь крепко она держалась за него. Как тогда, на скале. Именно так, как он говорил ей…

И тот, кто прожил десятки столетий, едва не задохнулся от осознания того, что эта девушка, ставшая для него мерилом всего, не боялась вампира. Не отрицала того, кем был Теодорус, просто принимала это…

— Лилия. — Он погрузил свое лицо в тяжелые пряди волос, цвета горького шоколада, наслаждаясь тем, как крепко девушка обнимала его. Не скрывая своего благоговения от этого факта. Не стыдясь и не боясь подобного.

И, обхватил ее в ответ, почти впечатывая в свое тело, испытывая дикое желание быть еще ближе к Лили. Слиться с нею. Струиться своей кровью в ее венах. Наполнять свои сосуды этой женщиной.

— Моя Лилия…

Теодорус накрыл своим ртом дрожащие губы, так безоглядно прижимающиеся к его, поражаясь тому, сколь стремительным может быть низвержение в ад, и вознесение к воротам рая.

Лишь неделю назад, он расхохотался бы над тем, кто сказал бы вечному, что весь смысл тысячи лет, всего его существования, в один миг — сведется для Теодоруса к хрупкой девушке, прожившей на этой земле в сотни раз меньше, чем он сам.

Но именно так и было…

Она стала тем, чего Теодорус никогда не стремился иметь. Что считал нелогичным и обременяющим. Лилиана стала смыслом и… тем понятием блаженства, которое он никогда не стремился достичь, зная, что ни единым поступком не был достоин ее безоговорочного чувства к нему.

Но Теодорус никогда не был глупцом. И ни за что во вселенной не откажется от того, что она добровольно отдавала.

Он был эгоистом. Но кто решился бы его обвинить? Теодорус знал, что уничтожит любого, кто попытается разъединить их. Так же безжалостно, как несколько минут назад крушил того, кого сам сотворил.

— Он хотел убить меня? — Лилиана уткнулась лицом в плечо мужчины, и тот ощутил, как медленно расслабляется ее напряженное, скованное страхом, тело в его руках.

— Это не имеет больше значения, сладкая. — Теодорус подхватил девушки на руки, прижимая к груди, и опустился на пол, почти баюкая Лилиан. — Никто не причинит тебя вреда. Даже не коснется больше. Я от всего защищу тебя. Всегда, медовая, вечно.

Тонкие пальцы девушки скользнули по ткани его сорочки, расстегивая пуговицы, и она прижалась щекой к груди мужчины так, словно умирала без этого контакта кожи к коже.

Лили, щекотала своим дыханием его грудь, воспламеняя, растапливая лед, сковавший каждую клеточку тела Древнего. И он не выдержал, поддался сладкому зову аромата ее крови, желая убедиться, вопреки здравому смыслу, удостовериться, что он успел, и она невредима. Его клыки погрузились, обхватывая тонкую ключицу девушки, и она застонала от этого, почти с наслаждением, еще плотнее прижимаясь к мужчине. Зарычав, Теодорус обхватил своей рукой голову Лилиан, и вскрыл свою вену, прижимая ее губы, со срывающимися протяжными всхлипами, к алым каплям, набухающим на порезе.