ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Ивана приняли в Сельскохозяйственный институт. Дедушка узнал о том от сошедших с автобуса женщин. Тут же заторопился из конторы домой. Окликнув внука с порога, подошел, обнял молча. Иван заметил на его щеке слезу, скатившуюся на совсем белые усы. И тут Иван впервые с тревогой подумал, какой его дедушка старенький.

— Ну вот и ладно, — сказал дедушка самому себе, что-то решив про сеќбя, как подумалось Ивану по его улыбке и хитроватому прищуру глаз.

Гостили тетки с мужьями и детьми. Тамара с Настей были на строительќных студенческих работах, на каникулы в этот раз еще не приезжали.

Дедушка походил по дому в каких-то раздумиях, как бы ища дело, за коќторое надо тут же взяться. Велел бабушке Анисье подготовиться празднично к обеду, к столу. Вызвал кивком Ивана на улицу. Пошли к дому Миши Качагарина. Дедушка сам запряг голубку в тарантас. Выехали за деревню, повернули к берегу Шелекши. Остановились на краю ржаного поля. Рожь поќспевала. Сошли с тарантаса, сорвали по колоску, расшелушили в ладони, попробовали зерно на зуб. Дедушка забеспокоился, сказал, что через неќдельку можно и жать начинать. От слова "жать", "жатва" он не мог отќвыкнуть, несмотря на конторско-бумажные предписания "уборка хлебов", "уборочная". Жатва, жать Святые слова. Рожь, по его, не убирают, а "жнут".. Иван знал, что не на всех полях она поспела, не в один срок вызревает. Сто знает только пахарь-крестьянин. Это было известно веем моховцам в недавние времена. Но вот объяснений все равно не было. Солќнце такое же, и засевают в один и тот же день, а вот всходы, а за ними и вызревание, в разное время… Почва, знамо, в этом вроде бы все дело. Но вот что особенного в ней, чего больше, чего меньше, что дает тепло, что холодит. Это пытал, пожалуй, один дедушка во всем Мохове. Но теперь это от него как бы отошло. Но дедушка-председатель все равно не переставал распознать, как и какая почва силы неба воспринимает. И как она пахаря самого слушает, какие слова он должен ей сказать. Все это было тайной самого пахаря, его лада с землей и небом. Нераспознанное и надо вот распознавать ежечасно, ежедневно, в беспрерывной работе мужиќка-крестьянина. Независимо от того, как он называется. Колхозник вот, — но он тоже живет землей и на земле, как ты не считай, а все же своей.

Сели снова в тарантас и направились берегом реки к черемуховой круќче. На вершинах росших под горой черемух, наливались чернотой ягоды. Вызревали… Когда вызреют, набегут мальчишки, вскарабкаются на черемухи, будут ходить с черными ртами от сочных ягод. Дома их поругают за порванные штаны и рубахи. Но это без сердца, тут же и смирятся: сами были такими.

С крутого Черемухового берега, называемого Кручей, виднелся Татаров бугор. Словно волшебные шапки висели над ним в воздухе шатровые кроќны вековых матерых сосен. За соснами даль бескрайнего леса под голуќбым небом с какой-то особой синевой — отражением леса. Все едино, все друг в друге. Перед Татаровым бугром блестела вода Лягушечьего озерца. В ней тоже было небо. Половина Нижнего поля, тянувшегося от Шелекши до озерца, тенилась верхушками черемух и самой кручей.

Дедушка сказал, окинув каким-то новым взглядом до боли знакомые даќли, все окрест по берегу реки:

— Красиво, оно вот… Когда не приди суда всегда красиво по-новому. Наше это все, свое, оттого и красиво больно.

Сказав это, помолчал, ни о чем не расспрашивая внука. Всем этим и надо любоваться только молча. Для такого любования они и приехали сюќда. Это понимал Иван и тоже молчал, глядя, как бы дедушкиным взгляќдом на дали окрестные. И дед, и внук вместе переживали какой-то осоќбый для них обоих день в сокровенном молчании, чтобы запомнить его навсегда. Такое молчание помнится всегда ярче и сильнее, ему не меќшают слова. Это все в себе самом для будущего.

Иван с ребятишками каждое лето днями пропадали на Черемуховой круче. Но вес красота этой Кручи им увиделась как бы только сейчас. И увидеќлась через дедушку, через его сердце и его душу. И запали слова: "Краќсиво, оно вот…"

Дед и внук недвижно стояли под этой красотой, глядели в будущее. Таќрантас, на котором они приехали сюда, был прошлым, но тоже указывал на будущее. Оно выходило как бы и из него. Голубка тоже глядела в гряќдущую даль. Она была понятливой лошадью и привыкла следовать за человеком, жить его жизнью, как и он, человек, ее. Все едино, все сплетено невидимыми нитями. И все выжидает будущего. Живое во всем рукотворном. В него вложена живая душа Творца. У мастера. Коринского тарантаса — может, больше было щедрости и любви к делу своему, и цел он, и служит добром, коим жил сам мастер. Потому и видней из него сотворение самой природы, ее красоты, ее мощи здравомыслия — сущей истины всего сотвоќренного Силой Великого разума.

Потом придет для Ивана время разгадывания и постижения красоты и раќзума Творца в самом обыденном, в повседневном. И чувство скорби, когда отходишь, вольно или невольно, от Начала. А тут он сидел в тарантасе и только безмолвно повторял дедушкины слова: "Красиво, оно вот…"

По привычке, вроде как по вынужденной необходимости заехали в село. Повернули к сельмагу, тоже как бы не по воле своей. Там встретился Симка Погостин.

Оба, Симка и дедушка, чего-то застыдились. Хотя чего бы: по одному и тому же делу появились тут. Сельские магазины похожи один на другой. Одним словом — Сельмаги. Сварганены по чьему-то простенькому, на скорую руку сляпанному чертежу. А надо бы и тут великую красоту блюсти… Как вот тарантас — красив и удобен. Но видно мастера на сельмаги не нашлось — он для всех, не для тебя одного, выбранного из многих, сдеќланного мастером-умельцем с душой и добрым сердцем.

Торговлишка в Сельмаге не больно шла. Везде один ходовой товар — зеленый змий. Каких-то перемен и не усматривалось. Да и зачем?.. Коќго-то такое вполне и устраивало. А народ приучен и уже все стерпливает, опасаясь "неугодным словом" кого-то обидеть. "Первого" там, или "второго". А может и Авдюху Ключева и Сашу Жохова. Они первые "затылоглазники". Их и бойся в первую очередь. Так-то всем и легче — одним не хлопотно, но денежно, а другим в "немоте" — безопасней. Мысли такие, как ростки из земли, прорезались в сознании Ивана, как бы исходя от дедушки его стыдливости при встрече с Симкой Погостиным.

Была суббота, отец должен приехать. Зятья с тетками не отстанут: "Такой день, внук поступил в институт, полагается…" Пристыдят еще. И дедушка решил уступить этому "полагается". Уступил гостям — заодно устуќпил и Симке Погостину.

Дедушка жалел, что нет рядом художника. Задержался, какое-то совещаќние ответственное. С Андреем Семеновичем хотелось ему поделиться не только радостью, что внук поступил в институт, а тем больше, что постуќпил — в Сельскохозяйственный. Зятья и дочери, даже и родители Ивана, так не поймут дедушку, как понял бы художник. У Андрея Семеновича причаство к своей земле глубже состраданий к неустройству сегодня челоќвека на ней. Он тоже был в вере: все устроится, уляжется самоодолеется стараниями, если будет воспринята сердцем и держаться в нем красоќта отчего предела. Зайдет вот Яков Филиппович, в разговоре с ним деќдушка и отведет душу, потолкуют о вечном. Вечность изначальна и она осќтановит, не может не остановить, хаос, сотворенный бестолковостью са-мого человека.

Эти мысли дедушки Иван тоже будет долго открывать в себе. Они неисќчерпаемы как и сам мир — Вселенная, сотворенная во единстве, красотой и любовью. Потом Андрей Семенович скажет о красоте и любви в разговоре с дедушкой: "Красота, добро и любовь едины. Они всегда в твоем бытии, в тебе самом. Каково оно, бытие твое, такой тебе видится и красота, она в родстве с любовью. И надо свою жизнь устраивать, постоянно дуќмая о красоте. Сказано вот — красота спасет мир…"

Дедушка и художник воспринимали красоту как добро, сберегаемое во всеобщем с любовью к себе и самой твоей жизни. Красота — это Вселенсќкий закон. Но без добра и любви в сердце твоем — закон этот не востоќржествует, а значит и не унаследуется потомками.

Дедушка, художник и сам Иван — моховцы. Красота моховской земли и есть для них красота Родины. И больше — красота Земли, и еще больше — красота Вселенной, значит и все добрые деяния, кои совершает человек, должны оцениваться Красотой.

"Никакое сотворение и никакой успех в деде без красоты и добра в себе — пустое", — придут мысли у Ивану. И останется уверование, что это ему открылось в то время, когда они глядели с дедушкой из старого тарантаса на Черемуховой Круче на свою, заветанную им землю.

2

Из магазина дедушка позвонил Павлу Фомичу. Знал, что он в этот час в мастерских. Ремонтирует комбайн, только что полученный с базы. Обычное явление — совестливый мастер ночь спать не будет, если новая машиќна перед жатвой не в порядке. А такого, чтобы машины, получаемые с завоќда, были в полном порядке, не случалось еще. Резона не было исправными их выпускать — не продаются ведь они, а раздаются, и требуется их больше, потому что ломаются. И это — вседержавный "порядок". Откуда тут быть добру.

Телефон долго не отвечал. Наконец дедушка крикнул в трубку весело и громко:

— Инженер! — помолчал, дожидаясь ответа. Павел Фомич узнал дедушкин голос, но не мог понять, чем вызвано такое к нему обращение, невольно замешкался. — Заканчивай, — как бы потребовал дедушка, — да и давай к нам на чаек… Иван приехал. С институтом… В Сельскохозяйственный. Умойся до и приходи немедля, не заходя домой.

Как было с Фомичом не разделить радость дедушке. Иван каждое лето у него работал на тракторе и на комбайне, часто и в мастерских. Дедушке и хотелось видеть Фомича "в день надежды", как он сказал.

Завернули к деду Галибихину и Старику Соколову Якову Филипповичу. Но оба они были на покосе, ушли с ночевкой.

Домой ехали вроде как чем-то озабоченные, молчали. Иван понимал деќдушку: с зятьями о земле, о крестьянстве не больно поговоришь. У них главное выпить по поводу. Дедушка не любил пьяных разговоров. "Темным человек становится, шатуном по земле ходит, когда этот змий начинает рассудок ворошить". От пьяной компании он всегда отходил.

В избе топился подпечек. Тетки чистили свежую рыбу, в чугунке вариќлась молодая картошка. И взаправду готовилось празднество.

— Мужики с ребятами ушли купаться на реку, — сказала бабушка Анисья. — Направились было в магазин, да я отговорила. Сейчас вот придут.

Вернулась мать с фермы. Фомич приехал вместе с отцом на его мотоцикќле. У отца была привычка — по дороге домой из МТС завернуть в колхозные мастерские. Отец и узнал от Фомича о приезде Ивана. Завернули в сельмаг. Не больно надеясь на дедушку, отец прихватил три бутылки "горючего". Спрятал на веранде в шкафчике.

Увидя на столе три палки копченой колбасы, привезенной Иваном, дедуќшка поморщился. Колбасу доставали в Москве. Промышлял Юра, младший брат мужа тетки Татьяны. Обещался тоже к вечеру приехать. В столичных магазинах у Юры много земляков и просто знакомых, Юра "презентует" баќночку медку деревенского, а ему из под прилавка товарец, каким минисќтры кормятся. Тетки этим похваляются, а дедушку воротит от словечек "презентует" и "достает". "Из Москвы везут в деревню еду — срамота…" Зятья соглашались, что "срамота", но от соблазнов таких отрешиться не могли, воли не хватало, рассуждали по-своему: "Когда ворота на заќмке, поневоле лаз ищешь, туда, куда за закрытые двери кто-то открыто проходит. А тебе вот в "лаз". Но суть-то одна: и ты, и они одинаково от народа прячетесь, сознаете, что законные воры. Но философия оправдаќния таких действий у всех и находится: "Дефицит в материальном, дефиќцит и в духовном. Марксова теория". Действия по теории, вроде бы уже и законны. Вот и опора для злобы, одни ненавидят тех, кому "можно", а "можники" ненавидят тех, кто их ненавидит.

Дедушке не больно хотелось вступать в такие рассуждения с зятьями, но слушать-то их слушал. Говорил "доставальщикам": "Быть не глупее друќгих, быть вдвойне и преступником, и дураком. Чем тут гордиться-то?.." Но его как праведника припирали к стенке: "Вот мы приехали к тебе в деревню, не прочь покосить в колхозе. И косим, кости разминаем. Так расплатись ты с нами, председатель, тем же мясом, продай нам его. Коќлбасу хорошую сам сделай. Колхоз ведь, вроде бы и можно. Так нет — запќрет. Мясо надо отправлять, самим его не есть… Ну вот — вы его "туда", а мы его "оттуда". Это "прогресс", средство против безработицы. И то ладно — народ всегда занят. Все понимают, какая тут вседержавная "мудрость", что даже и смеяться над ней не дают. Как "мудрость" осмеивать. Ругай, если охота есть прежних царей, а нынешних — не тронь.

Дедушка только крякал. Возражать-то — как! Да и против чего, А вступать в рассуждения — в грех себя вводить. Делу-то не поможешь, но и у него мысли таились: "Ведь для кого-то эту колбасу делают а почему не для тебя?.. Миша Качагарин крикнул с улицы:

— Забирать что ли, Игнатьич, Голубку-то… Или куда поедете?..

— Забирай, забирай, Иваныч. Спасибо. Да и заходи на чай, непременно заходи…

Сели за стол. Бабушка Анисья убрала от Ивана рюмку, поставленную было ему теткой Татьяной. Школьник еще, рано к рюмке тянуться. Тут же послышались и возражения: "Такое событие, "виновнику" и рюмочки не проќпустить. Так уж и втянется. Мы ведь тоже только по праздникам".

Иван молчал. К выпивке не тянуло, но и в школьниках оставаться не хотелось…

— Это верно, пьянство не от праздников берется. — Дедушка, как бы тревожась о чем-то более важном, предостерегал не Ивана, а кого-то другого. — Праздников не прибавилось, мужик не пропускал их, но свое дело на виду держал. А тут — бутылка впереди дела. Пьянство от беззаботности.

Рюмку все же тетки подсунули Ивану. И он не стал отказываться.

После ухода гостей, когда застолье кончилось и все разбрелись кто куќда, дедушка погрустнел. Оставшись наедине с внуком и сыном, сказал им, что решил уходить из председателей. В объяснения не стал вдаваться.

Отец этому не удивился. Иван понимал, что не само дело измотало деќ душку, а "отбивание тебя от дела". Иван и свое слово нашел "научное": "антидело", "отбивание" от недела.

— Вам работать, — сказал дедушка, — молодые еще, многое и должны усќ петь. Время-то перемены сулит… А тебе, Митя, надо в колхоз перехоќдить. Фомичу трудно, да и не подсилу, не того он склада… А там, на смену тебе — Иван после института… Компании мытарные они еще будут "улучшение" в нашу жизнь вносить, но изойдут от нелада. Кричат вот — "опора на технику", а надо бы другое — "опора на знания". Хорошая техќника и хорошие знания — это и поможет порядок навести. И установить его в повседневности дела каждого. — И вроде бы как совсем не к раќзговору высказал слова Петра Великого, Первого, без кавычек: "Работќник первый был на троне…" В этом цена царю: Работник Первый… И народ учил, хотя и не без палки, но делу… А дворец-то у него самого не из лучших был…

Разговор казался Ивану продолжением молчаливых раздумий дедушки на Черемуховой Круче, когда он глядел в будущую даль из тарантаса. Застольные слова выветрились, а тут врезались в память высказы: "Отбиваться от нелада", работник Первый", "дворец не из лучших". И свое словцо — "Антидело". И всеохватное — Красота и Доброта.

— Царства губились властолюбивцами деспотами, — сказал дедушка, будто речь не о колхозе шла, а о большой своей державе. — Столька нет, а хотения много, вот главная беда… Жизнь, она рано или поздно, а на чистую воду и выведет позорных балаболов от власти… Должность не почет, а возложенное бремя. И не властвование, а опять же работа совестливая нужна властителю… Вот и не должно быть у власти чужаќков себяшников. И у большой, и у малой. Да и как отделить большое от малого: все из малого, большое и надо вот держать в малом.