ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Дедушка забеспокоился о своем еще не совсем благоустроенном доме. Занятие это он прекратил, как пришла весть об организации колхозов. А теперь вот почувствовал, что дом должен быть доустроен. Взялся отќделывать верхние комнаты красновато-желтой, теплого цвета ольхой, росшей у них за Кузнецовым полем. Бруски, доски, реечки были давно припасены, еще при НЭПе. Но дело откладывалось, зорила нескладица. И хорошие, почти построенные уже дома распиливались на дрова. Тут и самому дедушке влезло было в голову — а жить ли кому из Кориных, в его доме, в самом Мохове. И вдруг нашло: неладно поддаваться мутным мыслям. Повлиял и Яков Филиппович, перебравшись из Сухерки в Больќшое село. "Время не ждет, — рассудил, — сейчас не сделаешь, так и никогда уже не сделаешь". А что-то свое в доме очень хотелось оставить. Это как часть себя живого. В старину рекли: "Каково в дому, таково и самому". В доме и должна остаться его, дедушки, любовь и ко всему своему — к миру, к людям. И чтобы это почувствовали и внуки, и правнуки. Чтобы любовь, зарожденная в этом доме, переходила и в другие жилища. Чтобы во всех Коринских домах не иссякала любовь человека к себе и к жизни, данной людям всевышним Творцом. К нему, к дому, надо всегда обращать свой взор.

Дедушка больше всего хотел оберечь дом ладным для него, Ивана, и этого не скрывал. Тебе судьбой, Ваня, означено оживить Коринский род. Может, вот за Шелекшу переберешься, как я мечтал. Духи-то чеќрные и уйдут оттуда под нашей любовью к жизни. Это мне вот как-то все предсказывается, да и Якову Филипповичу такое было вещано… Но и Мохово

наше не должно забываться. Оно древнее всех окрестных сел и даже многих городов… Тут должна возродиться жизнь, которая означена всем нам и нашему роду в особенности. Освещенное место предками не должно забываться. И повторил, сказанное уже неоднократно: "Дом крестьянский держит не только лад семейный, но и державный. В нем бережется Вера Святая отеческая и к отечеству".

Каждый раз, когда Иван приезжал на воскресение из школы, внутри доќма что-то сияло новизной. Приходили глядеть на работу дедушки и старики. Сами мастера, рассуждали о работе дедушки: ольха красива, дерево наше, свое, но не больно прочна, до жучка солоща. Если пропитать ее поќлынным настоем и можжевеловым, то лучше дерева и нет. И еще проскипидарить. Хвалили дедушку: знамо, дом надо доустраивать, но не скрывали и сомнений. То ли ныне время о домах-то мужику печься. На этажки пошла установка. Разве вот что для родни, гостей городских. Ныне молодые устыдятся жить в старых-то домах. А кто-то и хаять будет: отжившее гнездо.

Запомнился Ивану такой вот еще разговор дедушки со Стариком Соколоќвым Яковом Филипповичем и стариками-колхозниками:

— Аль уж совсем конец деревенской жизни чуете, — строгая доску, спраќшивал собеседников дедушка. Усы его ходили, он выпрямился, стряхнул с рукава толстовки стружку, оглядел стариков и мужиков помоложе вроде как с укором. — Мы, Корины, из рода верующих. Веру в себя терять, так при татаро-монголах надо бы всем русским заживо на своей земле очуметь и прогнить.

Старик Соколов Яков Филиппович, парторг колхоза, раздумно ответил, тоже как бы наставляя мужиков и в то же время возражая дедушке:

— Ты-то веришь, Игнатьич, а она, жизнь-то, на твою веру кобелем цепќным рычит. Или как лошадь норовистая — к тебе задом. Лягнет, что и не подняться. Коли труд не трудом унижается, люд и тянет туда, где веќселее. Помается иной да и плюнет на свое в себе. Вот чего нам надо больше всего бояться — себя потерять. А это легко через обиду на сосеќда, на его козни.

Яков Филиппович в это время был в обиде на тракториста Симку Погостина. Пьяный, Симка проехал на тракторе по лужку перед домом партоќрга, поломал три березки, на упрек развернулся и выворотил столб в палисаднике.

У Симки была к куражу причина. Дядя его, активист Авдюха Ключев, пришел в ярость, что старухе Марфе Ручейной починили избенку внеурочно. Сам парторг там и плотничал. Авдюха честил Марфу: "Ей, ведьме, гадалке, неколхознице, дом отремонтировали, а его Серафим, передовой тракторист, очереди дожидайся. И Старику Соколову, парторгу, достаќлось: "Все в свои руки забрал, плотниками как хочет командует…"

В ответ на ругань Авдюхи Активиста, посыпались смешки пересуды большесельского люда: "Активность потерял, вот и беснуется. Симка на кладбищах по крестам промышляет, мог бы и сам дом свой подновить. А Марфа по воле Авдюхи без пенсии живет, хотя первой работницей была в колхозе. Как было ей не помочь, парторг вот и рассуќдил по справедливости". Симка и взъярился на парторга — Староверсќкую Бороду, решил досадить. Ссаженный с трактора, кричал в окно Якову Филипповичу: "Я и дом твой разворочу, а заодно и твоего дружка, кулака Галибихина".

У Авдюхи Ключева вражда к Якову Филипповичу копилась с коллективиќзации. Когда Авдюха стал председателем Большесельского колхоза после самоубийства брата Николая, Яков Филиппович, сухеровский председатель колхоза, упрекал его за перегибы: "Все на испуг берешь Авдей, будто с беляками воюешь". И свои селяне его не щадили, пророчили: "Скольќко людей погубил, в пору бы за братцем последовать…" Авдюха видел в этом науськивание сухеровского старовера, чернил его, где попало, на собраниях, на партийных совещаниях…

Пока жили один в Сухерке, другой в Большом селе, вражда тушилась. А тут бывший ярый колхозный активист никак не мог смириться, что Староверская борода у них в колхозе стал парторгом и дом свой перевез в село, живет на одном посаде с ним. И вот подбил Симку, племянника своего, на выходку.

Яков Филиппович умалчивал о Симкиной проделке. Жалобы высказывать — самому унижаться и саму вражду еще больше раздувать… Сам он тоже помаленьку устраивал свой дом, хотя тоже выслушивал мужицкие сомнения кому в нем жить?.. И верно: крестьян Соколовых уже нет, только вот сын, дочка, да внуки когда приедут. И то ладно. Память о староверах сухеровских будет жить. Дедушка не подал виду, что ведает об обиде Якова Филипповича на Симку. Рассудил о доме на его высказ и на высказ мужиков:

— Хороший деревенский дом памятником останется, внуками и правнуками будет ладней оберегаться. В городах вот, там уже спохватились, старинные строения под особую охрану берут. А деревне почто отставать от этого. Люд бывший деревенский и потянется гужом к себе, когда узрит ладную хоромину. И свою рядом построит.

2

В летнюю пору, по воскресениям, дедушка выкраивал время, чтобы схоќдить в ульи. Иван помогал ему с дымарем. Городские гости, когда выниќмали мед, в сарайчике-мастерской крутили вдогонку. Приятное занятие выкачивать из сот мед и сливать его в липовые кадушки, в этом было чувство праздника. Все находились при деле, важном, добытном. Дедушќкин мед в день выкачки пробовало все Мохово. Так водилось: и мед — дар природы. Не поскупись за доброту твою природа стократ и отплатит. Меќдом делиться, это как Творцу мира кланяться. Дедушка еще и другую тут цель имел. Как бы пример подавал. Не ленись, разведи и ты пчелок-труќжениц. Они ж только мед тебе приносят, но и урожаю помогают.

Когда дедушка приходил домой пораньше, особенно если был чем-то раќстревожен, звал Ивана в загороду, к домикам пчел. Присаживались на траву возле беспокойного улья, притихали. Сначала пчелы кружились над головой, потом смирялись. Одни улетали стремглав — еле глаз их замеќчай, другие возвращались с поноской, тяжело падали на полочку летка. Иван удивлялся, как это пчелы друг другу не мешают. У людей возникло бы столпотворение, толкотня, споры. Дедушка объясняй, что каждая пчеќла самостоятельная в общем деле. Оглядел на Ивана и высказал шутлиќво, улыбаясь:

— Люди больно гордятся тем, что способны думать. И тут бы придумали какое-нибудь хитрое управление, чтобы одни работали, а другие за ними доглядывали. А там, где доглядывание — там подозрением вражда. В приќроде главное понять дело, кое приятно ей, и кое тебе на пользу, самоќму делателю, а не указчику его. Руководство, в общем-то, нужно, но оно должно быть не более важным, чем, скажем, навоз на поле вывозить.

Возле пчелиных семей просиживали до сумерек. Опускалось за лес солќнце, замирала и у пчел работа. Иван спрашивал, кто же распоряжается пчелами. Ему думалось, что дедушка и это знает.

— Природа, она всем управляет и распоряжается, — объяснял дедушка. — Вот солнце, оно дает команду и началу и концу деда всякого! Разве это мало?.. Все живое природе соответствует, ею сотворено. Трудится по ее законам и живет. А если нарушается природное, то тут и нелады всякие. Трудиться — это высшее указание Творца природы, всему, что есть живого… У пчел есть матка, она их зарождает. И они в благодарќность за дарованную им жизнь, и чтобы не кончилась она — разумно и труќдятся. Плохую матку пчелы не держат, высшая власть за ними. Пчела живет своим домом, а добро творит для всего мира. И на человека не в обиде, что мед у нее забирает. Довольна, даже, что может непрерывно трудиться. Сердится только на неумелость твою. На это все сердятся не только пчелы… Без работы что пчеле делать, на на меду же сидеть и ею охранять. Хотя и у них воры есть. Не иначе как от человека это к ним перешло.

Дедушка любил пчел и старался понимать их, хотя и не знал, как он сам сказал, многое о них. Да и нельзя это узнать, как вот нельзя узќнать человеку самого себя до конца. Ивану казалось, что и дедушку любят пчелы, признают его, и не жалят.

— Все начинается с разглядывания и размышления над тем, что увидел и разглядел, — запомнил Иван дедушкины слова о начале узнавания жизќни. И тут уж кому что дано. Кто-то вглубь проникает, распознает, что, и как, и почему?.. А кто-то по поверхности проскользит. Мы не одни. Мы во Вселенной. И в ней много миров. Она бежначально и бесконечна. Божественная, единая для всех.

Иногда возле пчелиного летка возникала суета, сбивался лад, наставал непорядок. Дедушка по пчелиному шуму узнавал, почему такое.

— Злодей появился, вор… — и углядывал снующую воровато пчелу, легкую, старающуюся без взятка проникнуть в улей. Уменьшал леток, чтобы вору не обойти было сторожей. На вороватых пчел тут же набрасывались защитники дома. — Вот ведь какой соблазн украсть, а не доќбыть самому. Даже от этого и такая святая Божья тварь, как пчела, не может устоять. Худой человек ее к этому понуждает и научает. Этим и развращает природу.

Иван слышал о том, что пчел поят сиропом с водкой и пчелы пьянеют, делаются ненормальными, как и пьяный человек. Дедушка сказал, что это самое низменное преступление человека, хуже воровства, растление живой твари, не им созданной. То же самое и заставлять пчел передеќлывать сахар в мед и на этом наживаться. Человек — варвар, он попирает законы Творца. Он должен это понять и этого бояться, изживать в себе такие действа, разрушающие жизнь трудом праведным и честным. В этом спасение человека и всей жизни на нашей земле.