ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

И нашел сон, который оказался вещим. Несказанной красоты сад. Все в нем сочно зеленело и цвело. Цвет тут же превращался в плоды. Они наливались, зрели по мере того, как он с любовью смотрел на них, не помышляя сорвать до времени. Это сотворяло одно только его желание о том, чтобы вечно оставался таким этот сад. "Это райский сад, — под-сказал беззвучный голос из глуби самого этого сада. — Плоды его нельзя брать с не-чистыми помыслами в себе. Он — от вечности. Его держит разумность сотворенной приро-ды, Господне Провидение"…

Рассудок Дмитрия Даниловича был занеаолен земными опасениями. И во сне он не мог отойти от них. Тревожась, подумал: "Как можно остаќвить такой сад без охраны. Сгубят все только потому, что такого сада нигде нет, он лучше других и лучше твоего. Все и бросятся к нему безќрассудно, стараясь опередить друг друга. Кому-то покажется, что меќньше другого отхватил, и обуяет зависть… Только если Нетленный Божественный Дух высшей волей оградит человека от гибельных для него же самого помышлений. Но тогда этот сад не для наших людей. Их-то не усоќвестит и Божья воля. Они выбирают зло, а не добро… Природа все сотворяет в ладе. Но мы вот не способны сотворенное ею оберечь. Жадны, завистливы, вороваты… Выходит, что этот сад только для чистой дуќши? Но зачем он одной душе без тела?.. Значит он для показывания человекам. Для испытания их искушением и соблазном к греху. Если так, то рядом где-то затаился злой дух, рушитель. Душе-то праведной не резон человека к пороку подталкивать. Да и самим человекам грешќно бы завидовать Божьей красоте и рушить ее. Выходит сад этот для того, чтобы побудить человека, возжаждать создать подобное сотворенному Всевышним. Тогда ладно, пусть так и будет!.. Но сотворение такой красоты — это удел избранных, одолевших соблазн чистой душой".

Не успел он так подумать, как над головой его закружилась плела. Та же, что хоте-ла отогнать Сашу Жохова от своего красного домика. Тогда в огороде она только грозила ему, чуя его помышления. Он встуќпился за Сашу, мысленно попросив пчелу не жалить его. Теперь эта пчела его уже самого о чем-то настойчиво предостерегала… Но вот о чем?..

Тревожно и певуче прожужжав, пчела вдруг стремглав полетела в стоќрону зеленой, в цветах поляны. И тут же на этой поляне возникло гоќлое существо, похожее на человека. Ринулось стремглав к саду, залезќло на райскую яблоню. Вблизи Дмитрий Данилович разглядел голого. Он был похож на кого-то из ихнего колхоза, вроде бы даже на моховца. Только уж больно общеликий, в коем мог угадываться каждый. Это и понятно, в голом кого хочешь подозревай. И озарила, удивившая и саќмого догадка, будто кем подсказанная догадка. Это он сам, своими мыслями, зазвал голого в райский сад. Чтобы в нем, в одном голом, узрить разом весь колхозный люд. В том числе и самого себя. Пчела вот и спасала его от самого же себя, кой ютится в тебе соблазнителем к грехам.

Голый вскарабкался на яблоню, сорвал с обломленного сучка незреќлый плод, над-кусил его и брезгливо сморщась, отшвырнул в сторону. Выќсмотрел другой, покрасивее и побольше, надгрыз, и тоже бросил. Зеќмля тут же поглотила огрызки, скрыла неразумные действа голого… Так выходило, хотела смирить гнев нетленного духа, защищая голого. Дерево вновь ожило. Значит, земля терпелива, все делает, чтоќбы Творец не гневался на таких нас. А сами человеки, мы вот все, выходит, не любим Творящую душу, владелицу земного сада. Надругаемся над ее добротой и не бережем землю-кормилицу. Но вредим-то себе, раз губим плоды чистой души, означенные нам… Душа-то, служа Творќцу, не гнала голого из своего сада, позволила ему любоваться им, выќждать и взять что ему надо. А он, боясь, что кто-то опередит его, губит яблоню и оскверняет землю, взращенную сад… И вот дерева с плодами, обломанного голым, уже и нет. И для самого Голого и для других… Он бросился было к голому, подбиравшемуся к Другой яблоне. Силился закри-чать: "Что, несчастный, делаешь?.." Но крика не полуќчилось. Голос осекся, не мог и бежать, ноги не двигались. Голый замеќтил его, немо стоявшего, и злорадно рассеялся. И еще яростнее стал обрывать и обламывать сучки на втором дереве… Душа, охранявшая сад, и это стерпела… И взяло греховное усмотрение пагубности, коќторое исходит от терпеливости души: "Неужто не понимает, что развращает окаянную тварь своим непротивлением злу…" Но за этим осуждеќнием души подкралась другая мысль, обескураживающая и самого: "Ведь она, душа-то, таким потворством голому, выказывает тебе тебя же саќмого…" Голый торопится оборвать плоды с райского дерева, потому что увидел тебя, похожего на него. Голый — это и есть ты сам без прикрас, сегодняшний кол-хозник — "раб-отник". Эта мысль о голом себе не совсем и твоя, вернее, кого-то второго в тебе самом, не соќвсем осознаваемого, тобой первым. Себя-то настоящего чего бы тебе осуждать?.. И подумав так, решительно шагнул к голому. На этот раз ноги сами пошли. И голос возник. Сказал голому, подойдя вплотную: "Не губи свое же, остановись…" Но говорил это не голому, а как бы друќгому в самом себе. Голый, то есть он сам, второй в себе, приостано-вился, выслушал. Но к зову первого себя. второй ты не прислушался. Голый этого и ждал и тут же стал карабкаться к вершине яблони, чтоќбы достать самое красивое яблоко.

"Боже мой, что же это он делает", — вырвалось из груди. На этот как бы услышался свой всклик. И в ответ высказ творящей души: "Человек этот голый такой же, как и ты сам. А что ты сделал, чтобы сбереќчь этот общечеловеческий сад?.. Голый человек губит не божий сад, а мирскую душу. Погибнет он и все с ним, если каждый не воззовется в себе вместо сгубленного тут же возрождать новое. Тогда и ты сам, и голый не погибните". И с верой в себя выкрикнулось в отзыв душе, владелице сада: "Я готов!.." На этот раз голос эхом прокатился по саду. И как бы их этого эха вышла сама Творящая Душа. Она стояла а лучах солнца огненного как на столбах. И он, человек грешный, воссмелел, воззвался к душе с мольбой: "Спаси человеков обокаяненных недопущением злодеяний нас голых духом"… Слов своих не расслышал, была только мысль, ей как бы еще не дано было стать творящим словом. Но и мысль была Душой услышана, и она отве-тила: "Я храню заповеди творца Мироздания. Человекам дана воля и заветано жить по правде. Но огреховленные искушениями они становятся голыми и близят свою гиќбель. Сад Райский человекам дан Началом, а в них взял волю голый, соќблазненный лукавым…"

С этими словами лучезарное свечение Творящей Души над садом растворилось в обычном свете. А обломанные голые яблони обратились в облысевшие осины… На таком вот обкорнанном дереве и повесился Иуда серебряник.

И голому на нем бы вот висеть… Но голый дерзко подступил к нему с угрозой, требуя отдать ему одежду с себя… И будто кем подсказанќная тут же припомнилась Хри-стова заповедь: "Если просят у тебя верхќнюю одежду, отдай и нижнюю". И он сам снял свой пиджак и брюки и протянул голому, оставаясь в исподнем, подумав при этом: "Все же я-то не совсем голый".

Не успел голый облачиться в полученное от него, праведника, одеяние, с выси ис-шел голос Творца всего Сущего: "Голый не по воле своей сгубил плодоносное дерево. Коли бы сразу одели его, он не пошел бы изгоем за запретным плодом. И вот — голый со-творил зло. А ты, как и другие, становитесь голыми".

"Так он и одетым грозит мне, почти голому… Я пытался не дать ему обламывать дерево, но у меня отнялись силы…" Это был уже укор человека самому Творцу, но опять же неосознанный, а как бы тоќлько из желания оправдаться. Но тут же второй в себе "я" воспроти-

вился первому: "Желание сопротивляться голому возникло у тебя тогда, когда голый взял власть над тобой. До этого ты смирялся с тем, что он голый. И силам небесным при тебе таком не в чему было прилоќжить свою мощь. Творец помогает только тем, кто при усерд-ном стараќнии служит миру, следует добру при неустанной молитве".

После этого гласа с выси, все разом стало обыденным. В небе сияло солнце, как и всегда оно сияет. Но вместо голого спиной к осине, бы-

вшей яблони, стоял одетый во все новенькое человек-демиургын и усќмехался. И тут же изрек всегдашнее, известному каждому: "Вот видишь, все и сбылось: кто был ничем, тот стал всем, в отличии от тебя, хоќтевшего чего-то своего!.." И высказав это, исчез, как и появился.

Оглядев себя полуодетого — в нижней рубашке и трусах, спросил то ли себя перво-го, то ли второго в себе: "Как же понимать тогда Евангеќльские слова: "Кто не имеет, от того последнее отнимается, а кто имеет, тому прибавляется?.. Кто же вот я сам: имею-щий, или не имеќющий?!." И кто тот, который был голым, облекся в одежду с меня. Ему, неимущему, прибавилось, а от меня, поступившему по заповеди Христоќвой, наоборот, отнялось…

С этим вопросом: "Кто я, и кто голый, Дмитрий Данилович и проснулся. И уже наяву тот же вопрос к себе, бодрствующему: "Имущий я, или не имущий, от которого отнимается и то, что имеется?.. И не все ли мы уподобились голым, которые отбирают, и тем, у которых отбирается? Только и есть, что время от времени меняемся местами: сегодня ты гоќлый, а завтра отбираемый у неголого. Это и понятно: став голым, то есть ничем, само собой возникает желание стать всем. И каждый уже к этому стремится. И все уже в вечной борьбе: одинаковые рушители "до основания" сделанного не тобой и до тебя".

Присел на постели, пытаясь осмыслить свой сон, который как бы уже сумел истол-ковать: "все голые!" из "ничего" такое не может привидиться. Бабушка и мать любили разгадывать сны. Да и в писании снам приќдается значение. Такой сон относится к вещим. И привиделся он с четверга на пятницу. Не больно он к добру, но и не к большой беде. Солнце то вот не померкло, воссияло. Это взыв к тебе взрастить новое дерево в украшение обкорнанной жизни. И отец, и дедушка делились своими снами. Если бы сны виделись не всем, то демиургыны их бы отмеќнили, как выдумку мракобесов. Сны — это наша жизнь, но в другом, неведомом нам мире. И в грядущем, и в том, в котором жила уже твоя душа в прошлом. В сегодняшнем дне она и подсказывает действа твои на завтрашний день. И в чем-то, и отчего-то остерегает.

4

О своем сне Дмитрию Даниловичу хотелось рассказать прежде всего Анне. Зашел к ней, но она пожаловалась, что ночь не спала. Зашла Светлана, сделала укол. Он посидел возле ее кровати, пока она не усќнула и выше.

С утра решил съездить в Казенную на выруба. Увериться, все ли готоќво к раскор-чевке. Если мелиораторы откажутся, то они сами с Тарапуней после сенокоса раскорчуют клинья вырубов и распашут. Поле и расшириться гектаров на десять. Вот тебе и резерв, о чем Горяшин каркает как ворона на сухом суку. Слово резерв не сходит с языка зава. А знают ли те же демиургыны, где таятся сущие резервы в земледелии? Они в думах мужи-ка-крестьянина. Но так и остаются в них думами, забываются, как неразгаданные сны. В кабинетах за полированными столами мужиковых дум не узришь, они требуют слова о деде.

О начале распашки Тарапуниного поля, следовало бы, конечно, перегоќворить с Николаем Петровичем. Но тут же возникало и сомнение: а нужќно ли о том кому-то говорить. Председателю на больно и хочется, что с ним каждая мелочь согласовывалась. Мысли его понятны: согласись он с Корнем, затылоглазники тут же обвинять в самовольстве, запрети, в другом обвинят: деду навредил. Сделать тихо, что задумал — и все. И все колхозное начальство будет довольно, понимая, что сделанного не переделаешь, не вернешь в прежнее.

В Казенное поехал не дорогой, как ехали со Стариком Соколовым, а нахоженными тропками. Они каким-то чудом и при нынешнем деревенском безлюдии торились. Вокруг буйно цвело, зеленело. Одно отцветало, другое только зацветало. И это ни от кого не зависело. В природе всеќму и во всем определено свое время. Так происходит и в жизни людской. Схожего во всем нигде и ни у кого нет и не должно быть. Природа и наќставляет тихим показом себя, какой должна быть и твоя человечья жиќзнь. Одинокого и в человеке Творец ничего не замыслил. Коли все схоже — то это уже конец… Разные мысли и думы, а там и дела, и рожќдают в тебе то, что дано тебе усмотреть вокруг. А при одинаковости все-го — на что смотреть и о чем думать. И нет у тебя уже дела-заботы.

Эти раздумья навеивались Дмитрию Даниловичу его сном минувшей ночью. Разгадывая его он и ехал не торопясь лесными и луговыми тропинками. Глаз заметил устремленное, со цветка на цветок, порхание пчел. Может и из его ульев. И сопровождают его, собирая попутно Божий дар, чтобы отдать его тебе бескорыстно… А мы, сами люди, так ли вот бескорыстны в своих действах. Не зависть ли ползет впереди нас… И уже в который раз недоуменно выспрашивалось: "А кто вот такие "мы", сами себя так называемые?.. И кто я сам, в отличие от них?.. И кто голый из вещего моего сна?.. Не он ли и есть эти самые "мы"?.. Одежду с меня он забрал. Пусть и во сне, но я отдал ее сам. Вроде поступил как вот и пчелы: отдал бескорыстно, добровольно. Как бы по заповеди Евангельской: как же, голого прикрыл!.. И что получил взамен от него? Голые усмешки презрительные. Не то ли "мы" все только и деќлаем, что отдаем свое бывшим зимогорам, ставшим демиургынами. И это происходит от того, что нет при нас, как вот при пчелах, заботливого и рассудительного пасечника управителя. И нет у нас, как в доме-сеќмье самих пчел, матки-заботницы и правительницы, вместо "гына" — по-гоняла гусей, нас "раб-отников". Почему вот человеки не знают и не испытывают пчелиного веселия в труде?.. Ответ один — от непорядка в большом своем доме. Отдаем-то мы без особого ропота не рубахи и не штаны свои, как вот я во сне голому, а души свои искусителям-демиургынам. Нас самих в себе как бы и нет. Мы кому-то несуществующему наяву, не ощутимому и невидимому, отданы в необъявленное рабство… Но вот кому?.. А ясно одно — не заботнику о "мы", а вампиру, умерщвляющему скопом всех и каждого по отдельности. "Мы" — не объединенные, а безразќличием и нелюбовью к себе разделенные на "никаких". И не можем уже горќдиться собой, а не огордившись, не можем и оградиться ни от каких несчастий. "Мы" — загнанные во зло каким-то темным клятием и уже не ищем света, растворяющего тьму. И этим "не-исканием" усугубляем наќши грехи и беды. От нас неимущих, как вот в писании сказано, и отниќмается то последнее, что еще мы ухитряемся беречь. Все свершается по

усмотренному Началом. Без ничего и из ничего Единый Творец создал суќщий мир для человеков. Тебе, тленному, названному человеком, и дана власть Господне преумножать это разумом в труде… Но вот кем и для чего от тебя, названного колхозником, отнимается. И ты становишься поедателем до тебя сделанного. И оно на глазах истлевает, как чужая одежда И где тогда и кого раздевать, чтобы прикрыть наготу. Голому голого не прикрыть. Голым-то не тело твое остается, а душа. Тело-то и берестой можно прикрыть, а как вот душу облагородить, разум и сердце оздороќвить. Размышления эти, при неторопливом движении лесными и луговыми тропками и были для Дмитрия Даниловича как бы разгадыванием своего необычного сна. И думы его тоже были необычными, а вроде кем-то поќдсказанные. И как бы итожа эти размышления, напала мысль: думай вот, готовься к грядущему праведному действу. Голым-то кому хочется быть. Но, не оголившись, — как почувствовать наготу, чтобы, устыдившись, облачиться в Божьего человека.

Из Казенной Дмитрий Данилович вернулся довольным. Вырубы были расчищены, подготовлены к раскорчевке. Старание Тарапуни. По дороге к дому завернул в мастер-ские. Попросил Серафима Коротина, чтобы поќпридержал корчеватель, не отправлял ме-лиораторам. Встретил Тарапуню, хотел было порадовать, что к осени обновится его поле. Но разговора не вышло, Тарапуня был навеселе. "Да ладно, дядя Дмитрий. Перед сеноко-сом не грешно ведь и нашему брату поразвеселиться и расслабиться". Дмитрия Данило-вича рассмешило ставшее модным словечко "расслабиться". Нет чтобы просто сказать по-деревенски — гульнуть, выпить. Все вот такое от нас и прячется, как за забором вориш-ки. Что это значит для мужика "расслабиться"?.. Нюни распустить, отмахнуться от всего, себя не видя. Гульнуть-то — оно от радости, а тут от лени.

Вернулся домой и тут же к делу. Назавтра наметил сходить в ульи. С вечера и надо все приготовить. Медогонку, кадушку липовую для меќда дымарь. Глинушины в печке вы-сушить. Утром самовар зажечь, чтоќбы под рукой была горячая вода. Внуков в помощники настроить. Гостей тоже не обойдешь, вызовутся медогонку качать. Все должно проделать в добре и радостном настроении. Пчелы это должны почувствовать и охоќтно отдать свой дар рачительному заботнику. Рассудочность посторонќних им не по нутру. А для детей вы-емка меда это радость необычного действа. Пчелы и примут их. Все и свершится естест-венно, само собой. И мед, когда его касаются чистые души, пользительной. Эти приметы-обычаи хранились в доме Кориных, отроду державших пчел. Перед выемќкой меда шли в церковь, в молитве испрашивали на то благословения Божия. День выемки был праздни-ком. И на этот раз чувствовался особый настрой, как говорили, "перед сладким днем".

Со спокойным расположением духа перед священным действом Дмитрий Данило-вич и лег спать пораньше. И тут же уснул, успев лишь подумать о вчерашнем сне. Господь породит, сказал себе, напасти и минуют. Как пришли из клуба гости и Светлана с Иваном, не слышал.

2

В ночи неожиданно проснулся. Будто кто вошел в комнату и разбудил тихим голосом. А над ухом не совсем еще проснувшегося, опять тревожќно пропела пчела. Та же самая из красного домика. Открыл глаза, но из слуха не уходило это пчелиное пение и заставляло к чему-то прислушатьќся. Пчела удалилась в открытую дверь балкончика, будто звала его за собой. Он встал подошел к двери балкончика. В огороде, в дальнем угќлу его, послышался треск вроде бы сломанной сухой ветки. Подумалось о голом, ломавшем яб-лоню, в райском саду. Прислушался и уловил другой звук, как бы глухо звякнула дужка ведра, наполненного водой. И опять тишина. Мало ли что, подумалось. Может Прасковья Кирилловна воќзвратилась с фермы и зачерпнула воды из стоявшего на крылечке ведра. Ночь близит звуки. Уловил новые шорохи, это уже явно в загороде. Боќсиком выступил на балкончик, прижимаясь к белой двери. Если кто пробрался в загороду, то и он пригляды-вается к балкончику.

Ночь была тихой. За моховскими лесами тлела то ли вечерняя, то ли утренняя заря. Умиротворенно подумалось, что может Андрей Семеноќвич вышел за свежей водой. Вспомнились разговоры, что утренняя вода обладает особой целебностью. Постоял, вгля-дываясь в ту часть огоќрода, где стояли ульи. На фоне красного и белого домиков что-то меќлькнуло, вроде тень по ним скользнула. И он машинально выкрикнул:

— Кто там?..

Тень метнулась от домиков к изгороди. Опять звякнуло ведро. Похоже, разлилась вода. Хрустнула сломанная частоколина, шорох, убегающего вспугнутого зверя.

И тут Дмитрий Данилович выскочил без раздумий из своей комнатки. Сбежал вниз, прихватил на крыльце, тоже машинально, будто по чьей поќдсказке, обрезок водо-проводной трубы, приготовленной Иваном для турќника. С ним и ринулся без особых раз-думий к дому Саши Жохова. За изќбой художника пригнулся, минуя прогал, прокрался к крыльцу Жоховых. Притаился за калиткой и стал ждать. Калитка была приоткрыта. Зна-чит, из дому кто-то вышел. Кроме Саши некому. Ему путь от загоќроды дальше, победит задами, через свой огород к дому…

К Саше Дмитрия Даниловича привело чутье. Оно опередило мысли. И руководило им до того момента, пока он не сап на завалинку возле каќлитки и стал прислушиваться. И ничего не слыша и не видя, засомневался. "Что же я делаю, самого примут за вора. Поди тогда доказывай, оправдывайся перед бывшим прокурором".

У Андрея Семеновича в окне горел свет. Вот он, нашла мысль, в случае чего и мо-жет выйти, кликнуть ему.

В проулке послышалось легкое шуршание шагов. Дмитрий Данилович наќпрягся. Саше только бы проскользнуть в дом, тут уж его ни в чем не уличишь.

Вдоль изгороди, пригибаясь, кралась фигура. Приглядывалась к улице. От темного куста крапивы шагнула к крыльцу… Почувствовав что-то подозрительное, Саша опасливо глянул за угол дома.

— Не туда, Александр Ильич, смотришь, — сказал Дмитрий Данилович, выходя из за-сады и загораживая собой вход на крыльцо.

Саша вздрогнул. Два цинковых ведра, вложенных одно в другое, выпали из рук, стукнулись о кирпичную дорожку и с дребезгом раскатились.

— Присаживайся вот сюда, — Дмитрий Данилович обрезком трубы ткнул в завален-ное бревно, — и поговорим по душам, потолкуем по-соседски. Есть вот о чем. Чего уж те-перь прятаться…

— Ты это что?.. — Саша шагнул к крыльцу, пытаясь пройти в дом.

— Не больно торопись, — уже с угрозой высказал Дмитрий Данилович. Медком, значит, захотел побаловаться. Дело хорошее. Но вот зачем же моим?.. Раз уж попался дак прямо и держи ответ…

— Каким медком?.. — огрызнулся Саша. — Огород ходил поливать. Реќкомендуют вот ночью… Вишь ведра мокрые… А ты с ломом ко мне пришел, с холодным оружием. Кто вот кого за преступлением застал?..

Вот Саша и отговорился. Наторел, прокурор. Возьми его голыми руќками. Проско-чит в дом, запрется, и чист. А ты, Корень, оставайся полуголым у крыльца чужого-дома в круглых дураках. Да и так Саша, чего доброго, крик может поднять: "Грабят, помогите…" И ты, правеќдник, оправдывайся. И будешь голым, как во вчерашнем сне. И тут вот надо доказывать вину Саши.

Оно сходим и проверим, хорошо ли полил, — сказал Дмитрий Даниќлович и оттолкнул с силой Сашу от калитки. — В свидетели пригласим Андрея Семеновича. Кажись, он уже и выходит на наши голоса. Да и в других домах калитки поскрипывают. Побеспокоили вот, народ-то… Ты, Саша, хитер, но не больно ловок, мало в прокурорах походил… Крышќку-то на домик ведь не поставил, поторопился ноги унести… Вишь, не поставил!.. И дыру в частоколе не заделал. Следы по росе от твоќих ног остались. Это ли не доказательство!?. Летось тоже два улья затопил, и ныне понравилось. Вот и будешь за все держать ответ… А у меня большое желание погулять по твоей хребтине этой штуковиной. Покалечу, как ты ульи калечил, поломаю ребрышки, руки, ноги. И тихо уйду. И свидетелей нее будет. По-твоему-то так и надо делать… Вот ведь как оборачивается дело-то. Покалеченному-то и не будет столько в ульи ходить… Лучше садись, да поговорим… — И Дмитрий Данилович подтолкнул его левой рукой к завалинке. Саша огќрызнулся, упираясь… — А ты закричи, закричи, собери народ. Пускай на тебя полюбуются. И на меня, заодно, что за вором в одних трусах выбежал. — Не закричишь, вот. Дак кайся, пока я добр…

— О чем беседа, соседи?.. — отозвался на голос художник, подходя к изгороди.

— Пожалуйте к нам, Андрей Семенович, — кликнул Дмитрий Данилович нарочито громко. — Очень важный разговор у нас с Александром Ильиќчом. Научный, можно сказать, о ночной поливке огорода.

Саша молчал. Где-то еще стукнула калитка, кто-то вышел, разбуженќный, но не по-дошел. Скорее всего, из-за опаски встревать в чужие деќла, чтобы потом тебя не таскали. Собаки не лаяли, их в Мохове не деќржали.

Саша нервно ерзал. Искал — как бы вывернутся, прокурором малость поќднаторел. И, похоже, что-то мелькнуло в голове, взбодрился. И он может обвинить Корня:

— Своя рука — владыка. Вон сколько жердей да кольев нарубил в колхоќзном лесу. Лесник, что хочу, то и ворочу. Посмотрим еще, кто преступней. Я-то не украл, с пустом вот, и свидетели на то… А попытка, она и есть попытка. Преступления нет… Хотел вот, а не сделал.

Это был уже прежний Саша Прокурор, увертливый, ловкий, уверенный. Будто к такому заранее готовился. Напомнил вот и о межколхозлесе. Там-то у Дмитрия Данило-вича немало противников. И даже врагов. Да и не только там. Как могло забыться, что помешал вырубить красный бор за Шелекшей, моховское Усье, для большой шишки. И кого-то лишил куша… Вот и думай, новый лесник…

Подошел Андрей Семенович, поздоровался с каждый за руку, сказал:

— Полуношникам мое почтение…

Саша Жохов промолчал. Дмитрий Данилович сказал, будто о благом деќле шла речь, миролюбиво:

— Вот Александр Ильич ходил в огород огурчики поливать. И в мой, кстати, зашел. Заодно и за ульями моими хотел приглядеть. Грешно тут и медок не попробовать, сладок ли он у меня… А я вот не понял его таких забот, вспугнул. Подумал, не Потапыч ли пожа-ловал. С хворостинной вот и выбежал. Не дол благому человеку благое деяние свершить. И сидим, рассуждаем. Коли и побеседуем вместе. — Какая-то разговорчивость нашла, и Дмитрий Данилович устыдившись этого, смолк.

— Не я с ломом к тебе пришел, а ты ко мне. Не я тебе, а ты мне грозишь, — подал го-лос Саша, сказал это уже не Дмитрию Даниловичу, а хуќдожнику.

По русской пословице, и верно, не пойманный вор — не вор. Не в огороде возле по-рушенного домика пчел они сидели, а у калитки дома Жоховых. Где тут следы воровст-ва?..

Дмитрию Даниловичу пришлось объясниться, как он оказался тут в майќки, в одних трусах и босиком, из-под одеяла выскочив. А обрезок трубы под руку на крыльце попал-ся.

— Кто тут кому грозит, — перешел уже к обвинению Саша, — вот я и прошу вас, Анд-рей Семенович, быть свидетелем. — Саша бил на то, чтобы поговорить и разойтись. По-ступка-то не было.

— Так что же, Александр Ильич, в Писании сказано, двух свиќдетелей — истина, — вы-сказал Художник, показывая этим, что не собираќется становиться ни на чью сторону. — Члена Сельсовета надо позваќть, Прасковью Кирилловну. Она для верности и других при-гласит. Подойду вот и попрошу ее. И в милицию можно позвонить, ничего что поќздно, — встал и направился было к выходу со дворика.

Саша секунду помедлил, встал, удержал за руку художника:

— Постойте, зачем же так, — вымолвил, — шуму-то по колхозу и так у вас много… Ну попутал бес… Хотел рамочку вынуть. Потом бы признался, покаялся. Не воровство это. Зависть взяла, признаюсь… Ты вот, Данилыч, нужды ни в чем не знаешь. Все у тебя ладно. И доносы на тебя насылают, а ты как в раю живешь. А я, как беспортошны Ваня Флеган, что не делаю, все не впрок. Тебе и в колхозе не работать, так проживешь, а я и при работе без проку, как у чужих на иждивении.

— Оно и надо поговорить на народе о твоем житье-бытье. Вывести бы вот тебя на Шадровик, как бывало твоего деда и батьку выводили для всемирского покаяния, — вы-сказал Дмитрий Данилович уже без сердќца и обиды. — Народ-то и скажет все о тебе, и объ-яснит от чего и поќчему не везет. Жена и дочка узнают о твоем невезении, може, и помо-гут разобраться. И Федосью, мать, не обойдите. Она-то и подскажет, почему отцу твоему и деду не везло.

Вот во всем и разберитесь и покайтесь семейно, может клятье с вашего дома снимется.

— Не за медом, не за медом вначале-то я шел, — как бы уж решил приќзнаться во всем Саша. — Картошечки молодой хотел подкопать. Собираќлся — сходить на Шелекшу, сетку бросить. Без молодой Картошечки что за уха. На вот почувствовал запах меда, домики увидел и ввернуло на соблазн…

— Попросил бы картошечки и я дал бы тебе. Воровать-то стыдней, чем просить, — сказал Дмитрий Данилович.

И как несмышленого мальчишку наставил. — Пчел зорить, это великий грех. Может греш-ней только нарубить человека. А тут, тварь божью погубить и обкрадывать соседа. Как вот вымолить прощение за такой грех.