ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Новое прорастает старыми истинами.

1

С начала лета и до конца августа — дом Кориных полон гостей. Наезжает волнами городская родня. С сентября все постепенно стихает. Замирает большак, проходивший мимо Мохова, Рейсовый автобус ходит уже раз в день и с закрытыми дверцами.

Пока не подошла пора разъезда гостей, Дмитрий Данилевич с Анной Савельевной и решили справить свадьбу сына. По обычаям в разгар сенокоса или жатвы грешно 6ыло свадебную гульбу затевать. Такое встарь не водилось. Разве что по нужде, когда у невесты "грех на лоб лезет". Свадебное время — осень и зима, когда дом сит. Чтобы по устоявшему-ся зимнику снежная пыль за возком молодых клубилась. А гостям — дорогие наряды выка-зать: лисьи шубы распахнуть, драгоценностями выхвалиться, обновами.

Но суетность нынешней деревенской жизни сбила улаженный природой порядок. "Заготовка грубых кормов" до белых мух тянется. А травы все равно уходят под снег. При нескошенной траве как сказать, что сенокос закончен. Не если на все оглядываться, то и светлого дня в году не сыщешь. Раз так, то и всякие устои с плеч долой. У каждого уже по своей охоте праздник.

Торжество наметили на двадцать первое июля. Совпало в Казанской — престольным праздником в Мохове. Иван этому не придал значения, а Дмитрий Данилович задумался… Было время, когда за невыход на работу в этот день коммуниста в казенный дом пригла-шали. Разговоров и тут не миновать. Авдюха Ключев не применит уколоть… Кому теперь помнить, что это природой указанная пора в крестьянстве для передыха. Считалось — кто к Казанской с сенокосом не управился, непутевый мужик, зимогор. Позор такому дому.

Переносить день свадьбы не стали. Иван сказал: "Всю жизнь так и будем чего-то боять-ся?.." И Дмитрий Данилович подумал, что им, механизаторам, самое время отгулять на свадебном пиру — да и на комбайн, в поле.

К свадьбе приехали все тетки Ивана, двоюродные сестры и братья. Рок судьбы раз-веял род Кориных по разным городам. Хорошо, что гнездо родимое удержалось, где жи-вым душам, тоскующим по отчему пределу, можно собраться и побыть собой какое-то время.

По три дня Иван ездил к поезду встречать гостей. Родителей и брата Светланы встречали вместе. Дорогой от станции до Мохова завтрашнюю тещу изрядно порастрясло. Стиснув зубы, она терпела. При въезде в Мохово, не удержалось, вымолвила: "И куда же такие дороги нас ведут и приведут". Отец Светланы, поездившей по Святей Руси, отшу-тился:

— В светлое будущее, конечно. Иначе-то как же?.. По глади в рай вкатиться — так вроде и не в настоящий… Надсадился в пути, зато на печке всласть полежишь… А вы, дет-ки, радуйтесь. Предки к вам реже будут жаловать, чаще к себе звать.

Дома Иван познакомил своих родителей и гостей с родителями и братом невесты: Евгения Александровна — врач, Олег Сергеевич Зеленин — геолог-изыскатель, Дима — инже-нер, еще холостой.

Олег Сергеевич был в бежевом костюме, при галстуке, к которому, видать, не больно привык. Нарядился, чтобы уж не переодеваться. Высокий, слегка сутулый, с чер-ной плотной бородой и усами. Тоже, как подумалось Ивану, чтобы время не тратить на бритье. Войдя во дворик, ко всему присмотрелся, словно гадая, какие клады тут земля та-ит.

Евгения Александровна парадный свой наряд везла в чемодане. Собиралась погос-тить у новой родни. Среднего росту, в меру полноватая, в пестрой юбке и цветной блузе. На голове легкая косынка, прикрывавшая светлые волосы от дородней пыли. Встала в те-ни под березой, переводя дух. К ней подошла Анна Савельевна, несколько стесненно про-являя внимание к новой родне. Дима, рослый парень, вольно вел себя, будто на дачу к знакомым прикатил. В светло-синей рубашке с карманами на груди, в джинсах, кроссов-ках. Спортивную куртку держал в руке. Темно-русые длинные волосы в завитках при-крывали уши. Тоже вроде для того, чтобы слышать только то, что ему надо… Иван повел "уазик" к конторе, а Дима со Светланой и ребятней пошли к реке купаться.

Сватья, потдышавшись, сняла с головы косынку, стряхнула ее и оправила волосы. Огля-дела дом со стороны веранды и крыльца. Чем-то удрученная, вроде как пожаловалась на дочь, пряча свою досаду под улыбкой удивления:

— Уж никак не думала, что моя Светка деревню выберет…

— И не говорите, Евгения Александровна. Нине все шиворот навыворот. и не пой-мешь, кто чего хочет, — с открытой готовностью согласилась Анна Савельевна со сватьей. И этой искренностью подкупила ее. — Одни из деревни в город рвутся, другие из города в деревню. Свои дочери тоже вот в городе. Судьба что ли уж такая…

А у вас приятный уголок, — отрывая взгляд от врытого в землю причудливого кор-невого соснового чурбана, сказал громко Олег Сергеевич, чтобы сбить разговор, начатый женой.

Анна Савельевна спохватилась, что же это она дорогих гостей у крыльца держит, и повела сватью в боковую комнату.

— И располагайтесь, покойно тут будет, — сказала она Евгении

Александровне.

2

Светлане хотелось, больше из любопытства, справить свадьбу по обычаям стари-ны, как это делалось когда-то в русских деревнях. Дмитрий Данилович и Анна Савельевна такие свадьбы еще застали. Помимо званых гостей, на них приходили селяне, посмотреть как на представление. Слушали причитания, девичьи жалельные песни, что вот лишается подружка волюшки. Сыпались шутливые наставительные высказы на новую жизнь моло-дым. Безобидное озорство и действа в знак добрых примет. Вытворялись разные продел-ки, связанные с выкупом невесты женихом. Свадьбы — игрались. Так и говорили: сыграть свадьбу. Поэтому загодя к ней готовились. Выбирались чины для услужения жениху и не-весте; дружки, шаферы с помощниками. Чины непременно должны быть молодыми, но женатыми. Поперек груди, через левое плечо им повязывались расшитые рушники. В атом был знак власти. Дружку все должны слушать и подчиняться ему. Но как вот теперь такие обычаи соблюсти.

Анна Савельевна рассказала Светлане, что сама знала и видела. Кое-что подсказал Дмитрий Данилович. Хотя свадьба самих Дмитрия и Анны прошла скромно, почти и без гостей. Еще в полной мере и не кончилась война, шел плач по невернувшимся. Вроде и грешно было пировать… А теперь как прежние свадебные действа соблюсти, кто знает обычаи, причеты, запевы. Да и в чины — кого избрать. Перебрали всех женатых мужиков в своей и других деревнях.

Первым пало имя Тарапуни — Смирнова Леонида Алексеича. Женат на внучке деда Галибихина, родом моховец, говорун, весельчак и выдумщик. Грешки — не в счет, кто без них. Тарапуне и быть первым дружкой. Вторым пал на ум есиповекий Виктор Кулякин, инженер мелиоратор, муж Александры, главного агронома их колхоза. Лишнего не ска-жет, степенный. Есть еще Вадим Кочетков, начальник почты и сберкассы. Новый у них человек, но кто его не знает. Обходительный, но и не стеснительный. Жена его не погну-шалась, из конторы на ферму дояркой пошла. Оставался еще Симка Погостин, механиза-тор. Этот не больно подходил, вернее, если судить по молве, — совсем не подходил. Про-ныра, забулдыга, сквернослов, выпивоха, драчун. По веем статьям современный…

Но взять Симку в свадебные чины посоветовала старуха Марфа Ручейная. Все рав-но будет на свадьбе со своей женой учительницей, с которой Светлане вместе в школе ребятишек учить. Парень видный, глаз шустрый, говорила о нем ручейная Марфа, хваля его вопреки молве. Если слово и выскажет лихое, не беда, не на поминках. Доверие его и остепенит, а так скорее неладное может натворить. И Авдюха Ключев будет доволен, что уважили внука. Жало-то свое ядовитое и припрячет.

Рассуждения Марфы Ручейной убедили взять Симку в свадебные чины. Настоящая Симкина фамилия Ключев. Отец его — сын Авдюхи Ключева, покалеченный на фронте ра-но умер. Рос Симка у деда, ярого активиста коллективизатора. Внук тоже в "славе" от деда не отставал, только уже по другой части. Наловчился гнуть и сваривать из железных прутьев могильные кресты и ограды. Сам их на погосте и устанавливал. Денег за такую свою работу не брал, даже сердился: "Покойнику памятник, а не тебе, какие с него деньги. А душе его будет печаль, если не помянем". Симку обожали старухи и старики, заранее заказывая себе и ограду и крест. Как такого парня было обойти и на свадьбе.

Никто лучше Марфы Ручейной не помнил и не знал, как в старину в дородных до-мах игрались свадьбы. Жила Марфа в деревеньке Есипово, где и Александра с Виктором Кулякиным. Слыла знахаркой, травницей, повитухой. Даже и при фельдшерице к рожени-це Марфу ручейную звали. Занедужит младенец — за Марфой идут. От рук ее и особого слова дитя тут же и успокаивается. Кто-то и колдуньей ее считал, и тоже, как вот и Авдю-ху Ключева, в дом приглашали "по неминучести", чтобы худа избежать. Марфу для об-легчения горя, а Авдюху из-за страха перед ним… Незнакомого человека угрюмый вид Марфы вначале отпугивал. Лицо высохшее, в суровых складках. Под нависшими бровями, как волчьи Ягодины, черные глаза. Что-то страдальческое, проникающее в твое нутро стыло в этих глазах, глубоких зрачках. В ее облике и высвечивалась вся, как она есть, ны-нешняя людская горевая жизнь. Но вот стоило человеку с Марфой заговорить, как все в нем преображалось, умиротворялось. Это тоже вселенное временем состояние нынешне-го колхозного селянина. Да и не только его. Всегдашняя настороженность и опасение — и тут же радость от душевной к тебе открытости. Марфа каждому была рада, кто бы к ней не приходил. Покачивание и участливое кивание головой, повязанной темным платом, отепляющий взгляд и молвленное короткое слово: "Оно знамо, от Бога все, милая…" И сердце страдальца ей открывается. К Марфе шли за покоем. Она его для каждого в себе и берегла. Вею жизнь она преследовалась за что-то "нетакое". Авдюха Ключев даже "перчу" колхозных коров ей приписывал. Корины Марфу Ручейную привечали. Но она сама, в обережение их, не часто к ним заходила. Завистливый человек, он и в добре зло выглады-вает.

Дмитрий Данилович пригласил Марфу Ручейную к себе домой. Привал и Тарапуня. И она поведала о свадебных обычаях. И о Симке Погостине рассудила: "Верить коли че-ловеку, так и у мазурика разум берется". Тарапуня записал, как и что надо делать, какие слова говорить и когда, чтобы все было чинно.

Светлана с сестрой Ивана Настей, сами сходили в Есипово. Хотелось расспросить Марфу Ручейную о свадьбах и церковных венчаниях. Щелками глаз старуха вглядывалась в лицо Светланы и спросила ее пытливо:

— А ты, девица, пошла бы в церковь к венцу, где надо зарок Божий дать на покор-ность и верность суженому?..

Светлана ответила как бы заранее подготовленными словами:

— Пошла бы, бабушка Марфа. Я вижу таинство бракосочетания в таинтсве церков-ном, освещении божественном. — Про себя же подумала: "Отчего бы отвергать народный певерия и верования, и обряды церковные". И развеселилось в душе: "Церкви и священ-ника нет, так вот Тарапуня с Виктором Кулякиным и Симкой Погостиным и свершили бы венчание в этой Марфиной келье, под ее образами и благословением".

Марфа Ручейная засветилась лицом, ровно бы угадывая невысказанные мысли. Но вот во влажных глазах проступило и облачко грусти. Она покачала головой, тихо и осто-роженно вымолвила:

— Ой ли, касатка!.. К вере-то истинной дорога терпкая и горькая… Смотри, нынче покорных жалуют и привечают. А у тебя вольное сердце. В храме господнем жены с по-крытой головой стоят, то знак власти над собой мужа.

3

Жила Марфа Ручейная в убогой лачужке. Будто избушка эта когда-то стояла на курьих ножках и вот время врастило ее по окна в землю. Но внутри жилья было уютно и чисто, как в обители затворницы, куда приходили недужные и страждущие. Пучки трав по стенам, образы святых угодников в красном углу и в простенках. Иконы тайком были по-добраны в рушимой их церкви Всех Святых. Сбоку, по правую руку от печки — кровать с соломенной постелью. Над ней фотографии родных в рамочках под стеклом. Как человеку быть без памяти о родных. Прошлое бережется и глазом. Этим чувством как-то интуитив-но прониклась и Светлана. Что-то схожее с кельей Марфы держалось и в доме Кориных.

Из скупых разговоров и слов Марфы Ручейной о венчаниях и свадебных действах, в воображении Светланы рождался мир сказки. И она в этот новый для нее мир входила. Черпались, как влага из целебного родника, наставления на благость. Представлялись зо-лотые венцы над головой сочетающихся судьбой. Их держат дружки. Это символ оза-ряющего Божественного света вступающих в новую жизнь. Свечи, кольца… Хор и распев-ный говор священника в расшитой золотом ризе. Благодатный дымок кадила. Ты в мире чистом и святом. И помыслы твои чисты и святы. Из храма и выходишь с этим светом в душе. И где-то в выси, в небесах, звон колоколов взывный. Радость вокруг и душа пребы-вает в блаженстве. Свадебный поезд, украшенные лентами лошади. Все живое. Следом за легким возком молодых — мчатся дружки, сваты, родня, гости. В лисьих шубах бобровых шапках. У кого не было богатой одежды, — занимали у родни. И самые бедные были на-рядными. Обряд новобрачных, как и рождение, как и смертушка — единожды благонаре-ченным бывает. Если в вдругорядь — так больше от несчастья, и в чем-то уже не так. От него, от несчастья и береглись заветами, установленными житейским опытом. И церковь наставляла беречь этот опыт. Доброе зерно восходит во красоте и открывается этот всход люду соборному в церковном в храме. В него входят без суетных мыслей… Так почто же и зачем, и кому понадобилось все это порушить, осквернить, слукавить, осмеять. Тут ведь надругательство над всей той жизнью, из которой все мы вышли. Она — в нас, и мы все из ней… И как же можно самого себя губить в себе. Кем же мы станем без родства и сбере-жения в себе своей святости.

О церкви Всех Святых, стоявшей посреди погоста, Марфа Ручейная говорила как о житействе своем. Наперед ставила благость и красоту — Божественный нрав в человеке. Вера — это уже как у кого, а храм — место верного дружения людского. Недобра в нем ни-кто никому не должен желать. Недуг утихает в прихожанину при молитве. Бог — это бла-гость в тебе. Другого слова в людским языке и нет, чтобы в сердце так проникало. Бог — это Свет небесный в очах и душе. И у безбожника оно в речи. Безбожников-то по природе своей и нет, есть только обусурманенные в антихристе…

Церковь свою Марфа ручейная считала самой красивой в округе. Миром строилась, не казной. А казна — на кирпичи ее себе разобрала. Высокая — стрелой вверх колокольня между двумя куполами. Золотой крест в облака упирался. Паперть с колоннами, Христа ради убогонькие подаяния собирали. Теперь место церкви тополями заросло. Прежних могил на погосте не сыщешь. Да и искать-то уже некому.

Возвращаясь от Марфы Ручейной, Светлана с Настей зашли на погост, на могилы дедушки и бабушки… Среди зарослей тополей кое-где виднелись и свежие, с железными крестами Симки Погостина.

В домашнем альбоме Кориных были фотографии церкви. Светлана вначале на об-ратила особого внимания на них. Теперь ей как бы увиделись сверкающие купола Боль-шесельского храма Всех Святых. Она почувствовала себя униженной, обворованной, об-манутой лукавым. Храм ведь не только сооружение, но символ мирского духа прихожан. Даже вот и сравнить храм ни с чем, нет сравнений. Церковь — место богообщения мирян между собой, земным и небесным миром. И как и кому пришло в голову рушить стены храма, где сотворялись и радостные торжества и печальные действа. Стены его можно было бы украсить ликами радетелей отечества, павших за землю свою воинов. Иконные росписи приобрели бы и житейско-притчевое толкование. Верующие — молились бы, не-верующие приходили бы опамятовать родителей и дедичей. Во всем этом утверждение священней памяти в себе. А если высказаться современно — защита и сбережение прав людских беречь себя в памяти своего рода. Не хватило воли и разума отстоять эти святые права, истоки жизни… Рушилось все, как подмечено униженным писателем, что не лади-лось с мечтою о счастье бедных людей, которому они были научены политруком. Здесь вот этим политруком и был Авдюха Ключев. Рушилось то, что по его "не наше". Но кто мог осмелиться втолковать тому же Авдюхе, что наше — все. И храмы — прежде всего.

Светлана жалела, что исчез большесельский храм Всех Святых. Но странное дело, у Насти, родившейся тут и выросшей, не было такого сожаления о исчезнувшем мохов-ском мире. Может потому, что изведала она дома мытарские годы. Ей ныне живется луч-ше, "хлебней", как местные говорят. И она поддалась "классовому эгоизму" — деревня для города.

Иван вот "ту тоску в себе не укротил, его питает мир дедушки.

При первом же знакомстве с Иваном на студенческой вечеринке, Светлана угадала в нем, как потом себе сказала, "характер цельной натуры", чего в Димке, брате ее, не бы-ло. Димка окончил институт и пошел в конструкторское бюро, чтобы не уезжать из горо-да. Мамина клиентура устроила. Иван сказал Светлане, как бы даже с гордостью, что он житель деревни, крестьянин. Потом рассказал о своем дедушке Даниле, хлебопашце опытнике. Светлана тоже пооткровенничала, что ее удручает, ставшая слишком "функ-циональной" жизнь горожан. Берут верх "групповые нравы", интересы какие-то целевые, подавляющие в человеке личность. Ровно в игру какую играют, надеясь на случай. И этак, в пустоте, хотят жизнь прожить. В споре с братом, с Димкой, сказала как бы наперекор ему, что поедет учительницей в деревню.

Марфа Ручейная взбудоражила в Светлане еще и другие мысли. Как бы воскресила в ней, учительнице, казалось уже совеем отошедшую от них, сегодняшних, веками сло-женную обрядовую культуру народа, указывающую на смысл бытия… Казалось все уже напрочь забытым, отжившим. Но выходит, — бережется в памяти люда. И оживет. Хотя сейчас бытийность пока словно погост вокруг бывшей церкви без самой церкви. Сам по-гост без золоченого креста над храмом теряет силу возвышенного смысла. Живым людям как бы и не где посоветоваться с душами предков, отошедших в в вечный мир. А это — забвение себя, путь к неминуемой беде. Все как бы и сводится к гнутым из казенных прутьев мертвого железа крестам Симки Погостина, безбожника поневоле.

"Людом держится в себе троякое: и единого чада труд, и данность мирская в жи-тие, и то, что душе приносит отраду. Вера твоя во Благо, в Бога. Об этом, обо всем — слово святое. Страдалец всегда искал и ищет, как и где ему боль души унять. Так за что же ви-нить страдальца, коли он к благости шел и приникал к ней молитвой во храме. А от него храм отнимается, и благость отгоняется волей сатаны. — Вот с чем, с какими думами, ушла Светлана от Марфы Ручейной.

В высказах Марфы был зов к духу человеческому, причаство к Бегу, к Истине, к постижению себя в себе же. Что выше-то есть, чтобы в Правде миру быть?.. И то уже мниться — иссяк в нас нравный запас. И как без храма возродиться ему… В человеке во-площен земней и небесный мир. Он творенье Божье и в нем Бог. Значит он, человек сам — Храм. И храмы, возведенные людом, — неуничтожимы, коли есть слово во спасение — Храм. За этими раздумьями Светлана по иному взглянула и на Симку Погостина. Человек делает добро и живя во зле. Христианский крест столбиком не заменишь. Столбик это зе-мельный знак. И Симка делает не столбики. В его поделках — идея… И кто же тогда Симка Погостин?.. Он, безбожник, верующим услуживает. Через это и сам к вере идет. Через та-кие симкины действа и воскрешается зов к Добру. Иначе — двоемыслие, лицемерие, посул "светлого будущего". Тут все пороки один с другим и скрещиваются в отходе от разума народа. Народная бытовая культура выше книжной образованности. Она не меняется, а только развивается, совершенствуется. Трудовой семьянин не будет учить свое дитя жить плутней.

Светлане было радостно, что входит в дом Кориных. В нем как бы незримо присут-ствовал его патриарх — дедушка Данило. Портрет его висит в пятистенке и привечает каж-дого входящего. И еще подумалось о симкиных крестах: почему бы их не делать в тех же колхозных мастерских… Их бы и выковывал дед Галибихин. Все равно ведь делаются-то они из краденого железа. Вот лицемерие жизни…