ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

И все же она вертится

1

В доме гудело, двигалось. Улицу приманивал запах жареной гусятины. Стряпухи сновали от печки к столам, спускались в погреб и за ранее приготовленной снедью. Торо-пились управиться к приезду молодых из сельсовета.

С большака на травяную улицу Мохова подкатили две машины. Черная, Сухова Михаила Трофимовича, и такая же "Первого", секретаря райкома Нестерова Бориса Пав-ловича. Все пришло в еще большее движение. Везде дома Кориных столпился люд — на-чальство глядеть. Может ведь, чего и новенькое услышат. Своего жизненного устоя не ощущалось, и вошло в обычай ждать случая, как ждут на перекрестке попутной машины. Авось подбросят…

Позапрошлой неделей Иван со Светланой были в городе. Сделав покупки, Иван за-глянул в облисполком к своему однокурснику. Встретился с Михаилом Трофимовичем, возвращавшимся с очередного совещания. Он и зазвал Ивана в кабинет к себе. Как бы не от нароку спросил: "Жениться еще не надумал?.." Иван и пригласил его на свадьбу, не больно веря, что приедет… Нестерова пригласи Дмитрий Данилович. Но "Первый" без Сухова вряд ли бы решился.

Встретив своих старых знакомых, Сухов сказал "Первому":

— Вот бы, Борис Павлович, всем районом на добрые свадьбы и жаловать. — и с весе-лей усмешечкой добавил, — как бывало служители православия, для живого общения с мирским людом. Глядишь и слово небумажное услышишь.

Нестеров принужденно улыбнулся. Он не без оснований опасался, что появление его на свадьбе у Кориных, может вызвать кривотолки. И уж непременно будет доложено… Он и Сухова, заехавшего за ним в райком, отговаривал. Сухов его тут же и подкусил.

— Боитесь в Христовом коммунизме обвинят…

Ребятишки подбежали к дому с криками:

— Едут, едут…

Гости высыпали на лужок перед палисадником. Послышались серебряные перезво-ны. Показался, свернувший с большака к Мохову свадебный поезд. Первым к дому подъе-хали в старинном коринском тарантасе молодые. В тарантас была запряжена Голубка, "внучка" старой коринской Голубки. Сверкали и побрякивали колокольцы на ошейнике лошади, полоскались ленты на дуге и на упряжи. Тарантас тоже был разукрашен стара-ниями дружек и Миши Качагарина. На козлах сидел Миша Качагарин. В нарядной паре, новей, серой кепке. Голубка шла ровной рысцой, плыла как лебедь, изгибая передние ноги и выказывая стать.

За тарантасом ехали три легковые машины: зеленая, бордовая и палевая. За ними несколько мотоциклов, с колясками, и без колясок. Полагалось по приметам нечетное число саней. (Так, "саней", говорила Марфа Ручейная). Кто-то из старух непреминул пере-считать весь поезд и сказать в толпе: "четырнадцать "саней" и "молодые". (Свадьбы летом в счет не шли).

Дружки ехали следом на зеленей машине… Подскочили к тарантасу. Леонид Алек-сеич (Тарапуня) и Виктор Кулякин с перекинутыми через правое плечо и повязанными сбоку узлами рушниками, с белыми бантами в лацканах темных костюмов, встали слева тарантаса лицом друг к другу. За ними Серафим Ключев (Симка Погостин) и Вадим Ко-четков, тоже со знаками свадебных чинов…

Ивану подал руку Тарапуня, Светлане сам Иван. Невеста в пенно-белом уборе, вы-сокая, стройная, ступила на чистый зеленый лужок. Жених в черном костюме, белой со-рочке с бабочкой, на полголовы повыше суженой, стал рядом. На минуту застыли перед фотоаппаратами Димы и других. Художник, Андрей Семенович, торопливо чиркал в блокноте. Пришедшие посмотреть свадьбу переговаривались; "Баско все, чинно, как у господ прежних… Знамо, не по нынешнему, абы как". "Вот и ладно, хоть посмотреть, да и о себе вспомнить".

Подошли родители Ивана и Светланы, встали по сторонам. Дима весело щелкал фотоаппаратом.

Сопровождаемые дружками и шаферами, молодые прошли к дому. Светлана чуть заметно, на полшага, поотставала от Ивана, чтобы не дать повода для пересудов о верхо-водстве в доме городской молодухи. Старухи одобрительно заперешоптывались: "не строптивая, видать, даром, что не деревенская". В калитке молодых осыпали хмелем и овсом. На крыльце, при входе в дом, встретили хлебом и солью со словами: "Князю и княгине любовь да совет, лад и мир, достаток и семейность в доме".

Дружки подвели Светлану и Ивана — мужи и жену, к резным креслам. Одно из них было застелено шубой. В руках у Тарапуни оказался плетеный кнут, взятый у деда Гали-бихина. Он отхлестал с сердцем шубу, приговаривая: "Не шубу секу, молодой жене науку даю, терпению и покорности учу". Светлана ко всем обрядовым действам относилась серьезно. Чутьем воспринимал смысл народных примет и речений, как наставлений на ладную жизнь семейную. Отхлестав шубу, Тарапуня велел сесть на нее молодухе. Светла-на покорно села. Сел и Иван в свое кресло. И свадебная игра началась.

Первыми, когда расселись по своим местам гости, высказали свои слова родители молодых, в похвалу им. И застолье развеселилось.

Рослый, русоволосый, с веселой улыбчивостью в ясных глазах, с осознанием важ-ности всего, что делается, Тарапуня привычно распоряжался. Поздравляя и восхваляя мо-лодых, высказал вначале заученное от Марфы Ручейной: "Золото с золотом сливается, жемчужина с жемчужиной сматывается…" И свое: "Князю и княгине, Ивану Дмитриевичу и Светлане Олеговне, крепкие корни в нашей моховской земле пускать, чтобы вокруг са-ды цвели-расцветали, хлеба шумели, о счастье шептали, коровы сытыми гуляли, пчелы в усладу летали, хоромы богатели, детки в них не плакали, а как птички весенние щебетали. Молодые наши Корины, чтобы пример нам всем во всем подавали". И Симка Погостин роль свою с толком исполнял, откуда что в нем бралось: "Молодые наши сами в любви сошлись, без тертых свах обошлись. Не на кого будет пенять, хомут на шею коли самим на себя одевать. Он у нас припасен, но пускай незасупоненным в музее и хранится". Вик-тор Кулякин и Вадим Кочетков интеллигентно подыгрывали, но выходило у них скучно-вато, вроде высказов на именинах начальства. "Жених и невеста наши, инженер и учи-тельница, окажут плодотворное влияние на нашу деревенскую жизнь, быть им вожаками нового поколения сельского мира, духовного возрождения его". О духовном возрождении сказал Вадим Кочетков. Нестеров, "Первый", как-то исподлобья поглядел на него, сжал губы. Что-то ему в этом не понравилось, Сухов, сидевший рядом, улыбнулся, сказал рай-комовскому вождю с подкусом: "Деревня, вишь, своими мыслителями обзаводится, радо-ваться надо". "Первый" обернулся к председателю облисполкома, кивнул согласно. Похо-же, он опасался, как бы высокое начальство не сделало "не таких" выводов из высказа за-ведующего почтой о "духовном возрождении", не обвинило в недостаточной идейно-воспитательной работе в целом районе. Но все замялось шутливыми высказами стариков; "И наш брат не лыкам шит, грибы, как и бывало, в лесу собираем, а за невестами в город мотаем". Тарапуня (величали его по имени отчеству, но не забывали, что это их Тарапуня) отвлекал свадебников от зелья: "Не больно молодым горчите, в рюмки не глядите, губами добрые слова говорите, голову светлой держите, и ноги для пляса берегите. Не гоже будет на княжеском пиру кренделя выделывать, как теляти на мокром льду"… "Вина-то вдо-сталь, но кто его сегодня не допьет, пусть лучше завтра придет". Сами они с Симкой По-гостиным пригубливали и отставляли рюмки. "Потом доберем", обнадеживал Симку Та-рапуня. Оба на месте не сидели. Столы расставлены и в пятистенке и на веранде при рас-пахнутых дверях. И они переходили от одних гостей к другим, давая слово для высказа.

В разгар застолья, подорвав жестом руки Тарапуню, бригадир трактористов Семе-нов, "шепнул" вслух, что высоким гостям надо честь оказывать. Симка Погостин, подско-чив, ткнул бригадира в бок кулаком, нагнулся к его уху: "Не суй, поддемиургенчик, рабье рыло не в свое корыто". Тарапуня как бы случайно встал за спиной Нестерова, высказал: "Гости дорогие, свадебники и родные, все мы на веселом пиру равны. Князю и княгине нашим не от чина поклон неси, а сердце доброе отвори и пожелания душой выкажи". Су-хов улыбался, восхищаясь главным дружкой. Подлаживаясь под Тарапуню, встал и сказал громко, разведя руки перед грудью, как бы душевно раскрываясь: "Милости не жди от чи-нов прытких, как на берегу рыбки, согласие, труд да любовь и сулят ладные прибытки… Чтобы жизнь шла добрым молодцем, без конца медовым месяцем", — поднял рюмку: горь-ко… Молодые встали, поцеловались. Сухов досказал: "Так бы вот в сладость пилось и елось в этом гостевом доме". Нестеров вроде как не заметил тарапунину приговорку о чи-нах. Не собрание, позволительно и вольность высказать.

Олег Сергеевич умиленно глядел на дочь, сказал жене, Евгенье Александровне, и тетке Ивана, Прасковье Даниловне, сидевшей рядом, перебивая родственный уже их раз-говор: "Вроде как в Берендеево царство наша княжна попала. Все, вишь, тут равны, слав-ные люди. Я всегда думал, что деревенский люд проворней и практичней городского. По крайней мере, пустого меньше говорят, а если баско, то по делу. Родимая земля добрым духом их одаривает". Евгения Александровна сыронизировала: "Вот, вот, ты уже тоже отдарился".

Дима, брат Светланы, смотрел на гостей и на молодых, как смотрит на папуасов досужий турист.

Старик Соколов сидел рядом с художником. Выслушав Сухова, сказал: "Ладно де-ло, от крепких корней новый ствол и пойдет, и дай-то Бог, чтобы его не подрыли, в цело-сти оставили". Художник повторил: "Дай-то Бог, Яков Филиппович…" Недоговорил, оба отвлеклись разговорами Серафима Колотина с бригадиром Фомичом: "И надо бы вот вся-кую технику к себе приручать, тот же трактор, а не к ней подлаживаться…" Высказав это, Колотин рубанул рукой воздух, как бы останавливая на этом свою мысль, Фомич поддер-жал его: "И землю надо лелеять как дитя, а технику, знамо, держать в руках… Ну да вроде не о том на пиру веселом раскудахтались"…

Художник ловил шутки и прибаутки гостей. Между ними, как естественная нужда, пробивались и пробивались и серьезные разговоры (куда от них болевым мужикам). Вби-рал все, как вбирают запахи и краски весеннего луга. Когда в шуме говора началось дви-жение, он подсел к Марфе Ручейной, сидевшей в сторонке стражницей от сглаза и порчи молодых. Рядом с Марфой сидел дед Галибихин, гостем от старинного рода Галибихи-ных. Взору художника представился мир, который (горько подумать) поистреблен, как поется, до основания. Одна надежда, что корни их сохранит земля, и они дадут свои рост-ки. В молодых Кориных, словно после долгой лютой зимы и буйного половодья, и откры-вался внутреннему взору художника веселый зеленый берег. Пусть и израненный стихи-ей, но все же узнаваемый. Теперь бы верного надежного тепла, и незагороженного тучами ясного солнечного света в воздаяние.

Очередным номером были шуточно-назидательные проделки. По знаку главного дружки гости вышли из-за столов. Светлану заставили развести в кружке соль и напоить мужа. Иван расхвалил питье: "Милая женушка, вкусно". В ответ слова гостей: "Горькое снесешь, так и сладкого вдоволь испробуешь". "Коли не всякое в вину, быть дому в ладу". Бросали с маху о пол горшки, молодуху заставляли подбирать черепки: "Не беда, что горшки бьются, беда, кали черепки на виду остаются". "Осколкам не валяться, обиде не держаться". Молодухе дали в руки веник; "Сору в избе не место, как и безрукой невесте". Светлана с Иваном распилили березовый кряж, молодой хозяин ловко расколол чурки: "Были бы ловки руки, а дело избавит от муки". "Дрова жарки, так и щи с кашей в печи горячи".

Олег Сергеевич не унимался: "А Светку нашу и впрямь уму-разуму научат. С тол-ком ведь все, притчево. Не дуралеями выдумано. Русь-то и верно что деревней живет". Евгения Александровна кивнула с довольной улыбкой, что дочка ее с испытаниями спра-вилась. Значит "не непутное дитятко", как вот кто-то из старух вымолвил в похвалу моло-духе. У Димы, современного парня, представление вызывало снисходительную ухмылоч-ку. Подошел в сестре, шепнул: "На видик бы покрутить скоморошный спектакль… Патри-архальный люд в веселье ломится". Светлана, как надменного переростка школьника, с терпеливостью выслушала и тут же спросила: "Почему, Дима, ломится?.. Это обычаи, народом сложенные, самой природой подсказанные. В них как раз образное отображение жизни. Душа и разум народа. Не стрекулистами "натужено", как твои дружки "выбрыки-вают" а все живое, "от мамы", опять твои словечки"… Дима пожал плечами, все с той же своей усмешечкой: "Убогая у тебя, Димочка, и не живая душа", — как бы пожалела "оби-женного жизнью" брата сестра, — Красоты и смысла притчевого не понимаешь, угаром ви-диков перенасытился".

Вышли потанцевать на тесовый помост перед верандой. Гремела радиола. Сухов пригласил Анну Савельевну. Потом танцевал с Евгенией Александровной. Наплясавшись, как он сказал, сел на лавочку под березой. Перед ним живой памятью о беседах с Данилом Игнатьичем и моховскими мужиками, предстал Старик Соколов.

— Небось, не забыли, Михаил Трофимович, в бытность вольно сиживали тут, разго-воры о жизни вели, — напомнил Яков Филиппович, чтобы начать свой нынешний разговор.

— Как же, как же, Яков Филиппович, присаживайтесь и потолкуем. Жизнь-то вот течет и, как река по весне меняется: то из берегов в половодье, то мелит — вброд ее пере-ходи, с камушка на камушек перепрыгивай в том месте, где еще вчера тонули…

— Да уж что говорить. Но по реке ли она, жизнь-то. Она-то и верно, то бурлит, то мирно струится, но вот не пересыхает. А мы знай, как пугливые, тихо посуху бредем… — Старик Соколов умиротворенно разгладил бороду.

Сухов тоже вроде как остерегся прилюдно продолжать рассудительный разговор. Как раз подходил Нестеров, "Первый", а за ним и Николай Петрович, и учитель Климов, парторг: как у начальства на глазу не побыть. И сам хозяин дома, а с ним и Виктор Куля-кин не могли не присоединиться. Постояли все в кружке и направились через загороду в овинник, к деревьям. Скорее всего, решили размяться по предложению хозяина.

Иван так и сказал Светлане.

— Теперь отец добьется своего, — поглядел вслед уходящим. — Коммунист во Христе, о добре глаголя, на мозоль демиургенам и наступит, надавит незаметно своей тихостью. Сухов подтолкнет Нестерова с Даниловым полем. Поди, уж дошла до верхов молва, что на Татаровом бугре гнездо нечистой силы, которая всех и будоражит.

Именитые гости вернулись в дом с хозяином, когда все снова рассаживались за стелами по своем местам. Сухов под каким-то своим настроением, может от разговоров со Стариком Соколовым и Дмитрием Даниловичем, подошел к молодым с речью.

— Иван Дмитрия и Светлана Олеговна, — высказал он и, выдержав паузу, ровно для того, чтобы вдохнуть, продолжил: — Отныне вы главная опора коринского рода. Корины — древние корни древа крестьянского. Вам и укреплять эти корни и длить род династии славных сеятелей и кормильцев люда. Совершенствовать трудом и разумом нашу расей-скую земледельческую культуру. Крестьянин — соль земли, скала, краеугольный камень, на котором держатся все человеческие ценности. Ему и надлежит быть разносторонне об-разованным, умным просвещенным сеятелем. На вас — инженере-агрономе и учительнице-наставнице — и лежит это бремя воспитания в хлебопашце высоких нравственных челове-ческих качеств.

В этих, вреде бы и стандартных, парадно праздничных словах демиургена высоко-го ранга, Иван уловил оттенок высказа какого-то нового взгляда на колхозника, бывшего мужика. Он должен возродиться, приучиться бросать зерна только в мягкую, возделанную с почву. Стать в чем-то даже таким, каким он был до колхозной поры… Слово "хозяин" Сухов не высказал, Иван знал, что в мыслях его оно было. Часто проговаривалось и са-мим Суховым, тогда секретарем райкома, в беседах с дедушкой Данилом, председателем моховского колхоза. Старик Соколов осторожным высказом на природе, среди деревьев, и навел Сухова, теперешнего председателя облисполкома, на те их совместные разговоры с Корнем, как называли тогда заглазно дедушку, а теперь вот так называют отца. Ивану об этом и подумалось под веселое настроение и как бы даже не всерьез. Но тут же сразу за-пала вопросная мысль: "А что разумел Сухов под возрождением… нравственности в рос-сийском крестьянстве?.." Не крепостного же, и не покорного колхозника под игом "Пер-вого". Скорее всего, тут тот же смысл, который вкладывал в слове "хозяин" дедушка — крестьянин; в полном смысле владелец земли… Иначе, зачем было Сухову говорить о ди-настии тех же Кориных и корнях? На корнях, каждый знает, держится все живое, от них идет плодоносящая крона дерева… А у колхозника, — какие корни?.. Он без корней, а зна-чит обречен на засыхание. Но и колхозник — все же крестьянин. А крестьянин, по промыс-лу Творца, умереть не может. И должен возрождаться из захирения к полноценной жизни, иначе и самой смерти некого будет умерщвлять, и злу не над кем глумиться. Всем — поги-бай. Но раньше всего, и во спасение всего должны погибнуть сами демиургены, "творцы" нашего "действительного". С их гибелью и начнется возрождение "простого человека" в творца своей действительности… А что если, кроме Старика Соколова и отца, поняли сло-ва Сухова так, как понял их он, Иван, и… Тогда на Сухова положат глаз затылоглазники. И Сухов… Но этого Иван не решался и мысленно предположить, додумать.

После Сухова парадных речей уже не было. Разбились кучками, пошли пьяненькие разговоры. Пели песни. Кто постарше — сгрудились в пятистенке и тянули старинные "крюковые" напевы из живой памяти. Помоложе — собрались на веранде с гитарой. С ними и Дима. На помосте перед верандой — больно веселые, и не только из гостей, отплясывали под гармошку, вызывая друг друга в круг. Во дворике толпились пришедшие поглядеть на веселье из Большого села и других деревень. Симка Погостин не сдержался. Тарапуня упрекнул его: "Наклюкался. Больше не возникай". "Да иди ты, — огрызнулся Симка, — что я монах. Все со своими бутылками пришли. За услуги уважить просят, как откажешь". Та-рапуня с Виктором Кулякиным и Вадимом Кочетковым держали порядок. Старики и по-жилые разошлись, а молодежь оставалась на веранде до глубоких потемок, до зари. Дев-чата вспомнили вековечную свою кадриль, называемую "шестизарядная". Светлане "этот ритмичный танец в две пары понравился. С переплясами, пеньем вольных частушек, жи-вых, своих. Местные девчата и Диму втянули в хоровод.

Дмитрий Данилович и Анна Савельевна были довольны, все прошло чинно и бла-городно. Хвалили Тарапуню. Под конец, добравший свое, он ушел последним. Его увела жена, Лена. Олег Сергеевич сказал, что будь Светка в городе, такай свадьбы не видать бы ей. Все тут не натужное, природное, не казенное. И верно что, как сказано было, коли воз-родим нашу матушку деревню, воспрянет и вся наша Святая Русь, одурманенная чужим умом.