ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Урок не для себя.

1

Всякой Божьей твари дано жить по установлениям сотворенного мира. Все в нем одухотворено и очувстваванно. Отступление от умысла Создаќтеля — пагубно. Мир кресть-янина не схож с миром остального люда. Но вот кому-то пришло в голову упрятать дере-венского жителя в городсќкую клетушку, называемую квартирой… И упрятали, сочтя это за веќликое благо. Хотя как бы не понять, что такое жилье для мужика, все равно что для крота гнездо на дереве. В нем рушится крестьянский уклад, скудеет душой земледелец. Нынешний колхозник — одиночка коллективист. И в этом он уподобляется муравью, оби-талище которого — общая куча лесного мусора. Есть вот такое предположение, что мура-вьи, как и пчелы, были сотворены огромными и сверхразумными. Но не сумели совладать со своим разумом, захотели создать по своему усмотрению райскую жизнь, чтобы никто никому не завидовал. И якобы этого добились. И тут оказалось, что сверхмудрым велика-нам муравьям нечего уде было делать, не к чему стремиться. И они переродились, стали одинаковыми, окоммунарились. И Творец лишил их ненужного уже им разума, превратил в теперешних муравьев,

Не ждет ли участь муќравьев и околхозненных человеков, уподобленных пролетарию-захреќбетнику, или по здешнему — зимогору. Низшее с высшим уравнять, что значит всех сделать низшими и нищими, обусурманить ленью. Саше Жохову никогда не дотянуться до Кориных. Он и уничтожит сам себя завистью. А Кориных унизить до Жоховых на ка-кое-то время и удастся, и удается.

Такие мысли полуусмешливо и полусерьезно и бродили в головах Ивана и Светла-ны. И у них, пока робко, вызревало свое осознание долга и главного инженера, и сельской учительницы перед колхозным людом. Коли человек создан Высшим разумом по подо-бию Творца, то он и должен стремиться к его высоте. Скопом, хором, к этому путь за-крыт. У каждого своя дорога к Богу. И нельзя никого подталкивать к "следованию", у вся-кого свой путь к добру. Эту особость в человеке и следует утверждать. И тут первый долг учительницы видеть в ученике личность, ограждать его, господнего человека, от неподо-бия… Светлану удивляло, что никакой защиты себя от этого "неподобия" колхозный люд как бы и не ищет. Привыкает к себе такому, каким был и крепостной, подданный помещи-ка-барина. И тем уподобляется участи робота-муравья. Оправдывает и демиургизм как узаконенную волю над собой. И потешается-то больше опять же над собой: "Вот мы ка-кие, нам все нипочем".

В сравнении колхозной жизни с копошащимися в муравейнике мураќвьями, Ивану и Светлане виделся не только броский и смелый образный высказ. Через такое сравнение глубже осознавалась и самих их жизнь, тоже околхозненная… Хотя и обидно было тому же колхознику уподобление его роботу-букашке, но это должно бы каждого рассердить, пробудить в себе осознание божьего человека, а не считать себя обычной живой тварью. Но вот не сердило и не пробужќдало. Даже наоборот, подталкивало как бы к еще большему неподобию. Смирению с "муравейностью": "Вот так и живем, какие есть". Это-то как раз и было до горечи обидно и больно.

Светлана по-своему истолковала слова Ивана "больно" и "обидно":

— Нам как раз и не хватает воли обидеться больно, всерьез осознанно. И верно, прежде всего на себя. Безобидностью в усмешечќке мы и лелеем в себе уродца, потомка обезьяны, от которой, может и вправду, кто-то произошел. По-обезьяньи, порой во зле, и бросаемќся в тварный бунт, без здравого рассудка.

Иван подхватил высказанное Светланой слово "уродец". И надо с упорством раз-глядывать в себе этого уродца. Сочувствовать его и изогнать как нечисть. За праведника надо бороться и стоять. Потакать "уродцу" и впрямь уподобиться муравьям, уменьшится до них.

Весной, летом и осенью механизаторы расползались по полям, на разные работы, кого куда посылали. А зимой толпились в мастерских. В конторе тоже "кипела" работа по учету "муравьиного" дела. Счетовод Гуров называл конторскую работу "недельной". И конторские о себе говорили: "Мы при недельной работе", с выходными и праздниками… Рядовые колхозники, "при неделье", заходили к ним часто без особой нужды, чтобы по-быть на людях, "позимогорить". И шутки-высказы такие: "Что нам, живи, не тужи, над то-бой не барина, ни попа таќтарина"… "Живем пожаром, греемся даром"… "Дело к нам не спешно, а нам без дела потешно".

Этой зимой в колхозных мастерских отковывали зубья для новых боќрон… Николай Петрович "выбил" двадцать пять "зигзагов". Как раз подоспели к зяблевой вспашке. Но все они оказались с вывалившимися зубьями. Жаловаться было некому. "Дали" ведь, а не купил. Обидятся больше уж не выпросишь. Лучше самим выковать потерявшиеся зуќбья… До зимы и пролежали бороны. За дело ковальное тоже взялись не спешно и все с тем же смешком: "Во ударничает гегемон. Себе гроши, а нам работенка за шиши". Николка Смирнов, перенявший коваќльное дело от деда Галибихина, искусно и выделывал эти зубья на старый манер с крючковатыми загибами, чтобы с корнями выдиралась сорная трава. Симка Погостин, увидев такие зубья, обозвал Кольку лопухом: "Во, во, старайся себе на горб. Такой твоей бороне успевай только кланяться да чистить ее". И другие механизато-ры встали на сторону Симки. Они роботы-муравьи, им только тащить то, за что велено ухватиться. Дуќмать — тут чья-то другая голова обязана. А вот обхитрить, не знамо и самим кого и для чего, — тянутся с веселостью, ради забавы.

2

Как к очередному "недельному" понуждению отнеслись механизаторы ко дню уче-бы, установленному райкомом. Собирались по пятницам. Иван замыслил в надстройке над мастерскими оборудовать агротехническую лабораторию и технический кабинет. Но пока довольствовались комнатой в клубе. Ученики жаловали на занятия, как на собрание. И настроение было собранное: чему учиться-то и зачем?.. Инженеру надо галочку поставить, отрапортовать, так вот, пожалте, явились. Но Иван не стал учить, а предпочел сам учиться у "учеников". Что-то выпытывать у них для себя, и тем получше распознавать каждого. Возникало и у механизаторов любопытство. Мало помалу и разохотились. Стали прихо-дить в класс и по воскресениям. Разгадывали загадки в журнале "Сельский механизатор". Симка Погостин выискивал свое, — как сподручней гнуть и сваривать кресты и могильные ограды. Занятия и начинались с высказов, что, кто и как делает при неполадках в технике. И все не без шуток: "Чтобы не вихлялось, не скрипело, кувалќдой по болту ударь, соплями смажь, сельхозтехнику матом окрести, глядишь, и проедешь полпути". Тарапуня жал больше на агротехнику. Расспрашивал Александру, агронома; "Что во что внести, чтобы с поля больше увезти". На подковыры и смешки отвечал: "В общий амбар, а то привыкли". Костя Кринов и Николай Смирнов к учебе относились, как бы сказал учитель, с прилежа-нием. Удивлял Анатолий Лестеньков своей вялостью. Трактористы постарше вначале подремывали. Шофеќрам тоже было не больно интересно при комбайнерах и трактористах. Но Иван настаивал — каждый должен владеть специальностями хлебороба. Иначе ты не крестьянин. Серафим Колотин и Дмитрий Данилович были как бы судьями в спорах. Электрик Серафим Грибков с недоверчивым выжиданием воспринял затею Ивана: "Без бутылки чего нашему брату в башку втемяшишь". Но и его завлекло. Вроде бы шутя, с поддевќкой, подучивал Симку Погостина кладбищенскому ремеслу. Из какого прута, что лучше делать и какие детали можно на кресты пустить. Само собой сложилось "Бюро ра-ционализаторов и изобретателей". Заведующий мастерскими Василий Коротин так пред-седателя и информировал, Был у него и свой резон. Николай Петроќвич доложит "Перво-му" о Бюро, как о почине очередном, колхоз и прославиться новатором. Легче будет "вы-бить" дефицит "нефондоматов". Глядишь в мастерских и появится новый станочек.

В вечерние часы за самоваром Корины рассказывали друг другу о минувшем дне. Это вжилось еще при дедушке Даниле. А может и к нему перешло от его дедушки. Иван говорил, что делалось в мастерских и в конторе. Дмитрий Данилович досказывал. О мо-ховской ферме — Анна Савельевна. Но так выходило, что все эти разговоры шли не о своем доме, а о происходящем около каждого где-то на стороне. Единой жизненной заботы вро-де как и не было ни у кого.

Светлана ловила все эти рассуждения в свой диктофон. И сама рассказывала о школе и своих учениках. Школьники, как губка влагу, впитывали в себя все, что видели вокруг. И сами играли в жизнь взрослых. Через детей как бы угадывался и твой завтраш-ний день. Порой создавалось такое впечатление, что дяди и тети тоже играют в свою не-настоящую жизнь. Этой игрой и прикрывают унылую повседневность, в которой они по-муравьиному копошатся в куче мусора. Светлане, новому человеку в деревне, это особо бросалось в глаза. Коли сам человек не понужден быть лучше, то чем из таких, как он, станет человеческий мир. А ведь каждому дан свой особый дар. И губить, глушить его в себе — грех великий перед Творцом. Но вот все озабочены лишь одним — как бы день про-жить-скоротать. И берет над тобой верх привычка торгаша — хоть ногтем мизинца да на-жать на чащу весов и обмануть ближнего. Этому опять же оправдание: "Честным быть — дураком слыть". А не о том ли это мужике было сказано: "Дай ему трактор и он скажет: я за коммунию". Колхозная деревня давно уде отракторена, и в коммунию ее втюрили це-ликом и полноќстью, а она отчего-то год от году "глупеет" и хиреет от лени. Не отпускали Светланы слова Старика Соколова, сказанные перед

картиной "Ходоки", висевшей в музейной комнате: "А Ленин-то, каким оно был к нам, таким и показан". Вроде и не было ничего осудного в этом высказе… А если поразмыс-лить? Сами-то мужики перед вождем выказаны какими-то ушибленными, как вот и солдат с ружьем… Светлана пересказала Ивану слова Старика Соколова о картине "Ходоки". Иван удивил ее ответом, найдя схожесть этой картины с классической картиной "Охотни-ки". "Только там все натуральней, по обстановке, и собаки, и ружья…" Под впечатлением разговоров за столом, перед внутренним взором Светланы как-то само собой всплыл эпи-зод из фильма "Ленин в восемнадцатом году". Там вождь был живым, двигался, гоќворил с мужиками своим языком. Речь шла о кулаке, кровопийце. Вершитель революции показан пророком, угадывающим все наперед. И ват сегодняшние мы свидетели его угадок… В фильме-то он оказался не то что не пророк, а уступающим в провиденье этим самым хо-докам. Он сам — как бы и есть тот кулак, которого призывает уничтожить. Криком, напо-ром, старается доказать мирскому ходоку, что кулак — мироед. А мужик со своим уверо-ванием: "Кулак — это труженик, а бедняк — лодырь, от него вред, погибель с ним". И тогда вождь, не убедив ни в чем ходока, чуть ли не с матюгами прет на него, орет ему в лицо: "Хлеб отберем, так и скажите, понятно". И ходок на свой манер ответил, выказав свою воспитанность: "Понятно"… А вот что понятно-то?.. Что те, от кого один вред, — и будут верховодить… Так все и вышло, как напророчил не вождь, а мужик. И это уже понятно будет всем, кто вновь посмотрит знаменитый фильм. И скажет себе: "Король-то — голый". В фильме не сказано, что стало с наивными ходоками, но зато мы знаем, что стало с "ку-лаком"… И воззывается недоумение: почему и как этот фильм могли тогда пропустить, а теперь не показывать?.. Объяснение было в одном: великая ложь принималась и принима-ется за великую правду. И вот время как бы все и расчистило: мужик — в правде, вождь — в грехе. Сколько мы увидим и правды, и греха в нашей литературе и искусстве, если заново все просмотрим и прочитаем с открытыми глазами…

3

Как-то раз к механизаторам Большесельского колхоза зашел слесарь мастерских сельхозтехники Антон Ворона, внук высланного в "то время" моховского мельника Воро-нина. Зашел не просто, а с направлением от редакции районки "Зари Коммунизма".

Иван давно знал Ворону. О бывшем мельнике в доме Кориных частенько заходили разговоры. Мельница Ворониных и после войны служила исправно колхозному люду. Младший из сыновей старшего Воронина и шестидесятых годах наведался полутайно из мест ссылки в свои места. Взял с собой и сына, Антона. Выстав из машины в лесочке на-против Мохова, через поле двинулись к своему ветряку, махавшему крыльями, как и раньше. Вроде из любопытства случайным путникам захотелось взглянуть на старушку мукомолку. Молол дед Галибихин. Узнав по приметам сына мельника, воскликнул удив-ленно-радостно: "Никак Ворона!" Повел его с сыном к дедушке, как все звали Данила Иг-натьича, моховского председателя колхоза. Таиться вроде бы и нечего, но дед Галибихин, конфузясь, все же спросил для уверенности:

— Надесь, вид-то имеешь?..

Иван смутно помнил приход Антона Вороны со своим отцом в их дом. Погостили три дня и уехали с Богом, как сказала бабушка Онисья.

Позапрошлым летом, уже без отца, Антон забрел на родину своих предков. В бо-родатом парне трудно было признать щуплого мальчонку. Самого Антона, кроме пока-занного ему отцом бывшего их ветряка, ничего вроде бы и не связывало с Моховым. На этот раз и ветряка не было. Где он стоял — чистое поле. Но это когда ты тут, в самом Мо-хове, все бывшее настоящим вытесняется. А если вдали от него, то ветряк в поле так и вертится, и призывает к себе, взмахивая крыльями.

Антон родился в Сибири, в местах ссыльных. Но как внуку изжить скорбь деда. Зналось одно: "В неволе живем". Внука и тянуло к воле, из этой, может уже и мнимой, де-довой неволи. Колесил по Руси, менял специальности. Тоска влекла парня к отчему пре-дел где виделось свое крылатое ветрило. Дом Кориных тоже запомнился. Пря-мо и при-шел к ним. Попросился переночевать и прожил неделю. Хоромину Ворониных перевезли в райцентр сразу после их высылки. Отец, когда ехали в Мохово, указал Антону на одно строение. Потом, когда возвращались подошел к нему и сказал: "Запомни сынок, это наш дом". Слово бывший отцом не выговорилось. Тогда Антон не принял это блиќзко к сердцу. А тут, в этот приезд, защемило. Расспрашивал дедушку Данило, где и как их дом стоял в Мохове. Побродил по округе, по берегу реки, побывал на Татаровом бугре, о котором ему рассказывал свой де-

душка, там, в Сибири, как о бесовском месте. Из родичей Ворониных никого не оста-лось в родном краю. Кого-то выслали, кто-то сам уехал. И неожиданно для себя, Ворона устроился слесарем в мастерских сельхозтехники, контора которой размещалась в быв-шем их доме. Написал своему деду. И дед попросил его обиходить могилы Ворониных. С отцом тогда не успели, только на месте побывали. Все заросло тополями. Забота о моги-лах предков и свела Ворону с Симкой Погостиным. Возле крыльца дома Ворониных ле-жал синий валун. Его привез дед с поќля, от своей полосы. Антон раскопал этот валун, и они с Симкой перевезли его на погост, на могильное место Ворониных. Антон выбил на камне крест и слова: "Покои Ворониных". Камень огородили железной оградой.

Антон, как он о себе сказал, блудил стишатами. Попечатывался в районке, "Заре Коммунизма", иногда и в областной газете, даже и в журналах. Подписывался не полной своей фамилией, а как прозвали в Мохове его отца — Ворона. Так при встрече на мельни-це и дед Галибихин отца и назвал. Это Антону и запомнилось.

Побывав несколько раз с Симкой Погостиным в мастерских Большесельского колхоза, Ворона сказал Ивану:

— А у вас хорошо, интересно, может к вам и попрошусь… И вот на занятия в класс Ворона пришел с заданием от редактора районки написать очерк о большесельских механизаторах. Горяшин будто бы надоумил.

Очерк в "Заре коммунизма" появился. Ворона расхвалил организацию учебы ме-ханизаторов. И как полагалось, подпустил критики, подќметил недостатки, и слабые мес-та "в постановке важного дела". С Ива-ном объяснился, иронизируя и отшучиваясь: "Без анафемы нельзя, боднуть рогами грешнику святого полагается. Обеспечить зацепку для даваниня ценных указаний".

Выпячивалась в очерке Вороны, озаглавленном "Глядеть вперед", фраза: "Думаю-щие о завтрашнем дне механизаторы в колхозе есть, но вот слаб базис, для претворения своих предложений в дело, и нет должной надстройки, для моральной поддержки заду-мок умельцев". Ивану это показалось замысловатой красивостью, заумью. Но зато вольно толковалось. Ворона с этой целью и подпустил туманцу, подзагныул, Механизаторы подхватили словечки "базис" и "надстройка", зубоскалили: "Как у нас сегодня с бази-сом?" "Базис есть, можно и надстройку организовать, Сонечке завезли белой". Иван га-дал, что последует за критикой, какие "выводы заставят извлечь?.." Ворона сказал, увидев инженера в сельхозтехнике: "Демиургены статейку восприняли как объективную критику характерных недостатков в организации учебы. Будут вырабатывать указания". И верно. "Первый" на очередном совещании руководителей и главных специалистов, как бы вскользь, коснулся "вопроса". Обязал при организации учебы основного звена "учиты-вать идейный фактор", ставить конкретные задачи. Иван уловил намек, подумал: "Не вы-лезал бы, так и шишек не имел, теперь не отстанут". Как и ожидал, после совещания на занятия к ним пожаловал Горяшин. Тут же, вроде как случайно, очутился и Ворона, ав-тор очерка. Симка Погостин вызвал инженера выгораживать. Набалаболил, так вот сам и оправдывайся.

В класс на занятия пришли и председатель, и парторг колхоза. Как не прийти и об руку с начальством на занятиях не посидеть. Присутствие Горяшина настораживало, ме-ханизаторы сидели послушными учениками.

Иван рассказал, какие детали и каких машин чаще всего выходят из строя. С при-мерами, как и почему это случается. Объяснил способы распознавания неполадок в мото-ре трактора и комбайна. Как определить это по шуму и стуку, по вибрации. Учиться чув-ствовать машину, слиќваться с ней в одно целое. О предупреждении неполадок своевре-менным техническим осмотром. Ссылался на примеры из журнала "Сельский механиза-тор", другой литературы. Сказал вроде притчи: "Крестьянин, бывало, прежде чем запрячь лошадь, обойдет ее со всех сторон, огладит. Машина, как и лошадь, тоже живая и каждая со своим норовом". Урок этот был больше для начальства. Заодно как бы для закрепления пройденного материала.

Тут же поднялся со своего места Тарапуня и спросил, как бы в укор райкомовско-му начальству: почему это, и отчего так получается, заводов разных у нас до дуры, а дета-лей, которые больше всего ломаются в машинах, не делают. Нам самих их приходится вытачивать и отковывать. И как на недокормленной кляче в поле не выехать, так и нам на тракторе без своих подставных костылей с места не сдвинуться. Союза-то ладного между гегемоном и мужиком и нету…

Николай Петрович поддел было Тарапуню:

— Не надо уподобляться нерадивому мужику, тогда и трактор охотно поедет, как и телега за сытой лошадью.

Но и Тарапуня за словом в карман не полез:

— Так тот нерадивый мужик у нас гегемоном и стал, в начальство над нами вышел. Волей неволей по его все и делается.

При общем смехе Василий Грибков обернул в шутку высказ Тарапуни:

— Чему удивляться, всяк сам во всем виноват. Мужик — кобылу недокормил, тракто-рист — за трактором недоглядел. Оба на господа бога понадеялись… А насчет деталей — так их всегда деревня самолично мастерила. Кнут ладный — где было в лавке купить… И наш брат, се-льскохозяйственный рабочий, раз он так называется, тоже должен все сам масте-рить. Железки точить, и штуковины разные выковывать. Ты же пролетариат, возвышени-ем в ранге и должен гордиться.

Так и съехали занятия к высказу в шутках перешутках о нешуточном. Гегемон че-люсти сварганил, а чем жуют о том позабыл.

Николай Петрович как-то незаметно вышел — неотложные дела. Парторг, учитель Климов, как бы в оправдание такого хода занятий, сказал Горяшину:

— Наболело, Игорь Константинович. Кому же боль свою высказать, как не райко-му, вам вот, заву сельхозотдела. — Вроде и польстил Горяшину, хотя и сам понимал, что может зав сделать, разве попусту чего-то пообещать. И как вот мужик кнутом свою клячу, попугать словом…

Горяшин с выжидательной терпеливостью, порой и с ухмылкой, ко всему прислу-шивался, явно тая в себе мысль выявить моховское "гнильцо" в настроеќниях механизато-ров. Взял, наконец, слово. Первым делом указал на цель занятий, какую предусматривает райком — повседневно повышать квалификацию механизаторов. Быть мастерами высоко-го класса, идейно выдержанными. Затем дал оценку ходу занятий, ехидно заметил, глянув на парторга и на Ивана:

— Вроде на сходку мужики собрались поболтать. — По своему истолковал и подме-ченные в "Заре коммунизма" неќдостатки в учебе: — Нет идейного стержня, политической опоры на ус тановки партии и правительства… — сделал главный вывод.

Иван отмалчивался, принимая критику. Учитель Климов заверил зава, что будут учтены замечания и недостатки исправлены. Опыта еще мало накоплено, дело новое. Все и наладится. Инициатива пробудилась, это главное.

И тут совсем, кажись бы, некстати, выскочил Тарапуня. Переча Горяшину, сказал:

— В прениях нашей сходки, как назвал наши занятия заведующий рай-кома, вот ка-кие будут мои мысли: мы ведь поле-то не идеями пашем. а тракторами, плугами и боро-нами. Об этом, как лучше пахать, мы и говорим между собой. О том, значит, как и что у кого получается. А насчет "базиса", так тут в статейке написано вполне правильно… То же и о "надстройке". Наш "базис" — это наша сельхозтехника. Она нас по рукам и ногам вя-жет, доводит до ручки. Мы у нее попрошайки своего же. А "надстройка" — так это опять кому упрек. Тому, кто над нами надстраивается и нас настраивает. Мы и живем как вечно перестраиваемые. На нас всякие настрои испытываются… На кого и кому надо обижаться-то?.. Вот вопрос?..

И Ворона не оробел, как бы сделал пояснение:

— Не колхоз имелся в виду, какой у него "базис" и какая "надстрой-ка". Он сам под "надстройкой" и под "базисом". А вернее без "базиса".

Горяшин принялся было растолковывать, что такое "базис" и что та "надстройка". Его молча выслушивали, как привыкли выслушивать в кие указания. А Симка Погостин, пожимая плечами, вроде как про себя вслух вымолвил:

— А мне вот это кажется понятней и верней, как Тарапуня рассказал. Все нас на-страивают и базаруют…

Ученики зашевелились, запереговаривались, задвигались стулья. Горяшин сделал вид, что не расслышал слов Симки, раздосадованный, ушел с занятий в контору. О чем-то там поговорили с председателем и парторгом. Отобедал у Николая Петровича и уехал до-мой.

У Ивана и Дмитрия Данилович осело какое-то смутное и недоброе ожидание ито-гов этого "побывания" Горяшина на занятиях у механизаторов.

4

В райкоме первым делом взялись за редактора районки "Заря коммуни-зма". До-пустил двусмысленность в публикуемом материале: так и так т лкуй. Грозились снять. Ре-дактор оправдывался, ссылаясь на визу секќретаря райкома по идеологии. Но это мало по-могало: ты сам-то где был? С Вороны взятки гладки, стихоплет, бродяга. Вспомнили и то, что из бывших. И это в вину редактору поставили: кого привлекаешь?.. Кое-кто, усердст-вуя, окрестил Ворону модным словом "диссидент". Но и на этот раз страсти попритушил "Первый", Нестеров. Сказал: "К чему дыќмить навиду у всех. Велика беда, если чьи-то нер-вишки малость и поќщекочут. Это даже и полезно. Оттачивается искусство бдительности при уменье не угнетать в человеке чувство свободы". Ворону обошли, а реќдактора "Зари коммунизма" примерно насторожили.

Ивана спасала наука дедушки и притчевые высказы Старика Соколова: "Чтобы ветряк крутился — к ветру крылья подлаживай". Вступать в спор, доказывать что-то свое, какой в том смысл. Чего вот хотелось Горяшину?.. Всего лишь примкнуть к мероприяти-ям. Вот райком и он, зав, помогли "наладить дело", "внедрить", "усовершенствовать". А что проку с любой учебы, если она не вызывает желания у механизатора убрать каќмень с пашни.

Ворона продолжал наведываться в Большое село. С Симкой Погостиным занима-лись нужным делом. Гнули и сваривали кресты и кладбищенские ограды. Считали такое свое дело-ремесло общественным. И верно — Симка Погостин единственный во всей окру-ге, кто мог опамятовать могилу усопшего знаком креста в ограде. Серафим Колотин раз-решил им по вечерам уединятся в мастерских. О том веселом дне, когда на занятия к ним пожаловали Горяшин и Ворона, позабылось. Зимние дни тянулись своим чередом. Ходили в клуб, "давили" одну на троих для веселия.

В один из воскресных вечеров Тарапуня подбил Ворону прочитать свои стишата перед началом кино. Оповестил выкриком: "Чем так сидеть, послушаем нашего поэта". Подтолкнул Ворону, сидевшего рядом. Борона встал, сказал, что у него есть стихи о Твар-довском. Глянул на Ивана и Светлану, как бы спрашивая: "Теперь о нем можно, он поро-ды нашей". Иван тоже подумал, что можно, Светлана одобрительно кивнула. Ворону за-ставили подняться на сцену. Он постоял, вроде как в нерешительности. И взмахнув рукой, как бы подражая Тарапуне: "Один табак", прочитал:

Все судьбы схожи с участью зерна,

Исходит из земли — ложится в землю вновь.

И до ростка его объемлет тьма,

В зеленой плоти бродит хмелем кровь.

Так рвется к жизни праведник из ада,

В грехе грехом одолевая смерть.

И сулится ему великая награда,

Коль не дал он надежде умереть.

Какая сила и лютая вера

Понудили его презреть удел отца?

Но понял он — все в выти без предела,

Коль нет в опоре крепкого венца.

Пророчествуя словом во плоти,

Он близил миг ее оздоровленья,

Но заграждали свет ему в пути,

Кто души рвал, раскидывал каменья.

Из слова высек лучик лазера,

Он лико озарил в дремной тени,

А каверза толпы порывы сглазила.

Перед судьбой такой чело склони.

И вдохновись его заветам свято,

Прости грехи и не взыщи сполна.

Мы все как травы — сапогами смяты,

Ведь нас клеймом прожгла одна вина.

Ворону не отпускали со сцены. Даже кино задержали. И он прочитал еще несколь-ко стихотворений.

— И вот на последок еще стихотворение. — Опять посмотрел в зал на Ивана и Свет-лану. Иван сделал знак рукой: "давай". И тоже подумал про себя тарапуниным: "Один та-бак". Ворона досказал, — о покорении природы, а проще о вырубе олонецких ельников, осветлении земли. Стихотворение так и называется "Руб".

Мы особи земного передела,

И наши хоботы дробят зеленый мир.

Нас отрекли от отчего предела,

Наш властелин восславленный вампир.

И в берендеевых краях творим пустыню,

Дороги повлекли нас в некуда,

Как мухи занемели в паутине

И ждем, когда нас заметет пурга.

Пеньки торчат, как памятники рубу

На оскопленной сказочной земле.

Потомок, не кори нас словом грубым,

Мы так торили светлый путь тебе.

Но кто-то с неослабленным сознаньем

Нас воззовет, оставшихся в живых,

И мы на зов воззримся с упованьем,

О Боге вспомним на путях своих.

С природой как и пращуры сроднимся,

В душе обережем, что Вышний сотворил,

И тленье сгинет, где паук ютился,

Прославим разум — наш святой кумир.

Вороне шумно, весело хлопали. Кто-то пьяно выкрикнул: "Так и дуй, и крой". В середине зала возникло движение. Учитель Климов, парторг кол-хоза, встал, махнул ру-кой в окошко будки механику, громко сказал: "Начинай кино". Все смолкли. Ворона спрыгнул со сцены. За спиной Ивана сипловатый голос проговорил: "Не поздоровится…" Скорее это относилось к парторгу. Иван подумал, что и его тоже не обойдут. Председа-теля, Николая Петровича в зале не было. Этим он и открестится. Может все так приглох-нет.

Ивана и Светлану Ворона привлекал какой-то своей детской чистотой простодуш-ных высказов, и искренностью ничего не боявшегося парня. В нем как бы не уживалась мужицкая опасливость, чем как раз не мог погордиться Иван. Да и нельзя было ему, Ива-ну, как вот и в свое время его дедушке, гордиться смелостью. Не себе больше, а селянам навредишь. Ворона не был прикован к месту. И уже по этому у него было право на само-вольничество, как он выражался, на окаянное слово. Когда его "окорачивали", он наивно удивлялся: "Уж и сказануть нельзя?" Этим и защищался, оговариваясь: "Я ведь только о том, о чем и в главной нашей газете пишут, в "Правде"… В сельхозтехнике не знали как от него избавиться. Мешал, насмешничал, влиял на молодежь. В районном Доме культуры кружковцы пропели частушку, будто бы его сочинения:

У колхозов нет амбаров,

Обчищают находу.

Мужик кормил лишь генералов,

Теперь и сельхозтехнику.

Должностной люд, демиургены рангом пониже, расшумелись было. Но "Первый" и на этот раз по-своему рассудил: не к чему сор из избы выносить, новые нравы, новая тактика. Принял критику народа — как бы и дедо поправил. И все забудется, если сам на себя гнева ни накличешь. "Неистребимо в мире зло, так и прячь его, маскируйся подхалиќмажем и совершенствуйся в лукавстве. Это и впрямь вошло уже в игру. Приехал к пред-кам на побывку в однодворную деревеньку разбитной морячек. Похвалился, что служит на особо таинственном корабле. И под большим секретом признался, что на атомной под-лодке. Проговорился и о случившемся "ЧП"… Сгорели какие-то щитки. Поставили новые, но и те сгорели, и третьи… Усмотрели диверсию. Команду втихаря расформировали — и молчок. Виновников искать — шум поднимать. Наверху свое правило — наказывать за дурную весть… И наш "Первый" так же вот, как и морское начальство, поступил. Не Во-рону за частушку наказал, а мирно распустил самодеятельность Дама куќльтуры. Частуш-ки, не Ворона, так другой сочинит, а чтобы вот некому было их исполнять… Но как и кого можно укротить и укрыть? Еще и в Писании сказано: всякое тайное становится явью. И уже отклик на разгон самодеятельности: "Такая наша свобода, что ни петь, ни плясать не охота, вот выпить неволя и заставляет". Под хмельком, нет-нет, да лишнее и сорвется с языка. Но опять же — велик ли спрос с керосинщика. К нему надо по особому прислуши-ваться: что у пьяного на языке, то у трезвенника на уме. Сами демиургены тоже не заво-рот льют, и красным словцом не брезгуют. Как бы ненароком и по своему брату пройдут-ся. Руководящий колхозный люд к обстоятельствам и приспосабливается: "К "Первому" бы пошел, так ведь "второй" обидится. Лучше уж на активе с колокольни брякнуть". И Вороны "пеньки, как памятник рубу", в поговорку вошли: "О свои пеньки сам и спотыќкайся".