"2012 Хроники смутного времени" - читать интересную книгу автора (Зубарев Евгений)

Глава шестая

В тот май в Петербурге теплом не баловал. Больше того, стоило мне выйти за порог квартиры, пошел мелкий гнусный дождь, от которого не спасал даже зонтик, потому что питерский дождь, в отличие от прочих, нормальных дождиков, умеет падать как сверху, так и снизу, а также справа и слева.

На пути к станции метро мне должен был попасться остановочный павильон, где я предполагал обсохнуть и прикупить пару банок пивка на смену. Но, добравшись до павильона, я не поверил своим глазам — остановки не было. То есть киоск со всякой всячиной стоял, а крыша остановки и боковые стеклянные панели отсутствовали.

Так коммерсанты ответили на тупой наезд городской администрации, решившей вдруг запретить размещение киосков на остановках общественного транспорта. Согласно постановлению губернатора, сносу подлежали все киоски, встроенные в павильоны. И их действительно сносили, несмотря на стенания торговцев…

Этот торговец нашел нестандартное решение — он снес остановочный павильон, в который был встроен киоск, и теперь выпадал из печального ряда подлежащих уничтожению торговых точек.

Вокруг киоска стояли мокрые пассажиры и громко, хотя несколько неорганизованно, в нецензурной форме выражали благодарность за заботу городской администрации и лично господину губернатору.

Пока я покупал пиво, услышал и более конкретные предложения.

— Было бы нас человек двести, да арматуру в руки взять, можно было бы вчерашнюю Казань здесь повторить. .. — мечтательно сказал мужик в рабочей спецовке, ни к кому конкретно не обращаясь. — Пошли бы к Смольному, как в старые времена, и всё — кирдык был бы крысам!

— Арматурой их не достанешь, — деловито заметил, крепыш в кожаной куртке. — Тут огнестрел нужен.

— А я бы их просто руками душила, упырей! — peшительно заявила полная женщина в застиранном китайском плаще и продемонстрировала собравшимся, свои мозолистые и действительно крепкие руки.

Я быстро уложил в пакет свое пиво и зашагал дальше, ежась от мороси, проникающей в самые интимные места моего организма.

Я шел и думал о том, что, найдись сейчас среди этой случайной группы недовольных горожан один решительный и бескомпромиссный гражданин, я бы легко, пошел за ним громить не только Смольный, но и ни в чем не повинный японский ресторан на ближайшем перекрестке. Потому что даже успешно управляемые телевидением эмоции все равно требуют выхода, и этот выход — отнюдь не драка стенка на стенку с болельщиками чужой футбольной команды.

Я ощущал смутное беспокойство — мне, разумеется, не нравилось ни наше правительство в целом, ни его продажные, тупые и лживые чиновники в отдельности, но и темная стихия не менее тупой и продажной толпы меня тоже совсем не привлекала…

У самой станции метро я увидел знакомую вывеску и, вспомнив ночные страхи и дневных гопников, зашел внутрь.

За прилавком небольшого спортивного магазинчика стоял пожилой худощавый мужчина с нервным, подвижным лицом и быстрыми глазами, стреляющими то в зал, то на улицу, хорошо видимую через одну огромную витрину.

— Мне, пожалуйста, вон ту бейсбольную биту. — Я показал на красивое, но на удивление недорогое деревянное изделие.

Продавец стрельнул в меня глазами, потом в прилавок и наконец сказал:

— Не хочу вмешиваться в ваш выбор, но алюминиевая бита более практична. То, что вы выбрали, сломается после двух-трех ударов. Китайская поделка, понимаете?

Я с интересом заглянул в его живые, скользкие глазки и согласился:

— Хорошо, я возьму алюминиевую. И три бейсбольных мяча, пожалуйста.

Продавец нахмурился и снова внимательнейшим образом изучил прилавок.

— А где вы видели здесь мячи? — спросил он, нервно дергая сразу обеими бровями.

Я улыбнулся, и он тут же с облегчением улыбнулся в ответ.

— Фу, я думал, вы всерьез, — сказал он, принимая у меня деньги, выбивая чек и вручая увесистую алюминиевую биту.

Я попросил упаковать покупку, потому что мне еще ехать с ней в метро, и он принялся искать пакет подходящих размеров.

— Но ведь, согласитесь, это в самом деле странно,когда люди покупают только бейсбольные биты и совсем не покупают мяч ей, — заполнил я вынужденную паузу.

Продавец наконец засунул в пакет биту и, почти не дергая лицом, сказал на прощание:

— Странно совсем не это… Странно, что наш хозяин уже второй месяц никак не может поставить решеткуна витрину. К примеру - вы со своей битой теперь можете войти к нам даже днем, а хозяина это совсем не волнует.

Я пожал плечами:

— Типа, приглашаете зайти?..

— Да уж найдется кому пригласить… — с непонятным раздражением ответил продавец и отвернулся к кассе.

А я пошел к метро, на ходу заталкивая маленький пакет с котлетами и овощами в большой, где покоилась бита.

Всю дорогу в вагоне я провел стоя, прижатый толпой к угловому поручню, откуда было видно только множество спин и один рекламный плакат про какие-то говяжьи сосиски. Рекламный слоган сообщал, что сделаны эти сосиски с душой. Через пару остановок на креативную глупость обратил внимание своей спутницы некий молодой человек. Он сказал ей восторженно:

— Смотри, Ань, до чего дошел прогресс!.. Коров теперь утилизируют по полной программе, даже душу в сосиски упаковывают. Интересно, как у них это получается ?

Барышня испуганно покосилась на плакат, но промолчала, зато откликнулась пожилая пассажирка рядом:

— Да нет, они душу не в сосиски запихивают. Они сначала всю душу у коровушек выматывают, а потом на Запад продают.

— Точно! — воскликнул интеллигентного вида мужик, поворачиваясь к парочке своим узким скуластым лицом, на котором едва поблескивали очки в тонкой оправе. — Они говяжьи души на Запад толкают, под видом загадочной русской души!

— Ты, монголо-татарин хренов, русскую душу не трогай!.. — встрял в разговор бритый от макушки до подбородка широколицый юноша, зажатый толпой возле самых дверей вагона. — Здесь тебе не Казань! Здесь русские молчать не будут, а сразу рога поотшибают!..

— А чего в Казани было ? По телику так толком ничего и не сказали. Что было-то?.. — с любопытством спросила у бритого пожилая пассажирка.

— Что-что… Что и в Дагестане, — хмуро отозвался бритый. — Русский язык требовали отменить. И суверенитета еще хотели, бляди косорылые…

— Забыли Ивана Грозного! Уж он бы показал татарве поганой, кто на Руси хозяин! – раздался возмущенный бас здоровенного широкоплечего дедка, сидящего с рюкзаком прямо возле меня. Увы, дослушать политнекорректную дискуссию мне не довелось, ибо поезд приехал на мою станцию, и я пошел пробиваться к выходу, толкаясь и размышляя о том, почему мне тоже обидно было услышать такое пошлое сравнение загадочной русской души с говяжьей.

Ведь, насколько я понял из своей семейной мифологии, рассказанной еще покойной матушкой, мой генотип на треть состоял из пронырливых еврейских ну-клеотидов, а еще на треть — из бессмертных татарских хромосом. Последняя треть, возможно, была действительно русской, но это же не повод взбрыкивать в метро на незнакомых граждан… Тем не менее за русскую душу стало обидно всерьез, и я даже подумал, а не влепить ли скуластому интеллигенту битой в ухо, если он тоже выйдет на моей остановке.

Но интеллигент остался в вагоне, благоразумно отвернувшись от народа к стенке, и вдобавок спрятал лицо за газетой. Поэтому я молча пошел себе на улицу Очаковскую, поеживаясь от плотной сырости вялого но бесконечного питерского дождика.

Сумерки уже накрыли сквер бывшей поликлиники, но с бейсбольной битой в пакете идти к зданию оказалось не в пример спокойнее, и я даже потратил минут пять на осмотр дома с обратной стороны.

Окна первого этажа были заперты, а вот на втором одна рама была распахнута настежь, и я решил запереть ее сразу же, как только войду внутрь.

Я отпер двери парадного входа своим ключом и, не заходя в регистратуру к Палычу, прошел к маршевой лестнице. Там, в полумраке фиолетовых теней, на меня вдруг снова накатила волна тревожных скрипов и невнятных стонов, поэтому я вытащил из пакета биту.

С дубинкой в руке прогулка на второй этаж оказалась быстрой и простой. Я нашел распахнутое окно, надежно запер его на обе щеколды и спустился вниз, небрежно постукивая битой по всяким медицинским шкафчикам и стульчикам, попадавшимся мне на пути.

В коридоре первого этажа, уже возле самых дверей регистратуры, я вдруг остановился, почувствовав неясное движение впереди, в вестибюле главного входа.

Я застыл у стены, прячась за грудой сломанных банкеток, и тогда в коридоре лязгнул передергиваемый затвор пистолета и грубый голос произнес:

— Руки на голову, сука! Лицом к стене!

Я закашлялся от неожиданности и, пока кашлял, совсем не смотрел по сторонам. Поэтому, когда в метре от меня раздался выстрел и с потолка прямо мне за шиворот посыпалась штукатурка, я ошалел настолько, что едва смог вымолвить в сиреневый сумрак:

— Сдаюсь, Палыч!

Палыч подошел ко мне в упор, держа пистолет у бедра, под прикрытием левой руки, как учили в Академии.

— Тошка, ты идиот! — расстроенно сказал мне Палыч, наконец разглядев меня как следует. — Я же тебя чуть не пристрелил. А мне патроны под отчет сдавать!

Я не стал дразнить Палыча прямо там, в коридоре, но когда мы дошли до регистратуры и я увидел сложенные возле ее дверей четыре автоклава и рентгеновский аппарат, то начал комментировать окружающую действительность вслух, без оглядки на былые авторитеты.

Палыч терпел меня минут десять, собирая свои шмотки в большую спортивную сумку, но потом все-таки не выдержал:

— Ты, конечно, среди нас самый смелый пацан, но вот Васильев просил тебе передать, что монтировка в кровати — это уже паранойя. Он себе этой монтировкой чуть яйца не прищемил, пока прошлую ночь ворочался на твоих долбаных стульях.

Впрочем, уйти сразу Игорь все равно не мог — мне еще предстояло подписать кучу бумажек с загадочным логотипом «ЧОП «Ист Пойнт"» и рисованным медведем в левом вернем углу.

Я не глядя подписывал бумажки и одновременно, деликатно хмыкая в кулачок, интересовался, как Палыч сумел в одиночку перетащить ответственный груз со второго этажа под дверь регистратуры.

Выяснилось, что это предложение исходило от Васильева, которого Палыч застал в совершенно безумном состоянии аккурат на втором этаже, среди кучи долбаного оборудования. Оказывается, Валера перезвонил Палычу, чтобы уточнить стоимость имущества, переданного ему на хранение. Объявленная сумма вызвала шок, и он всю ночь честно бродил вокруг этого хлама, реагируя на каждый подозрительный звук.

Результатом патрулирования стало задержание двух пожилых, упившихся до белой горячки бомжей, которых Валера сдал местным ментам, и расстрел из табельного пистолета несметного количества крыс, которых Васильев, оказывается, боялся больше, чем лишения премиальных за утрату подотчетных патронов.

К утру Валера утомился, но к обеду подкрепился бутылкой водки и голыми руками повязал пятерых местных тинейджеров, вздумавших в тихий субботний день нюхать клей в подвале бывшей поликлиники. Подростков Валера тоже сдал местным ментам, а потом, когда явился Палыч, в ультимативной форме предложил перетащить казенное имущество поближе к штабной комнате.

— Вот какой ответственный, с улицы Очаковской! — поблагодарил я Палыча за поучительный рассказ.

Впрочем, я действительно был поражен вопиющей ответственностью Валерки, беззаветно защищавшего весь этот доисторический железный хлам от покушений со стороны разных асоциальных типов. Что-то eсть в Васильеве от персонажей высокоморальных рассказов Аркадия Гайдара, не покидающих ответственный пост, далее если очень хочется писать… Вот и Васильев из тех, кто скорее нассыт себе в ботинок, чем уйдет с поста.

— Ты-то, трусливый гамадрил, небось носа ночью-,, не кажешь за пределы регистратуры? — подкольнул меня Палыч.

Я загадочно улыбнулся и подписал очередную бумагу.

Конечно, с пистолетом в руках можно и героем побыть. А ты попробуй голыми руками в сиреневом тумане кошку поймать! Особенно если ее там нет…

Палыч наконец собрал все свои дурацкие бумажки и упаковал сумку со шмотками. Сразу после этого он направился к выходу, небрежно сделав мне ручкой.

Я понял, что он все-таки на меня немного обиделся. За то, что я всерьез напугал его в коридоре первого этажа.

Ну и ладно, подумал я, запирая за ним дверь. Потом вернулся в регистратуру и первым делом достал из пакета бейсбольную биту.

Да, я, похоже, действительно не герой. Но если что — уделаю так, что мало не покажется…