"2012 Хроники смутного времени" - читать интересную книгу автора (Зубарев Евгений)

Глава пятая

Лизка снова хлопнула меня пухлой ладошкой по лицу, и я спрятался под одеялом, спасаясь от ежеутренней экзекуции под названием «дочка ранним утром требует от папы внимания».

— «Угу-у!» — услышал я торжествующие звуки снаружи и быстро окуклился под одеялом в совершенной формы саркофаг, проникнуть в который, как я наивно полагал, было уже невозможно.

— Ха-ха-ха! — не поверила дочка и зашла с тыла мои пятки, не защищенные ничем, кроме устной договоренности о недопустимости запрещенных ООН методов ведения войны, оказались под воздействием чьих-то ловких и безжалостных пальчиков.

От щекотки я бешено захохотал, как внезапно разоренный указом президента владелец казино, и поджал ноги к самому подбородку. Увы, хищные щупальца империалистических спрутов и здесь дотянулись до моих пяток, после чего я сдался на милость победителя, выбираясь из-под одеяла с поднятыми руками.

Лизка тут же уселась на меня сверху и, торжествующе хихикая, принялась прыгать на моей впалой груди так, что я потом всерьез решил ощупать ребра на предмет их сохранности.

— Проснулись,— констатировала очевидное Ленка, заходя в спальню.

Лизка повернула к ней свое счастливое лицо и гордо заявила:

— Мама, смотри, какой папа стал послушный! Как Оловянный Солдатик!

Это было сущей правдой — я был молчалив, послушен и вообще мог лишь робко трепыхаться, когда моя Балерина давала мне возможность подышать.

— Папа, ты меня любишь? — спросила вдруг Лизка, на секунду прекратив экзекуцию.

— Да, дочка, очень люблю, — выдохнул я.

— И я тебя тоже. Может, поженимся?

Ленка прыснула, потом присела на кровать:

— Вставайте уже, молодожены! Девять часов, однако.

Ленка была в коротком домашнем халатике, под которым так явственно угадывались упругая грудь и нежные, круглые бедра, что я совершенно автоматически протянул к ней руки и потащил свою добычу под одеяло.

— Ты что, Тошка?! Спятил?! — Ленка испуганно зашипела и уперлась мне в грудь обеими руками. — Прекрати немедленно! — Она показала вытаращенными глазами на задумчивую дочку, с интересом наблюдавшую за моими поползновениями.

Я длинно и шумно вздохнул, но на Ленку это не произвело ни малейшего впечатления.

— Вчера вечером надо было проявлять инициативу, пока некоторые девочки спали… — сказала она со сдержанным негодованием, осторожно высвобождая свое теплое и желанное тело из моих цепких рук.

— А что было у нас вчера вечером?.. — начал вспоминать я, но пока вспоминал, Ленка уже встала с кровати, а вслед за ней тут же слезла с кровати Лизка, босая и непричесанная, но очень взрослая в своей длинной ночной рубашке.

— Оденешь девочку, позавтракаете вместе и пойдете гулять. И чтоб не меньше двух часов гуляли! — приказала Ленка, и я опять шумно вздохнул, как тюлень. А что тут еще поделаешь? Оловянный Солдатик не ропщет, он молча выполняет…

Позавтракать мы с дочкой, по обоюдному согласию, как бы позабыли — Ленка отправилась в ванную и контролировать процесс не могла. Так что я быстро сполоснул физиономию на кухне, а Лизка почти самостоятельно нарядилась — я лишь поменял местами сандалеты, которые она, как всегда, перепутала, да накинул на нее розовый китайский плащ. Дождя вроде бы не ожидалось, но в Питере, сами знаете, это ни о чем не говорит…

Лизка послушно спускалась рядом, пока я тащил вниз велосипед, но из подъезда выскочила первой, сразу рванув куда-то к игровой площадке детского садика.

Это, между прочим, через дорогу.

Я опрометью бросился за дочкой и, как оказалось, вовремя — ржавая, битая со всех сторон «шестерка» на огромной скорости пронеслась в шаге от нас с Лизкой и тут же скрылась за поворотом на набережную.

— Вот же твари! — раздался возмущенный голос со скамейки возле подъезда. — Опять Пашка Одинцов со своей бандой рассекает.

Информацией делился дед Марат, обитатель коммуналки первого этажа.

Я рефлекторно сжал Лизкино плечо, и она пискнула:

— Папа, отпусти, больно же!

Я перехватил велосипед поудобнее и взял Лизку за руку, внимательно обозревая улицу.

— Плохие времена наступают… — опять донеслось до меня со скамейки.

Я повернулся к деду, укоризненно сдвинув брови:

— Дед Марат, прекратите свои пораженческие речи! Страна поступательно движется вперед, к удвоению ВВП, а вы тут панику разводите.

Дед неожиданно серьезно покачал головой, потом встал и сделал пару шагов к нам:

— Уезжай отсюда, соколик! И дочурку свою забирай. Спасайтесь все. Потом поздно будет…

Он говорил еще что-то, но тут со стороны улицы донесся знакомый гул, и на дороге показалась все та же «убитая» «шестерка». Машина, взвизгнув тормозами, встала возле нас, и я увидел, что ее салон набит молодыми людьми совершенно гопницкой наружности.

— Эй, ты, мелкий шнырь, подари нам велик! Давай его сюда, сука, не жидись, а то прямо здесь отхерачим?

Я не успел разинуть рта в гневной отповеди, как «шестерка» вдруг снова рванула вперед по улице, а радостный пьяный гогот еще звенел в моих ушах.

За спиной снова раздался старческий голос:

— Говорю вам, спасайтесь сейчас! Потом поздно будете

Пьяненький дедушка Марат в выцветшем от старости костюме и совершенно немыслимых тапках времен кооперативного движения на пророка не тянул совершенно. Но было что-то слишком достоверное в его упрямых резких движениях здоровой правой рукой и нечто необъяснимо зловещее в выражении лица — так, к примеру, выглядят люди, которые доподлинно знают, что Бога нет, но все равно настоятельно требуют верить, ибо иначе «будет не по-людски»,

Я не стал с ним спорить, а просто крепче сжал Лизкину ручку и повел ее через дорогу, на площадку детского садика.

Там уже гуляли наши старые знакомцы — трехлетний Витя с бабушкой, пятилетний Дима с папой и четырехлетняя Ариша с мамой, — так что свои положенные два часа на свежем воздухе мы провели с толком.

Гопники больше не появлялись, и я подумал, что это к лучшему — одно воспоминание об этих мерзких рожах заставляло сжимать кулаки, а глаза застилала мутная пелена ненависти. А еще кто-то страшный, темный и кровавый начинал шевелиться у меня в голове, и становилось ясно, что, если ненависти будет чуть больше, это страшное вырвется наружу и погонит меня делать нечто, что я даже вообразить пока не могу… Это физическое ощущение чужого, поселившегося у меня в башке, появилось после ограбления на радиорынке — видно, здорово меня тогда все-таки треснули.

Ближе к вечеру воскресенья, когда Лизка уже безмятежно дрыхла после прогулки, а я оседлал стул возле компьютерного стола и азартно рубился в Сети с неведомыми противниками в хитовую стрелялку-расчленялку, вдруг ожил мой сотовый телефон. Звонил Игорь и каким-то скучным голосом интересовался:

— Ну, и чего ты себе думаешь?

Я поставил игру на паузу, но в Сети этот фокус не прошел, и меня тут же пристрелили, причем сразу двое неведомых врагов.

Печально глядя на куски окровавленного мяса, изображавшего на мониторе мое нутро, я злобно рявкнул в трубку:

— Палыч, твою мать, ну что еще случилось?!

Палыч помолчал пару секунд.

— В Казани, Питере и Махачкале погромы. Пять человек убито. А виновные рассеяны. Как это понимать, не знаешь?

— Я тебе кто, кремлевский толкователь?! — так же злобно откликнулся я, нажимая на кнопку «продолжить».

По монитору тут же ударила автоматная очередь, потом прямо в меня полетела ракета, и я едва успел увернуться, спрятавшись в каком-то нелепом, залитом зеленой жижей подвале. Впрочем, я чувствовал, что и здесь мне не дадут спокойной жизни, и начал лихорадочно искать какой-нибудь запасной выход наружу, к вожделенным аптечкам и оружейной амуниции.

— Ты чем там занят? — ревниво спросил Палыч, явно прислушиваясь к звукам из колонок моего компьютера.

— Играю, — лаконично ответил я, дернувшись в сторону от очередной ракеты и в полной истерике влупив в направлении неприятеля три заряда подряд из помпового ружья.

Неприятель неожиданно издох, раскидывая свои кишки по экрану, а Палыч, напротив, оживился.

— Ну что ты за безответственный индюк! — укоризненно сказал он. — В стране хрен знает что происходит, а ты в игрушки играешься!..

Тут в меня всадили заряд из космического пульсара, и мое тело размазали в атомную пыль по всей окрестной галактике. Я вздохнул и отключился — сегодняшний противник был мне явно не по зубам…

— Палыч, я помню, что мне в вечер тебя менять. Я приеду, причем ровно в восемь, — раздраженно сказал я в трубку, одновременно щелкая клавишами компьютера — отключившись от игры, я остался в Сети и теперь искал новостные сайты, чтобы почитать последние новости про эту долбаную Казань и Махачкалу. Известия про Питер мне показались явным преувеличением, так что про это я даже искать не стал.

— В Казани, говорят, сегодня успокоилось, — дополнил Палыч озабоченно. — Зато возбудилось в Башкирии. Понимаешь, нет?

— Нет, — честно ответил я, шаря по заголовкам новостей. Заголовки азартно сообщали, что Филипп Киркоров был пойман не только на пении под фонограмму. Всерьез утверждалось, что устроители фальшивых гастролей возят по стране его чучело, а сам певец лежит в клинике неврозов в одной постели с известным балетмейстером и пишет там разоблачительную книгу про кремлевских гримеров, подмешивающих в пудру кокаин.

Про погромы не было ни слова.

— Это системный кризис, — строго сказал Палыч. — Короче, я на услуги «Ист Пойнта» поднял ценник вдвое, и никто не пикнул. Популярная тема, понимаешь?

— На чьи услуги ты поднял ценник? — не понял я, наливая себе очередной стаканчик пива.

— — На услуги ЧОП «Ист Пойнт». Наше с тобой частное охранное предприятие, — объяснил Игорь.

— Наше?! - Я захлебнулся своим пивом и закашлял.

— Наше, — строго сказал Палыч. — Ты там второй учредитель. Так надо. Сегодня бумаги подпишешь.

— А почему «Восточная точка» ? Почему не западная или северная?

Палыч раздражено откликнулся:

— Купил с таким названием. А тебе что, не все равно? Хочешь поговорить об этом?

— Да нет… — пожал я плечами. — Мне, в общем, по барабану.

Ничего плохого я от Палыча не ожидал, ибо человек он был правильный и честный, хотя и резковатый в движениях по жизни. Мог, в общем, учудить какой-нибудь подвиг, не посоветовавшись с вышестоящим начальством, а потом расхлебывать последствия самостоятельно, преданный каждым чином ГУВД в отдельности и правоохранительной системой МВД в целом.

Впрочем, ничему полезному такие последствия Палыча не учили — он лишь подальше выпячивал квадратную челюсть в ответ на едкие комментарии более прагматичных и дальновидных коллег.

Но подводить под неприятности других людей он бы точно не стал, так что звание второго после Палыча учредителя неведомого ЧОП меня ничуть не пугало.

— А денег учредителям дают? — после небольшойпаузы нагло поинтересовался я, чтоб он себе не думал,что я какой-то там безвольный винтик его мутного механизма.

Теперь уже захлебнулся Палыч — от негодования. — Ну ты и жаба! — сообщил он. — Тебя, свинью неблагодарную, делают совладельцем перспективного предприятия, а ты еще за это денег требуешь!..

— Ты все-таки определись, жаба я или свинья. Этоже принципиально разные виды животных! — начал я занудствовать, но Палыч уже отключился, попросив напрощание не опаздывать на смену.

На часах было шесть вечера, и я отправился на кухню, поужинать и наделать бутербродов с собой.

На кухне сидела задумчивая Ленка и рассеянно щелкала телевизионным пультом.

— Воскресный телеящик — это что-то! — сказалаона мне так, будто я отвечал в этой жизни еще и за программу телепередач.

Я нашел в холодильнике заиндевелую упаковку котлет и быстренько покидал их на сковородку. Ленка проводила котлеты озабоченным взглядом:

— Если сейчас их все сожрешь, завтра будешь лапу сосать. Кстати, когда ты уже каких-нибудь денег в семью принесешь? Посмотри, что на холодильнике творится…

Я послушно посмотрел — там действительно творилось нечто. Стопка из десятка неоплаченных квитанций, в основном за квартиру, красноречиво свидетельствовала о моей вопиющей финансовой несостоятельности.

— Так что там в телевизоре? — с фальшивым оживлением поинтересовался я, глядя себе под ноги.

Ленка вздохнула:

— Культура — это зло, разрушающее духовный мир телезрителя.

— Ага, — тут же согласился я, но осознал ее глубокую мысль, только дважды повторив ее формулировку в ленивом с пересыпа мозгу.

Ленка встала, перевернула на сковородке мои шкворчащие котлеты и запихала в микроволновку пакет с замороженными овощами. Хоть бы на тарелку выложила, что ли…

Кулинарными изысками она меня никогда не баловала — хорошо, что нынче пищевая промышленность радует своих потребителей необъятным ассортиментом полуфабрикатов. Иначе я был бы обречен на яичницу с беконом до самой своей скоропостижной кончины от какой-нибудь прободной язвы.

Я метнулся к компьютеру за оставленным возле клавиатуры пивом, а когда снова зашел на кухню, Ленка смотрела душераздирающий документальный фильм про питерский хоспис. Такое типичное воскресное телевизионное развлечение…

Я с минуту тоже потаращился, как живые покойники функционируют в симбиозе с капельницами и медицинским оборудованием, после чего налил себе пива и грустно сказал:

— Если меня так однажды прижмет, что я буду так ависеть от каких-то электрических приборов и капель какой-то жижи, ты ведь меня отключишь? Не позволишь мне долго мучиться?

Ленка посмотрела на меня с каким-то странным интересом:

— Ты что, в самом деле так думаешь?

— Конечно, — сказал я, задумчиво прихлебывая пиво.

— Значит, немедленно отключить, если увижу зависимость? От приборов и жидкостей? — опять с непонятным нажимом спросила Ленка.

— Нуда! — ответил я, откровенно недоумевая.

— Ну, дорогой, ты сам напросился… — Она неожиданно выхватила у меня пиво и выключила телевизор. Потом ушла в гостиную, и я услышал прощальный писк компьютера.

Ленка вернулась на кухню, села за стол с моим стаканом пива в руке и, цинично отхлебывая, с живейшим интересом спросила:

— Надеюсь, теперь ты наконец чувствуешь себя независимым от приборов и жидкостей? Ты больше не Мучаешься?.. Кстати, футбол по НТВ через час, а пива осталась последняя бутылка. Прости, но ты ведь не должен долго мучиться.

Я смотрел на нее в немом восхищении и мысленно аплодировал ее остроумию и находчивости. И в который раз задумался о том, что эта умная, сильная и красивая девушка нашла в таком неотесанном, откровенно туповатом и скучном гражданине, как я.

Мы познакомились на студенческой вечеринке у случайных знакомых, и я даже предположить не мог что эта эффектная стильная девушка, за которой ухле стывали сразу два потока университета, станет мoeй женой. Женой нищего, невзрачного, тощего студента первокурсника, набитого немыслимыми комплексами и фобиями, а главное — не имеющего ни малейших перспектив ни в карьере, ни в бизнесе ввиду полной отсутствия высокопоставленных родственников и полезных знакомств.

Ленка оказалась на три года меня старше и на тридцать три года умнее, и, чтобы она так не подавляла меш своим интеллектом, я придумал довольно жалкую защиту — прежде чем сказать ей хоть слово, я считал до десяти. Это позволило миллиону моих глупостей остаться невысказанными, но еще столько ерунды все же прозвучало вслух, но отчего-то не испугало мою избранницу.

Я говорю «избранницу, а не «любимую», потому что любовь, на мой взгляд, не может быть односторонней, а в то, что Ленка любит меня, я как не верил три года назад, так и поныне не верю. Потому что не за что меня любить, граждане! Сам себе я просто противен, и, если бы вы знали меня, как знаю я, вы бы относились ко мне ровно так же — со снисходительным сочувствием, которым одаривают одноногого инвалида, вышедшего не стометровку рядом с профессиональными бегунами.

На этой стометровке жизни меня так обтесало, что я не всегда уклонялся от ударов, летящих прямо в лицо, — я к ним так привык, что воспринимал их неотъемлемой частью жизни.

Привык, до семнадцати лет проживая вдвоем с матушкой, существуя на ее скудную, практически нищенскую зарплату библиотекаря. Привык в почти ежедневных драках и стычках в своей дворовой школе, наполненной отъявленной шпаной. При том, что я весил едва ли не вдвое меньше любого своего соперника, поскольку с рождения привык еще и к стойкому чувству голода и даже не считал его чем-то противоестественным. Мясо я ел только в гостях, деликатесы видел только на картинках, но вовсе не эти ограничения наполняли меня таким самоуничижением.

Перевернули мою душу два потрясения, случившихся с интервалом в пару месяцев. Первое потрясение — сам факт моего поступления на очень сложный и престижный факультет Политеха, физико-механический. Мне тогда просто повезло с билетами, причем повезло дважды, и я получил две пятерки, по математике и физике — предметам, которые давались мне в школе весьма непросто. Эти пятерки на вступительных экзаменах позволили мне выбрать самую престижную в среде умных людей специальность — биофизику, и я, как последний чилийский лох, потянулся за наживкой.

Тут подоспело второе потрясение, низвергнувшее мою восторженную душу из рая обратно в чистилище, — лекции и семинары для нашей группы велись на языке, который я не понимал в принципе. Все мои одногруппники понимали, я а — нет. Это был язык сопричастности к знаниям, которые мои сокурсники годами получали в своих специализированных школах или у дорогостоящих репетиторов. Это был язык дорогих учебников, платных семинаров и частных школ. Я не знал ни слова на этом языке, и мне пришлось так туго, что только тупая, многодневная зубрежка чудом спасла меня от вылета на первой же сессии.

Но зубрежка годилась лишь для первого курса — дальше требовалось настоящее, неподдельное понимание. Понимание методов математического анализа, осознание принципов химического взаимодействия огромных трехмерных органических молекул, искренняя готовность отринуть прямолинейные ньютоновские законы ради фантастических в своем безумии формул квантовой физики…

Я продержался еще два года на одном своем железном упрямстве, но и его запасы оказались исчерпаемы-ми. Парадоксальный симбиоз квантовой физики, органической химии и генетики, именуемый в учебных планах биохимией, добил меня и, кстати, еще с пяток моих более головастых одногруппников.

И вот те, кто остались, кто делал мне ручкой на армейских проводах, все эти умные и уверенные в себе парни и девчонки, для которых даже биохимия была всего лишь инструментом, а не огромной железной стеной, отделяющей их жизнь от остального благополучного мира, стали для меня вечным укором и символом моей очевидной неполноценности, намного более существенной, чем мой бараний вес или скромный рост.

Ленка же была из другого мира — мира умных и благополучных молодых людей, войти в который можно, только в нем родившись.

Поэтому я, как всегда, с трепетом поцеловал ее в высокий чистый лоб, быстро побросал свои котлеты в пластиковый контейнер, добавил пакет с овощами и потопал в прихожую — одеваться.

— Ты что, обиделся ? — всполошилась она и побежала за мной в прихожую, но я встретил ее там с улыбкой, еще раз поцеловал, на этот раз в губы, и вышел за дверь.

Если я и обиделся, то только на себя.