"Ангелика" - читать интересную книгу автора (Филлипс Артур)

Что толку в поисках истины, если ты не способен познать самого себя? Твои кошмары непостижимы, твои страхи неизъяснимы — что ты хочешь понять, если от тебя ускользает реальность тебя самого?

Например: твой ребенок в опасности, твой муж на глазах превращается в злодея, твое здоровье хрупко, ты предчувствуешь скорую смерть, ты не можешь защитить дочь, к коей является призрак-развратитель. Или: ты медик-недоучка, в профессиональном смысле твоя песенка спета, ты влюбился в продавщицу из лавки канцелярских товаров, а она, в муках родив ребенка, у тебя на глазах превратилась в бестию, коя тебя ненавидит и способна причинить вред дочери. Или: ты четырехлетняя девочка, которая знает слишком много и слишком мало, ты не можешь понять, что происходит вокруг, ты живешь как звереныш, вымаливая и выжимая ласку из родителей; что-то не так — это ты сознаешь, но пропускаешь осознание через призму своих бесконечных сказок о Принцессе Тюльпанов и смотришь на мир из окошка в башне, которой нет.

Истина непостижима, ибо для каждого она своя. Одна душа не в силах дотянуться до другой, не в силах закричать, прошептать — и не в силах ничего объяснить. Тебе — будь ты напуганная мать, неудачник-отец или маленький ребенок — остается лишь излагать свою версию событий, сочиняя версию за версией, поскольку только это и возможно — сочинять. Люди, казалось бы, так просты — и все равно непостижимы даже близкие. Себя не объяснишь; надежды объяснить другого и того меньше. И как бы честен ты ни был, как бы ни жаждал истины, ты все равно запутываешься во лжи. Твой крестовый поход за правдой обречен на домысливание.

Стивен Кинг, фигура почти мифическая, создатель энциклопедии американских страхов, в декабре 2006 года включил предыдущий роман Филлипса «Египтолог» в свой личный хит-парад лучших романов. Все бы ничего, если бы мэтр не охарактеризовал главного героя романа как патологического лжеца. Если в Ральфе Трилипуше ему примстился патологический лжец, страшно подумать, что мэтр вычитает в «Ангелике» — где всякий говорит правду и всякий лжет лишь потому, что говорит.

Или же нет.

Анастасия Грызунова, Guest Editor

XV

— Что же произошло на сей раз? В этом доме, сдается мне, попросту невозможно перевести дух. Кажется, у тебя имеется склонность к поддержанию хаоса.

— Я видела… ты ничего не видел? Ничто не кажется тебе несообразным?

— Прямо-таки затрудняюсь сказать. Подозреваю, ты не отблагодаришь меня ни за слова, ни за тон. Полагаю, тебе следовало бы скорее научиться властвовать собой, нежели…

— Я видела, прошлой ночью, оно парило, нечто, над нею. Она тоже его видела.

— Парило? Над кем?

— Над Ангеликой. Плыло в воздухе. Привидение, поток голубого света. Оно напоминало… оно желало причинить ей особенный, мужеский вред. Зримо.

— Мой боже. — Он воззрился в потолок. — Ты вложила в ее разум сей образ…

— Нет! Я ничего подобного не делала, — прервала она его, к изумлению обоих. — Я хранила молчание, а она — она поведала мне об этом. Она видела отчетливо и точно то, что видела я.

— Значит, ты подтвердила ее детскую выдумку.

— Какая же это выдумка, если мы обе видели одно и то же? Ты определенно ничего не замечал?

— Не видел ли я голубые огоньки? Парящие мужеские страсти? Неужели ты до такой степени неразумна? Ты потакаешь и ей, и самой себе. Ты вопрошаешь меня и являешь недостаточность внимания. Ты извергаешь ахинею, она же с тебя обезьянничает, а ты принимаешь это зa здравость. Ради господа, пусть Уиллетт выпишет тебе снотворные капли.

Она предполагала сомнения, надеялась на них. Однако эта злоба… словно бы она обвинила Джозефа! Он желал, дабы она внимала ему безгласно. Он желал, дабы рука доктора погрузила ее в сон.

Констанс была обездвижена на целый день. Вихляясь взад и вперед, вокруг и около, вероятности наступали друг другу на пятки, пока она безуспешно пыталась уснуть: она спустила свору кошмаров на дитя; нет, она вообразила все, что якобы видела, столь омерзительна ее душа, достойная излитая желчи ее супруга…

День мчался мимо, и Констанс наблюдала за отбытием солнца, точно потерпевшая кораблекрушение антарктическая исследовательница. Ночь подкрадывалась из восточной части города, и вехи ее близости накоплялись повсеместно: переменяющиеся оттенки потолка, дымка, что собиралась в коридорной оконечности, пока кроны дерев, ясные чрез оконный переплет при входе, не смешались одна с другою, чтобы исчезнуть. Констанс сидела, подавшись вперед, в собственном своем доме, в крохотной столовой, примыкавшей к ее же гостиной, в собственном багряно-черном шезлонге, и все же она рыдала, будто оставалась неумытой, не имевшей подруг девочкой одиннадцати лет, что сидела в одиночестве в конторе дилижансов, понимая: никто за ней не придет.

— Прошу извинения, мэм, если я вас напугала. Я никоим образом не хотела. Прошу вас, не возьмете платок? — Констанс, уничижена, приняла Норину тряпицу. — Если могу быть вам чем-то… Мне просто очень больно видеть вас несчастной. Не мое дело, знаю. Мне надо оставить вас в покое.

— Нет, пожалуйста, только не сейчас, Нора. Подойди и сядь. Вот сюда, рядом со мною, замечательно. — Нора села подле госпожи, явно насторожившись столь чреватым товариществом. — Тебе не следует терзать себя, Нора. Я прошу прощения. Меня навестило безмерное несчастье.

— Передо мной вы можете открыть душу пошире, мэм. Вы же знаете, если в моей власти что-то, мэм, и я никому и никогда.

Подобное Констанс не предлагали уже очень давно.

— Нечто причинило боль Ангелике.

— Нашей сладенькой девочке? — Нора встала, осенила себя крестным знамением, преклонила колени у ног Констанс.

— Я видела его прошлой ночью не менее четко, чем вижу сейчас тебя. Вожделеемое им невыразимо. Она в опасности всякую ночь, и каждую ночь нечто кошмарнее прежнего подстерегает Ангелику, едва она смежит веки.

— А что мистер Бартон? Они ничего не видели? Как они могут в вас сомневаться?

Нора понимала, что Джозеф усомнился в супруге либо непременно усомнится. Ступая по их дому безмолвно и незримо, она понимала конечно же очень многое.

— Из меня вымотаны почти что все жилы. Каждой ночью я гибну от ужаса. Где Ангелика сейчас?

— Наверху. Пожалуйста, мэм, я кое с кем знакома. Могу за ней сходить. Она понимает всякие темные дела, но при этом бесстрашна, как мужчина.

Обещание помощи было словно греза. Невозможно, чтобы существовал кто-либо, способный помочь Констанс; невозможно, чтобы Нора была знакома с этой женщиной; невозможно, чтобы она в силах была запросто сходить за подобным человеком немедленно. Нора сказала:

— Мэм, ее помощь принимали в лучших домах.

Надежда и возможность вступили в свинцовые ноги Констанс; она поднялась.

— Да, прошу тебя. Ступай сей же час, передай ей, что нужда моя неотложна. Сей же час приведи ее сюда.

Если мистер Бартон будет справляться, скажи… я не знаю. Не пророни перед ним ни слова. Ступай же, пожалуйста.

Констанс облачилась в Норин передник и заняла ее место в кухне, кое уже многие годы было ей исключительно непривычно. Она наказала Норе быть нечестной с Джозефом, нимало не колеблясь. В Констанс говорило сердце; с первым же порывом страха ее вера в супруга сгинула. Она боялась лишь, что ирландке нельзя довериться, что та не удержит язык за зубами, и взвешивала благонадежность девушки, производя твердые, мужеские выкладки.

Она готовилась к его возвращению. Заслышав малейший шум, она набирала полную грудь воздуха и снаряжала себя ко лжи, но когда он в самом деле встал в дверях кухни, это произошло в полной тишине, и Констанс, развернувшись, содрогнулась при виде истекающей дождевыми каплями фигуры. Он возложил руки ей на бедра.

— Ах, так это ты ныне у печи? Куда же делась Нора?

Ложь сцепила рот Констанс изнутри своими шипа стыми членами.

— Она, я послала ее найти… Ей стало скверно, вдруг заявило о себе ее здоровье.

Констанс осознала удовлетворенно, что для мужчины, даже медика, известие о недомогании женщины есть действенный отвращающий талисман, таинство за пределами поверки, приглашение самцу отступиться, сохранив лицо.

Джозеф вряд ли сказал ей хоть пару слов, поглотив без недовольства пищу, кою она приготовила столь скверно. Ангелика, обрадовавшись новизне ужина в компании родителей, задавала отцу вопрос за вопросом, в любых пропорциях смешивая детский лепет и эксцентрическую взрослую болтовню:

— Папочка, почему крокодильчики плачут?

Он притворялся, будто находит в речах дочери развлечение, вопрошал ее ответно, разъяснял науку сохранения льда в разгар лета, склонял дитя посредством череды примеров к обсуждению под своим водительством любимой темы: как именно звери обращаются в других зверей на протяжении столетий.

Он не расспрашивал ни о «летающем человеке», ни о напастях, занимавших Констанс утром, ни о здоровье Ангелики. Он не спрашивал, нездоровится ли Констанс, встревожена ли она ужасной ошибкой прошлой ночи.

Он замечал лишь то, что ему угождало, а прочее отбрасывал.

При всяком шорохе Констанс искала взглядом Нору с ее спасительницей, однако те не явились ни во время трапезы, ни когда Констанс, убрав со стола, трамбовала угли в печи и предсмертная июньская пепельность покинула небо, подгоняемая зелеными тучами и припадочным дождем, что нервически бичевал оконные стекла.

Наверху Констанс медлительно купала гребень в Ангеликиных кудрях, меж тем девочка жалась к материнской ноге; ночные страхи принуждали ее вернуться под защиту матери. Но затем появился Джозеф.

— Почитать тебе на ночь? Мы можем дать твоей матери отдохнуть.

— Ты, вероятно, утомился, любимый мой. Ты не должен ее развлекать.

— Ты тоже останешься со мной? — вопросила свою мать Ангелика.

— Навряд ли это необходимо, — повелел он. — Отпусти свою мать.

Ангелика выскочила из кровати, упала на четвереньки, подобно кошке, замотала головкой, осматривая свое скромное книжное собрание.

— Мамочка, ты навряд ли необходима, — пропела она. — Папочка будет читать.

Сделавшись изгнанницей, Констанс ждала на ступеньках. Нора по-прежнему не возвращалась.

Констанс не могла рисковать, предпринимая действия, кои ночной порой могли приманить это, ибо ее роль ныне прояснилась: зло конечно же было вызвано слабостью Констанс, оно овеществлялось в образе этой слабости и уязвляло дитя ровно настолько, насколько оступалась мать. Она ни на миг не должна пребывать в состоянии, кое способно воспламенить Джозефа.

Спустя несколько минут она заслышала минорный напев Ангеликиных сетований, затем — плавную мелодию прельстительных уговоров. Джозеф в ответ говорил слишком тихо, Констанс не разбирала слов, и через некоторое время за мягким хныканьем Ангелики последовало явление Джозефа в дверном проеме. Коридорная люстра освещала половину его лица, и он загасил ее.

— Поторопись наверх, — обрушился он на Констанс, шагнув мимо. Ангелика закричала:

— Папочка! Вернись!

— В чем дело? — спросил он с лестницы.

— Я напугалась.

Джозеф потряс головою и продолжил свой путь.

— Внезапная темнота, Джозеф. Порицать дитя не за что.

— Я ее не порицаю. Она ребенок. Но и поощрять ее я не намерен.

Заслышав удаляющиеся шаги, Ангелика принялась звучно реветь и звать мамочку. Он сказал, не обернувшись, дабы взглянуть вниз:

— Полагаю, ты ей поблажишь.

Ангелика вопила:

— А если бесы поранят меня, пока я сплю?

Шумно разразившись сардоническим выдохом, Джозеф посмеялся над дочерью, что молила своих охранителей о защите. Дети, коих взрослые предают на растерзание кошмарам бытия, не должны возражать.

— Я НЕ ОСТАНУСЬ ОДНА! — закричала Ангелика.

— Вероятно, я могу хотя бы несколько минут посвятить ее успокоению, — предложила Констанс.

— Какая чепуха. А ведь все из-за тебя.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, мамочка, иди сюда!

— Я вернусь во мгновение ока, любовь моя, — сказала она Джозефовой спине.

Его ответ сплыл вниз по черной лестнице:

— Это ты всему причиной.

Два личика, Ангелики и принцессы Елизаветы, съежились до единого, прижавшись одно к другому в серебряном сиянии, кое источал вызревающий месяц.

— Пожалуйста, мамочка, — всхлипывала Ангелика.

Когда чуть погодя Джозеф низошел с ледяным: «Ты в самом деле не идешь?» — она ответствовала:

— Я опасаюсь, что Ангелика капельку перевозбуждена, любовь моя, той книгой, кою ты ей читал. Я посижу с нею еще немного.

Он уступил, будучи разъярен до бессловесности.

— Ты видела летающего человека, мамочка? — спросила Ангелика, когда пришло утро.

Констанс преподнесла ей полуистину, дабы утешить их обеих:

— Нет, моя любовь. Я полагаю, он не придет, если я останусь и буду смотреть за тобой.