"Сборная солянка (Reheated Cabbage)" - читать интересную книгу автора (Ирвин Уэлш)

ТРОФЕЙ

Должно же быть приятно.

Голубая стена, перед глазами – спинка старой коричневой кушетки с вельветовой обивкой, локтями девушка оперлась на подушки, он склонился сзади, крупные ладони почти обхватывают ее за талию. Его член в ней, движется в странном настойчивом ритме. Слышатся звуки удовольствия, которые издает мужчина.

Сара знает, что ей должно быть приятно.

Ага, должно быть приятно, да только особого удовольствия не чувствуется. Сара пытается обдумать этот факт, и ей в голову приходит, что, возможно, причина в том, что в комнате слишком прохладно, чтобы находиться здесь нагишом. Внимания обращать на это не следует, конечно; впрочем, она бы и не обращала, если бы не зуб. Болит, зараза. Вот она и обдумывает каждое движение, ощущает себя на кушетке, распростертую перед Гэвином, как продолжение его члена, но ведь вся суть секса заключается в том, чтобы вообще не думать. Все же довольно трудно следовать этому правилу, когда зуб болит, а вдобавок она еще и стала объектом Гэвиновых голливудских приемчиков соблазнения, которые словно сошли с экранов дурацких фильмов. Вот музыка меняется, и пара приступает к делу. Пункт первый: прелюдия. Второй: проникновение. Третий: смена позиций. Четвертый: оргазм (разумеется, одновременный). Гэвин время от времени бормочет: “Ты потрясная…” или “У тебя роскошное тело”, желая польстить Саре, но в целом производит впечатление деревянной марионетки, которая тщится вспомнить свою роль.

Гэвин надеется, что непреодолимая сила церемоний и ритуалов, вовремя сказанные слова и произведенные жесты проложат крепкие швы в новом костюме, который займет почетное место в гардеробе, битком набитом социальными материями жизни. Гэвину не занимать воображения, он словно единственный ребенок в семье, который играет в одиночестве, расставляя целые армии солдатиков для битвы на ковре; однако воспитание не одарило его быстрым умом и способностью строить запасные планы, если в сложной и последовательной психологической стратегии соблазнения что-то пошло наперекосяк.

Минувшей ночью в клубе он наглотался экстази, это всегда помогало. Гэвин взял за правило перецеловать всех девчонок в компании (прошлой ночью это понятие включало всех девчонок в клубе), но когда дело дошло до Сары, он скользнул языком ей в рот, душой – в ее глаза, а руку положил девушке на поясницу, где его ладонь, похоже, обосновалась надолго.

Для Сары подобные знаки внимания служили желанным подтверждением ее разрыва с Виктором. Совсем недавно она почти осознала, что парни принимают ее расстроенный взгляд за взгляд, говорящий “а-ну-отвали-на-хрен”. И вот, пока клубная молодежь танцевала в мерцающих лучах стробоскопов, а колонки гоняли самые низкие басы через их тела, Гэвин и Сара оказались в объятиях друг друга, что стало для обоих сюрпризом, который, впрочем, трудно было назвать неприятным.

Гэвина заворожила текучая привлекательность, сквозящая во взгляде Сары, и гипнотизирующее движение ее губ, покрытых красной помадой. Сара, в свою очередь, поразилась, насколько ей понравился Гэвин: его глубокий проникновенный взгляд, непринужденная улыбка, которая, впрочем, могла показаться слегка наигранной – ведь пока он встречался с Л иней, Сара терпеть его не могла.

Но прошлым вечером ей было приятно его прикосновение. Довольно интимное, но без грязи. Она ответила взаимностью: начала с поглаживаний его шеи и продолжила массаж уже активнее, заставляя МДМА распространиться по его телу, пока оно не запульсировало, как открытая рана.

Они выскочили в холод раннего утра и взяли такси до дома Гэвина, где долго сидели, обнимались, снимали один предмет одежды за другим и между поцелуями, в забытьи взаимного узнавания, ласкали друг друга. Гэвин объяснил, что о полноценном сексе речи пока не идет, что Сару особо не обрадовало, но тут уж ничего не поделаешь. Позже, когда действие МДМА ослабело, и усталость угнездилась в их телах, они провалились в коматозный сон на кушетке напротив газового камина.

Сара проснулась от того, что Гэвин ее ласкал. Ее тело немедленно ответило взаимностью, но в мыслях что-то мешалось. МДМА уже переставал действовать, обстоятельства сменились, но она чувствовала, что Гэвин этого не осознает. Саре не хотелось начинать с самого начала, и все же было бы неплохо, чтобы Гэвин как-то дал понять, что он тоже знает: все по-другому, условия необходимо изменить, договоренности – пересмотреть. Атут еще зубная боль. Напрасно Сара решила, что проблем с зубом мудрости больше не будет: такие вещи не проходят, наступает лишь непродолжительное облегчение. И вот боль вернулась.

Да еще как вернулась, терзая Сару с настойчивым, мстительным злорадством.

Гэвин проснулся. Его напряженный член пульсировал. Мужчина стянул покрывало и немного удивился, заметив наготу – и свою, и Сары. Потом глубоко вдохнул и понял: это же чудо. Как в лотерею выиграть. В мысли вклинилась легкая паранойя: может выйти так, что возбуждение не приведет к ожидаемому результату. Необходимо сделать это сейчас, иначе Сара решит, что он парень со странностями. Надо доставить ей удовольствие, особенно учитывая слова, которые они говорили друг другу прошлой ночью. Пока ему не удалось осуществить это, в самом “проникновенном” смысле этого слова. А бывает ли по-другому, задумался он. Гэвин знал, что женщинам нравятся ребята с воображением, ребята, которые умеют пустить в ход язык и пальцы, но в конце-то концов всем хотелось потрахаться, а ночью до дела так и не дошло. Да, совершенно необходимо доставить ей удовольствие. В этом вся соль. Гэвин облизал пересохшие губы, и, чувствуя, как сознание отступает на задний план, а движение полностью захватывает его, вытянул руки и ощутил, как его ладони устремляются к ней, словно самонаводящиеся ракеты.

Так и вышло, что Сара стояла на коленях и двигалась, как механическая кукла, а Гэвин входил в нее под различными углами, сопровождая каждое движение неизменными стонами, которые диссонировали с самой идеей страстности. Хуже того, каждый раз, когда Саре уже грозило подчиниться, а ощущения превозмогали зубную боль, Гэвин останавливался, выходил из нее и менял позу, как конвейерный рабочий, которому пришло время уступить место напарнику. В какой-то момент Сара была готова кричать от отчаяния. Однако, как ни удивительно, они достигли почти одновременного оргазма. Она кончила первой, Гэвин сразу же за ней. Сара содрогалась в ритме его движений, в ритме зубной боли, в ритме собственного отчаяния и повторяла:

– Не двигайся, мать твою, и не кончай!

Гэвин не останавливался и, чувствуя, как сотрясается ее тело, думал, что лишь по-настоящему отважный мужчина решится нарушить оба запрета перед лицом подобной свирепости.

Итак, достигнутый результат можно было счесть вполне удовлетворительным, однако надоедливая зубная боль не давала Саре расслабиться и заставляла ее размышлять, стоит ли вновь решаться на приключения подобного рода в компании Гэвина.

Девушка поерзала в его объятиях, затем высвободилась и села на кушетке.

– Ну что такое? – протянул он сонно и капризно, как ребенок, у которого забияка решил отобрать конфетку.

Сара приложила ладонь к щеке и ощупала десну кончиком языка. Сквозь вездесущую завесу тупой боли прорвался острый спазм. Она застонала.

– Что? – Гэвин продрал глаза.

– У меня зуб болит, – ответила Сара. Говорить было больно, но после этих слов она

осознала, что боль просто невыносимая.

– Парацетамол хочешь?

– Я хочу к зубному! – рявкнула она, преодолевая спазмы и поддерживая челюсть, чтобы было легче говорить.

Это и есть самое плохое в боли подобного рода: как только признаешь ее существование, она все соки из тебя вытянет.

– Так… Ага… – Гэвин поднялся. Точно, зубная боль, вспомнил он, Сара говорила про нее вечером. Тогда можно было потерпеть, зато сейчас, наверное, боль усилилась. – Ща поищу телефончик. Придется к какому-нибудь барыге из неотложки, сегодня ж воскресенье и все такое.

– Мне просто надо к зубному, – простонала Сара.

Гэвин присел на стул и принялся листать телефонный справочник. Под руку попался листок из блокнота – чьи-то номера, какие-то загогулины и надпись большими буквами в жирной рамке: “ПОКОРМИ СПАР-КИ”. Мамин кот. Точно, он обещал его покормить. Бедный засранец, наверное, уже оголодал.

Он набрал номер, отысканный в справочнике, и толстенный том захлопнулся. Кот, изображенный на обложке, смотрел на Гэвина осуждающе, словно порицая его.

На том конце провода раздался голос.

Саре подумалось, что Гэвин выглядит довольно странно: сидит голый и разговаривает по телефону с дантистом или регистраторшей. У него был обрезанный член. Сара впервые спала с парнем, у которого был обрезанный член; вообще-то она впервые видела обрезанный член. Захотелось поинтересоваться, почему Гэвин сделал обрезание. По религиозным соображениям? По медицинским? По соображениям гигиены? Или из-за секса? В журналах пишут, что обрезанный член больше нравится женщинам, но она сама разницы не почувствовала. Надо спросить… Больно!

Черт, как больно!

Гэвин все еще говорил по телефону:

– Да, это срочно. Нет, не подождет.

Сара подняла голову и почувствовала, что ей начинает нравиться Гэвин, его позитивный настрой, отсутствие колебаний и то, как он ставил ее интересы на первое место. Она попыталась как-нибудь выразить свою благодарность, но никак не могла поймать его взгляд. К тому же ей на лицо упали волосы.

– Так, Драмсхью-Гарденс, двадцать пять. В двенадцать часов. А пораньше нельзя? Так… Ладно, спасибо.

Он положил трубку и посмотрел на Сару:

– Примут через час, в Нью-Тауне. Парень на телефоне сказал, что раньше не получается. Если выйдем прям щас, успеем в “Муллиганз” стаканчик пропустить. Может, выпьешь парацетамольчик?

– Не знаю… Ну ладно.

– А ночью от таблеток не отказывалась, – рассмеялся Гэвин.

Сара попыталась улыбнуться, но было слишком больно. Она все же сумела выпить таблетку, и они направились вниз по улице. Девушка двигалась мрачно и целеустремленно, а Гэвин подстраивал под нее свой упругий шаг.

Они шли по улице Кренотер. Яркое осеннее солнце пронзало их глаза. Гэвин посмотрел на вывеску. Кренотер – Хрен-натер. Хотя название улицы звучали не совсем так, Гэвин ощутил, как саднят гениталии. Да уж, точно Хрен-натер. Он взглянул на девушку, которая отняла руку от щеки. Сара выглядела просто охуительно. Ему даже не надо было смотреть на ее сиськи или задницу, хотя они тоже были охуительными, в этом он ночью успел убедиться. Сейчас Гэвин был поглощен самой ее сутью. Когда видишь суть, а не представляешь себе отдельные составляющие, думал Гэвин, вот тогда точно можно сказать, что влюбляешься. Блин, когда только успел? Может, пока говорил по телефону? В этих делах никогда не угадаешь! Мать твою. Сара!

Сара…

Гэвину хотелось позаботиться о ней, помочь. Просто быть рядом. Ради нее. Гэвин плюс Сара…

Может, стоит взять ее за руку? Но не бежит ли он впереди паровоза? Черт, он ведь только что как только ее не ебал! Так почему бы не взять ее за руку? Что творится с этим гребаным миром, какими же извращенцами мы сделались, если взять за руку приглянувшуюся тебе девицу сложнее, чем поставить ее на кушетке раком и хорошенько отодрать?

И зачем он предложил пойти в “Муллиганз”? Там ведь будет вся шайка – тусуются, гудят, некоторые опять таблетки покупают. Кто-то наверняка торчал в баре “Баундари” аж с пяти утра. Гэвин попытался отстраниться от растущего чувства неловкости и постарался убедить себя, что у него и так есть наркотик, который ему необходим – полностью натуральный наркотик любви. Но недовольство только возрастало. Оно никуда не девалось. Совсем как зубная боль. Неужели он и впрямь такой подонок, что заявится с ней в “Муллиганз”, как будто желая похвастаться? Я ТОЛЬКО ЧТО ТРАХНУЛ САРУ МАКУИЛЬЯМС! Нет, дело-то не в этом. Ему просто хотелось, чтобы весь мир увидел: они – пара. А на самом деле? Что об этом думает Сара?

Может, все-таки стоит взять ее за руку? Просто взять и все?

“Зубной-зубной-зубной”, – думала Сара. Путь, который необходимо пройти, улицы, которые придется пересечь, чтобы сузить ужасающий зазор между болью и облегчением. Впереди их ждала неприятная кольцевая развязка, наглухо забитая машинами. Сара не знала, справится ли она, сможет ли перейти на ту сторону. Казалось, машины, то замедляя, то ускоряя ход, играют с ней в кошки-мышки, бросают вызов: а ну-ка, перейди! Они спустились к развязке с крутого склона… И моментально перешли дорогу. Воскресенье. Движения почти не было. Затем Принцесс-стрит, дальше – “Муллиганз”. Нет, в “Муллиганз” идти ни к чему! Какого хрена она согласилась? Но там ведь будут Луиза с Джоанной. Подруги все-таки. Ладно, тогда в “Муллиганз”.

Гэвин ухватил ее за руку. Что он там себе вообразил?

– Ты как? – спросил он.

Участие было написано на его лице широкими штрихами: словно постарался карандаш, зажатый в детском кулачке. Саре всегда нелегко было видеть выражение искренности на лицах мужчин, которых она не успела узнать достаточно хорошо. В Гэвине была какая-то открытость, быть может, слишком наигранная, но происходила она не из фальши, а оттого, что он так и не привык выражать свои чувства и… АААААА!

Спазм боли, настоящей боли. Сара вцепилась в Гэвинову руку.

– Держись, мы уже почти пришли. Хреново тебе, а? – спросил он.

Еще бы не хреново. Заткнулся бы уже. Как же он неуместно выглядит, абсолютно все его действия совершенно неуместны. И друзья его неуместны. Его друзья.

Он в последнее время совсем не видел Рентона (Рентона вообще никто давно не видел), не так часто пересекался с Бегби (ну и зашибись), с Дохлым, Нелли, Картошкой или Вторым Призером. Крепко сколоченная компашка друзей-приятелей распалась, каждый стал героем собственной психологической драмы. Так всегда и бывало. Но насколько же они не в кассу. У старшего эксперта в министерстве по вопросам занятости таких друзей быть не должно. Просто эксперт, может, и позволил бы себе с ними водиться до поры до времени, пока не определит свою нишу, но для старшего эксперта такое непозволительно. Ни у одного старшего эксперта ни разу не было дружка вроде Картошки Мерфи. Нет, ему в жизни не стать старшим экспертом, с его-то связями, хоть он их давно разорвал! Да, порочащие связи оставили на нем свою метку. Связи давали о себе знать: из-за них он слишком много пил и в понедельник являлся в сиську пьяный. Но добивал его вторник. Понедельник можно как-нибудь пережить, пока задор до конца не выветрился, особенно если картину уик-энда расцвечивали наркотики, но во вторник всегда приключался жесткий отходняк. А такое замечали. Всегда замечали. Еще бы, искусству замечать такое учились долгие годы. В этом искусстве – их raison d’etre, смысл существования. Такие дела – не стать ему старшим экспертом. Может, не стоило всю жизнь пьянствовать по выходным. Можно было завязать, как все люди, с горечью думал Гэвин.

Из-за адской боли Сара даже отвечать не стала. Казалось, хуже некуда, однако становилось все хуже и хуже. Намного хуже, потому что она почуяла чужое присутствие. Почуяла еще прежде, чем заметила человека. Того самого.

Они переходили через Маркет-стрит, и Сара подняла голову. Навстречу шел Виктор. Изможденное лицо, жесткий и самодовольный взгляд, который сменился выражением недоумения, а затем яростной болью по мере того, как они приближались к нему, взявшись за руки.

Гэвин тоже заметил Виктора. Они с Сарой инстинктивно отдернули руки, о чем оба тут же пожалели. Между ней и Виктором все кончено, рано или поздно он все равно бы об этом узнал. Гэвину нравился Виктор. Как-никак, приятели: вместе выпивали, вместе ходили на футбол. Нет, всегда в компании, не вдвоем, но все же общались они уже много лет, и это давало им повод считать друг друга больше, чем просто знакомыми. Виктор нравился Гэвину, правда нравился. Он понимал, что Вик в полной мере олицетворяет тот типаж, который его отец именовал “настоящий мужик”. Данный эвфемизм, с точки зрения Гэвина, должен был отразить, что девчонкам с таким мужчиной будет непросто. И все же он нравился Гэвину. Вик должен был знать о них с Сарой, так или иначе до него все равно бы долетела эта новость. Правда, Гэвин предпочел бы, чтобы это случилось скорее позже, чем раньше, но его надежды не оправдались.

– Так-так, – произнес Виктор, уперев руки в бедра.

– Привет, Вик, – кивнул Гэвин. Он посмотрел на Сару, затем снова на Виктора, который так и стоял в настороженной позе ковбоя, готового пристрелить соперника.

Сара скрестила руки на груди и отвернулась.

– Оторвался вчера? – прохладно осведомился Гэвин.

– Вы-то, вижу, оторвались. – Виктор смерил собеседника презрительным взглядом и, повернувшись к Саре, посмотрел на нее с такой обжигающей ненавистью, что на мгновение девушка позабыла о зубной боли.

– Не о чем мне с тобой болтать, – пробормотала она.

– Ну и чё? Может, мне зато есть!

– Слушай, Вик… – вмешался Гэвин. – Мы тут топаем к зубному…

– А ты, любовничек хренов, ваше рот закрой! – Виктор ткнул пальцем в Гэвина, и тот почувствовал, как кровь отливает от лица. – Я те зубы-то повышибаю, тогда точно к дантисту потопаешь!

Внутри поднимался страх. И все же какая-то часть разума Гэвина работала холодно и обособленно от всего, что творилось вокруг. Он понимал, что надо нападать первым, пока Виктор сам его не ударил. Конечно, он чувствовал себя виноватым перед Виктором. Но что было делать с инстинктом самосохранения? Сможет ли он победить Виктора. Сомнительно, но исход драки все равно значения не имел. Вопрос в том, что сейчас необходимо Саре. Ей нужен зубной. Значит, надо идти к зубному.

– Ты так ваще всегда говоришь! – воскликнула Сара. Ее лицо сморщилось.

– И давно вы шашни крутите? А? Давно ты с этой пиздой замутил?! – орал Виктор.

– Не твое дело!

– Я тя спрашиваю – давно? – Виктор подскочил к Саре, схватил ее за руку и принялся трясти.

Гэвин бросился к ним и ударил Виктора в челюсть. Голова Виктора откинулась назад, и Гэвин напрягся, готовый нанести еще один удар. Виктор прижал руку к лицу, а другую выставил перед собой, призывая приятеля остановиться. Кровь из разбитого рта капала на мостовую. o

– Вик… Друган… Извини… – смутился Гэвин.

Что же он наделал – ударил Виктора! Своего кореша. Трахнул бабу своего дружка, а потом еще и врезал парню, когда тот расстроился. Так дела не делаются. Но он ведь любит Сару. А Виктор ее так грубо схватил, дотронулся до Сары своими лапищами, совал в нее свой хер, черт бы его побрал! Огромный, отвратный, потный хер, который он вяло поддерживал, когда мочился рядом с Гэвином в сортирах восточной трибуны, извергая в отверстие писсуара мутную, застоявшуюся пивную мочу, напитанную таблетками. Лицо Виктора искажено агрессией, призванной втолковать миру, что в выходные он своего не упустит. Нет, мысль о том, что их члены побывали в одном и том же месте – это уж слишком. В одном и том же месте, в красивой пизде Сары… нет, не в пизде, поправил себя Гэвин, разве можно называть таким чудовищным словом ее чудесную дырочку? Господи, как же хочется прибить этого урода Виктора, стереть с лица земли всякий след его сраного присутствия…

Саре надо к зубному. Прямо сейчас. Она пошла вниз по улице. Гэвин и Виктор одновременно устремились за ней. Все трое смущенно проковыляли по улице, не произнеся ни слова. Именно так – втроем – они и вошли в клинику.

– Добрый день… – поздоровался мистер Ормистон, зубной врач. – Вы вместе?

Врач оказался высоким, худым мужчиной с красным лицом, которое странным образом сочеталось с волнистыми белыми волосами. Большие голубые глаза, увеличенные линзами очков, придавали ему слегка безумный вид.

– Она со мной, – сказал Гэвин.

– Нет, она со мной! – рявкнул Виктор.

– Так-так… Не могли бы вы оба подождать нас здесь? Проходите, милочка. – Мистер Ормистон ласково улыбнулся и подтолкнул Сару в кабинет. Улыбка дантиста сделалась еще шире.

Гэвин с Виктором остались в приемной. Некоторое время они сидели в молчании. Наконец Гэвин заговорил:

– Слушай, чувак, ты уж извиняй. Мы с ней у тебя за спиной шашни не крутим. Замутили только вчера вечером.

– Ты ее трахал? – спросил Виктор низким и свирепым голосом.

Скула у него уже раздулась. Кислый ручеек крови из прикушенного языка стекал по гортани. Виктор блуждал в озере собственного горя, пробовал его глубину, высматривал, далеко ли до берега.

– Не твое собачье дело! – бросил в ответ Гэвин, чувствуя, как внутри снова просыпается гнев.

– Это моя телка!

Гэвин ткнул пальцем ему в грудь:

– Слышь, я в курсе, ты сейчас сам не свой, но она ни хрена не твоя телка. У нее своя голова на плечах. В общем, девочка тебя послала. Послала, ясно тебе? Поэтому и замутила со мной вчера, потому что тебя послала!

Лицо Виктора растянула неприятная ухмылка. Он по-новому смотрел на Гэвина, как будто тот был умственно отсталым идиотом.

– Мужик, ты ведь не въезжаешь, а?

– Это ты не въезжаешь! – отрезал Гэвин, но уверенность уже покидала его.

Он пытался понять, почему чувствует страх перед Виктором, который сдался после одного-единственного удара. Это потому, сообразил Гэвин, что он никогда не терпел насилия. Сам он умел быть инстинктивно жестоким, отвечать на чужую жестокость, но сил на настоящую битву у него никогда не хватало. Хорошо, что Виктор тогда отступил. Гэвину претила мысль о победителях и неудачниках, но мир слетел со своей оси, и все оказались в сточной канаве: жестокость стала извращенной сестрой экономики.

Виктор покачал головой. Ощутил удовлетворительный прилив физической и моральной боли. Степенью этой боли он мерил грядущее возмездие. Он еще доберется до этого Гэвина, а то ишь, вырядился, любовничек хренов. И все же ярость старого приятеля ошеломила его. Настолько это было на него не похоже. И то, что он сотворил с Сарой, тоже было совсем не похоже на него. Гэв свой парень. На него можно положиться. Болтали, что он закладывает ребят, которые пособия по безработице незаконно получают, но сам Виктор никогда, никогда бы в это не поверил, пусть даже эти козлы из министерства по вопросам занятости дали ему такую работу. Гэв сразу поднял бы вопрос об увольнении, это точно. Точнее не бывает. Но так кидаться на приятеля – нет, только не Гэв. Виктор решил так: пусть лучше Сара увидит, что его бьют, посочувствует, может, даже засомневается. С Гэвином можно и по-другому разделаться.

– Такое уже и раньше бывало, Гэв. Она гуляла с другими. Но всегда возвращалась ко мне, ага. Не скажу, что… – Виктор заговорил громче и шарахнул кулаком по столу. – ЧТО ЭТО МЕНЯ НЕ ЗАЕБЫВАЕТ! Потому что да, заебывает. Мне, блин, обидно, потому что Сара – моя женщина.

Гэвин чувствовал себя совершенно разбитым. Он попытался заговорить, но осекся, зная, что голос даст трещину, как сухарь, и неуверенность вырвется наружу.

Виктор продолжал:

– Она до этого гуляла с Билли Стивенсоном. Ну, ты знаешь. А еще до этого – с Полом. С Полом Янгером… – Каждое имя было как плевок яда, от каждого звука Гэвин вздрагивал, как от удара грома.

Ему не по душе был Билли Стивенсон, хитрый и высокомерный ублюдок. Билли с Сарой – ужасающая мысль. Отвратительный хер Виктора, из которого он извергает мочу, смешанную со спермой и пивом, погруженный в Сару, теперь казался едва ли не приятным снисхождением. Пол Янгер свой парень, ну так ведь кого угодно можно назвать! Как вышло, что такая девушка, как Сара, гуляла с полным ничтожеством? Сраный Пол Янгер! Если бы Виктор постарался, он наверняка смог бы припомнить еще пару имен, которые снова причинили бы Гэвину боль.

– Билли Стивенсон? – повторил Гэвин, надеясь, что чего-то не расслышал.

– Это она, чтобы я на нее обратил внимание, я тогда гулял с Лиззи Макинтош.

Выходит, Виктор и Лиззи трахнул. Эта девчонка Гэвину нравилась. Он знал, что Лиззи гульнуть не дура. Неудивительно, что она и с Виктором сошлась. Вот так штука. Еще несколько минут назад Гэвин и думать не думал о том, что их с Виктором члены побывали в одном и том же месте. А теперь выясняется, что они оба трахали не одну бабу, а целых двух! Гэвин принялся перебирать в голове девчонок, с которыми он спал и которых Виктор тоже мог бы знать. Эдинбург, что за сраное место: все друг с другом перетрахались. Неудивительно, что СПИД так быстро распространяется. Во всем винили герыч, но с тем же успехом можно было винить и секс. Собственно, его и надо было винить. А заодно и тот миф, что у наркоманов не бывает секса. Вон сколько телок в хосписе ласты склеили, а ведь ни разу не кололись, только трахались. Вспомнился Томми, бывший парень Лиззи, уже покойный. Гэвин Лиззи в прошлом году трахнул, так его потом паранойя не оставляла, а напрямую спросить он не мог. Так и не спросил про нее и Томми, хотя знал, что Томми расстался с Лиззи до того, как подсел на иглу. Вот и пришлось анализ сдавать. Демоны являются по ночам. Неизбежно.

– Мне ваще-то по фиг, сходила налево – и ладно. Сам знаешь, крышу иногда сносит, – продолжал Виктор.

Гэвин поймал себя на том, что кивает, и тут же остановился, решив, что это выглядит так, будто он чувствует себя виноватым.

Виктор своего не упустил:

– У вас двоих все так и было, нет скажешь?

– Нет, бля, не так! Ясно?!

– В общем, ты это запомни, парень. Потому что все кончено.

– Нет, бля, это у тебя с ней все кончено, вот что, бля. Это вовсе не то, как если б она перепихнулась с козлом типа Билли Стивенсона или придурком вроде Янгера… Для них она подстилка, а мне до нее есть дело, ясно?

– Ни хрена не ясно! Ищи себе свою пташку и имей до нее дело! Сара – моя! Я ее люблю!

– Это я ее, бля, люблю!

– Ты ее, бля, пять минут всего знаешь! А я – три долбаных года! – Виктор ударил себя в грудь кулаком. – Три года, бля!

В приемную вбежал зубной врач, Ормистон:

– Эй, вы! Потише там, или марш отсюда! Мне тут еще два зуба мудрости удалять.

Гэвин вскинул руку, призывая дантиста заткнуться, а потом встал и наклонился над Виктором:

– Теперь она со мной, ты, мудозвон! Ясно? И тебе придется с этим смириться, вот такие долбаные дела.

Виктор поднялся. Гэвин отступил назад, и Виктор замахнулся кулаком. -ЕБ ТВОЮ МАТЬ!

– Так! Ну-ка, собрались и вышли! Не то полицию вызову! – завопил Ормистон. – Вон! Сейчас же! Подождете снаружи! Через час она выйдет! Убирайтесь из моего кабинета! Я тут два зуба мудрости удаляю… – В голосе дантиста звенело отчаяние.

Гэвин с Виктором неохотно вышли на улицу. Они немного постояли порознь, затем Гэвин присел на ступеньки, а Виктор по-прежнему стоял, облокотившись на кованые перила, украшавшие крыльцо выстроенного в георгианском стиле здания.

С минуту они смотрели друг на друга, потом отвели глаза. Гэвин вдруг понял, что посмеивается – сначала тихонько, потом все громче и громче, пока смех не превратился в неконтролируемый поток хохота. Виктор тоже рассмеялся.

– Какого хрена мы тут ржем? – покачал он головой.

– Совсем сбрендили, чувак. С катушек съехали.

– Ага… Давай-ка пропустим вон там по стаканчику. – Виктор указал на паб на углу.

Они вошли в бар, и Гэвин заказат две пинты светлого. Подумалось, что счет придется оплатить самому: не отпускало чувство вины из-за того, что он разбил Виктору челюсть. Кроме того, работы у Виктора не было, тем не менее он не рвался устраиваться в ряды офисных работников. Они уселись в углу, чуть отодвинувшись друг от друга.

Виктор пристально смотрел на пенящуюся шапку в своем бокале.

– Я вот что скажу, – проговорил он, не поднимая взгляда. – Не возьму в толк, с чего ты взял, что любишь ее. – Голос его звучал умоляюще. Виктор поднял голову и встретился глазами с Гэвином. – Ты ж на ешке, парень.

– Так уж сутки прошли.

– Все одно колеса еще не выветрились.

– Не настолько. Мы не… Мы не делали ничего такого той ночью… В смысле, я не могу заниматься любовью под наркотой, то есть могу, но у меня не встает, ну, в общем… – Гэвин замолчал, заметив, что лицо Виктора исказилось от ярости.

– Все равно не верю, что ты ее любишь, – выдохнул тот, крепко ухватившись за край стола, так что побелели костяшки на пальцах.

Гэвин пожал плечами, потом поднял голову, ощутив внезапное озарение:

– Слушай, мужик, говорят, что экстази – наркотик правды. Его парочкам для терапии скармливают и все такое…

– Ну и что?

– И вот – я ее, черт побери, люблю. И докажу это. Гэвин вытянул из кармана джинсов маленький

пластиковый пакетик, осторожно извлек из него таблетку и закинул ее в рот, запив большим глотком пива. Затем поморщился и продолжил:

– Ты ведь ее ни фига не любишь, просто привык, вот и не можешь отпустить. Боишься остаться с носом. В этом вся штука, Виктор, в твоем долбаном мужском эгоизме. Давай глотай таблетку, она-то нам и скажет, любишь ты Сару или нет, когда тебе вставит.

Виктор с сомнением посмотрел на него:

– Мужик, у меня и бабла-то нет…

– В жопу бабло! Я сам заплачу!

Гэвин раззадорился и в благородном порыве полез в карман за второй таблеткой.

– А, тогда ладно, валяй. – Виктор протянул руку и взял у Гэвина таблетку, которую тут же и проглотил.

В пабе почти никого не было, не считая старика, который выпил свою пинту и теперь читал газету, всем своим видом олицетворяя воскресную праздность.

Гэвин встал и подошел к музыкальному автомату с намерением завести его. Автомат оказался выключен. Играла кассета с легкой музыкой. “Величайшие хиты “Симпли Ред”.

– Блин, кассету врубили, – пояснил он Виктору, который при этих словах издал недовольное ворчание, спрыгнул со стула и направился в сторону бара.

– Что за фигня с автоматом? – спросил он у тетки, которая протирала бокалы за стойкой.

– Сломался, – ответила она.

Виктор пошарил в кармане куртки-бомбера и вытащил кассету – сборник “Платинум брейкз-Метал-хедз”.

– Поставь-ка для нас.

– Это что? – поинтересовалась барменша.

– Драм-н-бейс, но сойдет.

Женщина с сомнением оглянулась на старика с газетой, но все же подчинилась и сунула кассету в магнитофон.

Через двадцать минут Виктора с Гэвином торкнуло, и они принялись колбаситься в опустевшем пабе. Старик оторвал взгляд от кружки с пивом и посмотрел на них. Виктор показал ему поднятые большие пальцы, и старикан отвернулся. Музыка стекалась в них со всех сторон. Таблетки оказались просто отменными.

– Джей Мэджик. Погоди, вот начнет этот засранец играть! – проорал Виктор Гэвину.

Наплясавшись, они уселись передохнуть и потрепаться.

– Вот эти таблетки, мужик, нах вставляют, гораздо лучше, чем то дерьмо, которое я ночью пробовал, – признал Виктор.

– Это точно, они рулят.

– Слушай, брат, дело не в нас с тобой, ты ведь знаешь… – Виктору трудно было подобрать нужные слова. В конце концов, это же Гэв…

– Вот что я тебе скажу, Виктор, врать не буду, я тебя уважаю, мужик. И всегда уважал. Нуда, ты мне нравишься. Ты ведь свой парень. Мы с тобой тусили в одной компании, типа с Томми, пока он копыта не отбросил, Кисбо, Нелли, Картошка, все дела. Ты мне нравишься, чувак. – Гэвин обнял Виктора, и приятель ответил ему взаимностью.

– Ты мне тоже нравишься, парень, ты и сам знаешь… Гэвин, если честно, ты ваше клевый мужик. О тебе никто и плохого слова не скажет.

– Но, блин, этот чувак, Билли Стивенсон… Я прям охуел…

– Да я сам охренел. Лучше бы она трахнулась с каким-нибудь козлом долбаным, чем с этим пиздюком.

– В точку. Он, ублюдок, меня всегда бесил.

– Уж такой он и есть. Как только пташка чувствует себя уязвимой, несчастной, тут-то он на нее и вешается…

– Я не такой, – возразил Гэвин. – У нас с ней все было по-другому. Я бы и пальцем не пошевелил, если бы думал, что между вами еще что-то есть. Я девчонок своих приятелей не охмуряю. У меня и в мыслях ее не было до вчерашнего вечера в “Трайбал”. Чувак, я тебе как на духу говорю. Мамой клянусь.

– Мужик, я тебе верю, просто трудно с этим смириться, после трех-то лет…

– Слушай, брат, ты уверен, что правда любишь ее? Может, любовь прошла, а ты все надеешься, в глубине души ждешь, что… В смысле… У меня так с Линдой было… Честно тебе скажу… Все прошло, мужик, а я, как дурак, все надеялся. Не знаю зачем, но все ждал чего-то…

Виктор на минуту призадумался. Он не отпускал Гэвина, это казалось особенно важным. Боль в скуле превратилась в восхитительное покалывание. Он обхватил Гэвина за плечи, и челюсть пульсировала в такт их глубокому единению. Возможно, все так и есть, и между ними с Сарой все кончено. Они постоянно ссорились. Между ними встало напряжение и недоверие, которое теперь, когда открылась неверность обоих, вряд ли можно было перебороть. Возможно, стоит отпустить ее и двигаться дальше.

Над ними грохотал Фотек.

– Заебись кассетка, – согласился Гэвин.

– “Металхедз” клевый лейбл, чувак. У нас в Шотландии драм-н-бейса не услышишь, нет у нас реального драм-н-бейса.

Гэвин знал, что по крайней мере раз в месяц Виктор ездил в Лондон на воскресные тусовки, которые “Металхедз” устраивали в “Блу Ноут”. Сам он раньше эту музыку не понимал, ему больше были по душе гараж и соул, но теперь все встало на свои места. Это была музыка к фильму. К их фильму. Два друга, два товарища, два шотландских воина большого города, сошедшихся в битве за сердце прекрасной девушки, которую оба они полюбили. Это был саундтрек к ужасному и восхитительному фильму. К фильму под называнием “Жизнь”. К безумной и прекрасной нелепице.

– Слушай, мужик, что бы ни произошло между нами и Сарой, я хочу, чтобы мы остались друзьями. Хочу как-нить поехать с тобой в Лондон на “Металхедз”.

– Круто! – Виктор крепко обнял Гэвина. Гэвин поцеловал Виктора в скулу.

– Прости, мужик, что ударил тебя. Прости!

– Гэв, ты мне ваще-та здорово врезал! Впервые видел, как ты кому-нибудь дал жару, твою мать! Я-то всегда думал, что ты у нас типа здоровяк-тихоня. Картошка говорил, что ты всегда сраной неженкой был, в школе и все такое, ну так это Картошка. Ему спиздеть – раз плюнуть, без перчика никак. Я слегка охренел, парень, честно-то говоря. Мать твою, Гэв, вот это да! Ба-бах! – Виктор потер скулу. – Вот что я скажу, Гэв, теперь я себя классно чувствую, там пульсирует и все такое.

– Круто. Я рад… Рад, что ты это так позитивно воспринимаешь, понимаешь, о чем я? Рад, что я для тебя что-то хорошее сделал, мужик. В смысле, я как раз хотел бы заниматься этим по жизни: нести людям позитив. Вот моя единственная цель. И что же я сделал? Пошел и дал по морде своему другу! Это не я, Вик, ты ведь знаешь – это не я! – Гэвин потряс головой, и его глаза наполнились слезами.

– Знаю, Гэв, знаю. Слушай, чувак… Любовь – в ней вся фишка. – Виктор протянул руку, и Гэвин пожал ее. Затем Виктор раскрыл ладонь и провел указательным пальцем по длинной, глубокой линии жизни на ладони у приятеля. – Поглядим, что она скажет, пусть решает любовь, – продолжал он.

Гэвин заглянул в ясные, расширенные зрачки Виктора. Его душа была чиста, он не испытывал ни малейших смешанных чувств по отношению к другу.

– Так и поступим, – прошептал он и снова обнял Виктора.

– Точно, – согласился тот и широко улыбнулся.

– За Виктора и его трофей! – со значением провозгласил Гэвин, а потом рассмеялся. – Да нет, я должен бы сказать: за Гэвина и его трофей! А… К черту, пусть победит сильнейший чувак!

Они чокнулись.

Доктор Ормистон усадил Сару в кресло. Он смотрел на нее сверху вниз, а она испуганно пялилась в потолок. Да, девчонка хоть куда, короткая юбка открывает длинные ноги, руки скрещены на весьма привлекательной груди, каскад каштановых волос ниспадает на подголовник кресла. Да, признал Ормистон, совершенно ясно, почему эти бычки навели такой шорох. Он ощущал трепет по мере того, как запах девушки и аромат ее духов наполняли его ноздри. Ничто не может сравниться с сочной плотью молодой самки, подумал он и облизнул губы.

– Откройте рот пошире, – скомандовал Ормистон, чувствуя, как пульс начинает частить, а член напрягается.

Нету дрели, думала Сара, слава Богу, что дрели нет. Зато есть нож и звуки, которые он издает: подцепляет, протыкает, раздирает, вгрызается в плоть. Девушка не чувствовала боли, только слышала ее.

Прекрасный рот. Это было первое, на что Ормистон обращал внимание в женщине. Полные губы, зубы белые. Правда, внутри уход осуществлялся довольно небрежно. Преступная невнимательность. Такая женщина просто обязана пользоваться зубной нитью.

Сара смотрела в голубые наэлектризованные глаза дантиста, смотрела на белесые волоски в его бровях, которые смыкались на переносице. Казалось, он смотрит прямо в глубь нее, достигая той степени интимности, которая не доставалась раньше ни одному мужчине. Сара видела в зеркале свой рот. Но не рану. Она не могла заставить себя взглянуть на рану. И уж конечно, на щипцы. Только не смотреть на щипцы. Что-то твердое упиралось ей в бедро – подлокотник, наверное. По мере того как операция продолжалась, дыхание дантиста становилось все более неровным. Ормистон станет ее спасителем. Он освободит ее от тошнотворной, всепроникающей боли. Он, с его образованием, умениями и, разумеется, сочувствием, преуспевший в области стоматологии, вне всякого сомнения, мог бы выбрать и более выгодное занятие. Интересно, сколько получают зубные? Этот человек избавит ее от невзгод, и все будет как раньше. Виктор ничего бы не сделал, Гэвин ничего не смог бы сделать, но этот мужчина расправится с болью.

– Сейчас, сейчас… – Дантист что-то там тянул и крутил, вгрызался в онемевшую плоть ее десен.

Жаль терять зубы мудрости… Ормистон всегда скорбел над тем, что именовал “смертью зуба”. Но в данном случае решение было справедливым. У девушки зубы сидят слишком тесно. Удаление обоих зубов мудрости – первоочередная задача. Ормистон наклонился к Саре и оперся свободной рукой ей на бедро. Девушка заерзала, и он извинился:

– Прошу прощения, мне нужен упор.

Трубка отсасывала слюну у нее изо рта. Дантист поднял свободную руку и буднично засунул ее внутрь своей пациентки, ощупывая каждую впадинку, отсасывая все сладкие, сладкие соки, о Боже, какой у нее потрясающий рот… Помимо собственной воли он воображал, как погружает свой язык в этот рот, погружает туда чистый, ловкий и умелый язык человека, который перепробовал все надежные, испытанные средства, что предлагает стоматологический рынок, и вот его рука уже скользит вниз, ну зачем она надела такую юбку. Обнаженное бедро Сары упиралось ему в ладонь, волоски на тыльной стороне руки топорщились, он уже воображал, как раздвигает девушке ноги, проводит пальцами по изнанке ее хлопчатобумажных трусиков, а потом их поглощает ее голодное и влажное влагалище, еще один поворот, и зуб остался в щипцах, а дантист кончил в штаны.

– Хорошо пошел! – выдохнул Ормистон.

Член спазматически извергал жидкость. Стоматолог отвернулся, чувствуя, как сперма фонтанирует прямо в трусы. Член снова дернулся.

– Вполне удовлетворительная операция, – просипел дантист, пытаясь взять себя в руки.

Сара почувствовала себя неловко, что-то забормотала, но Ормистон попросил ее замолчать. Он уже трудился над вторым зубом, и удалил его еще легче, чем первый.

С большим тщанием врач промыл и тампонировал раны. Сара сплюнула: онемение еще не спало, но уже наступило значительное облегчение.

– Я решил сразу удалить оба, а то бы вам скоро снова пришлось проходить через эту нервотрепку, – пояснил Ормистон.

– Спасибо.

– Да нет, это вам спасибо… В смысле, у вас прекрасные зубы, только все же стоит пользоваться зубной нитью. Теперь зубы мудрости удалены, и расстояние между остальными немного увеличится. Отговорки больше не принимаются! За нить и вперед!

– Ладно, – согласилась Сара.

– Восхитительные зубы, – кивнул Ормистон. – Неудивительно, что молодые люди из-за вас чуть не подрались!

Сара покраснела и тут же смутилась. Уж такой этот дантист человек. Он ведь не говорит гадостей, ведет себя как профессионал, для него это просто очередной рот.

Ормистон и впрямь был профессионалом и не собирался позволить соображениям эстетического или сексуального характера взять верх над соображениями финансового толка, поэтому быстро взял себя в руки и выставил Саре счет на семьдесят фунтов. Девушке пришлось выписать чек.

– Я бы хотел снова осмотреть вас через две недели, – улыбнулся врач. – Поскольку это был неотложный вызов, сегодня у нас, к сожалению, нет регистратора. Но если вы запишете мне свой адрес и телефон, я договорюсь, чтобы вам назначили.

– Спасибо, – поблагодарила Сара. Облегчение не померкло даже после потери семидесяти фунтов. – Извините, что побеспокоили вас в воскресенье. Надеюсь, я не испортила вам выходной.

– Ну что вы, милочка, что вы, – улыбнулся Ормистон.

Он смотрел, как пациентка уходит, затем нахмурился, представив себе отупляющий семейный досуг выходного дня в Рэвелстон-Дайкс.

– Чтоб тебя, – прошипел он и пошел в туалет, привести себя в порядок.

Сара услышала, как ее окликнули, и взглянула на противоположную сторону улицы: у входа в паб стояли Виктор с Гэвином. Девушка пошла к ним. Оба радостно смотрели на нее, друг с другом они, странное дело, тоже, казалось, примирились.

– Как прошло? – спросил Гэвин. – Чувствуешь себя как?

– Намного лучше, только десны онемели, мне удалили зубы мудрости.

– Заходи и присаживайся, – предложил Виктор.

Сара вошла в бар, села, и Гэвин тут же крепко обнял ее. Это показалось девушке странным. Гэвину же было приятно обнимать ее, вдыхать запах ее волос и духов, чувствовать ее тепло. Потом боковым зрением он заметил Виктора и ощутил сожаление: нельзя исключать друга из объятия. Гэвин привлек Виктора к себе, и теперь они вдвоем обнимали Сару. Девушка оказалась посередине и чувствовала себя довольно неловко.

– Сара… Виктор… Сара… Виктор… – шептал Гэвин, целуя их по очереди.

Сара окинула взглядом паб и увидела старика за пинтой пива. Она ласково и смущенно улыбнулась ему. Старик раздраженно отвел глаза. В дверь вошли двое парней помоложе, огляделись, пожали плечами и заулыбались.

– Сара… Сара… Сара… – завел Виктор свою горестную мантру. – Куколка, как мне жаль. Я придурок, гребаний придурок.

Сара решила, что с этим утверждением трудно поспорить.

– Я люблю тебя, Сара. Я тебя люблю, – бубнил Гэвин ей в другое ухо.

На несколько мгновений девушке показалось, что она проглотила пачку мятных шоколадок: сначала неожиданная сладость убаюкивает внимание, а потом ошеломляет ненавистный и тошнотворный вкус.

– Блин, отпустите меня! – Сара отпрянула. Она смотрела на воздетые руки Виктора и на растерянное, печальное выражение на лице Виктора. – Совсем ох-ренели? Да вы колес наглотались!

– Я люблю тебя, Сара. Серьезно, – повторил Гэвин.

– Я люблю тебя, но что-то у нас не срастается. Я хочу, чтобы ты была счастлива, и если с этим засранцем тебе лучше, чем со мной, что же делать. Ты мне только одно скажи, куколка, в чем прикол?

Прикол был в том, что все происходящее вламывалось в ее личное пространство подобно мерзким огромным лианам, которые опутывали ее своими стеблями. Обнаженные нервы, натянутые и перекрученные, не выдержали, Сара восстала в ответ на попытку вторжения. Эти мужики вообще ничего не понимали, они вели себя так, будто она не существовала, будто была вещью, за которую стоило побороться. Не человеком – территорией. Землей. Собственностью. Таков уж Виктор. Он таков. Когда они помирились после ее романа с тем торчком, он именно так ее и трахал: жестко, неистово, во все отверстия, как будто метил потерянную территорию – без нежности, без чувств. Она лежала на полу, пряча слезы, которые Виктор, конечно же, заметил, но не желал признавать. Сара чувствовала себя избитой, наказанной, использованной; он как будто пытался выебать из нее все, что тот, другой, мог в ней оставить. А ведь это был всего лишь секс. Сара ни за что не собиралась снова становиться жертвой Викторовой тактики выжженной земли в области психологии и сексуальности. Виктор и Гэвин. Заговорщики. Пережили конфликт из-за территории, а теперь братьями заделались, поняли, что войной делу не поможешь. Давайте сядем за стол переговоров и все обсудим. Им недоставало только ее взгляда на ситуацию.

Внимание, правильный ответ! Нет, не (а) – расстается с Виктором, влюбляется в Гэвина, живет долго и счастливо. И не (б) – трахается с Гэвином, осознает свою ошибку, возвращается к Виктору, живет долго и счастливо. Ответ был (в) – рассталась с Виктором, трахнулась с Гэвином. В обоих случаях прошедшее время. Все кончено, сопляки, все, бля, кончено, депрессивные, мифологизирующие себя эгоистичные ублюдки.

Сара высвободилась и встала, качая головой. Это уж слишком. Она посмотрела на Виктора.

– Ты и впрямь засранец, в этом ты прав. Слезь с меня наконец, сколько раз тебе повторять: все кончено! А ты! – Девушка яростно развернулась к Гэвину, который выглядел еще более мрачно. – Мы с тобой переспали – и все! Если для тебя это было чем-то большим, скажи об этом мне, не ему! И скажи это, когда твоя сраная химия выветрится! А теперь отвалите, оставьте меня в покое, вы оба! – Сара направилась к выходу.

– Я тебе вечерком звякну… – начал Гэвин, чувствуя, как его голос ломается и трескается, будто стеклянная лампочка, и слово “звякну” звучит уже совсем неразборчиво.

– Отъебись! – огрызнулась Сара. И ушла.

– Ну, – начал Гэвин, обернувшись к Виктору с намеком на некоторое удовлетворение, – вот и все. Твоя карта бита, а я еще в игре. Как прочухаюсь, пересекусь с Сарой, и все ей объясню.

Виктор покачал головой.

– Ты ее плохо знаешь, ну и фиг. Не буду лезть не в свое дело.

Они еще немного поспорили, подчеркивая каждый аргумент дружескими похлопываниями по запястью, чтобы утвердить сложившийся союз.

В этот момент в паб вошел человек, знакомый им обоим – зубной врач, мистер Ормистон. Он заказал полпинты крепкого пива, присел за столик по соседству и развернул (воскресную газету) “Воскресную Шотландию”. Уголком глаза он заприметил приятелей. Гэвин ухмыльнулся, а Виктор отсалютовал дантисту бокалом. Ормистон измученно улыбнулся в ответ. Да это ведь те молодые бычки. А где же девушка?

– Вот ведь хрень с этим Эдинбургом, – сказал Виктор. – Спорим, поковыряться пришлось?

– Что, простите? – Ормистон выглядел озадаченно.

– Ты извиняй, что мы в твоем кабинете херней страдали. Ну, ты девчонку подлечил, а?

– Да. Не самое простое удаление. Зубы мудрости иногда нелегко даются, но для меня это – дело привычное.

Виктор пододвинулся к Ормистону.

– Ну у тебя и работенка, парень. Я бы так не смог – день-деньской всяким мудозвонам в рот заглядывать. – Тут он обернулся к Гэвину. – Да я бы был не я!

Гэвин задумчиво посмотрел на дантиста.

– Я слыхал, на зубного надо учиться так же долго, как на врача. Это правда, мужик?

– По правде говоря, так и есть… – начал Ормистон, словно оправдываясь, как человек, который знает, что непрофессионалы часто превратно понимают его профессию.

– Хрена себе! – перебил его Виктор. – Хорош пиздеть! У вас, дантистов, один только рот, а докторишкам все тело лечить надо! Ты мне не втирай, что зубному надо столько же зубрить, сколько другим врачам!

– Да не, Вик, тут.дело в другом. С твоей сраной логикой можно сделать вывод, что ветеринару еще больше учиться надо, потому что им зубрить не только про людей, а еще и про кошек, и про собак, и про кроликов, и про коров… У разных животных разная физиология.

– Э-э-э, я такого не говорил! – возмутился Виктор, размахивая пальцем перед лицом у Гэвина.

– Я в том смысле, что принцип тут один и тот же, вот я о чем. Чтобы лечить целое существо, надо учиться дольше, чем чтобы лечить одну часть этого существа. Ты ведь об этом?

– Типа того, – огласился Виктор, а Ормистон попытался вернуться к чтению газеты.

– Выходит, по той же логике, чтобы лечить много разных существ, надо учиться еще дольше, чем чтобы лечить какое-то одно существо, так?

– Не-не-не… – перебил его Виктор. – Че-то не катит. Мы ведь о человеческом обществе говорим, ага?

– И что?

– Ну так не об обществе собак или кошек…

– Погоди-ка… – вступился Гэвин. – Гы типа говоришь, что у нас в обществе человек – самый ценный вид, так что инвестиции в обучение людских врачей…

– Должны превосходить инвестиции в обучение врачей для животных. Типа так, Гэв. – Виктор повернулся к Ормистону. – Так ведь, мужик?

– Полагаю, в чем-то вы правы, – рассеянно отозвался дантист.

Гэвин задумался. Что-то не давало ему покоя. Люди как-то неправильно обращались с животными. Да и сам он – даже не покормил кота. Стоило два дня потусить, и он уже забыл, что обещал матери зайти к ней домой и покормить Спарки. Мама уехала к сестре в Инвернесс. Кота она обожала. Частенько называла его по ошибке Гэвином, и сын старался не показывать, как это его ранило. Парень почувствовал укол совести.

– Вик, слушай, мне надо топать. Только что вспомнил, мамке обещал зайти к ней и покормить кота. – Гэвин поднялся, Виктор тоже. Они еще раз обнялись. – Ну что, мужик, без обид?

– Без обид, мужик. Надеюсь, она к тебе вернется, – у ста; ю ответил Виктор.

– Да, парень, ты же знаешь, каково мне… – кивнул Гэвин.

– Ага… Ну давай, Гэв. В субботу на той неделе наши дома с “Абердином” играют… На кубок, ваще…

– Ага. Выходит, сезон на той неделе закончится, если не считать разборок в зоне вылета.

– Это, парень, работенка не бей лежачего, но чё делать-то. Увидимся в “Четверке лошадей”.

– Точняк.

Гэвин повернулся и вышел из паба. Он направился вверх по Помхель-стритили Похмель-стрит, как ее называли. МДМА постепенно выходил из организма, и все тело сотрясала дрожь, хотя было совсем не холодно. Он вытащил из кармана флайер ночного клуба. На рекламке было написано имя – САРА – и семизначный телефонный номер. Надо срочно позвонить по этому номеру. Это любовь. Точно. Нет нужды в идеальном месте и времени, чтобы выразить ее. Просто надо выразить – и все.

Рядом была телефонная будка. Внутри говорила какая-то азиатка. Гэвин хотел, чтобы она закончила разговаривать по телефону. Больше всего на свете. Потом он почувствовал, как сердце колотится в грудной клетке. Нет, в таком состоянии нельзя с ней говорить, он опять все проебет. Теперь ему хотелось, чтобы женщина говорила по телефону вечно. Вот она повесила трубку. Гэвин развернулся и пошел вниз по улице. Теперь не время. Пора было пойти к матери, покормить кота, Спарки.