"Сборная солянка (Reheated Cabbage)" - читать интересную книгу автора (Ирвин Уэлш)

Я МАЙАМИ

Посвящается Дэйву Биру

1

Альберт Блэк, настороженно поблескивая глазами, сидел в пышном саду и потягивал из бокала чай со льдом. Флора и фауна тропической зоны была ему непривычна: красно-черная птица, издав воинственный клич со стратегической высоты эвкалипта, взмыла в воздух. Блэк вернулся к пальмам, танцующим самбу на холодном ветру, мимоходом подумав о знаках, хотя слово “авгур” и было на его вкус слишком римским, слишком языческим. В результате его взгляд уперся в серо-голубые воды залива Бискейн и скользнул дальше, к небоскребам на побережье Майами, нахально сияющим в лучах утреннего солнца. Эти высотки казались ему безвкусными. Несмотря на страстность телепроповедников и непременную набожность политиков, Америка произвела на него впечатление самой безбожной страны из всех, где он побывал. Зрелище застройки нового финансового квартала смутно напомнило ему о магниевом мерцании первого космического корабля “Аполлон”, некогда стартовавшего к Луне неподалеку; мы уходим все дальше от небес.

Подняв бокал с чаем, Блэк поймал свое отражение. Несмотря на преклонный возраст, лицо сохранило костлявую, угловатую форму, и кожа осталась бледной. Серая щетина торчала по бокам головы, а макушка отблескивала розовым. Он поправил фирменные очки с толстыми стеклами в черной оправе, сидящие на ястребиной горбинке носа. Под ними скрывались маленькие, темные глаза, до сих пор воинственно горящие, несмотря на поселившуюся в них печаль, будто взывающую к сочувствию. Но вокруг не было ни души, и давить на жалость – не в его духе. Сжав губы, он стер признаки слабости с лица, и поставил бокал на белый кованый столик.

“Вечно Уильям с Кристиной никак не могут собраться в церковь. Каждое воскресенье одно и то же: волокита, задержки. Даже Марион так до конца и не поняла суть пунктуальности, и что надо подавать хороший пример. Не прийти вовремя в дом Божий – недопустимая грубость по отношению к Господу. Сами по себе опоздания – проклятие, они крадут у нас время, тратят его по пустякам…”

Он почувствовал, как внутри вздымается привычная волна пагубной силы, и стал душить, скрипя зубами, это кошмарное жжение в душе. Хуже всего приходилось, когда он против воли поутру открывал глаза, и его подкашивало жестокое ожидание, надежда, что она вернется.

Но Марион покинула этот мир.

Они прожили вместе сорок один год, и она унесла с собой лучшую его часть. Он бессильно смотрел, как рак сжигает ее тело, высасывает из нее жизнь, пожирает ее изнутри. Альберт Блэк посмотрел на залив. Он мог бы болтаться там, бесцельно трепыхаться в воде, как сейчас – в густом, теплом воздухе. Ничего не осталось; дрогнули даже его основные принципы и его вера.

“Почему Марион? Зачем? За что, Отче?

Но правильно ли ждать справедливости от Бога? Может, такие мысли лишь показывают суетность тех, кто жаждет видеть себя выше в промысле Божьем? Как самонадеянно мечтать о справедливости для себя лично, если мы благословлены правом быть частью чего-то большего, бессмертного!

Или нет?

Да! Прости, Отче, что усомнился!”

Птица вернулась и, бросив на Блэка острый, колючий взгляд, с нарастающей злобой залилась пением.

– Да, друг мой, слышу тебя.

“Да. Мы не спешим справедливо относиться к другим видам на Земле, но смеем жаловаться, что высшая сила отбирает наши жизни”.

Птица, словно удовлетворившись ответом, улетела прочь.

“Но Марион… в мире полно грешников, а он забрал тебя.”

Как бы Альберт Блэк ни вспоминал яростный накал Ветхого Завета, черпая в нем презрение к неисправимым слабостям рода человеческого, перед его мысленным взором всегда вставало лицо Марион. Даже когда ее не было рядом, ее мягкость гасила его гнев. Но после ее смерти ему пришлось усвоить мучительный урок, напоенный едва ли не горькой радостью: это всегда была она, не Бог. Теперь ему стало ясно. Его спасала и очищала ее любовь, а не собственная вера. Искупала его грехи. Наполняла смыслом жизнь.

Он всегда представлял ее молодой; как в день их знакомства, когда они встретились в церкви в Льюисе, в холодное и ветреное воскресенье октября. А теперь, после ее ухода, он ощутил, как его оставляет другой спутник, бывший рядом всю жизнь. Сколько бы он ни повторял главы и стихи Библии, какие бы псалмы ни звучали в его голове; как бы ни пытался он направить ярость на других людей, особенно неверующих, сомневающихся, иуд и лжепророков, Альберту Блэку пришлось признать, что он злится на Бога за разлуку с Марион.

Разъехавшись с дочерью, Кристиной, живущей в Австралии, Блэк обнаружил, что, приехав во Флориду, к остаткам своей семьи, ни в коей мере не обрел здесь утешения. Его сын, Уильям, работал бухгалтером: традиционная и почетная профессия для шотландского протестанта. Но он устроился в кинопромышленность. Блэк всегда ассоциировал этот пустозвонный бизнес с Калифорнией, но Уильям объяснил: крупные студии ведут деятельность во Флориде из-за налоговых льгот и местной погоды. Однако Альберту стало ясно, что сын перенял упаднические атрибуты этой низменной индустрии.

Достаточно посмотреть на дом, наполненный тошнотворной роскошью. Карибский стиль, театральная подсветка снизу, выход к воде, окна из ударопрочного стекла тянутся от деревянного и плиточного пола до потолков высотой метра три, пять спален, все с туалетными комнатами и гардеробными, которые в своем щедром размахе кажутся еще больше, чем сами спальни. Кухня с длинным и каменными столами и дизайнерской техникой: холодильник, морозилка, приборы из нержавейки, посудомоечная машина и сушилка. (Уильям сказал, что они итальянские. Альберт заявил, мол, впервые слышит, что у кухонной утвари есть национальность.) Пять роскошных ванных, все с мраморными столиками, ваннами, душами, туалетами и биде. В самой большой, примыкающей к хозяйской спальне, где жили Уильям с женой, Дарси, на помосте стояло огромное джакузи, явно предназначенное для того, чтобы в нем нежилось больше одного человека; римляне времен упадка. Спортивный зал с современными тренажерами, кабинет и библиотека, винный погреб со специальными стеллажами. За домом ухоженный сад с роскошными фонтанами спускается террасами, прямой выход к причалу, где пришвартована внушительная лодка, и гараж на четыре машины, размерами больше отчего дома в Эдинбурге. Когда Уильям по телефону общался с деловыми партнерами и друзьями, казалось, что сын говорит на другом языке.

Жена Уильяма, Дарси (Блэку приходилось все время гнать из головы картины, как она с его сыном голышом резвятся в джакузи) была такой милой девчушкой, он не мог бы и мечтать о лучшей невестке. Он вспомнил тот день, когда их сын представил им застенчивую, скромную и, самое важное, набожную американскую студентку, в старом доме в Мерчистоне, лет так двадцать назад. Студентку по обмену, Дарси, все считали глубоко верующей. Но Альберт задумался, сколько раз он видел ее с тех пор? Едва ли наберется полдюжины. Потом, когда они с Уильямом окончили институты, стало ясно, что они поженятся и переедут в Америку.

Теперь Дарси производила другое впечатление: резвая, ловкая, напористая и мирская, она трепалась с друзьями, распивая спиртное посреди дня. Их пронзительный смех резал уши, мутило от бесконечных рассказов о покупке всякого хлама, нужного не для пользы, а исключительно ради обладания.

Альберт Блэк не считал, что будет уместно сообщать им о своих переживаниях. Встретив его в аэропорту, Уильям сразу же сказал, что они больше не ходят в церковь. Сын, похоже, заранее обдумал и отрепетировал свои слова: в них так и звучала заученность. Естественно, он потрудился сгладить впечатление: по его словам, ходить в шотландскую церковь в Майами не получается, а все евангелические церкви американских протестантов заполонили эгоисты и лжепророки. Но Альберт Блэк заглянул в водянисто-серые глаза сына и увидел в них измену.

С внуком-подростком, Билли, выстроить отношения у Блэка не получилось. Когда тот был младше, Блэк пытался что-то делать, даже попробовал разобраться в бейсболе, но как можно всерьез воспринимать народ, у которого национальный спорт – лапта? В Шотландии он водил Билли на футбол, и тому понравилось. Но теперь внук вырос. К нему в гости заходила девушка, вроде бы из Мексики. Блэк не запомнил, хотя ему говорили. Зато в памяти отложился ее оценивающий взгляд и лукавая усмешка, скользнувшая по губам. Миловидная, ничего не скажешь, но слишком вульгарная. Такие девушки вечно доставляют парням неприятности. А какую музыку они слушают! Даже нелепо называть музыкой этот монотонный, примитивный грохот. Так и долбит у себя в комнате, в подвале: Билли безраздельно пользовался громадной площадью, идущей подо всем домом. Жил там как крот, хотя мог бы выбрать любую из пустующих спален, вполне удобных. Уильям и Дарси по этому поводу не переживали и словно даже не слышали грохочущую какофонию. Да и дома они проводили не так много времени. Показывая ему свое обиталище, они бормотали какие-то нелепицы про то, что Билли имеет право на уединение.

Так что за две недели пребывания в Солнечном штате у Альберта образовался дефицит человеческого общения. Он занимался тем, что весь день сидел в тени в конце сада, разглядывал залив, читал Библию и ждал, когда семья вернется домой. Дарси готовила еду, за столом они читали молитву, но только ради него, искренности в ней не было. Вечером он ненадолго уходил на прогулку, потом усаживался перед чудовищным плазменным телевизором и вскоре ложился спать в полнейшем опустошении: мозг пожирала тысяча каналов рекламы, перемежающейся ломтиками телепередач.

“Отключался”.

Его любимая присказка: все, я отключаюсь. “Я отключался всю жизнь”.

В залив входило круизное судно, большое и белое. Оно напоминало плавучий квартал муниципального района, где он преподавал. Надо думать, каюты внутри роскошные. Пожалуй, главное отличие от жилых домов все-таки мобильность. Наверное, лайнер приплыл из Карибского моря. Альберту Блэку сложно было думать о таких местах, в его воображении они никогда не рисовались ярко. Экзотику для него всегда олицетворяла Канада. Он хотел иммигрировать туда, давно, когда они с Марион были молодыми. Но он считал своим долгом работать на свою страну, поэтому записался в Шотландский гвардейский полк, три года оттрубил за границей, прежде чем вернуться в столицу Шотландии и получить степень по богословию и философии в Университете Эдинбурга. Решив пойти в образование, он окончил педагогическое училище “Мори Хаус”.

Учительскую карьеру он начал с фанатичным рвением, уверенный, что для шотландских протестантов важно продолжать великую демократическую традицию обеспечения лучшим образованием самых неимущих детей. Он устроился в новую, построенную в шестидесятых общеобразовательную школу в муниципальном районе, преисполненный надежды, что будет выпускать таких же проповедников, священников, инженеров, ученых, докторов и учителей, как он сам; что сделает ее оплотом нового Шотландского Просвещения. Но под безжалостным солнцем, просвечивающим через дрожащие листья пальм, он понял, что все его устремления были заведомо обречены на провал. Машинистки и чернорабочие; этих выпускали толпами. Строители, продавцы, а потом, когда исчезла и такая работа, мелкие бандиты и торговцы наркотиками. В наши дни школа не может откопать даже приличного футболиста. Она не дала путевку в жизнь ни одному Смиту, Стэнтону, Сунессу или Стракану, хотя пара человек смогла зарабатывать на жизнь игрой. Теперь и того нет.

Конечно, Альберт Блэк знал, с каким материалом приходилось работать: нищета, социальное неравенство, разрушенные семьи и низкие ожидания… Несмотря на это, он пытался заложить в школе дисциплину и этическую основу, которая смогла бы компенсировать преступную аморальность, царящую за ее пределами. И за это над ним смеялись. Он стал посмешищем не только в глазах учеников, но и для преподавательского состава и марксистов из Городской комиссии по образованию. Даже его коллеги из Ассоциации христианских учителей, смущенные его рвением, предали его и не поддержали его протестов, когда над ним навис досрочный выход на пенсию.

“Нам нужно социальное обучение и религиозное знание!”

2

Ей уже казалось, что надо было поддаться на его уговоры и позволить ему купить ей билет в первый класс, как он предлагал. Полет из Сиднея в Майами через Лос-Анджелес вылился в подлинный кошмар. Сам по себе эконом класс был еще ничего, если не считать пацаненка, который разглядывал ее через спинку кресла впереди, не отводя глаз, как бы она ни делала вид, что поглощена книгой. А мамаша его держала на руках малыша, который кричал и мстительно гадил, наполняя салон пронзительным визгом и ядовитой вонью.

Хелена порадовалась, что она не на месте этой мамы, которая, кстати, не сильно-то старше годами, но помощь бедняге предлагать не стала. Ей не хотелось возиться с чужими детьми.

Расслабившись, не обращая внимания на пацана, она развернулась к окну и, следом за сонным мужиком в соседнем кресле, закрыла глаза. Майами заполнил ее мысли. Хелена Хьюм могла думать только о том, что будет с ее любовником. Он щедрый человек, сорит деньгами, но все равно она правильно не позволила ему заплатить за билет первого класса. Особенно с учетом того, что она хотела ему сказать.

3

Солнце безжалостно заливало лучами залив, ни единое облачко не пятнало лазурь небес. Обычно Альберт Блэк гулял по вечерам, когда становится прохладнее, но сейчас он решил пройтись и встал из-под тента. Он посмотрел на панаму, лежащую на столе. В ней он чувствовал себя по-дурацки, но лысую голову надо было защищать от солнца, а бейсболку, которую ему предложил Билли, он отверг сразу. Предположив, что это головной убор Уильяма, он поднял ее и надел.

Неторопливым шагом, радуясь, что выбрался из дома, Блэк побрел по Майами-Бич, по району в стиле ар-деко, в сторону Оушен-Драйв. Больное правое колено затекло; прогулка поможет или добьет его. Он вспомнил ужас в тот день пять лет назад, когда однажды оно отказало, и он рухнул на тротуар на многолюдной Джордж-стрит. Вспомнил замешательство и страх от того, что служившая верой и правдой часть тела, которой он не придавал особого значения, вдруг перестает работать, навсегда меняя жизнь.

Пока колено держалось. Несмотря на жару, от которой рубашка неприятно липла к телу, Блэк шагал вполне бодро. На Оушен-драйв он прошел через толпу рисующихся подростков и отпускников, пересек газон обочины и приблизился к морю. Атлантический океан омывал ванильные пески. Море было спокойным, вялый прибой накатывал и стекал по залитому солнцем берегу. На пляже загорали толпы купальщиков. Но мимолетное чувство идиллической радости внезапно разлетелось вдребезги, а Блэка скрутила жестокая судорога. Она будто раздавила ему внутренности, и он понял, что ее породило: закравшаяся мысль, ноющая и горькая, что Марион там, и ждет его! Он старался протолкнуть воздух в легкие, сердце стучало быстро и тяжко, а взгляд распахнутых глаз уперся в аквамариновый простор.

“Что я здесь делаю? Надо идти домой… вдруг она вернулась… там бардак… в доме… сад…”

Две девушки в бикини, лежащие на пляжных полотенцах, заметили его скрюченную фигуру и, повернувшись друг к другу, захихикали. Инстинктивно, словно преподаватель, безошибочно определяющий нарушителя спокойствия в классе, Блэк увидел их насмешку и понял, что она нацелена на него. Вспыхнув, Альберт отвернулся и уныло побрел по песку, меняя пляж на суету Оушен-драйв. Зайдя в магазинчик рядом с “Ньюс-кафе”, он купил позавчерашнюю “Дейли Мейл”.

Расплатившись за газету, он отправился дальше. Вскоре заметил надвигающуюся суматоху: люди спешно разбегались в стороны, пропуская рычащего человека с озверевшими глазами, толкающего тележку. Пока вальяжные туристы корчили рожи, а посетители летних кафе отворачивались, Блэк, в отличие от других прохожих, глядя прямо в глаза тощему, полоумному негру, остался у него на пути. Тот притормозил свою тачку перед Блэком и злобно уставился на него, три раза крикнув ему в лицо “педораз”.

Альберт Блэк стоял спокойно, но в нем уже вскипала жуткая ярость, он прямо видел, как схватит железную вилку со столика по соседству и вонзит в глаз негру. Доставая до мозга.

“Этого скота пощадили, он жив, а Марион больше нет…”

Альберт Блэк уставился на хама с таким концентрированным и всеобъемлющим отвращением, что оно прошибло наркотический барьер у того в мозгу. Нарочито правильно он выговорил на латыни девиз своего бывшего полка, Шотландской гвардии: “Nemo Me Impune Lacessit!” Бомж опустил голову, поняв значение по языку тела и тону старого солдата. “Никто не тронет меня безнаказанно”. Тележка объехала стоящего колом Блэка. Ее хозяин, удаляясь, бормотал себе под нос ругательства.

“Такая мерзкая тварь, за гранью греха, бродит по Божьему миру в бесконечных страданиях, освободить ее от мучений было бы добродетельным поступком…”

Ужаснувшись своим мыслям, Альберт Блэк развернулся на каблуках и пошел в “Ньюс-кафе”, где обес-силенно умостился за столик на тротуаре и стал смотреть на Оушен-драйв. К нему чинно подошел молодой парень.

– Что вам подать? – изрек он.

– Воды… – пролепетал Блэк, как человек, заблудившийся в пустыне.

– Газированной или негазированной?

Что там лепечет это создание! Страна монстров!

– Без газа, – прокашлял Блэк, сам потрясенный жестокостью своих мыслей. Вытерев носовым платком взмокшую шею, он развернул газету. В новостях из Англии сообщалось, что в Суссексе украли ребенка, полиция подозревает педофила. Эта заметка, как и все остальные, вызвала у Блэка отвращение. Повсюду воцарилось зло, леность и деградация. Он вспомнил “выборы-водораздел” в 1979 году, когда голосовал за Тэтчер, потому что в свободном рынке видел способ насадить дисциплину среди немощного и деструктивного рабочего класса. Потом он осознал, что потребительский капитализм этой бабы сотоварищи выпустил из бутылки безбожную, аморальную силу разрушения, дьявольского джинна, которого уже не загнать обратно. Так и не освободив английский пролетариат от нищеты и невежества, он поверг их в новые глубины отчаяния и порока. Работу заменили наркотики: Блэк наблюдал, как потихоньку загибается их район и школа, где он работал.

Теперь, когда исчезло сдерживающее и успокаивающее влияние Марион, его голова наполнилась темными мыслями о насилии, которые он подавлял всю жизнь. Он подумал о семье; сплошное притворство.

“Стоило бы забрать наши души: мою, Уильяма, Дарси и их сына, чтобы мы воссоединились с Марион, и больше не было этой кошмарной боли и предательства.

Нет, это греховные и слабые мысли! Мысли чудовища!

Прости меня.

Не отвергни меня от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отними от меня.

Научу беззаконных путям Твоим, и нечестивые к Тебе обратятся”.

Прямо за столиком, на виду у толпы, Блэк унесся мыслями в годы преподавания, к отчаянной войне на измор с другими учителями, образовательными комитетами и прежде всего с учениками.

“До чего напрасная и неблагодарная битва. На что я тратил жизнь. Никто из той школы не добился успеха. Никогда.

Ни один из них”.

А это уже неправда. Один был. Блэк его видел. По телевизору, когда случайно переключился на какую-то церемонию в поп-музыке. Когда Марион лежала в больнице, он, потерянный, сидел дома, уперевшись взглядом в экран. Собрался было поменять канал, но тут узнал на сцене бывшего ученика. Тот, явно пьяный, шатаясь, принимал награду. Блзк узнал его приметную белизну, почти как у альбиноса. Тот пробормотал нервному ведущему какую-то чушь и ушел с помоста. Через пару дней Блэк снова увидел его лицо, теперь на обложке журнала: дурацкая поп-музыкальная жвачка для дебилов, которую он тем не менее приобрел. Паренек, теперь уже мужчина, смотрел на него с тем же насмешливым высокомерием, что и в былые дни. Блэк даже обрадовался, до того велика была его гордость за школу. В статье говорилось, что он с известной американской певицей Кэтрин Джойнер записал сингл, ставший хитом. Это имя он знал, она нравилась Марион. Писали, что его бывший ученик работает со знаменитостями, про одну из них он читал в воскресной газете: пустая, напористая женщина, которая вела эгоистичную, упадническую и греховную жизнь, прежде чем якобы “обрела Бога”.

“Американцы лгут и богохульствуют! Мужчина или женщина, которые грешили, не могут возродиться в этой жизни! Грех надо нести, страдать, отмаливать, и тогда, в Судный день, на нас снизойдет благословенное милосердие Бога. Ни Папа, ни священник, ни пророк, ни один смертный не может отпустить нам грехи!”

Тем не менее Альберт Блэк в тот вечер шел в больницу, предвкушая, что поделится с Марион радостью за бывшего ученика. Но шторы вокруг постели жены были задернуты. Его заметила медсестра. По выражению ее лица он все понял. Марион отошла в мир иной, а его не было рядом. Сестра рассказала, как они пытались ему дозвониться. А трубку не снял даже автоответчик. У него что, нет мобильника? Блэк, не обращая на нее внимания, отодвинул занавески, поцеловал покойную жену в еще теплый лоб и вознес недолгую молитву. Из палаты он отправился в больничный туалет, где сел и заплакал, как безумный, от пылающей, сумасшедшей ярости и предельного страдания. Позаботиться о нем явился медбрат, но Блэк в ответ на стук в дверь заявил, что с ним все хорошо, встав, слил воду, вымыл руки и вышел к молодому человеку. Подписал все нужные бумаги и вернулся домой заниматься похоронами.

По возвращении что-то заставило его дочитать статью в музыкальном журнале, и бешенство поглотило его без остатка.

“Честно говоря, в школе от учителей я не узнал ничего полезного. Ни хуя. Скажу больше, они не жалели сил, чтобы подорвать мою уверенность в себе. Я видел свое призвание в музыке… а там занимаешься полнейшей ерундой… тем, что делать не хочешь, и не получается толком. В школе они видели в нас заводское мясо. Потом, когда заводы позакрывались – будущих жертв безработицы и слушателей бесполезных программ обучения молодежи. Мне досталось два приличных учителя, по английскому и ИЗО. Только они обращались со мной как с человеком. Во всем остальном школа была для меня концлагерем, где всем заправляли слабые, тупые, безнравственные дрочеры. Полные ебанаты”.

Блэк ожидал какого-то одобрения. А получил лишь презрение и оскорбления. Он вырезал уязвивший его абзац, спрятал в кошелек, и сколько бы ни перечитывал его, каждый раз в нем непременно вскипала ярость. Здесь, в забитом кафе в Южной Флориде, укрытый навесом от изнуряющей жары, он испытал позыв освежить память. Наверняка этот Эварт шутил; так называемая ирония и неприятие государства, пользующиеся спросом в подобных изданиях, где правят бал сатанинские прохиндеи из мультинациональных медиакорпораций. Лихорадочные мысли Блэка устремились в прошлое: лица и даты соединились вместе. Упомянутый учитель ИЗО – как пить дать шлюха Слейвен, в короткой юбке и с сиплым голосом: она сама не сознавала, что ее “популярность” основана на гормональном балансе мальчишек. А может, наоборот, отдавала себе полный отчет.

“Как могут школьницы не беременеть толпами, если им подает пример шлюховатая учительница?”

Учитель английского -должно быть, Кросби. Сидел в учительской, вещал, агитировал; куда ни пойдет, везде сеял циничные раздоры.

“С этим троцкистом я пару раз сталкивался лбами… проблемный товарищ”.

Вроде этого Карла Эварта. Не разбойник, скорее смутьян. Наделенный лицемерной способностью воспламенять недалеких учеников собственным упертым бунтарством. Помнится, он водил компанию с тем пацаном, который погиб. Блэк от лица школы пошел на похороны (безвкусная гражданская служба в крематории). Бывший ученик почил в бозе. Смерть его прошла бы незамеченной, и никто не проводил бы его в последний путь, если бы мисс Нортон не сказала в учительской, мол, она слышала, что парень, упавший с моста Георга IV из-за дурацких пьяных игрищ, учился у них.

Он стал выяснять подробности. Очередное пустое место: бедный, незаметный никчема. Как могут ученики чувствовать связь со школой, верить в нее, если никто даже не вспомнил, что этот парень здесь учился? Школа плевала на таких, как этот подросток, Гэллоуэй, а в ответ те плевали на школу. Вот как обернулось: самодовольство, леность, нехватка веры, отсутствие стандартов привели к плачевному итогу – секуляризации образования.

А теперь, сидя в “Ньюс-кафе” на Саут-Бич в Майами, не замечая бредущие мимо толпы народу, Альберт Блэк смятенно вспоминал, где недавно видел имя Карла Эварта. Оно было написано на громадном плакате в подвальной комнате его внука, Билли! Большой изукрашенный логотип бросился ему в глаза во время короткого путешествия по подземному лабиринту под домом:

н-син

Так себя называл Карл Эварт: Н-СИН. Вряд ли Эварт знал, что это отсылка к энсину* Чарльзу Эварту, здоровому шотландцу, который стал героем битвы при Ватерлоо, в одиночку захватив французский штандарт с орлом. Скорее всего он подцепил это слово, проходя мимо или сидя внутри грязного паба на Королевской Миле, который эксплуатирует имя храброго солдата.

* Энсин – воинское звание, примерный аналог сержанта. – Примеч. пер.

Карл Эварт. Миллионер, а ведь он диск-жокей. Значит, он ставит песни, скорее всего на радио. Как можно заработать миллионы, включая чужую музыку? Блэку вдруг захотелось узнать. В статье еще говорилось, что Эварт “делает ремиксы” записей других артистов. Так теперь называют друг друга люди, которые сочиняют подобную дрянь. Надо думать, эти самые “артисты-песенники” записываютсвои произведения, банальные инструментовки, а Эварт и ему подобные переделывают материал, добавляя жуткие звуковые эффекты и кошмарные барабанные ритмы, которые теперь льются отовсюду. В журнальной заметке Эварт высокопарно говорил о своей работе как о “революционной”. То есть вот этот долбящий, монотонный грохот, заполонивший все вокруг, который еще хуже, чем визгливые электрогитары и голоса, овладевшие миром раньше. Вот она, суть революции Эварта: взять что-нибудь мерзкое и жуткое и ухудшить. Альберт Блэк слышал эту нечестивую долбежку повсюду в Майами-Бич: из двориков модных гостиниц и из дорогих машин, за рулем которых сидят эксгибиционисты, из спальни собственного внука. Он спросит у Билли про Карла Эварта, когда вернется домой. Может, хоть так получится перекинуть между ними мостик.

Эварт тоже пришел на похороны Гэллоуэя. Кто был с ним? Боксер Биррел и этот дурень… как там его звали… Лоусон: идиот, опозоривший школу, когда его арестовали за футбольное хулиганство. Лоусон. Его и другого лопуха с очень неподходящим именем Мартин Джентльмен полиция выволокла со стадиона “Истер Роуд”, и по телевизору на всю страну показали, как их ведут. Газеты, упомянув название школы, еще больше бросили тень на ее доброе имя. Альберт Блэк видел все своими глазами. К счастью, Лоусон к тому моменту уже бросил учебу, но когда Блэк позвал Джентльмена на школьное собрание, крупный и недалекий подросток исторг из помойного рта дерзкую брань и тоже ушел из школы, присоединился к Лоусону, к жизни, наполненной преступлениями и развратом. Туда ему и дорога.

Лоусон, богохульник. Он переделал “всегда смотри на Иисуса, он тебя поведет” в “всегда смотри на Иисуса, он тебя подведет”, сопровождая слова громкими звуками, похожими на испускание газов. Эта фраза лесным пожаром разнеслась по всей школе. Альберту Блэку, хоть он и был пуристом во всем, что касается псалмов, пришлось выкинуть из списка один из своих любимых гимнов.

Колено учителя на пенсии привычно щелкнуло, когда он с юношеской беспечной энергией поднялся и пошел в магазин “Ньюс-кафе”, где зарылся в журналы, пока не нашел нечто под названием “Миксмаг”. Внутри была фотография Эварта, с молочно-белой шевелюрой, уже слегка поредевшей. Он выглядел задумчивым и местами даже интеллигентным. Размышлял и сосредотачивался перед грядущей конференцией диджеев в Майами.

“Майами?”

Вот уж нет. Но бывают же странные совпадения. Билли, его внук, фанатеет от Карла Эварта. Блэку это казалось нелепицей. Собственный внук, причем живущий в Америке: последователь бесчинствующего клоуна из Западного Эдинбурга! В странном мире мы живем. Блэк нашел даты проведения конференции. Эварт сейчас в Майами! “Эварт. Здесь, рядом”.

Блэк уставился в небеса. Над ним раскинулась чистая синева, и он ощутил, как его старая плоть дрожит от предвкушения. Нельзя отбрасывать вероятность направляющей длани божественных сил. Больше сказать, для столь невероятного совпадения сложно- найти иную причину. Альберт Блэк тут же решил пойти на конференцию, поговорить с Карлом Эвартом и просить, нет, потребовать, чтобы тот объяснил свои оскорбительные высказывания. Ведь чем-то же школа помогла ему добиться успеха, хотя бы и такого похабного, как этот. Блэку вдруг отчаянно захотелось выяснить, где и когда будет проходить конференция. Подумалось, что Эварт может выступить там с речью, как не раз приходилось ему самому (перед равнодушными слушателями, под шелест тихих разговоров) на ежегодной конференции образовательных учреждений Шотландии.

Вернувшись на свое место, Альберт Блэк допил воду и расплатился по счету, не оставив чаевых. Кто будет благодарить деньгами, когда ему подали то, что дано от щедрот Господних?

– Приятного дня, – недовольно надул губы официант.

– Благодарю за пожелание, – с холодной благожелательностью ответил Блэк, – хотя, на мой взгляд, ему бы не помешало добавить искренности.

Официант возмущенно дернулся и хотел было возразить, но Блэк поймал его взгляд и заявил добрым, чуть ли не жалостливым голосом:

– Раздвоенный язык американской торговли не впечатляет меня, мой юный друг.

Блэк встал и ровным шагом двинулся по улице. Невыносимая жара навевала мысли о службе в Шотландской гвардии. Он вспомнил, как тянул лямку в пеших патрулях среди щедрой зелени джунглей Малайи, где они боролись с коммуняками. Жизнь солдата строится на порядке и дисциплине. Война всегда была духовным спасением рабочего класса. На поле боя насыщается необоримая жажда переживаний, которая одолевает тех юношей, чья жизнь пуста, а после их пропитывает дух воинского братства, что скрепляет народ. Блэк думал о том, как отдавал долг родине в джунглях Малайи, хотя, к сожалению, дело было уже после войны, он так и не испытал себя, по крайней мере если сравнивать с отцом, который пережил Вторую мировую и японский концлагерь, и вернулся, потерпев поражение и как солдат, и как мужчина: сломленный, угрюмый, нервный и сильно пьющий. До чего же нам нужна новая, настоящая война, сухопутная, где рабочие из разных стран, сойдясь в смертельной битве, заглянут друг другу в глаза. Но не бывать тому, бездушные, сатанинские технологии военной промышленности уничтожили саму суть войны. Компьютерные программы вычисляют, как лучше засыпать тебя взрывчаткой или химикатами, и вот уже трус, сидящий за километры от тебя, запускает машину смерти. Не должно мужчине так расставаться с жизнью.

Альберт пошел по улице к информационному центру для туристов Майами-Бич, зданию в стиле ар-деко, стоящему на Оушен-драйв со стороны пляжа. Подойдя к администраторше, латиноамериканке в летах, Блэкзаявил:

– Я хочу посетить Зимнюю музыкальную конференцию.

Администраторша уставилась на пожилого шотландца и ее крупные брови поднялись на сантиметр.

– Конференция начнется завтра, – подтвердила она.

– Где она состоится?

Женщина прищурилась, размышляя. Но тут лицо ее разгладилось, и она объяснила:

– ЗМК проходит во множестве заведений. Я советовала бы вам ознакомиться с флаерами, которые раздают на улицах.

– Благодарю, что уделили мне время, – сказал Альберт Блэк, не узнав ровным счетом ничего полезного. Однако, выйдя из здания, он побрел по оживленной улице и действительно вскоре заметил юношей и девушек, раздающих флаеры, но лишь таким же молодым прохожим. Уже почти заставив себя преодолеть свою нелюдимость и подойти к ним, он случайно увидел, что искомые флаеры в изобилии валяются на земле. Блэк подобрал один. Его украшал знак: Н-СИН. Эварт будет выступать с речью в “Камее”, на Вашингтон-авеню. Завтра вечером, с десяти часов и допоздна. Альберт Блэк твердо решил, что пойдет туда. Странным образом придя в хорошее настроение, он отправился домой по Майами-Бич, через те кварталы в стиле ар-деко, что лежат между Атлантическим океаном и заливом Бискейн.

4

– Ха-ла-со… – повторил упорный ребенок. И еще раз. Погромче. Злополучная мамашка так плотно занималась малышом, что до старшего руки просто не доходили.

Дети этого возраста пугали Хелену. Они наводили на мысли об аборте. Как же можно было быть такими дурными? Всего один раз, после месячных, когда у нее кончился рецепт на противозачаточные. Она думала, все обойдется. Ненужные, мучительные размышления, но все равно при виде ребенка в голову лезли мысли о кусочке плоти, который достали из нее. Во что вылился один дурацкий миг беспечности. Ей надо было сразу сказать, что вопрос решен; что она разобралась с проблемой. Он имеет право знать. Он не религиозен, и про детей они ни разу не говорили. Им было не нужно ничего, кроме удовольствия. Но в тот день, когда она пошла в больницу, удовольствие показалось ей пустыми, бесплодным оковами. Однако его стоило предупредить заранее.

“Дети превращают нас в грешников, – думала она. – Не важно, делаешь ли ты аборт, рожаешь или вообще о них не думаешь. Вон, открой любую газету и увидишь, что привел их в пизданутый мир, с которым не в силах ничего поделать”. Глянув на пацана, она пожалела несчастную сволочь.

В порыве сострадания она улыбнулась ему и шепнула:

– Когда-нибудь ты крепко разозлишься на собственную дуру-мать за то, что родила тебя. А все потому, что она ни фига не хочет устроиться на работу и следить за собой.

Пацан украдкой растянул улыбку, будто соглашаясь. Она решила, что он ей чем-то по душе.

– Привет, – сказала она в полный голос, – как тебя зовут?

Мамаша посмотрела на нее глазами, как у коровы на бойне, выражая ледяную признательность

5

Не доходя до дома, Альберт Блэк снова услышал долбежку этой музыки. Она проникала всюду. Шла из подвала, где подросток, называющий его дедом, жил как пещерный человек.

“Билли”.

Альберт Блэк вспомнил, как этот паренек совсем мальчишкой приезжал в Шотландию, и они вместе ходили на стадионы “Истер-роуд” и “Тайнкасл”. Блэк чередовал, на одной неделе смотрел игру “Хибз”, на другой – “Хартс”. Эдинбург не был его родным городом, и он болел за оба местных клуба – в те времена фанатов и сплоченных клик многие сочли бы такой подход пидорским. Ученики смеялись над ним, издевательства объединяли воюющих болельщиков коричневого и зеленого.

“А откуда ждать дисциплины в классе? Ведь все возможности устроиться на работу были уничтожены, а квартал заполонили наркотики. Само по себе погано, но вдобавок ведь запретили наказывать детей ремнем!”

Блэк вспомнил лоснящуюся, раздвоенную кожаную полоску и страх, который она внушала самым горластым тунеядцам. Как с них слетала вся дерзость, когда они выходили, сознавая, что вскоре их руки покраснеют под жалящими ударами. Для обучения ремень так же необходим, как мел.

Но Билли может рассказать о Зимней музыкальной конференции и Н-Сине Эварте. Есть повод для общения. Спустившись по лестнице, Альберт замер перед дверью внука. Он узнал запах, доносящийся из комнаты. Марихуана. Когда он уходил на пенсию, она начинала победное шествие по школе. Ее курили у флигеля на спортплощадке. Но здесь ее не будет! Блэк распахнул дверь.

– Эй… дед, сюда нельзя врываться…

Билли лежал на кровати. В руке он сжимал косяк. Молодая девчушка мексиканской внешности скорчилась у него промеж ног, и голова ее ходила вверх-вниз! Она тут же прекратила свое занятие и повернулась к нему, лицо ее раскраснелось, а в глазах застыло примитивное, животное выражение.

– Какого хуя…

– Вали отсюда! – заорал на нее Блэк, презрительно тыкнув пальцем в ее сторону.

– Эй, помедленнее на поворотах, – возразил Билли. – Это ты вали! Здесь, блин, моя территория! Не какой-нибудь остров Скай, ебись оно конем!

Блэк стоял на своем.

– Заткнись! – Он уставился на девчонку. – Ты! Встала и ушла!

Та нетвердо поднялась на ноги, а Билли тем временем натянул зеленые шорты и застегнул ширинку.

– Валда, подожди здесь. Ты, – накинулся он на Блэка, – старый, больной на голову козел! Съебни из моей комнаты!

– Это я… я… больной на голову?

Злость праведного солдата вскипела в Блэке, но вдруг он увидел лицо Марион в своем единственном внуке, которого Сатана обманом пытается затянуть в свои сети! Боевой дух покинул его. Пока он пожирал глазами Билли, темные, постыдные воспоминания пробили его, как разряд тока. Развернувшись, он вышел из комнаты со словами:

– Твои родители обо всем узнают!

– Иди в жопу! Охуевший извращенец!

С колотящимся сердцем Блэк взлетел по лестнице и выбежал из дома, ощущая боль и стыд от того, как этот подросток, совсем незнакомый, смеялся над ним, будто хихикающий дебил из начальной школы. До чего нелепым кажется им старик в очках, со своей неизменной Библией, говорящий на странном, почти непонятном языке. Он здесь не к месту и не ко времени. И всегда был таким; но прежде это казалось добродетелью. Теперь же он стал объектом насмешек в гнезде порока, в которое превратилась его собственная семья!

“Я ошибся… прости меня, Господи!

Призри на меня и помилуй меня; даруй крепость Твою рабу Твоему, и спаси сына рабы Твоей;

Покажи на мне знамение во благо, да видят ненавидящие меня и устыдятся, потому что Ты, Господи, помог мне и утешил меня”.

Колено отказалось разгибаться, недовольное стремительностью его ухода, и Альберт похромал по дорожке на улицу. Стало еще жарче; он оказался единственным пешеходом на многие мили вокруг, когда брел по утопающим в зелени улицам назад через Майами-Бич, мечтая слиться с толпой на Линкольн-авеню. Мысли о собственной семье раздавили его. Кто они на самом деле? Уильям, живущий здесь, во Флориде. Дочь, Кристина, уехавшая в Австралию. Она не вышла замуж. Вечно снимала квартиры с другими женщинами. Что с ней не так? Кем они выросли? Что за отцом он им был?

Кто я такой? Тиран. Хулиган. Всем хорошим, что в них есть, дети обязаны Марион: она учила их вежливости, смирению. А я в лучшем случае передал им угрюмое благочестие. Неудивительно, что они сбежали сломя голову!

Как и сам Альберт Блэк. Он едва заметил, что по собственным следам вернулся на Оушен-драйв. Пытаясь взять себя в руки, он нашел кафе, занял место и заказал воды. Потягивая успокаивающе холодную жидкость, он услышал характерный говорок, голос из дома. Этот звук пробрал его до костей.

6

– Я фигею, какие сиськи! – говорю я, толкая в бочину Белобрысика, когда мимо проходит охуенная пышечка. – Ух, я бы подкинул дровишек ей в печку, бля буду! Знаешь, с похмелюги бывает жуткий стояк: пока вчерашнее бухло не выветрилось из организма, все мысли о бабах. Вот у меня такое в полный рост. Не подумай, я и натрезвяк такой же! Номы вчера керосинили в самолете, а потом усугубили, накидались коктейлями в гостиничном баре. Тут хочешь не хочешь, а встанет.

– Терри, где ты был, когда людям раздавати по-литкорректность?

– Пердолил шалав и бегал от тупорылых фанатов “Хартс”, прикинь?

Белобрысик закатывает глаза.

– Терри, надо двигаться в ногу со временем. Хватит жить прошлым, забудь вчерашние войны, – дыбится он.

– Как скажешь.

Мокрощелок тут немерено: по Оушен-драйв пачками разбросаны шикарные забегаловки, и по ходу у каждой тусит клевая телочка. Они пялятся на тебя, заманивают в свои сети, соблазняют. Белобрысику, однако, по фигу. У него есть Хелена: его баба, или правильнее сказать, невеста, завтра прилетает из Новой Зеландии. По мне, так это лишний повод сегодня по ночухе впендюрить какой-нибудь телятинке, выплеснуть все из себя, пока его не связали узами брака, потому что не скоро он увидит другую пизду. Вот я – другое дело. Я иной типаж, вроде Джорджа Клуни, обаяшка, развратник с поволокой в глазах, источающий ауру изысканной учтивости, большой любитель кому-нибудь заправить. Ну вы понимаете. Это ж самый смак в жизни.

– Карл, постой, я смотрю, ей не терпится, – говорю я Белобрысику, глазами пожирая милашку, с широкой улыбкой протягивающую нам заламиниро-ванное меню.

– Терри, она работает. Профессиональный навык. Совсем не значит, что ты ей нравишься. Они не видят в клиентах людей.

– Эварт, да я знаю, но во взгляде той девки есть что-то личное, – объясняю я этому гондону. Никто не будет растирать мне про баб; я знаю все подходы. Подкатываю к ней. – Я сегодня плотно натрескался. Вон какое пузо наел, – похлопал я себя по животу. Да, он у меня чуток свисает, но ей вряд ли хочется об этом слышать. Как все ладные девахи, она больше любит другую тему: обсуждать свои прелести. – Вы, янки, жрете, как не в себя. Но к тебе это не относится, у тебя отличная фигура.

Напряженно высматриваю приметы того, что она обиделась, но ее рука взлетает к волосам.

– Да, спасибо… а вы откуда? Л га, знаем эти приколы.

– Эдинбург, Шотландия. Прилетели сюда на музыкальную конференцию, – говорю. Эх, заправлю ей по самые помидоры. Оборачиваюсь к Белобрысику: – Слышь, дурилка, давай тут осядем.

Он качает головой с серьезным выражением на чавке.

– Мне нужно вернуться в отель.

Дрочер. Ни хрена этому гондону не докажешь, когда он в таком настроении, и если по чесноку, он забашлял за дорогу, так что я смотрю на деваху, натянув печальную морду.

– Слушай, лапочка, мне надо присмотреть за своим клиентом. Таков уж он, менеджмент в индустрии развлечений. Мы работаем, когда другие веселятся. Но, – добавляю я, заглядывая в глубину ее черных зрачков, – мы чего-нибудь сообразим. Ты до скольких работаешь? Приглашаю тебя пропустить по капельке.

Она с сомнением меряет меня взглядом.

– Ну, не знаю, у меня есть парень…

– Никуда не впился этот твой парень. Моя не понимать такой слова. Я приехал в город всего на пару дней на конференцию диджеев.

– Ты взаправду работаешь в музыкальном бизнесе?

– Именно. У меня в записной книжке попадаются известнейшие имена. А ты в VIP-списке завтра вечером в “Камее”, – говорю я и продолжаю: – Ты наверняка играешь на сцене. У тебя подходящая внешность.

– О, спасибо! Надеюсь устроиться моделью, но хотела бы взять уроки актерского мастерства.

– Так и знал! Шестое чувство подсказало, что ты в теме, от тебя исходят правильные вибрации. Там соберется полно матерых киношников, уж я-то знаю, у меня есть контакты. Держись за меня, и перед тобой откроются двери. Гарантирую. Мы друзья с Кэтрин Джойнер, – говорю я, и у нее в глазах уже мелькают расчеты. Поворачиваюсь к Эварту и продолжаю: – А это Н-Син, знаешь такого диджея?

– Обалдеть, ты правда Н-Син?

Мы оба приятно удивлены тем, что деваха узнала имя.

– Ага… – Эварт смущенно извивается, чисто педик.

Сроду не думал, что наступит день, когда Сочный Терри воспользуется репутацией Белобрысика, чтобы подснять бабу.

– Ага! А я его менеджер! Меня зовут Терри, Сонный Терри. Н-Син Эварт, – указываю я на Белобрысика. – Мы же внесем ее в список, да, Карл?

Эварт с улыбкой кивает.

– Круто. Я Брзнди…

– Милое имя, – говорю, прикидывая, что если ее мамка не была стриптизершей, я приду в майке джамбо и юбке с чулками на восточную трибуну “Истер-роуд” и поцелую их ебаную эмблему, бля буду!

Тут нас накрывает охуенная тень, и я вижу здорового педика, порождение стероидов и долгих лет утомительного задротства в качалке. Подходит к нам, блядь, как Клинт Иствуд.

– Брзнди, какие-то проблемы?

– Нет, Густав, все хорошо, – называет она его по имени, я давлю смешок, а Брзнди снова разворачивается ко мне. – Да, сегодня вечером можно встретиться. Буду ждать тебя здесь у входа в десять?

– В десять ноль ноль, – говорю я, с пошлой ухмылкой глядя на яишню этого Густава. – Можешь пойти с нами… милый.

Густав надувает губы, как девчонка, но не бросается на нас. По-моему, он понимает, что если мы зацепимся, он получит по мудям лаптем сорок пятого размера. С учетом того, сколько стероидов жрет этот гондон, его мало куда можно отоварить, так что придется вмазать ему по яйцам. Не отвожу взгляд, пока у него в глазах не выступают слезы, и он съебывает, а я подтверждаю нашу встречу с Брэнди и ухожу следом за Карлом.

– Заправлю этой Брэнди. Стопудово. Белобрысик заявляет, глядя на меня:

– Да, Терри, ты начисто лишен способности смущаться. Клеишь всех подряд, и иногда тебе дают.

– А куда денешься, это ж самый смак в жизни.

– Лоусон, с Брэнди ты отжег! Во ты показал истинный класс “Хибз”. Индустрия развлечений, я фи-гею. Прям не терпится увидеть ее физиономию, когда она узнает, что ты бомж, мелкий торговец, который снимает порнуху со страхолюдинами.

– Хорош, ты, жопорожий пиздострадатель, со своими лузерами “Хартс”. Я уйду на пенсию быстрее, чем ты склеишь телку.

– Меня другие бабы не интересуют, – высокомерно заявляет он.

– Только не жди, что я теперь нацеплю тебе на грудь медаль, – говорю я этому гондону. Некоторые зазнавшиеся пиздюки забывают золотое правило: когда стоит хрен, совесть молчит.

7

Альберт Блэк, сидящий за соседним столиком под пальмой, став невольным свидетелем этой сцены, разделил с вышибалой ошалелую ярость. Ему пришлось стратегически натянуть панаму на глаза, когда Карл Эварт, смущаясь дебильного поведения Лоусона, начал разглядывать окружающих.

“Почему такой известный и успешный человек, как Эварт, до сих пор дружит с этим придурком?”

Торопливо расплатившись по счету, Блэк тайком пошел за Лоусоном и Эвартом до стильного бутик-отеля в паре кварталов дальше по Оушен-драйв. Когда они исчезли в вестибюле, учитель на пенсии ощутил прилив эйфории, странное ощущение цели. Он пытался убедить себя, что жалким образом выслеживает двух никчем из своей прежней школы: опасного бунтаря и развратного головореза. Но заряд возбуждения не покидал его.

“Лоусону уже не спастись, ему нечего предложить другим, кроме проблем. Но Эварт, какую роль в его развитии сыграли школа и шотландская система образования?”

Альберт Блэк решил, что выступит против Карла Эварта, призовет его к ответу за его заявления во второсортных музыкальных журналах. “Ведь молодежь читает его слова и прислушивается к ним!” В голове Блэк уже провел мысленную линию от класса в общеобразовательной школе Западного Эдинбурга, почти тридцать лет назад, к оральным ласкам, которые оказывала юная латиноамериканка его единственному внуку на Майами-Бич.

“Сегодня Эварт будет выступать в этой самой “Камее”. Отлично, значит, Альберт Блэк тоже!”

А теперь самое время пойти и помириться с семьей. Стоило подумать о грехе, которому так, между делом, предавались Билли и его шлюховатая подруга, как у него свело живот. Что ж, он может лишь молиться за них обоих.

“Возненавидь грех, но возлюби грешника”.

8

Я бы круглый год жил на такой жаре, да. Куча гондонов из Шотландии начала бы сейчас стенать, мол, ох, слишком жарко. Они скорее бы отморозили себе яишню, чем проперлись от тепла. Ну и хуй с ними. По дороге в отель я принялся рассказывать Белобрысику о том, что в Шотландии все плохо. Он только и делает, что носится между Лондоном, Сиднеем и местечками типа этого, а потому не в курсах, какие дела творятся в реальной жизни. Ясный перец, вдали от дома временами плотно накрывают мысли о родине.

– Шотландия охуевает в своей консервативности. Там у них все просто: свалите тех, кто у власти, пусть соснут хуя и оставят страну нищебродам. Чё-та меня самого запарила эта движуха.

– Серьезно?

– Абсолютно. Человек моих талантов создан для Нового Света. На хуй Шотландию.

– Ах, родина в опасности: в Уэстер-Хейлз вот-вот остановится производство гонзопорнографии. Ошеломленное правительство пока не начало принимать меры.

– Принимать меры? В Шотландии? Вот уж будет чудо.

– Хорош ругать Шотландию, Терри. Мне такие вещи не нравятся. С ней все в норме, – принимается спорить он.

Да, с Карибских островов, из бутик-отеля в Майами или из окон квартиры, выходящей на гавань Сиднея, Шотландия всегда кажется лучше.

– Ни хера с ней не в норме!

– А именно?

– Ладно, возьмем наше национальное производство, виски. Я тут написал серьезным ребятам, в “Гра-уз”, “Дьюарз”, “Беллз”, и спросил: как вы там по поводу коктейлей с виски? Будете сидеть и смотреть, как русские все заполоняют своей водкой? Я про виски с лимонадом, виски с колой, гарантированный успех у коктейльного поколения. А в ответ они свысока начинают гнать пургу про “традиции” и прочую хрень. Не, хули, а как насчет выбора? Гондоны из “Смир-нофф” не сидят и не ноют о традициях.

– И?

– Короче, – говорю ему на подходах к отелю, подмигивая швейцару, – в ближайшие двадцать лет эти гондоны, производящие виски, пойдут по пизде. Только дождаться, пока сам их рынок протянет ножки. Они считают, что дальновидность – свойство глаз. Хрен там. Глаза тебе ничем не помогут, если не включишь вот это… – Я хлопаю себя по тыкве.

Карл хотел было прилечь, потому что джетлаг удачно наложился на вчерашнюю пьянку, но я замечаю в баре диджеев из Чикаго, чуваков, с которыми он меня как-то знакомил.

– Вон твои кореша, – говорю ему. – Черные гондоны. Пошли поздороваемся.

– Терри, мне надо децел поспать. Вчера мы отожгли, и вечер будет занятой, прикинь.

– Да ну на хуй, – заявляю ему, потому что ребята неплохо так оттягиваются. – Что случилось с Н-Си-ном, великим мастером синего дела? Слабак. Салага, бля. Эти черные пиндосы оттягиваются в полный рост. Давай накатим по одной: приятно быть приятным!

Я знаю, что назвать Эварта сатагой – как красная тряпка для быка, так что вскоре бухло течет рекой, всякие там “Маргариты”… бля, пора бы уже привыкнуть… я зацепился с высоченным перцем, Лукасом, на тему спорта.

– Дружище, признай, все-таки баскетбол – пидорская игра.

– Охуе-э-эл? – отвечает он.

– Майкл Джордан – невъебенный педик, значит, и остальные гондоны, которые играют в эту игру, тоже…

– Пиздабол, не гони. Наши в гетто играют в баскет, все стучат мячом, в каждом районе, в каждом дворе есть площадки…

– Лады, – признаю, – но так только в Америке, где народ о спорте ничего не знает.

– Терри, чувак, хули ты несешь?

– Ладно, – объясняю этому гондону. – Возьмем Чемпионат мира по бейсболу. Участвуют всего две страны, вы, гондоны, и Канада. А теперь сравни с человеческой игрой, футбиком, играют повсюду, по всей земле. Потому-то и говорят “Кубок мира”. Не поспоришь.

Другой перец, которого зовут Рейс, с хрюканьем качает головой.

– Япония, Доминиканская Республика, Куба… Тут вступает высокий Лукас:

– Но в баскетбол играют по всему миру, а мы дерем всех в задницу.

– Потому-то это пидорская игра, – объясняю я, оборачиваясь на Карла, но от Белобрысика подмоги не дождаться, этот гондон, глядя в другую сторону, продолжает разговор с диджеем по кличке Хедстоун, они треплются о влиянии старой школы, обо всех диджеях подряд, кто у них там самый крутой пацан, самый жесткий перец, самый лютый шеф, и вся эта американская хрень. Влезаю в беседу.

– Я вам скажу, кто был самым мазовым пацаном из старой школы.

– Ты небось про Фрэнки Накла, – говорит Хедстоун, а Лукас кивает, поддерживая его мнение.

– Не, дружище, то в Чикаго. А в Эдинбурге самым правильным чуваком из старой школы был Блэки, а, Карл?

– Ага. – Карл делает рожу кирпичом, но на губах появляются следы улыбки. – Свирепо он жег.

Лукас, крепко подумав, называет еще пару имен диджеев. Но я возвращаюсь к своей главной мысли.

– Когда мы ходили в школу, кто играл в баскетбол? Карл? – Тот до сих пор не включается, но мне как-то фиолетово. Опять смотрю на здорового Лукаса. – Девки, бля, только они называли игру нетболом. Мы пинали этот сраный мяч, только бабы хватали его руками, бегали с ним, стучали об пол и швыряли, – объясняю я, изображая запястьем бросок. – “Ой, ла-пуля, мой мячик залетел в корзиночку…” – типа сюсюкаю я. – Дружище, это игра для тайных гомосеков, тут не о чем спорить.

Я честно уделал этих чикагских мальчиков, но они не стали заводиться.

Тут Карл, который зевал, как салажонок, оборачивается и заявляет:

– Я наверх, пойду прилягу. Пока Хелена не приехала.

– Ну пошли, – соглашаюсь, потому что ночные посиделки и джетлаг вштыривают не по-детски, а впереди еще трахелово; в клуб Лоусона вступает новая телочка. – До встречи, ребята. – Они все поднимают руки, и я хлопаю по ним: приятно быть приятным, ага. Мы поднимаемся по лестнице, и я говорю Бе-лобрысику: – Правильные пацаны. Понимают, что ты их стебешь, но не лезут в бутылку, как некоторые гондоны.

– Может, они просто ни хуя не понимают твою речь?

– С чего ты взял, что не понимают? Ты что, Эварт, заделался спецом по черным американцам? Космополитом стал, ща уссусь!

– Не спец, но получше тебя. Я много с ними тусуюсь. И надо сказать, Терри, что достоинства в них побольше, чем в тебе.

– Достоинство? Ну его на хуй! Пусть пидоры заботятся о достоинстве, – говорю я этому гондону. – Меня ждет веселье, я собираюсь от души предаться пороку. А свои прогоны побереги, Эварт. Мистер ди-джей, пожалуйста, смените пластинку, потому что ваша в клубе Лоусона не катит.

– Справедливо, – заявляет Карл, распахивая дверь в свой номер, который куда больше, чем у меня. Это по чесноку, он платит, и у него помолвка на носу, но у меня в планах тоже стоит перепихон, а в двуспальную кровать влезет больше пиздятинки, чем в полуторку. – Пока, Терри.

– Подрочи и спи спокойно, потом встретимся. Приятных снов, – говорю, потому что Белобрысик – правильный пацан, купивший мне билет до Майами. Да, подавить на массу будет в тему. Может, мне приснится эротический сон о том, как я деру Брэнди во все щели! Заебца!

9

Ничего бы у них не получилось; они сами себя обманывали. Она вечно летает между их квартирой в Сиднее и Веллингтоном, чтобы быть поближе к маме. С тех пор как отец заболел и умер, Хелена стала нужна матери, и будет нужна, поката не придет в себя. А придет ли?

Карл большую часдъ времени проводит в Лондоне, потом ездит в Эдинбург повидать собственную мать, а в остальное время носится по миру с ящиком дисков. Как же она возненавидела эту блестящую железную коробку, ее воротит при виде того, как он заполняет его, аккуратно отбирая записи с полок, занимающих целую комнату у них дома.

С ним было хорошо, но все подходит к концу. Они не сумели принести жертвы, необходимые, чтобы остаться вместе; не выполнили обязательства, не пошли на уступки, которые позволили бы их отношениям продлиться достаточно долго. Помолвка стала бессмысленным романтическим жестом, торжеством надежды над расчетом. Альтернативный выход из сложившейся тяжелой ситуации они не обсуждали. Рано или поздно в разъездах он встретит другую.

Она обязана была сказать ему лично, что хочет уйти. А еще о своей беременности, и о том, что прервала ее. Но справится ли она с двумя этими задачами, или хотя бы с одной? Она посмотрела на обручальное кольцо, размышляя, не убрать ли его в сумочку. Но так и не собралась с духом.

10

Вернувшись домой, Альберт Блэк стал искать утешения в мыслях о своих христианских подвигах. Вспомнился тягостный конфликт с чиновниками из министерства образования, и настроение снова упало. Скандал, бунт сослуживцев против его методов и дисциплины. Под жарким, неусыпным солнцем он понял, что начинает уважать ислам. У них нет проблем с сатанистами, а христианский мир перестал усердно нести свой крест, мы терпим, даже потворствуем богохульникам. Вспомнился Терри Лоусон.

“Уста его полны проклятия, коварства и лжи;

Под языком – его мучение и пагуба”.

По возвращении домой Блэк с удивлением обнаружил, что внук и бесстыдная распутница сидят вместе при полном одобрении родителей! Ему предстала словно бы нормальная семейная сцена во всех смыслах!

– Привет, отец? – поздоровался с ним Уильям Блэк.

Альберт резко кивнул вставшему сыну, который, отозвав его в сторону, провел его через оранжерею в сад.

– Знаешь, получилось, конечно, неловко.

– Такты знал, что под твоей собственной крышей поселился грех. Хорошо, хоть я вижу некоторое раскаяние. У Сатаны…

Уильям взмахом руки оборвал речь отца. Альберт увидел, что на лице сына написано негодование.

– Слушай, отец, Билли и Валда – разумные и взрослые дети. Они встречаются уже полтора года, и у них тесные отношения. Они занимаются тем, чем всегда занимались молодые влюбленные, и ни тебе, ни кому бы то ни было не стоит вмешиваться.

– Понятно.

– Что именно тебе понятно? Мне на самом деле хочется знать, – с вызовом заявил Уильям.

Рассвирепевший Альберт Блэк вперился в сына испепеляющим взором. Когда Уильям был мальчиком, это выражение лица всегда пробуждало в нем должную почтительность. Но то было давно, теперь он смело встретил взгляд отца, и в медленном, презрительном покачивании головы Блэк увидел, что эта игра вызывает у него тоску. От унижения его голос сорвался на визг:

– Понятно, что ты давно хотел устроить такой разговор!

– Хотел, и зря не завел его раньше, – сказал Уильям. Голос его подскочил на октаву, в глазах пылали гнев и насмешка. – Прежде чем ты меня назовешь “робким” или “трусливым”, как в детстве, я скажу тебе, что молчал исключительно ради мамы. Твой вечный бред… – Он вновь покачал головой. – Вся эта викторианская, фашистская ахинея. Она мне плешь проела, от нее ум за разум заходит, – сказал он с американским прононсом.

Блэк молча смотрел на сына, не находя ответа. Он понял, что Уильям не врет. Давным-давно он перестал бояться отца и выказывал почтение лишь потому, что уважал чувства матери. После ее смерти притворство потеряло смысл. Только жена защищала Альберта Блэка от неуважения сына; мальчик сдерживался и хранил то, что осталось от семьи, исключительно ради матери.

– Веришь или нет, но я по-прежнему считаю себя христианином, и поскольку ты сделал все, чтобы отвратить меня от веры, надо думать, она подлинная.

– Я хотел как лучше. – Блэк задыхался, в его голосе, тихом и высоком, прорезался благочестивый трепет. – Я дал тебе пищу, одевал тебя, заплатил за образование…

– За это я тебе благодарен. Ноты не давал мне быть самим собой и совершать собственные ошибки. Тебе хотелось, чтобы вместо собственного пути я выбрал твой, стал твоей копией, а Крисси – маминой.

– Разве плохо быть похожей на мать?

– В принципе нет, но она же другая.

– Если бы она нашла себе достойного парня и остепенилась…

– Отец, она лесбиянка! Проснись!

Уильям вышел, качая головой. Онемевший Альберт остался в смятении размышлять над услышанным, а солнце тем временем садилось за далекие небоскребы.

“Кристина…”

Долгое время Блэк стоял, ощущая в колене пульсирующую боль, и взгляд его блуждал по заливу. Вдруг за спиной примирительно раздалось:

– Дедушка, пойдем за стол.

В дверях оранжереи стоял Билли. У него на голове красовалась панама, которую обычно носил Блэк. Тут до него дошло, что ему дали головной убор не сына, а внука.

– Не хочется, – просипел Блэк, с муками отдавая себе отчет, что впадает в детство, но не в силах побороть одолевшую его мелочность.

– Я знаю, в душе ты правильный мужик, – сказал Билли, – но временами сказочно козлишь.

Блэка накрыла волна ярости, и он грозно двинулся к подростку, остановившись, лишь когда с улицы на крыльцо взошел Уильям и встал между ними.

– Отец, не смей поднимать руку на моего сына. Я тебе запрещаю.

Предельно униженный этими словами, Альберт Блэк, отпихнув два поколения своих потомков, побрел к себе в комнату.

11

Просто ебанись, я глазам не поверил, когда увидел Американку Брэнди, ждущую нас у “Кливленда”. Перед выходом я подрочил от души, а куда деваться, меня иногда заносит, и я могу выставить себя мудаком перед телочкой, ни к чему пугать мокрощелку, пока она тебя не обслужила по первому классу. Прикиньте, стоило мне увидеть ее ножки в плиссированной юбке, я почувствовал, как в яйцах вскипает молофья, и даже слегонца выплескивается. Ништяк, как говорится, наше дело не рожать – сунул, вынул и бежать.

Мы умостили задницы, взяли по коктейлю, и завязался разговор. Деваха несет всякую чушь, унылое говно про работу моделью, типа всякая реклама парфюмерных высеров в торговых центрах, но жизнь учит, что мокрощелке нужно дать эфирное время, притвориться, что их бабский угар тебе не по фигу, если хочешь наполнить соусом ее мясной пирожок. Чтобы накатить убойный хук, надо пропустить пару ударов в корпус.

Вскоре предлагаю двигать поршни в сторону клуба, но на улице нам первым делом встречается этот здоровяк Лукас.

– Сочный Ти, дружище! – приветствует он меня во всю глотку. Правильный пацан этот Лукас. Мне посрать на цвет кожи, главное, чтобы умел оттопыривать карман, а этот чувак не залипает проставиться. Телка в ахуе, сразу видно. Лукас котируется в мире хип-хопа, хоть я и не различаю это музыкальное говно.

Мне нравится погоняло Сочный Ти. И вообще, пускай гондоны в наших пабах, “Перчатке”, “Работяге” и “Серебряном Крыле”, привыкают к нему. Да ебанись, с курчавыми волосами, здоровенным дрыном и врожденным чувством ритма я больше ниггер, чем любой черножопый в этом сраном городе!

Мы с Лукасом хлопаем рука об руку, он по-джентльменски чмокает Брэнди в щеку и идет дальше, а она такая:

– Ух ты! Это что, Лукас Пи?

– Определенно. Ништячный чувачелла, хороший мой кореш.

Брэнди смотрит на меня, будто ей только что обломилось по-крупному. Оно и впрямь, только не так, как она думает. Когда показывается вывеска “Камеи”, Брэнди оборачивается ко мне и спрашивает:

– Хочешь закинуться экс?

Не сразу врубаюсь, о чем она, но вскоре доходит, что, наверное, это ешки.

– Снежка нету? – спрашиваю. Чё-та я последнее время на него подсел. И мне нравится, когда телка под ним.

– Нет, но колеса хорошие. Коку найдем попозже. И я подумал, а по хуй, сойдет, и закинул на кишку

ее таблеточку. Не хочу ломать компанию, особенно когда со мной перспективно ебомая баба. Надо думать, никто не зайдет в “Перчатку”, “Работягу” или “Серебряное Крыло” с предъявой, мол, “эй, Лоусон, я видел, как ты наешился до отвала башки на Майами-Бич и вел себя как тупая пизда, вместо того, чтобы с пацанами пройтись по снежку!”

В чужой монастырь, однако. Вот он я какой, охуенный космополит. Вместо того чтобы сразу пойти на танцпол, мы намылились в клевое местечко под названием “Клуб “Два очка”“, накатить по пивку, чтобы таблеты пришли. Через полчаса меня прет буром. Да пиз-дец, я привык, что ешки можно жрать весь вечер, как конфетки, и все равно ненавидеть каждого гондона в клубе, вся фигня, говенная музыка так и будет тебя компостировать. А с белым можно занюхать пару граммов, по дороге домой заточить бомжатины и задрыхнуть с бешеным кайфом. Так что я прикинул, если с таблет так кроет, как же охуенно придет снежок! Опупеть!

12

Через пару часов Альберт Блэк нарушил свое затворничество, но когда он пытался украдкой выскользнуть из дома, его перехватили Уильям с Дарси.

– Папа, куда ты собрался так поздно? – спросил Уильям.

– На улицу, – ответил Блэк, ощутив себя обиженным подростком. Они стояли вплотную к нему, перекрывая собой узкое место между мраморным столбом и входной дверью.

– Но вы же так и не поели, – распахнув глаза, запротестовала Дарси, от чего помолодела лет на десять.

– Со мной все хорошо, пойду прогуляюсь. – Блэк почувствовал, как сгустившаяся обида стягивает ему лицо.

Уильям двинулся вперед. Снова в нем прорезалось выражение огорченного мальчишки, напоминая Альберту Блэку, как сын, еще совсем маленьким, наступил на медузу на мрачном галечном пляже под Турсо. Тот собрался было взять сердитого отца за плечо, но отодвинулся.

– Отец… я чуток погорячился, и пожалуй, слегка… ну, я знаю, когда ты рос, все было по-другому…

“Теперь еще жалость!”

– …и что ты хотел как лучше…

– Ну хватит. – Альберт Блэк коротко качнул головой. – Мне кажется, сказано уже достаточно. Скоро вернусь. – Он посмотрел на сына и невестку и нашел в себе немного смирения. – Вы оба очень добры. Мне было непросто… без твоей мамы.

– Отец, но мы-то у тебя остались, – кротко возразил Уильям.

Блэк выдавил вежливую улыбку и, прежде чем выйти, буркнул что-то в знак признательности. “Было непросто”.

Ас чего должно быть просто, размышлял он. Идет последний этап его жизни, и Он остался в одиночестве. Никто, даже Библия, не предупреждает, что будет настолько трудно, так страшно подойти к концу смертного существования и пытаться найти в нем смысл. Господь никогда не говорил, что все закончится быстро или что мечты превратятся в прах задолго до твоего тела. Дело его жизни должно же хоть что-то значить!

Альберт Блэк пошел по Олтон-роуд на восток, в сторону Оушен-драйв. Он чувствовал себя как на острове, пустынном острове, забитом людьми, для которых он невидим. Мускусные сумерки дымкой сгущались вокруг. Он спешил в ночной клуб по многолюдной Линкольн-драйв, мимо все еще открытых магазинов. Любители выставлять себя напоказ, все эти уличные артисты, скейтбордеры и бомжи шагали, шныряли, и трещали без умолку, к веселью или раздражению окружающих. Пацаны петушились, девочки хихикали, парочки смеялись, двери магазинов глотали и выплевывали людей.

На Вашингтон приглашающе сиял красный неон “Камеи”, на улице выстроилась целая очередь подростков. Название напомнило ему о кинотеатре в Эдинбурге, в районе Тол кросс. Он считал, что фильмы несут порок и скверну, но временами сдавался и вместе с Марион шел на те картины, которые она любила больше всего. Она всегда бурно радовалась должности Уильяма. Он попытался вспомнить, что в последний раз смотрел с подлинным удовольствием: пожалуй, “Огненные колесницы”.

Он посмотрел вперед, и ему в глаза бросились черные буквы на освещенном фоне: Н-СИН. Блэк пробился к дверям, не желая стоять среди подростков, которые обратили настороженное внимание на пожилого учителя-шотландца.

– Без билета невозможно, – сказал крепко сбитый вышибала, когда Блэк осведомился о том, как попасть внутрь. – Может быть, вы в списке гостей?

– Нет, но я знаю Карла Эварта, Н-Сина, – сообщил Блэк. – Пожалуйста, скажите ему, чтобы вписал в список мистера Блэка из его прежней школы.

Вышибала недоуменно уставился на старика. Может, дело было в возрасте, или в странном акценте, в прямой осанке и властном поведении, но что-то в нем порождало желание хотя бы сделать попытку ему помочь. Вышибала вытащил мобильник и набрал номер.

13

Такси, которое Хелена взяла в международном аэропорту Майами, мчалось по надземной автостраде над городом, через береговой район в сторону дамбы Макартура, в направлении Майами-Бич. Окна были закрыты, из кондиционера лился холодный воздух.

– Приехали на музыкальную конференцию? – спросил таксист. Глаза его скрывали зеркальные очки в духе маньяков, полицейских и киллеров.

– В некотором роде.

– Праздник жизни, – улыбнулся он в зеркале, обнажив кривые зубы. С заднего сиденья Хелена видела в его очках отражение собственного лица, опустошенного и усталого. С непристойными нотками в голосе водитель добавил: – Если что-нибудь понадобится, свяжись со мной. Я дам тебе визитку.

– Благодарю, – услышала Хелена свой чопорный ответ.

– Я имею в виду разъезды, такси, в таком ключе, – сказал таксист, уже куда осторожнее, пока она глазами выискивала табличку с номером такси и телефоном, куда подавать жалобы.

“Я слишком правильная для Карла Эварта, – подумала она. – Он бы колесил с этим мужиком по гетто в поисках наркотиков или поехал бы на ипподром”. Ей стало интересно, на чем строится их связь. Дело просто в том, что они потеряли отцов примерно в одно время, или все серьезнее? Как знать. В голове у нее путалось.

Они затормозили у отеля, она протянула таксисту две двадцатки и оставила приличные чаевые.

– Не потеряйте мою визитку, – улыбнулся он.

– Конечно. “Не, дружище, я уж перебьюсь”.

Обычно ей не нравилось, когда навстречу бросался мальчишка-коридорный, навязчиво выжимающий чаевые, как оно бывает в Америке, но, устав с дороги, она бы не отказалась от помощи. Затащив чемодан на крыльцо, она вошла в прохладное, тихое фойе, где женоподобный портье поздоровался с ней и выдал ключи от комнаты.

14

Карл Эварт, сидя в углу VIP-зала под приглушенным светом, болтал с Лестером Вудом, местным журналистом, специализирующимся на танцевальной музыке. Карл высматривал Терри в нервном потоке ломящихся в двери ценителей музыки и простых тусовщиков, пока не вспомнил, что тот встречается с девчонкой из ресторана. Макс Мортенсен, один из организаторов, пробивался к Эварту через толпу.

– Привет, Карл. Там хочет войти какой-то мужик, говорит, что знает тебя. Мистер Блэк из твоей старой школы.

По губам Карла Эварта зазмеилась гнусная ухмылка. “Наверняка подъебка от Терри”. В школе они часто стебались над Блэки, деспотичным воспитателем, который вел религиозное образование и обществоведение.

– Это очень важный человек, – усмехнулся Карл. – Он оказал на меня большое влияние. Буду признателен, если ты устроишь, чтобы его и всех, кто с ним, обслужили по высшему разряду.

– Не вопрос, – подмигнул Макс и раскрыл мобильник.

Лестер раскурил гаванскую сигару и предложил вторую Карлу, но тот отказался. По улыбке Лестера было ясно, что журналист в пороках толк знает. Впрочем, с околомузыкальной тусовкой всегда непонятно: полно кабинетных тунеядцев, которые спешат завязать с делами, чтобы конкретно зажечь, но встречаются и серьезные люди, даром что ведут себя так, типа свои и в теме, но им явно больше бы пришлось по душе пиарить какие-нибудь корпорации. Карл решил рискнуть и взял быка за рога.

– Есть что-нибудь из препаратов?

Порочное обаяние в улыбке Лестера заставило бы примерную домохозяйку полтора часа подставлять задницу.

– Глупый вопрос. Чем травишься?

– Децел колесами и снежком, в смысле коксом, – благодарно сказал Карл.

“Все ясно”.

– Все полезно, что в рот полезло, все хорошо, что в нос зашло, – сказал Лестер, а потом задумчиво спросил: – Это английская присказка?

– Звучит похоже, – погрузился в размышления Карл, попробовал сказать ее на кокни, потом на диалекте Глазго, и подвел итог: – Пожалуй что.

Лестер наклонился на стуле.

– У меня есть небольшой бонус. Вроде как подарок в честь приезда во Флориду.

– Внимательно слушаю.

– Ты пробовал ангельскую табебуйю? Brugmansia suaveolens. Входит в семейство дурманов, галлюциноген и наркотик. Растет в наших местах.

– Наслышан, но познакомиться не довелось. Она же, по идее, ядовитая.

– Сто пудов. Ее нельзя тупо сорвать с дерева, приготовить или сожрать, если не знаешь точно, что и как делать. Скорее всего кинешь кони, как минимум траванешься. Но если принять правильную дозу…

– Какая технология?

– У меня друг собирает ее, сушит и нужными порциями раскладывает по чайным пакетикам.

– Я бы не отказался. Люблю разные чаи. Я в деле. Пока они утрясали подробности противозаконной

сделки, Альберту Блэку сообщили, что его статус подтвержден, и тот, помимо своей воли, получил немалое удовольствие, когда ему на руку повесили браслет и выдали VlP-пропуск.

– У вас есть сопровождающие лица? – вежливо спросил привратник.

В этот момент из толпы раздался звонкий вопль, наполненный недоверием:

– Дедушка?

Обернувшись, Блэк увидел Билли вместе с непременной шлюховатой подружкой. Они смотрели на него, разинув рты. Блэк тут же ощутил себя так, будто его поймали на входе в стрип-клуб. Но он подавил досаду и, показав на подростков привратнику, взмахом руки пригласил их подойти.

Билли Блэк и Валда Риаз неуверенно протолкались к ним.

– Эти двое, – сказал Блэк, и бережливый шотландец в нем обрадовался при мысли, что они сэкономят цену двух билетов.

– VIP-список в “Камее”? Потрясно, – выдохнул Билли. Блэка взяло за душу то обстоятельство, что они с внуком стоят в одинаковых панамах. На мгновение он почувствовал такую близость с пареньком, что на глаза навернулись слезы.

Чтобы чувства не предали его, Блэк отвернулся, пока их имена заносили в список. Но он услышал, как пораженный Билли спрашивает, с чего ему такой почет.

– Я знаю Н-Сипа, – пробормотал Блэк, едва ли понимая свои слова. “Этот клоун являет собой все, что я презираю, и вот я хвалюсь его именем”. – Он выступает на конференции…

Молодая парочка была так ему благодарна за пропуски и браслеты, что в подробности объяснений Блэка никто не вслушивался.

– Это очень здорово, дедушка, – сказал Билли, а потом сделал над собой усилие: – …Спасибо тебе. Ладно, увидимся позже.

Валда сказала с улыбкой:

– Спасибо вам большое, мистер Блэк, очень мило с вашей стороны.

В ней читалась такая благодарность, что Блэка, вопреки всему, начал терзать стыд. Он вспомнил Али-стера Мейна, старого друга по университету. Ходил слух, что тот умер несколько лет назад. Вдруг Блэк всей душой пожалел, что в свое время не пошел на его похороны, а ведь мог бы прочитать короткую молитву, засвидетельствовать внутреннюю доброту этого грешника и попросить Господа ошибиться во имя милосердия.

– Еще раз спасибо, дедушка, – донеслись до него слова внука, сказанные официальным, уважительным тоном, без намека на издевку. Билли хмуро улыбнулся, и они с Валдой исчезли внутри, в толпе. Обе стороны порадовались, что мучительному общению положен конец.

15

Ее ждала не комната, а большой номер. С собственной кухней, оборудованной по последнему слову, а холодильник с буфетом были забиты шикарной едой. Эврика! Пачка кубинского кофе, он поможет снять джетлаг. Она засыпала зерна в машину, и в кофейник потекла густая, черная благодать. На широкой кровати виднелись следы недавнего пребывания. Она откинула покрывало и принюхалась к подушке. Та пропиталась знакомым мужским запахом Карла, и у Хелены закружилась голова, сердце стало быстрее стучать, и изнутри ее наполнила удивительная легкость. Поднялось желание лечь на его место, но если она даст волю усталому телу и разуму, она уже не встанет, а ей нужно встретиться с хозяином аромата. Вернувшись в кухню, она налила себе чашку кофе. Крепкий, горький напиток бодрил, как дорожка спидов.

Хелена вытащила зарядку из чемодана и воткнула провод в телефон. Пришлось повозиться, выбирая “ATT”, стандартного оператора в США, но, как только связь установилась, пришла пачка сообщений от Карла. Последнее гласило: “Ухожу в клуб. Жду тебя там. Надеюсь все ок. Люблю ххх”.

У нее в груди поднялась волна облегчения и радости. Он жив. Не передознулся наркотиками, не разбился в самолете, не упал, обдолбанный, на дорогу перед мчащимся грузовиком. Скинув одежду, Хелена зашла в ванную и, осмотрев себя в зеркале, охнула. Потом начистила зубы, избавляясь от привкуса самолета и кофе, приняла прохладный душ, переоделась в чистое для тусовки и чуток подкрасилась. Снова встав перед зеркалом, она осталась довольна результатом, и тут ее накрыл джетлаг. Надо бы что-нибудь принять, но в таком истрепанном состоянии на лекарства не тянуло. Вторая чашка кубинского кофе бросилась в бой за бодрость.

Благодаря ей Хелена пришла в себя, когда брела из отеля в сторону клуба. В нервном раздрае (и здесь кофе выступал заодно с джетлагом) она вполне бы обошлась и без свиста здоровой толпы балбесов-студентов на отдыхе, но благодаря списку гостей ее сразу же пустили внутрь, мимо очереди, и она двинула за сцену. В баре скучал какой-то старик в соломенной шляпе. Он оглядывался, как кролик, окруженный лисами. Тут начали запускать посетителей. Диджей уже забрался в будку, подбирая записи для разогрева. Вскоре выступит Карл… Надо бы найти его, только вот странный дед выглядел таким одиноким и забытым, неуместным в этом храме молодости, что Хелене захотелось с ним поговорить.

– Добрый вечер. Вы диджей?

– Нет, я на пенсии, – ответил Блэк, несколько удивленный тем, что молодая прекрасная женщина с яркими карими глазами и короткими светлыми волосами обратилась к нему, а теперь устраивается на стуле напротив.

Альберта испугали длинные ноги, выставленные напоказ, обнаженная плоть, подразумевающая развратный, безрассудный нрав, и едва прикрытые груди, как у шлюхи. Но ее непринужденные манеры компенсировали даже это; у нее оказался нежный голос с акцентом, в котором он опознал австралийский. Он

– вспомнил собственную дочь; они не виделись с похорон, с той короткой и неловкой встречи. Сколько лет прошло с тех пор?

– Я на пенсии, – запинаясь, повторил он, ощущая, как соскальзывает в пропасть своего прошлого, будто та разверзлась у него под ногами. – А вы… участвуете… – он оглядел растущую толпу подростков, старающихся привлечь внимание обслуживающего персонала, – …во всем этом?

Хелену тронул его акцент. Он говорит как шотландец!

– Нет, мой друг, мой жених, он будет здесь выступать, – сказала она и, не удержавшись, показала ему обручальное кольцо.

Блэка ее слова застали врасплох. Не может быть, чтобы эта милая, внимательная и явно образованная девушка, которая дала себе труд заговорить с ним, стариком, неуместным в этой модной, чуждой цитадели другой эпохи, – не может быть, чтобы она оказалась подружкой Карла Эварта! Конечно же, нет. Ведь есть и другие диджей, организаторы, много кто.

– Поздравляю, – осторожно сказал Блэк, – когда планируете свадьбу?

Да, определенно шотландец. Какими они становятся, эти шотландцы, когда стареют? Станет ли Карл таким же потерянным дедком в клубе, забитом молодежью? Она часто прикалывалась, что он когда-нибудь будет самым старым диджеем в мире.

– Не знаю, мы пока не решили. – Хелена пожала плечами и изобразила на лице огорчение. Потом с натянутой улыбкой призналась: – В последнее время дела у нас идут не очень.

– Сочувствую.

– Спасибо. – Хелена Хьюм посмотрела на Альберта Блэка. В острых глазах старика светилась доброта, приглашающая к дальнейшей откровенности. – У нас очень разные работы, и мы живем вдали друг от друга. Отношения на таких расстояниях требуют немалых жертв от нас обоих. Не знаю, что из этого получится.

– А, – сказал Блэк, размышляя, что теперь девушка говорит прямо как южноафриканка.

– А вы женаты?

– Да, был… – Блэк попытался найти слова. – Моя жена умерла недавно.

Хелена вспомнила отца. Тот всю жизнь работал продавцом в автосалоне, чтобы они с сестрой Рути могли учиться в колледже. А потом, посреди бела дня, ни с того ни с сего взял и умер от обширного инфаркта. Она прикоснулась к руке Альберта Блэка.

– Мои соболезнования…

Тот кивнул. Казалось, внутри у него что-то оборвалось. Он не сопротивлялся, когда Хелена взяла его за руку.

– Меня зовут Хелена.

– А меня Альберт, – шепнул он, бросив на нее короткий взгляд. Он почувствовал себя ребенком. Попробовал смириться с унизительной мыслью, что он слабак и глупец, но ничего не произошло, он словно окаменел. Ему хотелось растянуть этот миг до конца жизни. Впервые с тех пор, как Марион покинула его, он ощущал подобное спокойствие и умиротворение.

Не считая барменов, вокруг по-прежнему было пусто.

– Скажите… Альберт, когда это случилось?

Блэк поделился с ней историей их с Марион неугасимой любви, но теперь жена покинула его, и мир его опустел. Хелена рассказала о том, что смерть отца жутко потрясла ее, наполнила всесокрушающим чувством потери. Разговор перескочил на метафизику: Блэк стал объяснять, что вера, бывшая с ним всю жизнь, оказалась под сомнением. Как он боится, что никогда больше не увидит жену, что не существует пристанища душ, где они снова будут вместе.

Хелена терпеливо слушала историю старика, а потом задала вопрос, по ходу его рассказа терзавший ее утомленный мозг:

– Вы когда-нибудь жалели о таких сильных чувствах? Ужасно, когда все кончается вот так.

– Да, ужасно, – подтвердил Блэк, видя перед мысленным взором лицо Марион. Почему она жила с ним? “Я резок. Слишком властен. Можно даже сказать, деспотичен”. Она не просто уважала его; она его по-настоящему любила. И благодаря тому он стал куда большим, чем мог бы в одиночку. Глубинное спокойствие наполнило его сердце. – Нет, я не жалею ни о едином миге, когда мы были вместе, но иногда меня гнетет, каким я был, – признался он, снова опечалившись. – Я был одержим церковью, христианством, мне бы хотелось больше сделать для нее… с ней…

Теперь уже на Хелену Хьюм снизошло внезапное откровение, когда она подумала о своем женихе, Карле Эварте. Не то чтобы она поняла что-то новое, но всей душой вспомнила то, что, казалось, было похоронено под всем тем дерьмом, которое жизнь обрушивает на нас. Она любит Карла. Боже, как же она его любит. И он тоже любит ее.

– Она знала, какой вы. Для нее не было секретом, что вы так погружены в веру, и она не считала, что из-за этого вы любите ее меньше. Уверена, в ее жизни тоже хватало дел, в которых вы не могли регулярно участвовать. Разве вы чувствовали, что из-за них она любит вас не так сильно?

– Да… вы правы. – Блэк задохнулся от нахлынувших чувств. – Тогда я ни о чем не жалею. Ее любовь была моим спасением. Так что, если любите своего жениха, и он хороший человек, выходите за него замуж.

– Выйду, – с дрожью в голосе сказала Хелена. – Я его люблю. Он лучший из тех, кого я встречала. Самый добрый, самый великодушный, нежный, любящий, чуткий и веселый парень из всех. Как же вы правы, Альберт, я должна выйти замуж за Карла. А знаете, он тоже из Шотландии, – призналась она, пожимая его морщинистую руку.

Это открытие, хоть Альберт Блэк и готовился к нему, оказалось невыносимым. Он заметил, что ди-джей уже начат играть, и взглядом обежал забитое помещение.

– Да… хм, простите, пожалуйста, мне нужно в уборную. – Он отнял свою руку.

– Конечно. Возьму себе бокал вина. Вам что-нибудь заказать? – кивнула она в сторону бара.

– Я бы не отказался от воды. Спасибо, – перекрикивая грохот, сказал Блэк.

– Простую или с газом?

– Лучше простую. Благодарю, – с этими словами Блэк встал и пошел к туалетам. Перед ними уже выстроилась толпа, и ему захотелось уйти совсем, но его тянуло вернуться к милой девушке, которая покупает ему воду, и на самом деле надо было облегчиться. Встав в очередь, к вящему ужасу, Альберт Блэк сразу заметил, что человек, который прямо перед ним занимается всякими непотребствами с официанткой, никто иной, как Теренс Лоусон. И тот смотрит прямо на Блэка!

16

Да бля, я за всю жизнь ни разу не бросал обжимансы на полдороге, обламывая смачную телку. Но рядом Блэки из школы: просто ебанись! Этот гондон, дряхлый, в точности такой, как раньше, стоит аккурат у меня за спиной в очереди в толкан! Меня тащит таблета, которой угостила Брэнди, но я отпихнул девку и смотрю на него, а он на меня, и я такой говорю:

– Мистер Блэк! Глазам не верю!

– Теренс Лоусон… – разевает он пасть; этот гондон охуел не меньше моего. Жесть, он даже имя мое помнит! И неудивительно: эта сволочь каждое утро на линейке гнобила нас!

Я полжизни мечтал, какой сказочной пизды наваляю этому “Козлу Блэку”, если наши дорожки встретятся на узкой улице. Но теперь, когда таблетка экстази щекотит меня изнутри, от верхушки черепа до мошонки, я с какого-то перепугу лезу обнимать этого старого гондона. Прижимаю к себе тощего старикана; он похож на мешок с костями! Он всегда был таким? Точно нет! Жаль, что я не на коксе, я бы сейчас уебал его за всю фигню. Но тут вспоминаю, что однажды уже встречался с ним на узкой улице… и похороны Гэлли.

17

Альберт Блэк, с усилием втянув воздух, выпрямился, как солдат на параде, в руках Теренса Лоусона. Лоусон Прежний балбес, а теперь здоровенный облом, одной рукой развернул его к себе, из другой не выпуская милую официанточку.

– Это мой старый учитель из Эдинбурга, – объявил Сочный Терри, – мистер Альберт Блэк. Знакомьтесь, Брэнди. Типа местная.

– Привет, Альберт, – сказала Брэнди и, шагнув к нему, поцеловала его в губы.

Ни одна женщина, кроме Марион, не прикасалась к нему таким образом. Поначалу Альберт Блэк испытал прилив ярости из-за такого предательства, но она быстро переплавилась в глубокую тоску по усопшей жене.

“Марион… почему Ты ее забрал!”

Терри словно бы заметил страдания бывшего учителя. Погладил его по тощей спине, ощущая каждый позвонок.

– А вы что здесь делаете, мистер Блэк?

– Я… потерялся… – все, что сумел выдавить из себя Блэк, опустошенный всем произошедшим. Как ни неловко ему было признавать, он обнаружил к своему удивлению, что рад компании Лоусона.

– Прикинь, какой перец. – Терри улыбнулся Брэнди, а потом Альберту Блэку. – В школе мы с ним воевали что твоя кошка с собакой. Никакой пощады врагу. Но когда один мой кореш умер, помните Гэл-ли, мистер Блэк?

– Да, – сказал тот, сначала вспомнив похороны Гэллоуэя, а потом Марион. – Эндрю Гэллоузй.

– Этот перец… в смысле дядька, – Терри объяснил Брэнди, – единственный из всей школы, из учителей и прочих, пришел на похороны Гэлли. Вот этот человек… – Сочный Терри повернулся к Альберту Блэку. – Не знаю, что вы здесь делаете, но я рад, что вы с нами, потому что раньше не довелось сказать вам, как много для нас всех означало, что вы вот так пришли на похороны. Для меня, его корешей, для его матушки и родичей. – Терри почувствовал, как от воспоминаний глаза наполняются слезами. – Особенно учитывая, что в школе мы с вами не ладили.

Альберт Блэк был потрясен. Он выполнял свой долг христианина, когда пошел на похороны. Библия твердо стояла на том, что надо возлюбить грешника, хоть это и было непросто. Никто не подал виду, что его тяжелая епитимья им небезразлична. Но он вспомнил обо всех, кто пришел на похороны Марион, и как ему грела душу эта простая демонстрация человеческого единства.

– Забавно, мне вспомнилось, что мы все время воевали, но вы все равно были моим любимым учителем.

Блэк не верил своим ушам. Когда Лоусон был пацаном, он порол его каждый день. Но сейчас тот совершенно искренне заявляет такие нелепые вещи. И в Лоусоне чувствовалось что-то странное, возвышенное, почти ангельское, в его кротком добродушии, в больших, выразительных глазах. Казалось, что они наполнены любовью… любовью самого Иисуса!

– Что… зачем… почему это?

– Потому что вы хотели, чтобы мы учились. Другие учителя таких, как я, сразу записывали в расход. Позволяли нам творить что хотим. Но только не вы. Вы держали нас в ежовых рукавицах и заставляли работать. Никогда не бросали попытки чему-то нас научить. Знаете, я жалею, что не слушал вас. – Он повернулся к Брэнди, глаза которой сверкали, как блюдца. – Знаешь, если бы я слушал его…

– Здорово, наверное, когда в детстве встречаешь кого-то, в котором видишь пример, – сказала Брэнди Терри Лоусону, а потом повернулась к Альберту Блэку: – Я думаю, потрясающе знать, что вы оказали такое влияние на жизнь другого человека.

“Охуенные таблеты, – думал Терри. – Таким ма-каром я ближе к ночи оттрахаю сраного Блэки за компанию с Брэнди… надо.полирнуться кокаином…”

– Но я не… – возразил Блэк.

– Слушай, дружище, если у меня в жизни творится пиздец, а так оно и есть, то я сам виноват. – Указательным пальцем Терри стучал в грудь Блэку. – Если бы я не встретил таких людей, как вы с Эвартом… кстати, он сегодня здесь выступает… было бы в десять раз хуже. Я был обычным ничтожеством, да…

Блэк пустыми глазами уставился на Терри Лоусона. “Он что, ждет, что я опровергну это заявление?”

– …но когда встречаешь тех, у кого есть чувство правильного и неправильного, как у вас, ребят с понятиями, это меняет тебя, стопудово.

Очередь в туалеты поделилась на мальчиков и девочек, так что они уже без Брэнди потихоньку ползли к писсуарам. Разговор прервался на отлить. У Блэка кружилась голова, пока он разглядывал, как моча льется в желоб. Казалось символичным, что она смешивается со струей Лоусона, стоящего рядом. У того из отростка, который Блэку показался прямо таки пожарным шлангом, с силой хлестал могучий поток.

“Лоусон раскаивается! Искренне раскаивается!”

Они доделали свои дела, и Терри сполоснул руки только потому, что Альберт Блэк тщательно отмывал свои. Они дождались Брэнди и вместе пошли на танцпол, где с ними поздоровалась Хелена.

– Новозеландочка наша, птичка киви! – воскликнул Терри, обнимая ее. – Так ты познакомилась с Блэ-ки… э-э, мистером Блэком…

– Да, но я не знала, что вы с Альбертом друзья…

– Именно, мы с Карлом давным-давно с ним знакомы.

– Альберт, так вы знаете Карла?

– Да, – робко сказал Блэк, – но я понял, что вы говорили о нем, только когда увидел Лоусо… в смысле Терри, в очереди в туалет. Я учил их обоих…

– Потрясающе! Господи, как же мир тесен!

– Пошли внутрь, найдем Белобрысика, – сказал Терри, представив Брэнди и попутно объясняя им с Хеленой, что Блэк был незабываемым учителем.

– Вот Карл обрадуется, – сказала Хелена. Альберт Блэк, погрузившись в транс, позволил отвести себя в VIP-зал.

– Ага, Белобрысик просто офигеет, как пить дать, – заржал Терри.

Когда они зашли внутрь, Карла там уже не было, он ушел за сцену готовиться к выступлению, но Терри представил Блэка высокому негру, свысока взирающему на него.

– Это Лукас. Лукас, это тот олдскульный чувак, о котором я тебе тер.

Лукас отозвал Блэка в сторону и сказал с долей почтительности в голосе:

– Я так понял, ты из старой школы.

– Да, – ответил Блэк, нервно глядя на Терри, который целовал Брэнди, второй рукой обнимая Хелену.

– Слыхал, ты в былые времена жег не по-детски. Не понимая, к чему ведет этот человек, Блэк смог

только согласиться. -Да.

– Я так скажу, мужик, а вы, ребята, врубайтесь: мы немерено обязаны старой школе.

Альберт Блэк уставился на высокого чернокожего парня. У них в школе не было негров. Он бы запомнил.

– Ты.,, ты не из старой школы…

– Не, мужик, никак нет, но я наслышан, как вы там свирепо отжигали. Что в Англии вы оказал и такое же влияние, как наши – здесь. Без таких парней, как ты, мы бы сегодня тут не сидели. В чикагском Саут-Сайде полно братьев, которые не подняли бы бабла, если бы люди твоего калибра не вдохновляли их и не гоняли подерачниками. У нас такие тоже есть. Те, кто вел нас в правильную сторону. Без них остались бы только стволы и дурь. Верь мне, брат.

Значит, здесь, в Америке, есть такие Же учителя, как он: подлинные христиане, которых ведет завет

Иисуса помогать достойным беднякам и учить их. Они стали спасением для этого здорового негра в бандитском гетто Чикаго. Да, эти добродетельные мужи и жены спасли сию заблудшую душу так же, как он в своем мерзопакостном районе Эдинбурга заботился о тех, кто подобен Эварту и даже Лоусону.

– Эварт… так сказал Карл Эварт?

– Карл всегда признавал, что многим вам обязан: гадом буду, честное слово. Как тебя кликают, дружище?

– Мистер Блэк… – Альберт оценил сложившееся положение. – Можно Блэки.

– Блэки. Ага… – Лукас поскреб подбородок. – Я точно о тебе слыхал, – сказал он благосклонно. – Ты был охуенно жестким пацаном, да?

– Да… – На лице Блэка появилось робкое, виноватое выражение, когда перед ним промелькнул образ плетки. Но как еще можно было насаждать дисциплину? Сделать так, чтобы они перестали болтать, заниматься фигней и принялись за работу? Но вдруг рядом снова появился Терри Лоусон и повел его в отгороженную зону со здоровым микшерным пультом, за которым восседал техник. Будка, сама находясь в VIP-зоне, выступала в угрожающе забитый танцпол. Там уже тусовались Хелена с Брэнди, о чем-то беседуя. Пока Блэк смотрел на кабинку, под восторженные крики появился Карл Эварт, хлопнув по руке выходящего оттуда диджея. Тощий как палка, он носил мешковатую одежду, а на голове торчала короткая щетина светлых волос. Блэк сразу узнал эти умные, проницательные глаза с хитринкой. Его заклятый враг исторг из толпы бурную радость, поставив запись, которая, на вкус Блэка, ничем не отличалась от предыдущей. Альберт обернулся к Сочному Терри, приметившему его замешательство.

– Он всего лишь включил музыку. Чего они так радуются?

– Да хули тут, не сверхинтеллектуальная работа, – заржал Терри. – Эти рейв-хаусы, конечно, шлак, я хожу на тусовки чисто ради телок. Бабы слетаются сюда, как мухи. Самый смак в жизни, а? – Он подмигнул Блэку.

Альберту показалось, что он низвергнут в Содом. Вокруг царили распутство и похоть. На иных девушках почти не было одежды. Впрочем, здесь не накатывало ощущение опасности, как в толпе футбольных фанатов на родине. Блэк стоял в будке у микшерного пульта, а Эварт ставил запись за записью. Ему стал понятен определенный процесс. Ритм нарастал, и толпа все сильнее впадала в бешенство и истерику. Они задирали руки в воздух, многие салютовали Эварту так, будто он – мессия! Может, ради этого все и затевалось: захватить контроль над их разумом и сделать уязвимыми для посланий сатанизма! И в то же время он понял, что можно не ждать речей ни от Эварта, ни от кого другого. Якобы “конференция” означала лишь, что люди будут извиваться под этот шум в зомбирующем трансе.

“Прежде мы ездили в дальние страны, неся благую весть, а теперь западная молодежь переняла примитивные племенные танцы и ритмы у людей, погрязших в варварстве!

Народ, преисполненный греха, люди, отягощенные беззаконием, семя злодеев, испорченные дети: они отринули Господа, вызвали гнев Святого Израи-лева, они обратились в прошлое!”

Блэку снова захотелось уйти, но вернулась Хелена и принесла еще воды. Нет, он зашел далеко, он должен оказаться лицом к лицу с Эвартом. На одной из сцен он увидел Билли с Балдой, извивающихся в развратном танце.

“Прилюдно, как собаки в течке!”

Альберт отступил в тень, чтобы они его не заметили. Стоит ли удивляться их мерзкой половой распущенности, если им промывают мозги этой неистовой, дьявольской музыкой? Пытка Блэка длилась, пока Эварт не сошел со сцены и, стирая с лица пот, попал в объятия Хелены. Блэк смотрел, как они жадно впились губами друг в друга. Потом Эварт, оборвав поцелуй, спросил:

– Как долетела?

– Ужасно, дорогой, но зато я с тобой. А у нас для тебя сюрприз! Здесь твой друг из Эдинбурга, мистер Блэк из твоей старой школы.

Карл захохотал. Очередная подъебка Терри, решил он, но, обернувшись, столкнулся с Альбертом Блэком, почетным магистром гуманитарных наук, который смотрел на него из-под полей панамы своими мышиными глазками, как обычно, темными и глубокими.

– О бля… – Он, не веря, уставился на ухмыляющегося Сочного Терри. – Хули тут делает Блэки!

– Он был в городе, решил заскочить на огонек, да, мистер Блэк? – сказал Терри, сам удивившись своему порыву защитить давнего тирана.

– А сюда его на хуй притащили? – Карл уставился на Терри.

– Приятно быть приятным, да, – сказан Терри.

– Это я его позвала. – Хелена рявкнула на Карла. – Веди себя прилично!

– Прилично!Даэтотебаный социопат порол меня, если я не говорил “сэр”, обращаясь к нему!-прошипел Карл себе под нос.

Хелена стояла на своем.

– Карл, ему сейчас тяжело. Прекрати!

Карл посмотрел на свою невесту из Новой Зеландии. Как здорово снова встретиться. Хелена Хьюм. Его любимая присказка: “поменьше скептицизма, мисс Хьюм”. Он воспринимал ее в романтическом свете, как потерянную дочь Каледонии, сосланную на край света, только чтобы они могли быть вместе под зеркальным шаром на фоне пульсирующего ритма в четыре четверти. Он улыбнулся ей, а потом и Альберту Блэку, заставив себя протянуть ладонь. Прежний учитель пару тактов смотрел на него, потом перевел взгляд на Хелену и пожал руку.

Хватка у старика оказалась крепкой, как тиски, и никак не вязалась с его тощей фигурой.

– Как вы оказались в Майами-Бич? – спросил Карл.

Альберт Блэк не нашелся с ответом. Он и сам не знал. Вмешалась Хелена:

– Его семья живет неподалеку. Мы случайно встретили друг друга и разговорились.

– О чем? Обо мне? – надулся Карл, не сумев удержаться.

– Мир не вертится вокруг тебя, Карл, – прошипела Хелена. – Бывают и другие темы для разговора, поверишь ли.

“Ты и твоя никчемная кислотная музыка, оглянись, она уже вымирает. Это был каприз моды, а не великая революция. Блин, когда же ты повзрослеешь”.

– Я не то хотел сказать, просто мы с ним… – вмешался Терри, которому ссора между Хеленой и Карлом ломала миролюбивый приход на экстази. Чтобы вернуть гармонию, он погладил Брэнди по спине. – Мы с ним зацепились языками, да, мистер Блэк?

Блэк неловко помялся.

– Да… слушайте, мне действительно пора идти.

– Нет, Альберт, задержитесь ненадолго, прошу вас, – взмолилась Хелена и с напором развернулась к Карлу. – Скажи ему!

Карл Эварт сумел добавить в голос немного учтивости:

– У меня потом еще одно выступление, в Эверглейдс. Приглашаю вас с нами.

– Но я не могу… – вяло запротестовал Блэк. – Уже поздно, мне…

– Нет, можете, – нежно улыбнулась ему Хелена и взяла под руку. Брэнди зашла с другого бока, и Блэк позволил им увести себя наружу. Он чувствовал, что стержень его личности плавится, что больше его ничего не поддерживает, он более не способен принимать даже простые решения.

Глядя им вслед, Карл ухватил Терри за рукав.

– С каких это пор ебанутый садист Блэки стал “мистером Блэком”? – Он впился взглядом в широченные зрачки Терри. – Ага, догнал. Знаешь, лично я даже под мощной ешкой не перестану считать этого пидараса злобной сволочью!

Радостная улыбка Терри расплылась еще шире.

– Хватит жить прошлым, Карл, забудь вчерашние войны. Так ты мне всегда говоришь?

Карл Эварт сунул Терри Лоусону коробку с дисками.

– На, держи.

– Может, еще сортир надраить? – скорчил рожу Терри, но приказ исполнил, и они вышли наружу следом за Альбертом Блэком с девочками.

18

Гуляки вышли из “Камеи” на Вашингтон-авеню в Майами-Бич и растворились в темноте и густом воздухе ночной Южной Флориды. Билли Блэк не мог поверить, что они с Валдой Риаз видели, как его дедушка под опекой клевой пелотки залез во внедорожник, куда потом сел диджей Н-Син с компанией! Билли с Валдой недоуменно пялились друг на друга.

“Дед уехал со шлюхами? Куда они его везут?”

Лестер, сидящий на водительском сиденье, поздоровался с Альбертом Блэком, Хеленой Хьюм, Брэнди и Карлом, потом забрал коробку у Терри Лоусона и засунул на переднее сиденье.

– Куда мы едем? – спросил Альберт Блэк.

– Вечеринка в Эверглейдс. У них там с музоном напряги, а Эварт к ним впрягся, рубает классическую тему.

– Мне действительно пора домой, – сказал Блэк. Но сел в машину, потому что уже не хотел бросать эту компанию.

– Не надо. Вы теперь в банде, главарь нашей бригады, – улыбнулась Хелена.

– Не хочу вам мешать…

– И не помешаете. Карл, скажи ему.

Блэк посмотрел вперед, туда, где сидел Карл Эварт. Хелена разминала ему плечи и шею. Диджей обернулся на давнего врага, давая понять, что общество Блэка ему не нужно.

– Пускай мистер Блэк сам решает. Мне все равно. Хелена подняла брови, а Терри простонал под звук

заводящегося мотора:

– Эварт, расслабься! Ты только и думаешь, как он тебя пиздячил плеткой! Забей уже! Меня пороли чаще, чем тебя, но я не делаю стремную морду по этому поводу. Прикинь, – он повернулся к Блэку, – ты жестко нас лупил.

Блэк к пущему смущению почувствовал, что это утверждение наполняет его гордостью.

– Ага, если уж ты порол нас, так порол, ну ты понимаешь, – подчеркнул Терри.

– Ты входил в тройку самых суровых, – с печальной улыбкой признал Карл. – Может, наравне с Мастертоном, но на фоне Брюса, конечно, курил в углу.

– Ага, Брюс был тот еще маньяк. – Терри сморщился от воспоминаний. – Такая скотина!

Блэка задело. Брюс. Этот пьющий, неотесанный подонок, неспособный и двух слов связать. Нелепо, что такому человеку доверили преподавать в средней школе. Брюс наказывал детей просто для удовольствия. Но если подумать, разве Альберт Блэк не ощущал, как насилие помогает ему сбросить напряжение?

“Нет… конечно, нет… я ненавидел грех, но не грешников. Я всегда шел по праведному пути и любил их… но… но… карать врага, со мстительным привкусом ярости на устах, смотреть, как они падают ниц пред твоей властью, конечно, сам творец дал нам подобную черту, чтобы праведники несли возмездие…

Или это Сатана со своими коварными уловками втерся к нам в доверие под личиной праведности? Возможно ли, чтобы даже христианский солдат, орудующий мечом в крестовом походе добра, чтобы он, в миг победы, поддался на соблазны и пал пред дьяволом?”

– Останови, – рявкнул Карл. – Я на минутку. Блэк заметил, что они затормозили перед отелем,

до которого он выследил их вчера. Эварт вышел и стремительно исчез в дверях.

Хелена разговаривала с Лестером, и Блэк вынужденно слушал, как Лоусон делает этой американке те же развратные и бесстыдные предложения, что и пустоголовым хихикающим девахам в школе, почти тридцать лет назад.

– Ну что, будем любить друг друга?

– Возможно.

– Просто возможно, вполне возможно или возможно наверняка?

– Ты никогда не угомонишься?

– Ага.

Блэк заметил, что потрепанный водитель передает Лоусону и его спутнице пакетик белого порошка. Однозначно какой-то наркотик. Он отметил, что Хелене хватило мозгов отказаться от этой отравы. Поистине восхитительная девушка. Не стоило надеяться, что Лоусон и его американская шлюха проявят подобную сдержанность, и вскоре они с какой-то штуки вроде ключа от дома втягивали в ноздри горки порошка. Альберт Блэк отвернулся к окну.

Терри хотел было предложить учителю, но передумал и вернул пакетик Лестеру.

– Отличная вещь, дружище, понеслась, – сказал он. Лоусон был на взводе, когда вернулся Карл Эварт,

неся электрический и заварочный чайник, банку меда и пластмассовые стаканчики.

– Эварт, угощайся коксом! – заорал Терри Лоусон.

– На хрен. Я оттягиваюсь чайком, – улыбнулся Карл Эварт.

Пересмотрев свою оценку Карла Эварта, Блэк ощутил, как целительный бальзам собственного великодушия кружит ему голову. Тем временем машина тронулась и покатила по дамбе к центру Майами. Пожалуй, Блэк заблуждался насчет Эварта, или, что вероятнее, Хелена хорошо повлияла на него. “Может, он достоин такой любви. Может, я был достоин любви Марион”.

Внедорожник, громыхая басами из колонок, влился в конвой, уходящий из Майами в темноту ночи. Блэк смотрел наружу, когда огни города внезапно исчезли. До него дошло, что Лоусон, явно под кайфом, бормочет ему в ухо всякую похабщину.

Удивительно, но Альберт Блэк не разозлился, он ощутил лишь усталость и замешательство. И был какой-то странный, мрачный уют в ритме, если не в содержании болтовни пацана из эдинбургского района.

– Мне в голову пришла идея нового продукта, так что я написал в “Гиннесс” в Дублин. Эти гондоны мне не перезвонили: ни хрена не одупляют. Я им предлагал сделать газированный “Гиннесс”, под вкусы коктейльного поколения, они прутся от газировки. В конце концов, есть же “черный бархат”: “Гиннесс” с шампанским. Стаут – старперское бухло, пора устроить ребрендинг. Прикинь, тебе рассказываю первому, – заговорщицки кивнул Лоусон. – Важная штука этот ребрендинг. Я даже себе его замутил. Если по чесноку, я не по-детски отжигал. У себя на районе драл все, что шевелится, и мне хватало для счастья.

Блэк вспомнил собственную свадьбу, Марион в белом платье. И как его пьяный отец спрашивает, куда делся его друг, Алистер Мейн. Порок всегда рядом. Повсюду. Но Лоусон в своем моральном падении не знает предела. Блэк вспомнил Бернса, как его строки всегда утешали его в трудные минуты.

В такую ночь и в этот мрак

Грешно из дома гнать собак…*

* Поэма Роберта Бернса “Том О’Шентер” здесь и далее дана в переводе Ю. Князева. – Примеч. пер.

– Вдруг меня стукнула мысль, как ты сказал бы, снизошло откровение, – не успокаивался Лоусон, – что если я сброшу вес, подкачаюсь и приведу себя в порядок, я снова могу подснять первосортную мокрощелку. Заебца же. Взрослый мужик гораздо круче малолетки. Поэтому молодые девки часто западают на зрелых парней, которые знают и умеют побольше, чем сопливый пацан. Им часто не нравится подростковое “раз-два, всем спасибо, все свободны”. Надо сказать спасибо Белобрысику за то, что вправил мне мозги, то есть, если по чесноку, я раньше вел себя как сопливое чмо в плане отношения к поебкам. Навалиться и долбить своим верным другом, пока они не поднимут лапки кверху… – Он потер себя в паху и облизнул губы, задрав к потолку одну бровь.

Блэк стиснул зубы.

“Что хвалишься злодейством, сильный? Милость Божия всегда со мною.

Гибель вымышляет язык твой; как изощренная бритва, он у тебя, коварный!

Ты любишь больше зло, нежели добро, больше ложь, нежели говорить правду”.

– Когда мой дрын шурует в них, они сразу чуют, понеслась за всю фигню, держись крепче! Пока мой верный друг вбивает ее жопу в матрас, хер там она заскучает и начнет считать трещины в потолке! Но Карл однажды сказал: у меня есть золотое правило, что девка должна получить минимум два клиторальных и два вагинальных оргазма на нос, прежде чем я, так сказать, угощу ее спущенкой. Я последовал его совету, и Тощий Лоусон преобразился: никакой жареной картошки и пива кружками, говножрачка в прошлом. И дела идут на лад. Я стал большим спецом по молоденьким, и вот он я, заправляю таким же девкам, что и в восьмидесятых, когда развозил сок! По случаю ваял с ними зачетную порнушку, туда-сюда, все дела. Прикинь? Вот когда в натуре приходится следить за фигурой. Слышал, актеры говорят, что камера добавляет весу? Так и есть. Так что, как только начинаешь весь этот рок-н-ролл на экране, это серьезный повод воздержаться от излишеств. Да хрен там: жрачка – еще не самый смак в жизни.

Девушка, официантка: Лоусон пялился и лапал ее с непристойной похотливостью, не переставая нести вздор. Словно она не понимает ни слова из его речей. Или, что вероятнее, она такая же развратница, как и он. Струйка пота скользнула по ее медовой коже со стройной шейки в вырез платья. Грех. Везде вокруг.

“Нельзя сдаваться. Никогда не сдавайся! Не дай Сатане овладеть тобой!”

Они свернули с автострады на боковую дорогу, погруженную во тьму, и вскоре затормозили на автостоянке. Машины парковались на широкой площадке вокруг фургона, который распахнулся, явив миру акустическую систему с диджейской будкой. Блэк предположил, что там установлен генератор, потому что едва они вылезли из машины, яркие стробоскопы, установленные по краям фургона, включились, колонки загрохотали, как древний водопровод, и в ночь полился зловещий транс. Казалось, что музыка сотрясает пальмы и эвкалипты вокруг, но здесь виноват был скорее поднявшийся ветер. Какие-то молодые люди на клочке утоптанной земли пытались натянуть на алюминиевые стойки заплесневелые тенты. Площадку, явно не впервые принимающую гостей, окружали зеленые стены растительности, а за ними вдалеке Блэк видел огни магистрали. Вскоре веселье было в разгаре. Развязные юноши с женственными, подловатыми улыбками танцевали со стандартно привлекательными девушками.

Блэк огляделся в вязкой тьме. Значит, это и есть Эверглейдс. Место казалось диким и опасным. Гулкий ритм наполнял атмосферу, словно сама ночь следит за ними, окружает эту толпу танцующих, извивающихся дьяволопоклонников. Жаркий воздух был пропитан пороком.

“Земля ваша опустошена; города ваши сожжены огнем; поля ваши в ваших глазах съедают чужие…”

У внедорожника Карл Эварт что-то делал с электрическим чайником, наверное, чай или кофе заваривал! Блэк поймал взгляд бывшего ученика, и они обменялись резкими, напряженными кивками. Альберт оглянулся и заметил Хелену, которая в одиночестве оперлась о капот. Он пошел к ней.

– Вы как? – спросила она.

– Да ничего, хотя прежде ни с чем подобным не сталкивался.

– Не переживайте по этому поводу, давайте поговорим. Я не в настроении тусоваться, джетлаг морит… – Хелена зевнула.

Блэк снова поймал себя на том, что рассказывает ей, как сильно его гложет тоска по жене. Хелена задумалась о жизни, которую хотела вести вместе с Карлом, но ее мучила печаль от того, что та закончится болью и горем. Но на нее вновь снизошло озарение: она поддается неправильным чувствам. Стало ясно, что она не просто грустит, а страдает от депрессии. Со дня смерти отца она так и ждала всевозможных неприятностей, вместо того, чтобы жить полноценной жизнью. Надо радоваться тому, что имеешь, а не чахнуть от навязчивых, саморазрушительных, нездоровых и банальных мыслей, она решила, что запишется к врачу. Пожалуй, на реабилитацию после утраты близкого человека.

Альберта Блэка захватили чувства, и он ощутил себя слабым и разваливающимся на куски. Он уже утомил эту девчушку, хотя она великодушно не показывала этого. Извинившись, он пошел на разведку.

Проходя мимо внедорожника, Блэк заметил, что Эварт, отошедший к фургону, заварил какой-то чай в том чайнике, за которым они заезжали в отель. Наверное, он был к нему несправедлив. Пока все вокруг глотали всякую химию, Карл Эварт занимался приличным делом. Налитый в пластиковый стаканчик, напиток показался Блэку похожим на ромашку. Молока не было, но нашелся сахар и мед. На вкус настойка оказалась как все травяные чаи, исключительно мерзкая, хотя Марион молилась на них. Блэк пошел к танцующей толпе, потягивая из стаканчика.

Он смотрел на Эварта с Лоусоном, танцующих с девчонками: Хеленой, которая выглядела уставшей, но двигалась бодро, и американкой, чье имя он вечно забывал. Парни тоже танцевали и оттягивались не хуже подружек. (Хотя называть официантку “подружкой” Лоусона было бы серьезным преувеличением!) Вдруг Блэка, вечного одиночку, стукнула мысль, что у него никогда не было такой дружбы, как у Эварта с Лоусоном.

“Алистер. В университете”.

Нахлынули неприятные воспоминания, а следом за ними на него обрушилась тошнота. Блэк плохо себя почувствовал, закружилась голова. Он испытал нестерпимое желание отлить. Отвернувшись от толпы людей, силуэты которых принимали самые причудливые очертания, он неуверенно двинулся в густые заросли, в поисках уединенного места, чтобы облегчиться. Протиснувшись через эвкалипты на открытое место, он ощутил, как от росы промокли ноги.

Стояла жуткая темень. Обернувшись, он больше не увидел стробирующего света, хотя звук доносился по-прежнему. Но он уже не мог сказать наверняка, что это танцевальная музыка, она словно звучала откуда-то изнутри головы. В горле пересохло, щелкнуло в колене, и сердце забилось быстрее. Расставив ноги, чтобы не упасть, он перенес большую часть веса на здоровое колено и, расстегнув ширинку, начал писать. Он никогда не мочился так обильно: струя все текла и текла. Спазм родился в груди и сотряс все тело. Блэка вывернуло, но насухо, потому что он ничего не ел. Он чувствовал в кишках тошнотворный чай, но тот не извергался наружу. Альберт попробовал дышать ровнее. Его ноздри раздулись. Он не был уверен, что кончил отливать, но убрал член в штаны и тут ощутил порыв ветра, словно бы дующего ниоткуда; тот промчался сквозь его тело, как рентгеновский луч.

И ветер дул, собрав весь пыл, И дождь, как из ведерка лил, Мгла поглощала молний вспышки, Гром грохотал без передышки. В такую ночь поймут и дети, От дьявола проделки эти.

Когда Уильям с Кристиной были детьми, он пугал их, театрально читая эту поэму. Так давно это было, их больше нет в его жизни. Как многие другие, они стал и чужим и друг другу. Почему в университете Алистер Мейн всюду ходил За ним хвостиком? Удивительно ли, что непрерывные знаки внимания от этого больного дурня ввергли его в грех? Все дело в виски, тогда он впервые в жизни выпил. Поначалу они шутили (фривольный смех, троянский конь дьявола), потом затеяли дурацкую возню, и тут лицо Алистера на нем, их одежда расстегнута, отброшена, а потом… тот ласкает его своим женственным ртом! Альберт Блэк, молодой студент-христианин, крича от боли и ярости, крепко держал парня за голову, прижимая ее к голодному паху, и семя исторглось из него в благодарное горло товарища, студента богословия.

“И я никогда не просил Марион доставить мне подобное жуткое удовольствие”.

С того кошмарного дня в студенческой квартире в Марчмонте Альберт Блэк редко пил. Ему хватало стакана виски на “вечер Бернса”, такой же порции на Новый год и очень, очень редко на собственный день рождения. Но даже отвратительные, давно подавляемые мысли не дали ему опоры; он стал узником нарастающей тошноты, тугой и несговорчивой, расползающейся по телу, словно мрачный яд. Блэка снова скрутил рвотный спазм, он поднял руку к потеющему, пульсирующему лбу. Он больше не слышал музыки, не мог развернуться, пройти буквально пару метров через полосу эвкалиптов назад, к людям. Его ноги вросли в землю.

“Что со мной происходит?

Во что вас бить еще, продолжающие свое упорство? Вся голова в язвах, и все сердце исчахло”.

Альберт не знал, где он. Кусты, деревья, ползучие лианы и высокие травы принимали самые странные формы, будто вокруг него ожило болото. Но здесь, в этой дикой глуши, рядом с ним было что-то еще.

Поначалу он видел лишь сверкающие глаза, горящие адской желтизной, они уставились на него из смутной, маслянистой темноты впереди. Потом раздался низкий рык сатанинского чудовища, злобный, безжалостный. С неба донесся раскат грома, а может, он шел из колонок.

В окне восточном, свесив ноги, Уселся Старый Ник двурогий. Он с виду был как зверь лохматый: Огромный, черный, злой, горбатый. Он в трубы дул с такою силой, Что дребезжали все стропила.

Потом чудовище издало низкое шипение. Молния разрезала небеса, на краткий миг высветив ужасающую, согбенную фигуру впереди. Ощущая, что с него будто обдирают кожу, Альберт посмотрел в отвратительные глаза, но вспомнив о Марион, начал спокойным, ровным голосом цитировать по памяти:

– Было сказано, когда холодный голос правды обрушится на пылающий водоворот лжи, раздастся шипение! Совершенная любовь освобождает от всех страхов! Невинность стремится на солнечный свет и взыскует испытания! – вещал, почти пел Блэк, и слезы катились из его глаз. Учитель на пенсии и старый солдат рванул отяжелевшие ноги, стиснув кулаки, сделал шаг вперед и заорал в ночь: – ОНА НЕ БЕЖИТ ПРОЧЬ, НЕ СКРЫВАЕТСЯ!

Тварь пригнулась, словно бы сев на корточки, зарычала, а потом, обратив к нему спину, бросилась прочь. В какой-то миг она посмотрела назад, опять зашипела и скрылась в кустах.

– ИЗЫДИ! – возопил Блэк в ночь, откуда доносился ровный ритм музыки. Колено не выдержало, и он рухнул вперед, как подкошенный, в темную, сырую бездну. Некоторое время стояла тишина. Он открыл глаза. В рябом небе грохотал гром и сверкали молнии. На лицо Альберту упали капли дождя. Он напрягся и попробовал подняться из мокрого болота, которое словно засасывало его. Оно хотело забрать его к себе, как будто сама его кровь уходила в землю. С невероятным усилием он вцепился руками в ветви кустов и встал во весь рост.

Впереди виднелись огни, но он не мог заставить тело идти. Он решил остаться здесь, в плену кустов. Настало время сдаться пред лицом тьмы. Уйти к любимой. Он выкрикнул ее имя, а может, громко его подумал.

Должно быть, Альберт Блэк долго кричал, или не кричал совсем. Он никогда не узнает, как Терри, Карл, Брэнди и Хелена нашли его, мокрого, в бреду, насмерть вцепившегося в эвкалипт.

– Альберт! – воскликнула Хелена.

– Ну бля… мы все промокли. – Терри Лоусон попробовал оторвать бывшего учителя от куста и вывести из воды, доходящей тому до голеней. – Пошли отсюда, ненормальный, тут водятся аллигаторы, пантеры, черные медведи и хуй знает что еще!

Блэк, оттолкнув его руку, заорал в ночь, стоя в струях дождя:

О, Джон Ячменное Зерно! С тобой ничто нам не страшно! С полкружки бить пойдем врага, А с кружки – к черту на рога!

Черта с два он уйдет отсюда. Он держался отчаянно, насмерть, его полоумные глаза вылезли из орбит.

– У него крыша поехала, – сказал Карл Эварт. – Блэ… мист… Альберт, вы пили мой чай? – Карл сполз к нему. Ощутил, как ноги уходят в воду. Блэк увидел, как лицо Карла исказила язвительная ухмылка, которую он давно уже изучил. Ему нужно оружие, что-нибудь, чтобы сразиться с монстром. Но под руку ничего не попадалось, и Эварт давно уже не был мальчиком. Больше не был плохим пацаном. В глазах этого блондина прорезались участие и забота, вокруг него разлилось сияние, как золотой нимб у святого, и тихий голос убеждал его: – Ну же, Альберт, протяни мне руку. Пойдем, дружище, обсушим и согреем тебя.

Тут перед глазами Блэка встал испуганный мальчишка, съежившийся перед ним у него в кабинете, когда он доставал плетку. Его собственный сын в слезах выбегает из дверей. Марион появляется, встает перед ним, не пуская его к ребенку. У него защипало в глазах. Робким движением он потянулся к Карлу Эварту, и тот подхватил его под руку.

– Я никогда не хотел сделать тебе больно… не хотел, чтобы страдал ни ты, ни другие дети… – стенал Блэк.

– Не берите в голову. Вы чай пили? – спросил Эварт, пока Терри помогал им выбраться из канавы.

– Чай… – выдохнул Блэк, чувствуя под мокрыми ногами твердую землю.

– Это неправильный чай, Альберт. От него становится плохо. Вы выпили слишком много, – сказал Карл, обнимая старика за тощие плечи, и под проливным дождем повел его через кусты к машинам. На заднем сиденье внедорожника, в ласковых руках Хелены, Блэк забылся лихорадочным сном. Он проснулся ненадолго, когда они въехали в пригороды Майами, а на небе потихоньку взошло солнце. И сон вновь сморил его.

19

Любовники, основательно убитые, сперва поговорили, потом сделали попытку заснуть, и снова, несмотря на усталость, принялись за беседу. Хелена Хьюм, откинувшись в шезлонге, пила кубинский кофе и смотрела на Карла Эварта, который сидел на постели, сжимая голову руками, ошеломленный ее признанием.

– Чувствую себя подлецом, – простонал он.

– Я должна была тебе сказать, – признала Хелена. – Просто не знала, как ты к этому отнесешься. Я не хочу пока рожать. И подумала, что ты можешь попытаться меня уговорить.

– Да нет… я не о том, – выдохнул Карл, потом опустился на пол и, положив голову ей на колени, посмотрел на нее с печальной улыбкой. – Поэтой причине я не страдаю, ты все правильно сделала. Мне погано от того, что тебе пришлось одной идти в больницу, пережить это все без поддержки.

– Я должна была тебе сказать.

– Как бы ты сумела? Меня вечно нет. По почте или эсэмэсой? – сказал он грустно, потом вдруг оживился, сел рядом с ней. – Я много думал о нас. Не могу провести еще одно лето на Ибице, играя музыку ребятам, которые будут слушать что угодно, потому что удолбаны в говно. Меня больше не радует это занятие.

Хелена погладила его по волосам. Такие нежные, мягкие. Она лениво выводила пальцами узоры у него на черепе.

– Джейк попросил написать музыку к его фильму. Я согласился. Невеликие деньги авансом, но если сборы будут нормальными, светят неплохие роялти. Так что я переезжаю на студию в Сиднее. Если все получится, стану больше заниматься такими проектами. Значит, мы будем жить недалеко от твоей мамы, сможешь часто к ней ездить и ее к нам приглашать.

– А что будет с твоей мамой? Она старше, а у моей поблизости живет Рути…

– Давай признаем, что есть причины, по которым ты нужна своей маме больше, чем я моей. Посмотрим пару лет, как пойдет. Если твоя мама придет в себя и приспособится, подумаем о переезде в Лондон, или даже в Лос-Анджелес, если я добьюсь успеха, – улыбнулся он.

Хелена обвила руками его тонкий стан.

– Люблю тебя, Карл.

– И я тебя люблю… и хочу, чтобы ты была со мной. Мне не нравится, что я по жизни далеко от тебя, и страдаю всякой херней, потому что тебя нету рядом. Староват я для таких вещей, да и надоело. Мне уже сорок, а танцевальная музыка – дело для молодых. Пора с ней завязывать.

– Хорошо, – благодарно сказала Хелена, чувствуя, что напряжение между ними лопнуло, как нарыв. – Обсудим все позже. Пора в кровать.

– Я сроду не усну.

Хелена почувствовала прилив бодрости от кофе. Джетлаг сыграл с ней шутку. Всего пару минут назад она чувствовала дикую усталость, но на смену ей пришло возбуждение.

– Я тоже. Пошли полежим на солнышке, может, запихнем в себя завтрак.

– Лады. Захвачу крем от загара, на случай, если мы там отрубимся.

20

Альберт Блэк проснулся в незнакомой комнате в отеле. Он лежал на кровати, полностью одетый. Штанины снизу оказались мокрыми. Комната, залитая солнцем, еще плыла у него в глазах, но пульсация уже ослабла. Он чувствовал, что все закончилось. Сатана ушел из его тела, хоть оно пока не пришло в себя после его вторжения. Чаек.

“Почему Божий сад вечно запятнан горькими плодами Сатаны?”

Он снял очки, протер глаза. Снова водрузил очки на нос. На дрожащих ногах, оберегая предательское колено, Альберт пошел вниз. По пути к задней двери отеля он выглянул на улицу и увидел Карла с Хеленой, лежащих у бассейна: он в шортах, она в раздельном купальнике синего цвета. Блэк уже было выскользнул, но они заметили его и жестами позвали к себе.

– Вы как себя чувствуете? – спросил Карл, садясь на надувном матрасе, а Хелена помахала ему с улыбкой, будто ничего такого и не было.

– Мне… я… после чая… боюсь, выставил себя дураком.

Карл пересел за стол, приглашая Блэка присоединиться к нему.

– Как и все мы, и что такого? Альберт, есть более важные вещи, чем переживать о соблюдении приличий.

Несчастный Блэк рухнул в кресло и горестно покачал головой.

– Не знаю, что теперь делать…

Карл кивнул официанту, идущему к ним с серебряным подносом.

– Задержитесь ненадолго, позавтракайте с нами.

– Не могу больше злоупотреблять гостеприимством людей… кто-то вчера уступил мне свою комнату.

– Это Терри.

– Лоус… Терри. Как благородно с его стороны. Мне жаль, что я лишил его крыши над головой. А где он сам… – Блэк запнулся, увидев, как Эварт расплывается в улыбке.

– Полагаю, у него все хорошо. Больше скажу, вы ему помогли.

– Ну, не знаю… – сказал Блэк, качая головой, но Карл Эварт налил ему апельсинового сока и приказал официанту подавать еду. Безоблачное небо над ними словно изливало безмятежность, и Блэк позволил себе поддаться усталости в теле.

– Вам надо бы вернуться домой, к семье, – сказала Хелена и села к ним за стол, накинув на плечи саронг. – Они будут беспокоиться о вас.

– Конечно. Просто все так сложно. Мы с сыном не очень-то дружим.

– Вам стоит наладить с ним отношения, – печально сказал Карл Эварт, вспомнив собственного покойного отца. – Или будете жалеть обо всем, что вы так и не сказали друг другу. И он тоже.

– Да, – признал Блэк. Им редко выдавалась возможность пообщаться.

– Так поговорите с ним. Вы же жили с ним вместе. Верите ли вы в загробную жизнь или нет, но время, которое вы провели рядом, что-то да значит, – сказал он, ощущая на себе взгляд Хелены.

– Пью за это,-сказала она, поднимая бокал апельсинового сока.

Блэк внимательно посмотрел на бывшего ученика.

– Вы так добры ко мне, Карл. В том смысле, что в школе я… простите, если…

Карл Эварт взмахом руки остановил речь учителя.

– Альберт, я мог окончить Итон или Регби и скорее всего другим бы не стал. Некоторые могут быть счастливы, только когда восстают против чего-нибудь правильного. Спасибо за то, что вы были этой силой, источником влияния, я не кривлю душой. Но вам стоило бы быть чуток добрее к себе и к людям вокруг вас.

Улыбкой Блэк выразил свое безмолвное согласие. Карл прав. Марион хотела бы, чтобы они с Уильямом были ближе. И с Кристиной. Он знал, что та живет с другой женщиной, и этот противоестественный грех он не в силах одобрить, но надо возлюбить грешника. Что же до греха, то пусть их судит Бог. Он полетит в Сидней, проведать дочь. На что еще тратить сбережения? В жизни есть цель. Ему надо подружиться с детьми.

Они едва поклевали из тарелок. Шматки бекона с прожаренными яйцами, фрукты и круассаны с маслом и вареньем оказались слишком щедрой трапезой для их сведенных животов. Апельсиновый сок с водой пошли куда бодрее. Блэк смотрел на счастливую пару, парня средних лет и его молодую подругу.

– Имя Н-Син – это из паба наверху около замка?

– Нет. – Карл Эварт посмотрел на Альберта Блэка так, словно тот сошел сума. – Вы же сами мне рассказывали, в школе. Неужели не помните? В первый день, на линейке, я назвал свое имя, а вы заговорили о Чарльзе Эварте.

– Да… Вы запомнили?

– Конечно. Он захватил у французов штандарт с орлом при Ватерлоо. Это потрясающая история, и вы здорово ее рассказали. Я тогда вышел из класса, как по подушкам, потому что у меня такая же фамилия, как у великого героя, шотландского воина. Потом я искал сведения о нем в библиотеке. Он стал моим кумиром. Он родился в Килмарноке, откуда родом семья отца.

– Возможно, вы его прямой потомок, – сказал Блэк, не сумев скрыть волнение в голосе.

– Приятная мысль, но в тех краях эта фамилия встречается сплошь и рядом. Но как бы там ни было, ваш рассказ воодушевил меня, как бы выделил из толпы. Из него я взял хороший псевдоним, с подоплекой. За что и благодарю.

Блэк задумчиво кивнул, по его губам скользнула благодарная, хоть и слабая улыбка, и он впился в круассан.

Они сидели под лучами утреннего солнца, болтали, ковырялись в еде, умудряясь что-то пропихивать в желудки. А когда закончили, Альберт Блэк встал со словами:

– Теперь мне пора вернуться к семье. Но я хотел бы пригласить вас обоих на обед или ужин к ним домой. Мой внук – большой фанат вашей музыки, он будет счастлив познакомиться с вами.

Карл посмотрел на Хелену.

– С большим удовольствием.

– Обязательно.

– Завтра вечером, в семь? – предложил Блэк.

– Нам подходит, – сказала Хелена. – Карл?

– Ага, хорошо. Я в это время свободен.

– Отлично. И еще раз спасибо вам, что позаботились обо мне.

– А как же. Мы из старой школы, – улыбнулся Карл Эварт. Он смотрел, как его бывший учитель, с бледной улыбкой признательности, развернулся и пошел сперва на дрожащих ногах, а потом – как и должно старому солдату – уверенно зашагал через тропический сад, вокруг бассейна. Дойдя до заднего выхода из отеля, Блэк обернулся и серьезно объявил, грозя пальцем:

– Эварт, помни, семь часов – это ровно семь! Сам знаешь, как я отношусь к опозданиям! – И впервые за долгое время на лице старика появилось что-то вроде широкой усмешки.

– Вас понял! – Карл Эварт улыбнулся и чопорно отдал честь бывшему учителю. Он так и не сумел выдавить из себя “сэр”, но теперь старику это было не важно.