"Долгий, крепкий сон" - читать интересную книгу автора (Уолдман Эйлет)

Глава четвертая

В эту ночь Исаак проспал целых три часа, с 2:00 до 5:00. И когда я проснулась от его утреннего ворчания, которое обычно предшествует утреннему кричанию, то в прямом смысле этого слова выпорхнула из постели. Просто удивительно, как сказочно чувствуешь себя после трех часов непрерывного сна, особенно если обычно не спишь и одного. Я вытащила ребенка из кроватки и пулей вылетела из спальни, чтобы он не разбудил Питера. Добравшись до гостиной, я включила приемник и уселась кормить свое чадо под утренний выпуск новостей Государственного Общественного Радио. Исаак уже привык завтракать под успокаивающий голос Боба Эдвардса.[17] Меня же, из-за отсутствия возможности почитать газету, только эти полчаса утренних радионовостей и спасали от полного неведения о том, что творится в мире.

Когда Исаак утолил голод, я усадила его в прыгунок, закрепленный на кухонной двери. Он принялся радостно раскачиваться, подпрыгивая то вверх, то вниз, а я, внезапно вообразив себя Мартой Стюарт,[18] решила приготовить завтрак. Вскоре в духовке уже допекалась горка на удивление аппетитных, поджаренных до золотистой корочки оладий с бананами. Я накрыла стол на троих, теперь на нем красовались стаканы с соком и вазочки с подогретым сиропом, а из кофеварки доносился запах горячего эспрессо. И отправилась будить остальных членов семьи.

Руби открыла глаза, злая и невыспавшаяся, но, узнав, что на кухне ее ждут оладьи, сразу повеселела. Ее отца пришлось уговаривать немного дольше.

— Дорогой! Проснись!

Неразборчивое ворчание.

— Милый… Милый! МИЛЫЙ! — я выдернула у него из-под головы подушку. — Вставай! Кофе уже готов. И оладьи!

— Еще пять минут, — пробормотал он, накрываясь одеялом с головой.

— Ну же, вставай, Питер. А то оладьи остынут и раскиснут, — я склонилась и провела носом по его шее. — Давай, просыпайся, — прошептала я, и кончик моего языка проскользнул в его ухо.

— Ай! — закричал он, подскочив метра на два. — Ч-черт, Джулиет, в чем дело? — Он уселся на краю кровати, ковыряя пальцем в ухе. — Терпеть этого не могу.

— Я приготовила завтрак, — мило улыбнулась я.

Он удивленно уставился на меня.

— Что?

— Оладьи. Я сделала оладьи.

— Ух ты. Ладно, встаю. — Питер поскреб небольшое брюшко, натянул пижамные штаны и побрел за мною на кухню.

В коридоре мы остановились посмотреть на Исаака и Руби. Они держались за руки, Руби слегка покачивала прыгунок малыша. Ее рыжие кудряшки сияли в лучах утреннего солнца. (Раннее солнце вообще довольно редкое явление в Лос-Анджелесе, где туман и смог обычно висят до середины утра.) На лице Исаака расплылась широкая улыбка. Руби наклонилась и поцеловала брата в щечку.

— Прыгай, Изя. Прыг, прыг, прыг.

— Привет, Персик, — окликнул ее Питер.

Она пронеслась по коридору и прыгнула ему на руки.

— Доброе утро, папа. Смотри, какой касивый день.

— Да, и впрямь красивый, моя сладкая.

Все вместе мы позавтракали — наш лучший семейный завтрак за долгие, долгие месяцы. С тех пор как родился Исаак, мы с Питером стали походить не на любовников, а на сотрудников фабрики по воспитанию детей. При этом Питер — явно по совместительству. Прошло то время, когда мы фактически проводили весь день вместе — Питер работал ночью, когда я спала. Теперь за день мы видели друг друга не больше, чем любые работающие супруги, то есть не очень много. Не знаю, то ли из-за нехватки времени, то ли из-за моей усталости или дополнительной нагрузки в лице второго ребенка, что-то в наших отношениях пошло наперекосяк. Уже давным-давно мы никуда не ходили вдвоем и не вели разговоров по душам, не говоря уже о полном отсутствии сексуальной жизни.

— Джулиет, впервые за последние несколько месяцев ты похожа на себя, — задумчиво произнес Питер.

Я улыбнулась.

— Впервые за последние несколько месяцев я чувствую себя собой. Не удивительно, что при диктатуре одна из пыток — не давать человеку спать. Весьма эффективная штука.

Питер наклонился ко мне и поцеловал в щеку.

— Я по тебе соскучился.

Я ощутила легкое раздражение. Разве это моя вина, что в последнее время я не в себе? А как бы он себя чувствовал, если бы ночи напролет нянчился с орущим ребенком? И вообще, кто целый день и полночи торчит в студии? Тем не менее я решила не позволять неприятностям испортить такой хороший день. Запихала подальше недовольство и улыбнулась. Правда, слегка натянуто, но все-таки.

— Твоя правоверная девочка сегодня придет? — поинтересовался Питер.

— Да. В десять. Скорее бы.

Питер одел Руби, запаковал ей обед и повез ее в детский сад по дороге на работу. Я помахала им на прощанье с крыльца и вместе с Исааком поднялась наверх. Без четверти десять мы оба, уже вымытые и одетые, ждали Фрэйдл.

В десять мы сидели на крыльце.

В десять пятнадцать мы стояли в конце дорожки.

В десять тридцать мы уже дошли до середины улицы.

В десять сорок пять я усадила ребенка в коляску и помчалась к миссис Танненбаум.

Когда я дошла до ее магазинчика, моему взору предстала запертая дверь с табличкой «ЗАКРЫТО». Я заглянула внутрь через дверное стекло и увидела в дальнем углу девочку, которая сидела на высоком стуле и читала книгу. Я постучала по стеклу. Девочка заметила меня и, покачав головой, показала на табличку. Я постучала еще раз, уже более настойчиво. Наконец она слезла со стула, подошла к двери, приоткрыла ее и произнесла:

— Сегодня магазин не работает.

Девочка оказалась менее красивой копией Фрэйдл. Такие же темные волосы, заплетенные в такую же косу, только коса тоньше, а волосы не такие блестящие. Глаза темно-синие, но, в отличие от Фрэйдл, без того потрясающего фиолетового оттенка. И рот, и нос немного крупнее. Тем не менее я с полной уверенностью могла сказать, кто это.

— Сара?

На ее лице промелькнуло удивление.

— Откуда вы знаете мое имя?

— Меня зовут Джулиет Эпплбаум. У меня работала твоя сестра, Фрэйдл. Она не появилась сегодня утром, вот я и пришла.

Сара неуверенно теребила пуговицу рубашки.

— Не знаешь, где она? Позови ее, пожалуйста.

Сара не отвечала.

— Нет, я не сержусь. Просто хочу узнать, что случилось, и ждать ли мне ее сегодня. Или когда-нибудь.

Тишина.

— Сара, — резко окликнула я девчонку.

Она вздрогнула и испуганно уставилась на меня.

— Поговорите с моим отцом, — выдала она наконец.

— Что? Твой отец запретил ей работать у меня? Это так?

— Пожалуйста, поговорите с отцом.

— Сара, что случилось?

— Фрэйдл ушла.

Теперь настал мой черед удивляться:

— Ушла? Как это ушла? Где она?

— Вчера она не вернулась домой. Сейчас ее все ищут. Мне велели сидеть в магазине, на случай, если она вдруг позвонит или появится.

Я не знала, что и сказать. Внезапно я вспомнила того молодого человека в летной куртке. Могла ли Фрэйдл уйти к нему? Могла ли она сбежать с Йосей? И стоит ли рассказывать ее родителям, что я видела их вместе?

Ход моих мыслей прервал громкий телефонный звонок. Сара схватила трубку:

— Алло? Нет, Aba.[19] Она не звонила. Хорошо. Aba, Aba, подожди. Здесь эта женщина. Та, с ее ребенком вчера сидела Фрэйдл. Она пришла сюда за ней.

Затем последовала недолгая пауза.

— Да, хорошо, Aba. — Сара повесила трубку. — Отец попросил вас зайти прямо сейчас.

Я на минуту задумалась. А хочу ли я лезть в эту историю? И что я скажу отцу Фрэйдл? Девушка упоминала, что родители собираются выдать ее замуж против воли, согласно традиции, которая, как мне раньше казалось, давно исчезла вместе с корсетами и колясками, запряженными лошадьми. Может, девушка решила, что лучше сбежать из дома, чем вступить в брак с нелюбимым мужчиной? Если все обстоит именно так, то я, конечно, не собираюсь помогать родителям ее выслеживать.

Сара вышла из магазина через заднюю дверь, но, заметив, что я осталась на месте, развернулась:

— Вы должны пойти со мной. Прямо сейчас. Aba ждет вас.

— Сара, дай мне ваш номер телефона. Я не могу пойти к вам сейчас, потому что… потому что мне нужно отвезти ребенка домой. Я позвоню твоему отцу где-то через полчасика.

Прежде чем что-то предпринять, я хотела посоветоваться с Питером.

Сара подбежала и схватила меня за руку.

— Нет! — почти крикнула она. — Aba сказал, что вы должны зайти прямо сейчас.

Я высвободила руку.

— Я позвоню ему, как только приду домой, Сара. А сейчас мне уже пора.

Девочка отчаянно замотала головой.

— Нет, Aba сказал, чтобы я привела вас сейчас. Вы должны пойти. Пожалуйста, прошу вас, — зарыдала она.

— Ладно, ладно. Я иду, иду. Только, ради бога, не плачь.

Ясно, что причиной истерики было не столько беспокойство о сестре, сколько страх перед отцом. Мне не хватило мужества отказать и без того испуганной девчонке. Вытолкав коляску через заднюю дверь, я спустилась по ступенькам и пошла за ней по переулку.

— Нам туда. — Сара показала куда-то в конец улочки.

Мы дошли до угла и свернули в окруженный забором дворик небольшого оштукатуренного дома. Перед домом разбит небольшой газон. На ступенях длинной лестницы, ведущей к крыльцу, стояли вазоны с красной геранью. Весь первый этаж здания занимал гараж, и парадная дверь вела сразу на второй.

Я подхватила коляску Исаака, поднялась по ступенькам и вошла в дом вслед за Сарой. Оказавшись внутри, поставила коляску на пол и осмотрелась. Гостиная оказалась забита бородатыми мужчинами в черных сюртуках и широкополых шляпах. Они стояли небольшими группками и перешептывались. С другими стрижками, без пейсов, в джинсах и футболках, они могли бы запросто сойти за кого-нибудь из моих кузенов и дядьев, с которыми я встречалась на свадьбах и церемониях прохождения бар-мицвы,[20] но сейчас представить этих людей в чем-то, кроме традиционной одежды, было почти невозможно. Казалось, что они носят эти сюртуки и белые гольфы уже лет двести, если не триста. Как только мы вошли, все разговоры смолкли, и в наступившей тишине пристальные взгляды присутствующих тут же обратились на нас.

— М-м… я — Джулиет Эпплбаум, — мой голос дрогнул: эти мужчины с пронзительными взглядами и мрачными лицами действовали на нервы.

Неожиданно из соседней комнаты — судя по всему, кухни — вылетела миссис Танненбаум и понеслась ко мне. Очевидно, она недавно плакала — глаза покраснели.

— Пойдем, пойдем, — быстро проговорила она, хватая меня за руку и пытаясь затащить в гостиную.

В этот момент Исаак зарыдал. Я высвободилась от ее захвата и вынула ребенка из коляски. Устроив малыша на плече, я погладила его по спинке и зашептала на ушко что-то ласковое и успокаивающее.

— Сюда. — Миссис Танненбаум подтолкнула меня в центр комнаты. Мужчины расступились, образовав узкий проход. Я знала, что им запрещено прикасаться ко мне — к чужой женщине, у которой вполне может оказаться «нечистый» период менструального цикла. В центре комнаты на кресле, в одной рубашке и без сюртука, сидел крупный мужчина лет сорока пяти с густой окладистой бородой. На голове он носил не шляпу, а огромную черную бархатную ермолку, закрывавшую всю макушку. Он поднялся мне навстречу.

— Это мой брат, отец Фрэйдл, ребе Финкельштейн, — представила мужчину миссис Танненбаум. — Барух, это та женщина, о которой я тебе говорила. Милая еврейская дама, с ребенком которой сидела Фрэйдл. — Она отступила.

Ребе молча смотрел на меня, и я почувствовала себя неловко в джинсах Питера, подвернутых до щиколотки и затянутых, насколько это возможно (то есть, почти незатянутых), на талии. Слава богу, на мне хотя бы футболка с длинным рукавом. Жаль только, что на ней изображена Мадонна в черном кожаном лифчике.

— Здравствуйте, ребе. Я — Джулиет Эпплбаум, — я по привычке протянула руку, но тут же отдернула, вспомнив, что он не может ее пожать.

— Вы знаете Фрэйдл, мою дочь, — уверенно начал он.

— Да.

— Она работала у вас вчера.

— Да.

— Вы знаете, что я не давал ей на это разрешения. Вы знаете, что она работала у вас, не поговорив со мной.

— Нет, я об этом не знала. — Я с упреком посмотрела на миссис Танненбаум, которая отошла еще дальше и теперь сверлила взглядом выцветший зеленый ковер. — Могу вас заверить, я не имела ни малейшего представления, — твердо повторила я.

— Но вы же не спросили у нее, разрешил ли отец работать на вас. Работать на… — он недоговорил.

Я определенно начинала злиться.

— Работать на мать с маленьким ребенком, ребе Финкельштейн. На еврейскую мать. С еврейским ребенком.

Нарочито презрительным взглядом ребе окинул мою одежду.

— Еврейская мать? — фыркнул он.

Исаак заплакал.

— Простите, — перебила я, — но мой ребенок хочет есть. Так что мне нужно домой — кормить его.

Я развернулась на каблуках и направилась прямиком к выходу. И тут из кухни выскочила какая-то женщина.

— Нет, нет. Прошу вас, не уходите. — Она схватила меня за руку. — Идите сюда, покормите ребенка здесь, на кухне. Сюда, — и, не обращая внимания на мужчин, толпившихся в гостиной, она потащила меня на кухню. Стряхнуть ее по-хорошему не получилось, поэтому пришлось подчиниться.

Кухня оказалась маленькой, без лишних изысков, зато практичной. Стены и шкафчики белые, единственное украшение — десятки детских рисунков, что висели на каждой стене, дверце и даже холодильнике. В углу находился большой круглый стол, истертый за долгие годы использования. Вокруг стола и возле шкафчиков сидели и стояли женщины. И пожилые, в чопорных выцветших париках, и женщины помоложе, в модных, элегантно уложенных париках и платках, и совсем еще девочки, с длинными косами и волосами до плеч. В комнате стоял теплый запах дрожжевого домашнего хлеба. Женщина, держащая меня за руку, носила свободное серое шерстяное платье и коричневый, слегка съехавший набок парик. Лицо — красное и прыщавое. Большие фиалковые глаза с густыми длинными ресницами изрядно покраснели. Видимо, и она долго рыдала.

— Пожалуйста, простите моего мужа, миссис Эпплбаум. Он не привык иметь дело с… другими людьми. Я имею в виду, с людьми не из нашей общины. Он очень расстроен. Мы все очень расстроены. Идите туда, в спальню. Покормите ребенка. И поговорим, хорошо? Покормите ребенка, а потом, может, расскажете нам, что делала вчера Фрэйдл? Может быть, вы сможете помочь выяснить, где она, хорошо?

Она провела меня в дальнюю комнату и крикнула через плечо:

— Нетти! Иди сюда, посиди с миссис Эпплбаум.

Миссис Танненбаум, которая проследовала за нами из гостиной на кухню, быстро зашла в комнату. Мать Фрэйдл выскользнула за дверь и тихо прикрыла ее за собой.

Я огляделась. Мы с миссис Танненбаум находились в маленькой спальне с большой кроватью, задвинутой в самый угол. Возле одной из стен стоял офисный стул. В комнате царил полумрак — единственное окно и то плотно закрыто темными шторами.

Исаак все еще ревел, поэтому я уселась на кровать и быстро сняла футболку. Из-за его слез еще на кухне у меня потекло молоко, поэтому и лифчик, и специальные прокладки успели промокнуть насквозь, и на футболке, прямо на профиле гримасничающей Мадонны, растеклось огромное мокрое пятно. Я достала грудь и придвинула к ней Исаака. Он тут же энергично принялся за дело. Я вздохнула и посмотрела на миссис Танненбаум, женщину, которая втянула меня во всю эту историю.

— Вы же сказали, что отец Фрэйдл не станет возражать, если она будет у меня работать. Что ему понравится, если она будет ко мне приходить.

Она молчала.

— А вы у него даже ничего не спросили.

— Я собиралась с ним все обсудить, можешь мне поверить, — стала оправдываться миссис Танненбаум. — Хотела поговорить с ним сегодня. Пришла к нему утром все рассказать, но когда я появилась, здесь уже начался полный balagan. Полный беспорядок. Девочка пропала. Моя золовка в истерике. Все мужчины уже здесь. Мой брат вне себя от беспокойства. Вот я ему и рассказала о работе Фрэйдл. — Она присела рядом и мягко погладила Исаака по голове. — Оу vay, это полная катастрофа. Полный imglik.

— Она вернется, обязательно, — попыталась успокоить я. — Девочки-подростки все время убегают из дома. И, по большей части, скоро возвращаются.

Память услужливо напомнила о тех девушках, с которыми мне приходилось сталкиваться за годы работы федеральным защитником в суде. Девушках, которые уходили из дома, а потом, оказавшись на улице со своими никудышными парнями, занимались торговлей наркотиками, мошенничеством и грабежом. Но об этих девушках я решила промолчать.

— Наши девочки из дома не убегают, миссис Эпплбаум. Они никогда не убегают из дома, тем более перед свадьбой.

— Фрэйдл должна была выйти замуж?

— Конечно, а она не говорила? Отличный shidduch, отличная партия. Очень влиятельная нью-йоркская семья, можешь мне поверить. Отец мальчика возглавляет самую большую иешиву в Бороу-Парк. Замечательная семья. Очень влиятельная.

— Фрэйдл об этом не упоминала.

— Она застенчивая девочка. Очень тихая. Может быть, постеснялась, потому что плохо тебя знает. Это удачная партия для нашей Фрэйдл. Мальчик умный, сообразительный. Будет достойным продолжателем дела отца. И даже не очень страшненький. Ай, Фрэйдл. Если ребе Хирш прознает об этом, он отменит свадьбу, это точно. Он никогда не позволит своему сыну жениться на взбалмошной девице. Chas shalom[21] он прознает. Если Хирш отменит свадьбу, это убьет моего брата, можешь мне поверить. Это его убьет.

Я переложила Исаака к другой груди. Миссис Танненбаум тяжело вздохнула и, откинувшись назад, оперлась о локоть.

— Gevalt.[22] И где она теперь?

— А Фрэйдл хотела замуж? — поинтересовалась я.

— Конечно, она хотела замуж, да и какая девушка откажется от такой партии? От такой семьи? И мальчик ведь даже симпатичный. Ну, может, немножко тощий. Ну, пара прыщей. Но ведь это не навсегда. У кого в двадцать четыре года нет прыщей?

— Они много общались?

— Ребе Хирш привозил к нам сына совсем недавно. Они встретились, и мальчик одобрил партию. Они виделись еще раз, может, два. Так что времени пообщаться им хватало. Когда я была девушкой, такой роскоши нам не позволялось, можешь мне поверить. Хорошо, если мы хоть раз видели жениха до свадьбы. А сейчас эти дети, они все встречаются и встречаются. Ай, Фрэйдл. Если Хирш прознает, всему конец.

— А вам не приходило в голову, миссис Танненбаум, что, может быть, этого Фрэйдл и добивается? Может, она сбежала, потому что не хочет замуж?

— Не говори глупости. Это не просто мальчик. Эта семья — machers из Бороу-Парк, элита. Я говорила, его отец — очень влиятельный раввин. Его мать — настоящая миллионерша. Ее братья владеют половиной Бруклина. Этот брак даст моим братьям связи с могущественной и влиятельной иешивой, а Фрэйдл станет обеспеченной женщиной. Мы не настолько богаты, чтобы она могла воротить нос от такой партии, — заявила миссис Танненбаум, еще раз потрепав Исаака по голове.

Удовлетворенно рыгнув, сын оторвался от моей груди, и миссис Танненбаум взяла его на руки. Я приготовилась услышать бурный вопль негодования, но Исааку, кажется, понравилось лежать, уткнувшись ей в плечо. Она мягко похлопала его по спинке, помогая избавиться от газов.

— У вас есть дети? — спросила я.

— Нет. Нас с мистером Танненбаумом минуло благословение. Но дети моего брата мне как родные, — сказала она с легкой печалью, растирая спинку малыша. Затем мягко поцеловала его в щечку, и он довольно хихикнул.

— Вы ему понравились. Он редко ведет себя с незнакомыми людьми так открыто.

— С какими это незнакомыми людьми? Он меня знает. Он был в моем магазине. Мы с тобой друзья, да, Изечка? Мы с тобой старые друзья.

— Миссис Танненбаум, даже не знаю, как вам помочь. Да, я видела Фрэйдл, но понятия не имею, где она может быть.

— Я знаю. Просто поговори с моей золовкой. Пусть она задаст тебе пару вопросов. Пусть убедится, что ничего не упустила.

— Ладно. Только хочу вас предупредить: если ваш брат снова начнет на меня кричать, я от него сбегу, как черт от ладана.

Она посмотрела на меня и одобрительно хмыкнула.

— Мне нравится. Как черт от ладана. Нужно будет запомнить. А ты иди, поговори с Симой. Я посижу здесь с ребенком.

Я оставила их ворковать и отправилась обратно на кухню. И снова, стоило мне войти, как все разговоры смолкли. Молодая женщина в коричневом платке под Гуччи, на котором красовался известный логотип, написанный наоборот, поспешно встала из-за стола, уступая мне стул. Я села. Передо мной тут же появилась чашка чая и блюдечко с печеньем, а рядом опустилась мать Фрэйдл, Сима.

— Как ваш ребенок? — начала она.

— Отлично. И просто без ума от миссис Танненбаум.

Она слегка улыбнулась.

— Нетти умеет ладить с детьми.

— Миссис Финкельштейн, я мало чем могу вам помочь. Я плохо знаю вашу дочь. До того, как она пришла ко мне работать, я видела ее всего один раз. Работала она у меня тоже всего раз, да и то все это время я проспала. Так что возможности пообщаться с ней у меня не было.

— Она не упоминала, что собирается уйти из дома? Может, спрашивала совета, куда можно податься?

Казалось, ей очень неловко задавать подобные вопросы незнакомому человеку, но отступать она не желала.

— Вы дали ей денег?

— Нет. Она не спрашивала у меня совета и ничего мне не говорила. Она даже денег с меня не взяла. Я собиралась заплатить ей сегодня.

Я чувствовала себя виноватой в том, что умолчала о Йосе. Все равно что солгала Симе. До рождения детей я знала только, что значит быть дочерью. Неудивительно, что в любой ситуации я ставила себя на место ребенка. Но с появлением на свет Руби я переметнулась в противоположный лагерь: «Родители всегда правы, а даже если и неправы, их все равно нужно слушаться». Но эта конкретная ситуация выходила за рамки обычного конфликта отцов и детей. Свадьба без согласия ребенка казалась, по крайней мере, мне, каким-то варварством. Родители Фрэйдл будто продавали девушку с аукциона тому, кто даст за нее большую цену. А ее теоретическое право отвергнуть жениха не имело никакого практического значения. И вполне понятно, если она все-таки решила искать убежища в объятиях этого загадочного израильтянина, Йоси. Я на ее месте поступила бы точно так же. И я не собиралась выдавать ее родителям, от которых она сбежала.

— Может быть, она звонила кому-нибудь с вашего домашнего телефона? Или с кем-то встречалась? — не успокаивалась мать.

— Простите, ничем не могу вам помочь, — твердо сказала я.

Лгать ей в лицо оказалось трудно, поэтому я просто решила уйти от ответа. И тут же шевельнулась совесть. Бедная женщина в смятении, да и я бы чувствовала себя не лучше, уйди Руби из дома.

Тут мне пришло в голову, что я вполне могла бы найти этого Йосю и попросить его отвести меня к Фрэйдл или передать ей записку. Тогда я уговорила бы ее позвонить родителям и дать знать, что с ней все в порядке.

— Знаете что, — предложила я, — может, вы позволите мне поспрашивать в квартале, не видел ли кто вашей девочки или не слышал ли что-нибудь о ней? Если что-то узнаю, я вам сообщу.

Сима задержала на мне взгляд, возможно, почувствовав, что я недоговариваю. В конце концов она решилась:

— Ладно. Поспрашивайте.

Она выдернула листок из блокнота, лежавшего на столе, и написала свой телефон.

— Миссис Финкельштейн…

Она посмотрела на меня.

— Да? Вы что-то вспомнили?

— Нет, ничего. Просто хотела спросить: вы звонили в полицию? Там уже знают, что ваша девочка исчезла? Вы должны написать заявление о пропаже ребенка, тогда они станут ее искать.

— Нет! Никакой полиции! — раздался вопль. Я испуганно подпрыгнула вместе с матерью Фрэйдл и остальными женщинами и повернулась к источнику звуковой атаки. В дверях стоял ребе Финкельштейн. — Это наше семейное дело! — кричал он, тыча в меня дрожащим пальцем. — Нам не нужна помощь от этой вашей полиции!

— Ну хорошо. Решать вам. Но если вы и впрямь хотите найти вашу дочь…

— Наша дочь вас больше не касается. Спасибо за помощь. Можете идти.

Пораженная грубостью, я уставилась на него.

— Начнем с того, что сюда я пришла не по своей инициативе, — напомнила я. — Это вы попросили Сару привести меня.

Женщины нервно переглядывались. Наверное, им никогда раньше не приходилось слышать, чтобы женщина разговаривала так с их грозным ребе. Я вскочила и вылетела в соседнюю комнату. Попрощавшись с миссис Танненбаум, которая тихонько вручила мне спящего Исаака, я направилась через кухню к выходу. В дверях, загораживая проход, стоял ребе Финкельштейн.

— Разрешите пройти, — сказала я.

Он отодвинулся. Я быстрым шагом прошла в прихожую и усадила Исаака в коляску. Один из присутствующих, молча наблюдавших за моим уходом, высокий широкоплечий парень лет восемнадцати, с гладкими щеками и подбородком, которые пока еще явно не нуждались в услугах бритвы, открыл мне дверь.

— Спасибо, — поблагодарила я.

В ответ он густо покраснел.