"Красавица" - читать интересную книгу автора (Мак-Кинли Робин)

Глава 2

Той ночью я не смогла уснуть. Отец сразу же поднялся наверх, после того, как позволил мне ехать с ним в замок через месяц; он больше ничего не сказал, а я последовала его примеру и прошла по лестнице через несколько минут, опасаясь вопросов и дрожа в зловещей тишине.

Я села на кровать и взглянула на тихий лес, такой безмятежный, покрытый снегом, отливающим черным и серебряным при лунном свете. Это спокойствие не выглядело опасным или пугающим; какие бы тайны не были скрыты в этом лесу, их существование так великолепно прятали, что ни один разумный человек не мог себе их представить.

Итак, мое желание будет исполнено: я пойду и выполню обещание, данное Чудовищу, и дочь останется вместо отца. Мне вспомнился вопрос Грейс и измученное выражение лица у Отца: почему я так стремилась к этому?

– Если б я только знала, – вслух ответила я.

Я была уверена, что решение мое правильно и что только я и никто другой должен выполнить обещание; но чувство ответственности (если это было оно) не объясняло моей упорной решимости.

Я взяла деревянную шкатулку с моими инициалами с собой в комнату. Высыпала все ее содержимое на кровать: темные капельки тускло сияли в лунном свете, пока падали друг на друга. Последним из шкатулки упал предмет побольше: блестяще-желтый в приглушенном свете, он звякнул и отпружинил, приземлившись и рассыпав семена по кровати. Я подняла его. Это было кольцо в форме грифона: такое же, как серебряная рукоятка штопора, лежащего внизу. Но этот грифон был золотым, у него был открыт рот, а бриллиантовые клыки сияли прохладным светом. Распахнутые крылья огибали палец кольцом: со стороны ладони они перекрывали друг друга. Существо стояло, приподнявшись, с вытянутыми когтями. Выглядело оно красиво и величественно: шея дугой, голова откинута, все линии тела изящно и с благородством изогнуты. Существо не казалось злым или хищным: грифон был скорее гордым, а не страшным. Я одела его на палец (кольцо подошло идеально) и поспешно собрала семена обратно в коричневую шкатулку. У меня оставалась лишь пара часов для сна и я не могла позволить себе потратить день, будучи усталой, – особенно после всего, что произошло сегодня, подумала я, замешкавшись, пока закрывала шкатулку. Особенно в свои последние четыре недели. Три недели и пять дней.

Мне приснился замок, о котором рассказывал Отец. Казалось, что я быстро шла по длинному коридору с высоким потолком. Я что-то искала, тревожась от того, что не могу это найти. Казалось, что мне хорошо знаком замок: я не мешкала, поворачивая за угол, проходила вверх и вниз по лестницам, открывала двери; без колебаний осматривала чудесные комнат, расписные потолки, картины на стенах, резную мебель. "Я–спящая" была поражена и смущена, но "я–во сне" продолжала искать, волнуясь все больше; я проснулась дрожа, первые рассветные лучи касались моего лица. Быстро одевшись, я замешкалась, глядя на свою руку, затем сняла кольцо и спрятала его под подушкой: бесполезный поступок, ведь никто, кроме меня никогда не входил в комнатку на чердаке. Я шнуровала ботинки, пока спускалась вниз: эти два дела лучше не смешивать, так что мне пришлось снова завязывать шнурки, когда я села за кухонный стол.

Та же гнетущая тишина, которая наступила по приезду Отца домой, была здесь: но с одной разницей. Вчера мы опасались неизвестного, сегодня же все понимали опасность, однако страх от этого не уменьшился. За завтраком никто, кроме детей, не разговаривал; я встала из-за стола первой.

Замерев, я смотрела на улицу. Большая часть снега от метели, из-за которой потерялся Отец, быстро растаяла под вчерашним теплым солнцем, и когда теплый утренний ветер коснулся моего лица, я подумала, что и все остальное тоже скоро растает; но земля была все еще слишком неприветлива, чтобы что-нибудь сажать. Даже если мне удастся прокопать несколько ямок, семена вряд ли дадут побеги в замерзшей почве. Но ведь они все-таки волшебные, подумала я. Сделаю, что смогу.

Я одолжила кирку у Жэра и прихватила лопату из своих садовых инструментов, приготовившись прокопать узкую, неглубокую канавку вокруг дома, поближе ко внешней стене, где почва, возможно, была немного теплее, чем в поле или в саду. К обеду я уже устала и вся вспотела, но побросала семена в канавку и обильно посыпала сверху землей: осталось лишь несколько для посадки у стен конюшни и кузницы. Никто мне ничего не сказал, хотя мне нужно было следить за животными и рубить дрова.

За обедом Грейс сказала:

– Я, в отличие от всех вас, не могу просто оставить без внимания наше решение, вернее, то, что за нас решила Красавица прошлой ночью. Красавица, дитя, я не пытаюсь разубедить тебя… – она замешкалась. – Но можем ли мы что-нибудь сделать? Возможно, ты чего-то хочешь, например, взять с собой?

Ее голос звучал так, словно она чувствовала, что предлагает мне шелковую нить, чтобы построить мост над ущельем.

– Будет так одиноко, – робко добавила Хоуп. – Там даже птиц в лесу нет.

Канарейка пела свою обычную предвесеннюю песенку в начале дня.

Последовало молчание, пока я смотрела на свой суп и думала: а ведь нет ничего, что я хочу взять с собой. Одежда, в которой я сейчас, да одна смена – это и так все, что у меня есть. Платье, в котором я была на свадьбе Хоуп, можно оставить – пусть порежут и сошьют костюмы деткам. Юбку, что я ношу в церковь, можно будет слегка подшить, чтобы носили мои сестры. Если Чудовище хочет, чтобы я выглядела прилично, пусть предоставит собственного портного. Я вспомнила, как Отец описал бархат и кружева и вспомнила, что в моем сне я тоже была богато одета: в шуршащие вышитые юбки и мягкие туфли. Я почти ощутила на своих ногах те туфли вместо своих потертых и грязных ботинок. Все еще смотря на свой суп, я уже видела лишь бобы, морковку и лук: взяла и перемешала все ложкой.

Жэр сказал:

– По крайней мере, хоть Великодушный составит ей компанию.

Я подняла взгляд.

– Я хотела ехать на нем туда, но я отправлю его обратно с Отцом. Вам он здесь нужен.

– Нет, девочка, – произнес Жэр, словно сам не свой. – Он есть не будет, если ты уедешь и оставишь его, так что он отправится с тобой.

Я положила ложку.

– Перестань, Жэр, не дразни меня. Я не могу взять его. Он нужен здесь.

– Мы обойдемся, – уже своим тоном ответил Жэр. – У нас теперь есть еще одна лошадь, не забывай, и мы сможем купить другую, если понадобится – с деньгами, которые твой отец привез из Города. Великодушного они не заменят, но нам подойдут.

– Но… – начала я.

– Ох, да бери его уже, – вмешалась Хоуп. – Нам так будет полегче – словно мы не совсем одну бросаем тебя, если рядом будет твой конь... – она оборвала себя и стала мять салфетку.

– Это твой конь, знаешь ли, – добавил Жэр. – При всем его добродушии, он слушается только тебя и за тобой приглядывает. Не буду утверждать, что он не станет есть, но для меня или кого-то еще из нас не станет особенно надрываться. Он останется большой и сильной лошадью, только и всего.

– Но… – неуверенно начала я снова. Я почувствовала, как слезы собираются на глазах; мне стало ясно, что мне будет не так одиноко, если со мной останется Великодушный.

– Достаточно, – сказал Отец. – Я согласен с Хоуп: ты оставишь себе коня и это нас хоть немного успокоит. Если бы ты была не такой упрямой, тебе тоже стало бы легче, девочка. – И немного нежнее он добавил, – Дитя, ты все понимаешь?

Я кивнула, не смея говорить, и снова подняла ложку. Напряжение рассеялось: мы снова были одной семьей, обсуждали погоду и работу, что должна быть сделана в следующие недели – и все необходимые приготовления для приближающейся поездки младшей дочери. Мы смирились и могли начать учиться жить с этим.

Следующие несколько недель прошли быстро. Осознание того, что я уезжала, не изменило темп нашей жизни намного, как только мы привыкли к новости. Для горожан мы придумали историю о том, что наша старая тетушка, ожидая своей кончины и оставаясь без наследников, предложила одной из нас приехать; и было решено, что мне больше всех это пригодится (да и без меня легче обойтись дома), потому что я смогла бы снова начать учиться. Все наши друзья опечалились, услыхав о моем отъезде, но были рады тому, что они считали "шансом всей жизни" для меня – даже те, кто мало уважал образование, были вежливы и даже радушны, ради моей семьи. Мелинда же сказала:

– Ты должна приезжать к нам, когда будешь дома на праздники – она ведь будет иногда отпускать тебя домой ненадолго, верно?

– О, да, прошу, приезжай к нам в гости, – встряла Молли. – Я так много хочу услышать о Городе.

Мелинда фыркнула: она не одобряла городскую жизнь и слышать о ней ничего не хотела. Она считала, что мы пережили наше бедствие достойно, но хотя она и одобряла мою поездку, понимая претензии тети в такой ситуации, однако все же считала это печальным событием.

– Она видела Город и прежде, – сухо заметила Мелинда и Молли покраснела. Они старались не выспрашивать нас о городской жизни, потому что мы уехали оттуда при весьма неблагополучных обстоятельствах.

– Мы желаем тебе всего хорошего, во всем, Красавица, – продолжила Мелинда. – Но прежде чем уйдем, пообещай, что придешь к нам поболтать, когда вернешься сюда навестить семью.

– Я постараюсь сделать это, – ответила я неловко. – Спасибо за добрые пожелания.

Мелинда немного удивилась моему ответу и сказала, не обращаясь ни к кому конкретно:

– Эта ваша тетя такое чудовище, что ли?

Она поцеловала меня и вместе с Молли отправилась домой. Мы все были на кухне: Отец, задумавшись, курил трубку, Грейс чистила картошку, Хоуп кормила детей; я чинила застежку упряжи Великодушного. Жэр был в кузнице. Мы ни разу не говорили о том, как долго меня не будет – по словам Чудовища, это могло быть навсегда, что невозможно было даже вообразить, так что мы и не пытались.

Чтобы нарушить тишину, я заметила:

– Эта чудовищная тетка, может быть, и не полная выдумка. Возможно, я все-таки смогу возобновить свои занятия: у него наверняка есть библиотека в том большом замке. Должен же он хоть чем-то заниматься, кроме того, что охраняет свои розы и пугает путешественников.

Отец покачал головой.

– Ты не знаешь точно – это ведь Чудовище.

– Чудовище, которое говорит, как человек, – заметила я. – Возможно и читает также.

Грейс закончила резать картошку и положила все в сковороду, где уже румянился лук. Мне стала нравиться жареная картошка с луком с тех пор, как мы уехали из Города; я гадала, будут ли подавать ее в замке. Сама я отказалась бы от такого простого блюда еще пять лет назад, если бы наш повар осмелился предложить нам подобное.

– Красавица, ты думаешь, что все похожи на тебя, – сказала Грейс. – Многие из нас считают чтение самым утомительным занятием из всех. Не говоря уж о латинском, греческом и прочем.

– Мне уже хочется пожалеть это Чудовище, – весело добавила Хоуп, вытирая томатный суп с подбородка Ричарда. – Я все еще помню, как Красавица пыталась научить меня склонениям, к которым у меня совершенно не лежала душа.

Картошка с шипением жарилась.

– Прекратите, – оборвал нас Отец, и как раз в это время вошел Жэр, так что больше не было сказано ни слова. Муж сестры протянул мне кожаную полоску. – Подумал, что поможет. Та лямка в упряжи почти износилась.

– Спасибо, – ответила я.

– Ужин, – позвала Грейс.

Зима медленно начала отступать от нас, что было хорошим знаком; метель, встретившая Отца, кажется, была последней в этом году, и весна уже вступала в свои права. Лесной ручей поломал лед, что собрался по его краям, и понес его вниз по течению со всей силой своих бурных весенних вод. Дорога от дома к кузнице и конюшне покрылась грязью. Грейс подметала кухню и гостиную дважды в день, а я не могла сохранить бабки Великодушного белыми и проводила много времени, оттирая губкой грязь с его серого живота и кожаной упряжи.

Три недели не показывались мои розы: я волновалась, что, возможно, семена смыло водой с грязью, потому что я не смогла зарыть их достаточно глубоко; я часто твердила себе с возрастающей упорностью, пока шло время, что я была полной дурой, и зря посадила их так рано. Я говорила себе, что они теперь потеряны и никому не принесут пользы, а все из-за моего глупого безрассудства, потому что я предположила, будто даже волшебные семена смогут вырасти в это время года.

Роза на каминной полке оставалась такой же свежей и яркой, как и тогда, когда Отец впервые протянул ее мне. Она роняла больше лепестков и почти не потребляла воды. Грейс поставила ее в высокую хрустальную вазу (ее мы нашли вместе с другими великолепными вещами в седельных сумках Отца) и забрала фарфоровый стакан обратно на кухню.

А затем, за семь дней до того, как мы должны были отправиться в лес, я обнаружила три маленьких зеленых ростка у стены конюшни. Я уставилась на них, затаив дыхание, и побежала обратно к дому, чтобы отыскать еще. Я нашла не меньше дюжины, прямой тонкой полоской они шли под кухонным окном, что выходило на лес. Это не сорняки, я была уверена, хотя так желала хоть какого-то проявления своих роз, что чуть не убедила себя, будто это лишь мое воображение. Еще несколько росли перед домом и я обнаружила еще две похожих на ростки зеленых травинки, робко проклюнувшиеся на земле за кузницей. Было утро и я шла чистить и кормить лошадей. А на обратном пути в конюшню я увидела пять маленьких зеленых побегов. Я, должно быть, проглядела последние три.

Возвращаясь в дом на обед, я обнаружила целую линию небольших зеленых ростков, выстроившихся вдоль стены, что выходила на сторону леса; некоторые из них были длиной не меньше трех дюймов.

– Мои розы! – прокричала я в кухонную дверь. – Взгляните на мои розы!

Они быстро выросли за те последние несколько дней, пока я тайно наблюдала за ними, словно хотела поймать их на чем-то; суматошно расправив листья, вьющиеся стебли разбегались по стенам дома, кузницы и амбара. Посадки на стороне леса были лучше всех, словно из чащи исходила некая сила, которая их подпитывала. На пятый день появились бутончики, на шестой они набухли, пока на них не стали видны блеклые (красные и розовые) кончики. Мы с Отцом должны были отправиться в путь на следующий день.

Также как и той ночью, когда Отец рассказал свою невероятную историю, я снова, в свой последний день дома, не смогла уснуть. После ужина я вновь вышла, подавленная напряженной тишиной домашних, и прошлась по полю. Голос ручья звучал почти как человеческий, но я не смогла распознать слова; было боязно, будто надо мной смеются из-за моей глупости. Камешки по берегам ручья понимающе уставились на меня. Я прошла к конюшне, хотя знала, что там все в полном порядке: нужные сбруи были тщательно вымыты и отложены для завтрашней поездки. Я чистила Великодушного, пока он не заблестел, как отполированный мрамор, чесала ему гриву и хвост снова и снова, а он, должно быть, гадал, что со мной происходит. Конь немного волновался в последние дни (насколько вообще может волноваться огромное и спокойное животное), словно чуял перемены в воздухе. По крайней мере, он знал, где я, пока я его чистила; он положил голову на дверь стойла и навострил уши в мою сторону, слегка подергивая ноздрями, когда я задула лампу и наконец-то оставила его в покое.

– Не волнуйся, – сказала я, – ты тоже поедешь.

И прикрыла дверь амбара под его пристальным взглядом. Луна была на три четверти полной и на небе плясала парочка облаков. Лес успокоился, был слышен лишь шелест листьев.

Я сразу же пошла спать, немного задержавшись внизу, только чтобы повесить лампу на крючок у двери и кивнуть всем, кто сидел у огня в гостиной – каждый был чем-то занят, хотя в это время мы уже обычно ложились спать.

– Ты готова? – спросил Жэр.

– Да, – ответила я. – Спокойной ночи.

Я слегка замешкалась на втором этаже, у подножия лестницы на чердак. Отсюда лес выглядел по-другому. Я привыкла смотреть на него с чердака или с уровня первого этажа. Это заинтриговало меня и я высунулась в окно, дразня себя тем, что это существенная разница (другой смысл или идея), вместо того, чтобы понять, что поднимаясь на несколько футов вверх или вниз я просто вижу перемену под фактическим углом. Внизу раздавался гул голосов. Внезапно мне все стало слышно, хоть особо я этого не желала.

– Бедный Ферди, – заметил Жэр. – Я сказал ему, что не нужно приходить до завтрашнего дня.

Желание Жэра нанять мальчика на полный день, чтобы научить его ремеслу кузнеца, должно было исполниться: Ферди будет здесь работать каждый день, разделяя свое время между кузницей и рубкой дров. Его пригласят переехать сюда, как только я уеду, возможно в старую комнату Жэра на чердаке, так как Хоуп громко заявила, когда мы обсуждали эту тему:

– Конечно же мы не будем трогать комнату Красавицы.

Как и всем жителям городка, Ферди сообщили три недели назад, что я уезжаю. Жэр сказал ему это в кузнице, когда там находилась я (я держала еще одну капризную лошадь, пока ее подковывали). Ферди выслушал все молча и после того, как Жэр закончил, еще несколько минут ничего не говорил. А затем произнес:

– Желаю тебе удачи, Красавица, – и мало что после этого он сказал в тот день или последующие недели.

Парень избегал меня с большей тщательностью, чем я когда-либо сама избегала его, и больше не оставался с нами ужинать.

– Бедный Ферди, – согласилась Хоуп.

Розы уже вскарабкались по стене, обвив окно, а на подоконнике лежал особенно крупный бутон, кончик которого отливал алым. Я сняла ботинки и тихонько забралась вверх по лестнице.

Но не смогла уснуть. Те скудные пожитки, что я должна была собрать – книги и немного одежды – уже были собраны; седельная сумка стояла на полу, с первыми лучами солнца я спущусь с ней вниз и привяжу ее на спину Великодушному. Я накрылась одеялом и свернулась в клубочек у изголовья кровати, где могла опереться на стену и смотреть в окно. Я не одевала кольцо-грифон с той первой ночи, однако носила его с собой в кармане. Оказалось, что мне не нравится оставлять его в комнате, потому что я постоянно думала о нем; каким-то странным образом мне было легче, если оно было со мной: будто талисман на будущее, я почитала его хорошим знаком. Мне захотелось увидеть его сейчас, я достала его и одела на палец.

Должно быть, я наконец-то уснула, потому что вновь оказалась в замке, проходя по дюжинам красивейших, необыкновенно обставленных комнат, в поисках чего-то. Я ощущала огромную печаль и беспокойство, а еще чье-то присутствие: точнее описать невозможно. Я плакала, пока бежала, распахивая двери и с надеждой заглядывая внутрь, а затем спешно выходила, обнаружив, что в них нет того, что я ищу. Внезапно я проснулась; поднималось солнце. Первым, что я увидела, были три розы, раскрывшиеся под тусклым светом: две были темно-красные, как цветок на каминной полке, а одна – белая, с аккуратными прожилками персикового цвета. Я и не знала, что побеги роз так высоко забрались. Две розы нежно качались, едва заметные, над подоконником, но третья была сбоку и находилась почти на уровне глаз, качаясь на стебле и словно наблюдая за мной, пока я стояла.

Я открыла окно и высунулась: к моей огромной радости обнаружив, что вся эта сторона дома была покрыта розами в цвету; я увидела яркие бутоны на стенах кузницы и конюшни.

– Спасибо, – прошептала я никому.

Снова закрыв окно, я поспешно оделась; сегодня я оставила кольцо с грифоном на пальце. Деревянная шкатулка из-под семян роз была упакована в седельную сумку. Я аккуратно, как могла, застелила постель, сглаживая морщинки на покрывале тщательнее, чем когда-либо. И задержалась, оглядываясь, прежде чем спуститься вниз по лестнице в последний раз. Старый деревянный сундук стоял в углу; кровать была подвинута к длинной стене, под навесом. Несколько моих книг были сняты с противоположной стены, где они лежали на полу под маленьким окном. Огромная красная роза слегка постукивала по окошку: словно бархат терся о стекло. Импульсивно я пересекла комнату и снова открыла окно, обломив стебель; роза грациозно упала в мою ладонь. Тогда я закрыла окно и спустилась вниз, не оглядываясь, с седельной сумкой, закинутой за плечо, и цветком в руке.

Я встретила Грейс в саду, она шла в дом с фартуком, полным яиц. Сестра, едва выдавив улыбку, произнесла:

– Есть немного масла, чтобы поджарить их.

Мы использовали масло только в крайних случаях.

К тому времени, как я оседлала Великодушного и лошадь Отца, солнце уже светило вовсю, легкая изморозь на земле блестела. Я подоткнула розу под верхнюю часть упряжи Великодушного и пошла завтракать. Молча войдя в переднюю дверь, я остановилась в гостиной, чтобы осмотреться. Роза на каминной полке уже умирала: лепестки стали коричневыми и падали, а стебель увял. Один лишь золотой лепесток сверкал среди сухого темного пепла. Я слышала, как говорят мои домашние на кухне.

За завтраком было тихо. Как только смогла, я сбежала в конюшню. Положив руку на кухонную дверь, я задержалась и обратилась к Грейс:

– Яичница была вкусная.

Она метнула на меня расстроенный взгляд и сказала куче грязной посуды, которую держала:

– Спасибо.

Великодушному не терпелось поехать туда, где будет разрушен весь мой, а следовательно, и его, мир. Он выскочил из стойла, потянув меня за собой и почти вывихнув мне плечо. Конь мотнул головой, качнув розой в упряжи, и привстал на дыбы (дело нелегкое для лошади его размеров); Одиссей, конь Отца, был поспокойнее, так что я обернула его поводья вокруг одной руки, пока тянула Великодушного. Глупое животное попыталось пятиться и подняло меня на несколько дюймов вверх; конь успокоился, прежде чем слишком высоко подняться, и опустился, пристыженный. Моя семья собралась у кухонной двери. Грейс и Хоуп стояли на пороге, каждая держала в руках ребенка. Отец и Жэр стояли ступенькой ниже, на маленькой полоске земли между дверью и воротами в садовой ограде. Розы пламенели яркими цветами, освещая тускло-выкрашенный дом, простую одежду и их бледные лица.

Жэр подошел туда, где мы стояли и взял седло Великодушного. Конь-гигант выгнул шею и вздрогнул, но стоял спокойно.

– Я подержу его немного, пока ты… – начал Жэр и остановился.

Я кивнула. Отец взял поводья Одиссея, а я медленно пошла к сестрам.

– Что ж, – сказала я и поцеловала их, а потом деток.

Мерси и Ричард не понимали, что происходит, но все выглядели мрачными и довольно испуганными, так что дети были настроены также. Мерси сунула почти весь кулак в рот, а Ричард готовился заплакать – он уже хныкал, а Хоуп нежно его баюкала.

– До свидания, – сказала я. Мои сестры не ответили.

Я повернулась и пошла назад к лошадям - Отец собирался вскочить в седло. Великодушный наблюдал за мной, и как только я повернулась к нему, конь резко рванулся вперед: я увидела, как мускулы на руке Жэра-кузнеца напряглись, пока он пытался придержать животное. Великодушный подчинился и опустился на колени, пожевывая удила, а белая пена у его рта капала на землю.

– Ох, – начала я, повернувшись к сестрам. – Все вещи из седельных сумок Отца: я надеюсь, вы их используете. Это не… в смысле, мне бы хотелось, чтобы вы так и сделали, – глупо закончила я.

Они обе кивнули. Грейс слабо улыбнулась мне, Хоуп моргнула, огромная слеза прокатилась по ее щеке и упала на лицо Ричарду. Тот тихо расплакался. Я все еще мешкала.

– Используйте ту серебряную посуду на мой день рождения, – наконец выдала я, не думая, что и как я говорю, и резко отвернулась.

Великодушный вскидывал голову вверх и вниз, но не шумел. Жэр обнял меня свободной рукой и поцеловал в лоб.

– Я тебя поддержу, – сказал он.

Конь стоял как каменный все это время, и шумно выдохнул, когда я опустилась в седло. Я потянулась вперед, чтобы поставить розу более устойчиво.

– Порядок? – спросила я Отца. Он кивнул. Жэр сделал шаг назад.

Я повернула Великодушного в сторону кромки леса и он величественно потрусил вперед, теперь уже спокойный, а Одиссей последовал за ним. Прежде чем доехать до деревьев, я обернулась в седле и помахала рукой: Жэр поднял руку в ответ. Я пустила коня рысью и мы въехали на опушку леса. Последнее, что было слышно после того, как лес сомкнулся за Отцом и мной – это жалобный плач Ричарда. Я пустила Великодушного галопом и топот лошадей, ломающих лесные заросли, заглушил все остальное.

Когда я, наконец-то, придержала поводья, края леса уже не было видно; вокруг виднелись лишь высокие деревья. Некоторые из них были довольны малы, так что я могла обхватить ствол руками и дотронуться до своих пальцев. Зарослей уже было не так много, теперь под ногами в основном был мох, а еще я заметила несколько фиалок, парочку запоздалых подснежников, и желтенькие цветочки, которые не распознала. Здесь было прохладно, но не холодно; солнечный свет пробивался сквозь листву, но не грел. Большинство стволов у деревьев были прямыми и гладкими, широкие ветки росли только над нашими головами. Мне было слышно, как где-то течет вода: кроме этого и звуков нашего путешествия (бряцанье и скрип упряжи, случайный треск лопавшихся под ногами заледеневших лужиц), не было слышно ничего. Отец немного отстал от меня; я подняла взгляд и увидела кусочки голубого неба, словно звезды на фоне пестреющей зелени, черных и коричневых красок леса. Я глубоко вдохнула и впервые за несколько дней почувствовала, как сердце поднялось из моих пяток и заняло соответствующее место в груди. И когда Отец подъехал ко мне, я заметила:

– Это добрый лес.

Он улыбнулся и ответил:

– Тебе не занимать мужества, дитя.

– Нет, в самом деле, – настаивала я.

– Тогда я рад. Я сам нахожу его слишком угнетающим, – произнес он, оглядываясь.

Мы проехали еще несколько минут, а затем Отец сказал:

– Гляди.

Что-то виднелось сквозь деревья. Через минуту я поняла: это была дорога, что вела к самой середине леса и к замку.