"Красавица" - читать интересную книгу автора (Мак-Кинли Робин)

Глава 1

Отец все еще спал, когда все мы закончили завтрак в полной тишине и приступили к работе. После того как доела, я прошла в гостиную, чтобы снова взглянуть на розу: она все еще была там; что ж, по крайней мере, мне это не приснилось. Золотой лепесток лежал на каминной полке, где прошлой ночью был оставлен Жэром; он слегка качнулся, изогнутый, когда я приблизилась, чтобы взглянуть на него, но это, наверное, был лишь сквозняк в комнате. Бутон цветка не раскрылся шире: роза словно была заморожена в момент высшей своей красоты. Аромат ее наполнил гостиную и легко можно было поверить, что этот цветок никогда не завянет и не умрет. Я вышла через переднюю дверь и мягко прикрыла ее за собой, чувствуя себя так, словно только что вышла из пещеры волшебника.

Жэр в тот день должен был подковать пугливого жеребенка и я обещала ему помочь; так что я наблюдала за ним через окно в конюшне, пока чистила лошадей, ожидая прибытия жеребенка и его хозяина. Работала я второпях, потому что за то время, что обычно вычищала одно животное, сегодня должна была закончить двоих; но что-то в той лошади, на которой приехал Отец, заставило меня остановиться. На ее крупе, совсем рядом с основанием хвоста, виднелись пять мелких, круглых белых отметин, словно от седла – или от упряжи, но на том месте упряжь бы их не оставила. Четыре отметины шли полукругом, а пятая слегка отделялась от остальных, отклонившись под углом: словно отпечатки пальцев чьей-то руки. Должно быть, рука была большая, потому что я попыталась приложить свою – мои пальцы даже не дотянулись до отметин. Когда я положила руку на круп, лошадь вздрогнула от прикосновения и нервно вскинула голову. Я увидела, как сверкнули белки ее глаз, когда она взглянула на меня: казалось, лошадь по-настоящему испугалась (а ведь до того была спокойной и послушной), и мне даже пришлось несколько минут ее успокаивать.

Пугливый жеребенок прибыл до обеда и я провела пару часов, ухватившись за уздечку, напевая ему на ухо и держа его за одно копыто (пока Жэр подковывал другое), чтобы жеребенок стоял ровно и не мешал работе.

Отец вышел из дома чуть раньше полудня и стоял на крыльце, глубоко вдыхая и осматриваясь, словно он отсутствовал десять лет, а не месяцев, или будто он оценивал обстановку в преддверии будущих неприятностей. Наблюдая за ним, пока он проходил к кузнице, я подумала, что он невероятно быстро восстановил силы после всего лишь одной ночи отдыха; как только Отец подошел поближе ко мне, стало заметно, что перемены в нем были удивительны. Я отвлеклась от жеребенка, который сразу же дернулся вперед; Жэр закричал:

– А ну, держись!

И отпустил копыто, которое подковывал. Когда я снова бросила взгляд на Жэра, то увидела, что он впервые заметил моего отца, и изумление, которое испытала я, отразилось на лице моего деверя.

Отец не просто отдохнул от долгой дороги: казалось, он помолодел на пятнадцать или двадцать лет. Глубокие морщины на его лице сгладились, раньше он прищуривался, чтобы получше видеть (зрение стало его подводить), теперь же этого не было – взгляд его был четок и прозрачен. Даже седые волосы выглядели гуще, и походка его стала упругой, словно у молодого человека.

Он улыбнулся нам, будто не заметил ничего странного в том, что мы так уставились на него, и сказал:

– Простите, что беспокою вас. Надеюсь, вы не против, если я проведу свой первый день дома, просто гуляя и наблюдая за семьей; обещаю, что приступлю к работе уже завтра.

Мы, конечно же, заверили его, что он может делать все, что душе угодно, и он ушел.

Последовало молчание, во время которого жеребенок дергал ушами туда-сюда, подозревая нас в заговоре, придуманном, чтобы причинить ему еще больший вред.

– Как хорошо он выглядит, не правда ли? – наконец произнесла я, смущаясь. Жэр кивнул, поднял уже остывшую подкову щипцами и положил обратно в огонь. Пока мы смотрели, как подкова розовеет, он ответил:

– Интересно, что в тех седельных сумках?

К этой тайне мы больше не возвращались. Мы закончили подковывать жеребенка и я увела его, чтобы привязать в конюшне, где он будет дожидаться своего хозяина: по дороге жеребенок высоко ступал и брыкался в новых подковах, от этого снег таял вокруг него, а животное словно танцевало и играло с тенями.

Только после ужина Отец рассказал нам свою историю. Все сидели вокруг камина в гостиной, слишком сильно пытаясь выглядеть спокойными и занятыми, когда Отец оторвал взгляд от пламени; только он один сидел без дела и только он не чувствовал никакого напряжения. Улыбнувшись нам, Отец произнес:

– Вы были так терпеливы, за что вас благодарю. Попытаюсь теперь рассказать свою историю, хотя конец может показаться вам очень странным. – Улыбка его погасла. – И мне тоже так кажется сейчас, когда я сижу в тепле и безопасности, рядом со своей семьей.

Он надолго замолчал и печаль, что мы увидели на его лице прошлой ночью, снова окутала его. Насыщенный аромат красного цветка кожей ощущался в воздухе; мне казалось, что от этого тени, отбрасываемые пламенем в камине, тоже источали аромат розы. А затем Отец начал рассказ.

*****

К сожалению, очень мало что можно было рассказать о делах в Городе, говорил Отец. Поездка на юг прошла легко, длилась не более семи недель. Он сразу же по приезду навестил своего друга – Фрюэн был рад Отцу и хорошо его встретил; но несмотря на доброту его и его семьи, Отец чувствовал себя не в своей тарелке. Он позабыл жизнь в Городе. Корабль прибыл за неделю до приезда Отца, а груз находился в одном из товарных складов Фрюэна. В дни нашего процветания такой груз мог показаться Отцу незначительным; но с помощью Фрюэна он продал его за хорошие деньги и смог оплатить долги капитану и команде, и денег даже чуток осталось. Капитан (его звали Бразерс) был поражен тем, что хозяин обеднел, и был готов снова отплыть ("Мерлину" требовалось ремонта не больше, чем обычному десятилетнему деревянному судну, что пять лет провело в морях) и попытаться восстановить убытки; но Отец возражал. Он сказал Бразерсу, что слишком высока гора, на которую ему придется снова взбираться, в таком-то возрасте, и хотя его новая жизнь не была так грандиозна, как старая, все равно ему было хорошо – и его семья была с ним вместе.

– Как забавно, – произнес он задумчиво, – после первоначальной боли от вынужденной ходьбы по городу, вместо поездки с кучером в экипаже, запряженном четверкой лошадей, я обнаружил, что меня не трогают перемены. Мне, кажется, понравилась сельская жизнь. Надеюсь, это не так уж несправедливо по отношению к вам, дети.

Я увидела как Хоуп, сидящая вне поля зрения Отца, посмотрела на свои тонкие руки, красные и огрубевшие от работы; она улыбнулась, хоть и немного грустно, однако промолчала.

"Мерлин" оставался надежным кораблем, хоть и не таким большим и роскошным, которые строили теперь, и Отец отправился на поиски покупателей. Ему повезло и он почти сразу же нашел желающего – молодого капитана (работавшего у Фрюэна), который был готов вложить деньги в покупку собственного судна. Отец провел в Городе почти месяц к тому времени и подумывал о возвращении домой. Он не смог ничего обнаружить о местонахождении "Белого ворона" или других кораблей, считавшихся потерянными еще два года назад, когда мы уезжали из Города. Он слышал, что десяток матросов со "Стойкого" и "Ветра флота" прибыли домой около полугода тому назад; и только один третий помощник выжил, он и рассказал нам историю о горе, постигшем наши корабли.

На деньги от продажи "Мерлина" Отец подумывал купить коня и отправиться в путь на север самому. На тот момент зима была теплой, а Отец все больше терял покой; бесцельно бродя по Городу, он столовался у Фрюэна и злоупотреблял его гостеприимностью, зная, что здесь ему не место. Наконец, он пришел в конюшни Тома Блэка: тот продал ему простую, надежную лошадку, которая выдержала бы путь, а также пригодилась бы в хозяйстве в Синем Холме. Том спросил о Великодушном и заинтересовался (совершенно не обижаясь) рассказом о том, как конь прославился своей силой.

– Я говорил ей, что он будет ее слушаться, – заметил он удовлетворенно. – Передай привет своей семье от меня, особенно двум малышам.

Отец отправился в путь только спустя несколько дней. Он выбрал удачное время: меньше, чем через пять недель, он увидел дымок от каминов в домах Гусиного Места над знакомыми холмами. Той же ночью появились грозовые облака, а утром пошел снег. Он остался на ночь в "Танцующей кошке" в городке и после рассвета поехал через поля. Он был уверен, что не может потеряться между этим местом и Синим Холмом. Ему так хотелось побыстрее доехать домой, что по дороге он слегка заплутал.

Внезапно разразилась метель. Сначала снег мягко падал с неба над знакомыми местами; в следующую же минуту Отца так сильно замело ветром, бело-набело, да так, что он едва видел уши своей лошади. Они продолжали путь, потому что не могли остановиться, но они уже заблудились.

Лошадь начала спотыкаться, словно шагать внезапно стало намного тяжелее. Все покрыло снегом. Отец позволил животному самому выбирать дорогу, в это время пытаясь скрыть лицо от резкого, обжигающего холодом ветра. Он не знал, как долго он проехал, когда вдруг почувствовал, что ветер стих; отняв руки от лица, он огляделся. Снежинки теперь падали мягко, почти нежно, повисая на прутиках и скользя по тяжелым веткам. Отец потерялся в лесу: в любом направлении виднелись лишь огромные темные деревья; над головой сплелись их скрученные ветви.

Через некоторое время он нашел тропинку. Небольшую, узкую и покрытую снегом, которая гладкой белой лентой, слегка утопая в снегу, проходила между ямами, пригорками и темными стволами деревьев, будучи на удивление прямой, словно кто-то спланировал и специально сделал ее такой. Любая подобная тропа легко узнаваема и ожидаема потерявшимися в лесу. Отец направил лошадку по дорожке и, казалось, животному это пришлось по душе – она навострила уши, поднимая копыта все выше, пока проходила по снегу.

Тропа расширялась и все более напоминала дорогу для кареты, словно у кого-то в Синем Холме были причины ездить на карете по пустынному лесу вокруг городка. Наконец, дорожка обрывалась и в конце пути стояла живая изгородь – огромная, колючая изгородь из падуба; выше всадника в два раза, она простиралась по сторонам, теряясь в темноте деревьев. В изгороди, куда приводила тропа, были ворота цвета потускневшего серебра. Отец спустился с лошади и постучал, прокричав приветствие без особой надежды; гнетущая тишина показала, что рядом никого нет. В отчаянии, он положил руку на задвижку, которая опустилась от его прикосновения, а ворота беззвучно отворились. Отцу было тревожно, но он очень утомился, а лошадь была почти без сил и не смогла бы идти дальше. Так что он вскочил в седло и проехал внутрь.

Перед ним простирался бесконечный, спокойный и нетронутый снежный покров. Стоял ранний вечер и скоро должно было сесть солнце; и только он это подумал, как луч солнышка осветил башни, возвышавшиеся над деревьями в саду, который находился в середине огромного пустого поля, на котором стоял Отец. Башни были каменными и являлись частью огромного серого замка, но в свете заходящего солнца выглядели багряными как кровь, а сам замок напоминал затаившегося зверя. Отец провел рукой по лицу и иллюзия пропала, также, как и красный цвет. Легкий ветерок подул на его лицо, словно пытаясь познакомиться, и через мгновение тоже пропал. И снова Отец воспрял духом, решив, что направляется к человеческому жилью.

Краткие зимние сумерки проводили его до сада, и как только он выехал туда, приблизившись к замку, лошадь встала и фыркнула. Перед Отцом лежал декоративный сад: с камнями, заборчиками, газоном и белыми мраморными скамейками; повсюду распускались цветы, ведь здесь не было ни одной снежинки.

Отец был так напуган, что почти рассмеялся, решив, что это усталость сыграла с ним злую шутку, или он видит сон наяву. Но воздух, коснувшийся его лица, был теплым; Отец скинул капюшон, развязал плащ, глубоко вдохнув, и обнаружил, что запах цветов был насыщенным и очень приятным. Не было ни звука, только мелкие ручейки текли по саду. Везде были фонари: они стояли на черных и серебристых вырезанных столбиках, свисали с нижних веток подстриженных деревьев; от их теплого золотистого света кое-где виднелись тени. Лошадь прошла вперед, пока Отец оглядывался, изумленный; а когда они снова остановились, он увидел угол одного из флигелей замка. Перед ним отворилась дверь, внутри было еще больше светильников – кажется, это была конюшня.

На мгновение он замешкался, громко крикнув, но не получил ответа; к тому времени он и не ожидал его. Медленно спустившись с лошади, Отец еще минуту оглядывался, затем выпрямился и повел животное внутрь, словно пустые заколдованные замки были для него обычным делом. Когда двери первого стойла, к которому он подошел, раскрылись, он только раз или два сглотнул, но провел туда лошадь. Внутри была свежая подстилка и подвесная кормушка с сеном; вода наполняла мраморную поилку, пробегая по мрамору, и легко утекала сквозь мраморный слив; от свежих отрубей в яслях шел пар.

Отец просто в воздух сказал:

– Спасибо.

И внезапно почувствовал, словно в тишине кто-то прислушался. Он снял седло и уздечку с лошади, снаружи стойла обнаружил полки, на которые можно было все сложить; он не был уверен, что все это находилось там, когда они вошли. Кроме него и лошади, длинная конюшня была пуста, хотя места в ней хватило бы и для сотни коней.

Сладкий запах горячих отрубей внезапно напомнил ему о том, как голоден он сам. Отец вышел из конюшни, закрыв за собой дверь. Он оглядел двор и напротив стойла, которое он только что покинул отворилась еще одна дверь (двор состоял из пространства, сформированного двумя флигелями замка), словно кто-то ждал, пока Отец взглянет на нее. Он прошел к ней, осматривая то, что, должно быть, было главным входом – двойные арочные створки высотой двадцать футов и еще двадцать в ширину, окованные железом и украшенные золотом. Над ними была еще одна арка – шириной шесть футов, того же цвета потускневшего серебра, из которого были сделаны передние ворота; здесь в ней изображалась какая-то история, но Отец не остановился, чтобы рассмотреть. Дверь, что манила его, была более подходящего размера. Он прошел внутрь, не мешкая. Перед ним была огромная комната, с дюжинами свечей, зажженными в огромном канделябре, подвешенном к потолку. В одной стене был камин, настолько большой, что там можно было зажарить медведя; там горел огонь. Отец согрелся у него с благодарностью, ведь, несмотря на цветочный сад, в замке было прохладно, а он продрог и промочил одежду в долгом пути.

Рядом с огнем был накрыт стол на одного человека. Когда он повернулся, чтобы посмотреть на него, кресло, обитое красным бархатом, развернулось на несколько дюймов от стола, в направлении Отца; скатерть подвинула тарелки, а горячая вода, словно из ниоткуда, начала литься в фарфоровый чайник. Отец замешкался. Нигде не было видно хозяина – и даже ни одного живого существа, пешего или летающего: в саду не было даже птиц. Кто-то точно где-то прятался, искусно выжидая. А ведь он ничего не знал о колдовстве: возможно хозяин жил здесь один, а невидимые слуги просто ошиблись, приняв его за того, кто будет сердит, когда узнает, что тут произошло. А может, что-то не так было с едой, и он превратится в лягушку или уснет на сотни лет… Кресло нетерпеливо поерзало, а чайник поднялся и налил самый ароматный чай в почти прозрачную фарфоровую чашку. Отец был очень голоден; он вздохнул разок, затем сел и с аппетитом поел.

Когда он закончил, диван, который он прежде не заметил, расстелился в кровать. Отец разделся и прилег, сразу же провалившись в сон без сновидений.

Казалось, прошло не больше обычных восьми часов, когда он проснулся. На дворе был новый день, солнце еще не поднялось над покрытыми снегом верхушками огромных деревьев, а тускловатый, но мягкий свет проникал сквозь широкие окна в свинцовых переплетах, отливая бликами на полу. Одежда Отца была вычищена, аккуратно сложена и повешена на спинку красного бархатного кресла; его домотканую рубашку заменили другой – льняной и хорошего качества. Сапоги его и бриджи выглядели как новые, а плащ удивительным образом избавился от прорех и пятен, полученных в поездке. На маленьком столе были чай, тосты и аккуратно сваренное яйцо в мешочек, а в стеклянной вазе стояла хризантема цвета ржавчины.

Не было и следа хозяина и Отец начал нервничать. Он хотел отправиться в путь, но не желал уходить без того, чтобы не выразить свою благодарность хоть кому-нибудь: более того, он не знал, где он находился, и хотел бы спросить, куда ему ехать. Отец вышел, прошел в конюшню, где обнаружил свою лошадь отдохнувшей и довольной: она пожевывала сено. Все вокруг стойла подмели и убрали, а поводья и упряжь были вычищены до блеска. Отец снова вышел и огляделся, зашел за угол замка и уставился на еще большие сады и зеленые газоны. Снег полностью исчез и трава была зеленой, словно в начале лета. Далеко на краю полей он увидел темную полоску леса, и пока он прищуривался, что-то блестящее сверкнуло ему в глаза, возможно, еще одни ворота?

– Отлично, – сказал он вслух. – Тогда я отправлюсь туда.

Он вернулся в конюшню, оседлал лошадь, которая посмотрела на него укоризненно. Он в последний раз оглядел двор замка, прежде чем выехать, и, в мгновение внезапной прихоти, привстал на стременах и поклонился передним дверям.

– От души благодарю, – произнес он. – После проведенной здесь ночи (полагаю, что это была лишь одна ночь), я чувствую себя лучше, чем за многие последние годы. Спасибо.

Ответа не было.

Лошадь медленно протрусила сквозь сады. Она была свежа и норовиста, словно жеребенок, и разделяла добродушное настроение Отца. Мысль о лесе больше не пугала его: он был уверен, что легко найдет дорогу обратно; и, возможно, уже сегодня будет снова со своей семьей. От приятных раздумий его отвлек проход в обнесенный стеной сад справа по тропинке: стена была высотой по пояс и покрыта самыми огромными и самыми прекрасными розами, которые он когда-либо видел. Сад был полон этих цветов (за покрытой бутонами стеной росли ряды кустов): белые розы, красные розы, желтые, розовые, цвета пламени, багряные и такого темного бордового цвета, что казались почти черными.

Эти кущи не были похожи на растения из других садов, что опоясывали замок, они выглядели по-другому, но чем они отличались – Отец не мог понять. Замок и сады были пусты, но за ними кто-то ухаживал; вокруг была атмосфера замкнутости, почти скрытности, отражающаяся в каждом лепестке каждой розы, и это отвлекало внимание от тропы.

Он спешился и прошел сквозь проем в стене, с поводьями в руках; запах цветов был насыщенней и слаще, чем у маков. Земля была покрыта лепестками, но ни одна из роз не отцветала или увядала: они все были в состоянии от бутонов до полного расцвета, свежие и прекрасные. Лепестки, на которые Отец и лошадь наступали, не сминались.

– Я не смог достать тебе семена роз в Городе, Красавица, – продолжил Отец. – Я купил пионы, бархатцы, тюльпаны; но семян роз не было – лишь кусты и черенки. Я даже хотел привезти куст в седельной сумке, словно похищенного ребенка.

– Это не имеет значения, Отец, – сказала я.

Он не смог найти семян роз для своей младшей дочери и припомнил это, взглянув на пышное великолепие перед собой; он подумал: наверное, остался лишь день пути до дома. Я, конечно же, могу сорвать бутон – лишь один цветок – и если повезу его аккуратно, он проживет несколько часов в дороге. Они так прекрасны, лучше тех, что были у нас в саду в Городе, лучше, чем я когда-либо видел. Так что он остановился и сорвал бутон ярко-красного оттенка.

И тут раздался рев дикого животного, ведь никакой человек не смог бы произвести такой шум; лошадь попятилась и в панике встала на дыбы.

– Кто ты такой, что крадешь мои розы, которые я ценю превыше всего? Тебе недостаточно того, что я накормил тебя и дал тебе укрытие, так ты благодаришь меня своим неблаговидным поступком? Твое преступление не останется безнаказанным.

Лошадь замерла, покрывшись потом от страха, а Отец повернулся к обладателю глубокого резкого голоса: перед ним было ужасное Чудовище, стоявшее за стеной сада роз.

Отец ответил дрожащим голосом:

– Ну что вы, сэр, я глубоко благодарен вам за гостеприимство и нижайше прошу прощения. Ваша любезность так велика, я никогда не подумал бы, что вы будете оскорблены тем, что я взял небольшой сувенир – бутон розы.

– Красивые слова, – прорычало Чудовище и переступило стену, словно ее там и не было. Ходило оно как человек и одето было также, от этого выглядело еще ужаснее; ужасен был и его четкий голос, исходящий от такого зверя. Он был одет в синий бархат, с кружевами на рукавах и под горлом; туфли на нем были черного цвета. Лошадь потянула за поводья, но не стала брыкаться.

– Но твоя лесть не спасет от смерти, которую ты заслуживаешь.

– Увы, – ответил Отец и упал на колени. – Но прошу, позволь молить о пощаде: достаточно несчастий выпало на мою долю.

– Твои несчастья оставили тебя без чести, ведь ты украл мою розу, – проворчало Чудовище, но, казалось, оно было готово выслушать Отца, и тот, в отчаянии, рассказал обо всех неприятностях, что с ним произошли. И добавил:

– Мне казалось ужасным, что я не смог достать небольшой пакет семян роз для моей дочери Красавицы, а она ведь просила только об этом; когда я увидел ваш чудесный сад, я подумал, что, по крайней мере, привезу хотя бы одну розу для нее. Я нижайше прошу вашего прощения, великодушный господин, потому что вы знаете, что я не хотел причинить вреда.

Чудовище задумалось на мгновение, а затем сказало:

– Я сохраню тебе твою ничтожную жизнь при одном условии: ты отдашь мне одну из своих дочерей.

– Ах! – воскликнул Отец. – Я не смогу этого сделать. Вы считаете, что я бесчестен, но я не настолько жесток, чтобы выкупить свою жизнь ценой одной из моих дочерей.

Чудовище угрюмо хмыкнуло.

– Я уже было начал думать о тебе хорошо, купец. Так как ты показал себя смельчаком, я успокою тебя, сказав, что твоя дочь не пострадает ни от моих рук, ни от кого-либо еще, живущего в моих землях. – Оно вытянуло лапу, указав на все широкие поля и замок посередине. – Но если она придет, то пусть останется здесь по своей воле, потому что любит тебя настолько, чтобы спасти твою жизнь, и потому что смела и сможет перенести разлуку с тобой и со всем, что ей знакомо. Только так я смогу принять ее.

Оно замолчало; ни звука не было слышно – лишь тяжелое дыхание лошади. Отец уставился на Чудовище, не в силах отвернуться; оно перестало созерцать зеленое поле и посмотрело на человека.

– Даю тебе месяц. Через четыре недели ты должен приехать сюда один или с дочерью. Ты легко найдешь мой замок – нужно только потеряться в окружающем его лесе и он сам тебя найдет. И не думай, что можно спрятаться от своей судьбы – если ты не вернешься через месяц, я сам приду и найду тебя!

Отец не смог ничего больше сказать; у него был месяц, чтобы попрощаться со всеми, кто был ему дорог. Он с трудом взобрался на лошадь, потому что рядом стояло Чудовище: животное очень нервничало и не могло стоять спокойно.

Как только Отец взял поводья, Чудовище вдруг подошло к нему.

– Возьми розу для Красавицы, и на этом пока простимся. Твой путь лежит туда, – оно указало на блестящие серебристые ворота. Отец и позабыл о цветке; он взял его в руку, сжавшись от прикосновения Чудовища; и как только он забрал розу, оно молвило:

– Не забудь о своем обещании!

И ударило лошадь по крупу. Животное метнулось вперед, заржав от ужаса, и галопом помчалось по полям, словно спасая собственную жизнь. Ворота резко распахнулись, когда всадник приблизился, и он проехал сквозь них, попав в густой заснеженный лес, едва ухитрившись успокоить бедное животное, чтобы оно пошло нормальным шагом.

– Я не помню остальной части пути, – продолжил Отец. – Снова пошел снег. Я держал поводья в одной руке, красную розу в другой. Не помню, чтобы останавливался, пока лошадь не дошла до деревьев, в просвете которых я узнал наш дом.

Отец замолчал, и, так как не мог смотреть на нас, он снова обратил свой взгляд на огонь. Тени от полыхающего пламени завертелись вокруг красной розы и казалось, что та кивает, подтверждая рассказ Отца. Мы все были потрясены, не понимая ничего, кроме того, что несчастье свалилось на нас – опять, словно тогда, когда дела в Городе были разрушены. Было невозможно представить, жизнь без наших денег, нашего дома, наших занятий; но эта весть ошеломляла и ужасала. Все было гораздо хуже, и мы только начинали понимать, что на кону стояла жизнь Отца.

Не помню, сколько продлилась тишина. Я уставилась на розу, такую молчаливую и безмятежную на полке камина, и услышала свой собственный голос, говорящий:

– Когда закончится этот месяц, Отец, я вернусь туда с тобой.

– О, нет, – выпалила Хоуп.

– Никто не поедет, – сказала Грейс.

Жэр замер, глядя на свои руки. Отец продолжал глядеть на пламя, и после короткого молчания, произнес:

– Боюсь, что кто-то должен поехать, Грейс. И я еду один.

– Нет, не едешь, – возразила я.

– Красавица, – запричитала Хоуп.

– Отец, – произнесла я. – Оно не обидит меня. Оно дало обещание.

– Мы не можем отдать тебя, дитя, – заметил Отец.

– Хммм, – откликнулась я. – Мы не можем отдать тебя.

Он выпрямил спину.

– Вы все равно скоро лишитесь меня. Ты так молода, дитя. Я благодарю тебя за твое предложение, но поеду я один.

– Я не предлагаю, – ответила я. – Я просто еду.

– Красавица! – резко произнесла Грейс. – Прекрати. Отец, зачем кому-то вообще ехать? Оно не вернется за тобой. Здесь ты в безопасности. Раз уж ты так далеко от его ворот, тебе ничего не угрожает.

– Да, конечно, – подхватила Хоуп. – Жэр, скажи им. Возможно, тебя они послушают.

Жэр вздохнул.

– Прости Хоуп, моя дорогая, но я согласен с твоим отцом и Красавицей. От этой угрозы нет спасения.

Хоуп вдохнула, ахнув, затем разразилась слезами. Она уткнулась лицом в плечо Жэру, а он погладил ее блестящие волосы.

– Если бы не эта роза, я бы не поверил… это моя вина; я должен был предупредить вас, – почти прошептал Жэр. – Столько историй поколениями рассказывали об этом зле в лесу; мне не следовало оставлять их без внимания.

– Ты не оставил, – заметила я. – Ты предупредил нас, чтобы мы держались подальше от него, что он стар и опасен, и что про него ходят… разные истории…

– Ты не мог всего предвидеть, парень, – сказал Отец. – Не вини себя за это. Это только я виноват в том, что в плохую погоду был готов глупо рискнуть. Моя вина и ничья больше; и никто не будет за нее платить.

Грейс же заметила:

– Все эти истории, что Хоуп и я слышали о монстре, живущем в чаще, создание, которое живет в лесу и поедает все, что ходит или летает, поэтому там не на что охотиться. И как оно любит заманивать путешественников на верную смерть… оно такое же старое, как холмы и деревья того леса. Мы никогда вам не говорили, потому что думали, вы посмеетесь над нами; Молли все нам рассказала. Предупредила, чтобы мы держались от леса подальше.

Я взглянула на Жэра. Истории, что он поведал мне два года назад, никогда больше не упоминались.

Хоуп перестала плакать.

– Да, мы подумали, что это глупости; но нас не нужно было уговаривать держаться подальше от того ужасного леса, – заметила она. Слезы снова начали литься по ее щекам, но она выпрямилась и оперлась на Жэра, который приобнял ее рукой. – О, Отец, конечно же ты можешь остаться.

Отец покачал головой, а Жэр внезапно спросил:

– Что в ваших седельных мешках?

– Ничего особенного. Немного денег – я думал, мы сможем купить корову, вместо того, чтобы привозить молоко для детей из деревни, но… там, наверное, недостаточно.

Жэр поднялся, продолжая держать Хоуп за руку, затем встал на колени перед кожаными сумками, все еще лежащими в куче в углу. Грейс и Хоуп, обычно самые добросовестные домохозяйки, по какой-то причине оставили их нетронутыми.

– Я заметил, когда мы с Красавицей принесли их вчера в дом, что они очень тяжелы.

– Неужели? Они не… в смысле, не может быть. У меня не было так много всего.

Отец встал на колени рядом с Жэром и расстегнул один мешок, откинув верх. Изумленный, он вытащил две дюжины отличных восковых свечей, льняную скатерть, обрамленную изящным кружевом по краям, несколько бутылок очень старого вина и бутылку бренди еще старше, серебряный штопор, у которого вместо рукоятки была голова грифона с красными камнями, сильно похожими на рубины, на месте глаз; в мягком кожаном футляре лежал нож для нарезки мяса – у него была рукоять из слоновой кости, в форме оленя, застывшего в прыжке, с рогами, изогнутыми вдоль вытянутой спины. На дне мешка, толщиной в ладонь, лежал слой монет: золотых, серебряных, медных, бронзовых. В монетах были зарыты три маленьких деревянных шкатулки, у каждой из которых на полированной крышке виднелось по одной букве: Г, Х и К.

– Грейс, Хоуп и Красавица, – сказал Отец и протянул их нам.

В шкатулках моих сестер были золотые цепочки, нити жемчуга, изумруды и бриллианты, серьги с топазами и гранатами, браслеты с сапфирами и кольца с опалами. Они ярко блестели и выглядели странно на домотканом сукне.

Моя шкатулка была набита до краев мелкими коричневато-зеленоватыми округлыми штучками. Я взяла пригоршню и как только они посыпались сквозь мои пальцы снова в шкатулку, я внезапно рассмеялась, так как поняла, что это:

– Семена роз! – воскликнула я. – По крайней мере, у Чудовища есть чувство юмора. Возможно, мы хорошо с ним поладим.

– Красавица, – возразил Отец. – Я отказываюсь тебя отпускать.

– И что же ты сделаешь – привяжешь меня? – спросила я. – Я поеду, и больше того, если ты сейчас же не дашь обещания взять меня с собой, когда придет время, я сбегу сегодня же, пока ты будешь спать. Мне всего-то придется потеряться в лесу, как ты сказал, чтобы найти замок.

– Я не вынесу этого, – всхлипнула Хоуп. – Должен быть какой-то выход.

– Выхода нет, – ответил Отец.

– И ты согласен? – спросила Грейс. Жэр кивнул. – Тогда я верю, – медленно произнесла она. – И один из нас должен поехать. Но тебе не нужно этого делать, Красавица, я могу…

– Нет, – настаивала я. – Роза была для меня. И я самая младшая – и самая некрасивая. Мир не потеряет многого без меня. Кроме того, Хоуп не справится без тебя, и детки тоже, тогда как мои лучшие навыки – это рубить дрова и ухаживать за садом. Да любой парень из деревни с этим справится.

Грейс смотрела на меня долгое время.

– Ты знаешь, что я тебя все равно переспорю, – заметила я.

– Кажется, ты серьезно настроена на это, – сказала она. – Не пойму, почему.

Я пожала плечами.

– Ну, мне исполнилось восемнадцать. Я готова к приключениям.

– Я не могу… – начал Отец.

– На вашем месте, я бы ей позволил, – произнес Жэр.

– Да ты понимаешь, что говоришь? – закричал Отец, внезапно встав и уронив пустую кожаную сумку с колен. – Я видел это Чудовище, этого монстра, этот ужас, а ты нет. И ты хочешь, чтобы я отдал ему свою младшую дочь – твою сестру – дабы спасти свою жалкую жизнь?!

– Ты и сам не понимаешь, папа, – сказала я. – Мы не просим убить меня взамен тебя, но просим позволить мне спасти твою жизнь. По крайней мере, это благородное Чудовище и мне не страшно. – Отец уставился на меня, словно увидел отражение Чудовища в моих глазах. Я продолжила: – Не может же оно быть настолько ужасным, ведь оно так любит розы.

– Но это же зверь, – беспомощно произнес Отец.

Я видела, что он сдается, и, желая, подбодрить его, добавила:

– Разве зверя невозможно укротить?

Как и Грейс, несколькими минутами ранее, Отец взглянул на меня, сидящую на полу с деревянной шкатулкой на коленях.

– В конце концов, папа, я всегда поступаю по-своему, – заметила я.

– Да, дитя мое, я знаю и сожалею об этом, – сокрушенно проговорил Отец. – Ты всегда просишь невозможного, а это и есть невозможное. Что ж. Когда закончится месяц, мы уедем вместе.

– Ты не увидишь, как цветут твои розы, – прошептала Хоуп.

– Я посажу их завтра же. Если они тоже заколдованы, возможно, мне повезет, и я это увижу, – ответила я.