"Тьма над Лиосаном" - читать интересную книгу автора (Ярбро Челси Куинн)

ГЛАВА 6

Дважды в день, перед рассветом и на закате, рабы собирали помои с навозом и выбрасывали на юго-западный склон крепостного холма. Жители деревеньки несли свои отходы туда же, добавляя к ним опилки и мякину с полей. Все это постепенно сползало вниз, образуя огромную кучу, которая оставалась обнаженной и теплой даже теперь, когда вся округа, за исключением изрытой колесами обледенелой дороги, утопала в снегу, когда крыши домов проседали от тяжести снежных наносов, а штабели бревен словно бы прятались под пушистыми белыми одеялами.

— По крайней мере, весна у нас постоянно под боком, — сказала Ранегунда, глядя сверху на темную, дымную, издающую резкие запахи свалку.

— Кора и стружки хорошо преют, — откликнулся ей в тон Сент-Герман.

— Навоз им не уступает, а его много, когда скотина здорова, — ответила Ранегунда и пошла дальше по крепостной стене — в сторону конюшни и псарни. — Завтра нам опять надо бы поохотиться на кабанов, пока земля не слишком промерзла. — Она озабоченно оглядела клетки с домашней птицей, расставленные против длинного ряда конских уличных стойл. — Я распорядилась, чтобы их отсюда убрали. Похоже, разбойники перебили в округе всю дичь.

— Возможно, — сказал Сент-Герман, двигаясь следом. — Им тоже нужно чем-то питаться… как всем.

Теперь перед ними расстилалось Балтийское море, зеленое и сиренево-серое; по нему шли буруны, оставляя в расселинах между скалами клочья пены. Но шум прибоя стал вроде бы глуше, чем накануне, и это заставило Ранегунду с тревогой вглядеться в пасмурный горизонт.

— Не по душе мне это затишье, — мрачно пробормотала она. — Оно пахнет штормом.

— Мне трудно об этом судить, — сказал Сент-Герман и добавил с легкой самоиронией: — Несмотря на солидный опыт морских путешествий. По мне, все моря штормит предостаточно, даже в самые безмятежные дни.

Ранегунда пытливо всмотрелась в него, стремясь понять, не разыгрывают ли ее.

— Что именно вы хотите этим сказать? — произнесла она наконец.

— Что моряк из меня никудышный. Несомненно, вам приходилось слышать о людях, не переносящих морской качки? — Он вновь улыбнулся, но уже с некой искательностью и беспокойством, не зная, как она отнесется к его словам. — Я именно из таких. И вдали от надежной земной тверди делаюсь просто жалок.

— Но притом вы торговец, — заметила Ранегунда.

— Да, хотя и не по рождению, — кивнул Сент-Герман. — И, когда есть возможность, предпочитаю передвигаться по суше.

Восстав из могилы, он так и не смог за три с лишним тысячи лет привыкнуть к мучениям, причиняемым ему водными путешествиями. Ступни его были защищены подошвами, набитыми землей из родных мест, что, безусловно, умаляло страдания, но… когда вокруг лишь вода и ни клочка чего-либо сухого… Он содрогнулся, припомнив, как задыхался от боли, вцепившись в метавшийся по волнам обломок корабельной обшивки и жадно мечтая об истинной смерти.

— Что с вами? — резко окликнула его Ранегунда.

Сент-Герман понял, что какая-то доля пережитого отразилась на его лице, и поспешным жестом попытался успокоить свою спутницу.

— Ничего. Всего лишь воспоминания.

Она не решилась продолжить расспросы и указала на крыши конюшен внизу.

— Боюсь, им не выдержать новой метели. Надо велеть рабам ежедневно скидывать с них снег. Иначе балки рухнут прямо на лошадей, а их у нас очень мало.

Сент-Герман в свою очередь указал на кровлю кузни.

— Там опасность, пожалуй, серьезнее. Снег от жара днем тает, а ночью превращается в лед. Горн вам необходим, как и лошади, если не больше.

Ранегунда покосилась на ледяные наросты и, соглашаясь, кивнула.

— Кухни с пекарней также нуждаются в надлежащем присмотре. А еще, чтобы бороться с наледью, было бы очень неплохо возле каждого водотока держать топоры. Но… в крепости каждый топор на счету. Как и в деревне.

— Да, — сочувственно отозвался Сент-Герман. — Потерпите немного. — Он все последние дни складывал из камней алхимический тигль, и работа уже была близка к завершению. — Думаю, где-то через неделю я смогу приступить к отливке необходимых вещей.

— Радальф недоволен, — сказала Ранегунда, поворачиваясь к графу. — Меня это беспокоит. Я сообщила ему о ваших планах. А он ответил, что вы… будто бы знаетесь с демонами и потому металл, побывавший в ваших руках, будет проклят.

— Котлы железные, — возразил Сент-Герман, желая раз и навсегда покончить с этим вопросом. — Демоны не могут прикасаться к железу, и ваш кузнец должен бы это знать. — Он улыбнулся. — Если не знает, скажите ему. Меня ведь он слушать не станет.

Она нахмурилась.

— Безусловно не станет. Он с подозрением относится к вам и распространяет нелепые слухи. — Лицо ее вдруг пошло пятнами. — Говорит, например, что вы… околдовали меня. Точно так же, как Пентакоста очаровывает мужчин.

Сент-Герман внимательно посмотрел на нее.

— А что вы сами думаете по этому поводу? — спросил он спокойно.

— Я думаю, что вы… как-то воздействуете на меня. — Ранегунда закусила губу. — Но не знаю, дурно ли это. И не знаю также, исходят ли эти чары от вас или вы являетесь чьим-то посредником. Мне это неизвестно.

— Вы приняли мою присягу на верность. — Сент-Герман взял ее за руку, чтобы, склонившись, прижаться к ней лбом в знак нерушимости своей клятвы. — Но… если это кажется вам ошибкой, ее можно исправить.

— Нет, все в порядке, — быстро ответила Ранегунда и пошла дальше, к стоявшему на посту часовому. — Ульфрид, — сказала она в неподвижную спину, — все, что необходимо, делается. На большее мы не способны.

Караульный неловко поворотился, едва не выронив тяжелое боевое копье. Глаза его были красны от усталости.

— Я… — Острие копья поднялось, а рука в шипастой перчатке потянулась ко лбу. — Простите, герефа, я не хотел, но задумался и дал промашку.

— По отношению к Флогелинде ты ведешь себя очень достойно, — сказала Ранегунда, памятуя, сколько долгих часов Ульфрид просидел возле больной, вслушиваясь в ее кашель и хрипы. — Многие наши мужчины давно оставили бы ее на попечение женщин.

— Она слабеет. — В голосе Ульфрида слышалась мука. — Ее мысли блуждают. Она не может есть.

— Я страшусь за нее, как и ты. — Ранегунда перекрестилась. — Но молюсь и надеюсь. — Она всмотрелась в изможденное лицо часового. — Пусть Аделяр подменит тебя. Думаю, ты сейчас не в состоянии нести службу.

— Я сознаю свой долг, — заявил, распрямляясь, Ульфрид.

— Разумеется, — согласилась она, — и потому понимаешь, что человек, засыпающий стоя, плохой караульный. В оружейной сейчас находятся Аделяр и Алефонц. Передай им, что я велела тебе идти отдыхать. Пусть кто-либо из них займет этот пост. Не мешкай, ступай. Мы пока здесь побудем.

Ульфрид попытался что-то сказать, потом махнул рукой и прислонил копье к парапету.

— Я пришлю Аделяра, — выдавил он из себя.

Наблюдая, как огорченный солдат спускается вниз по узким ступеням, Сент-Герман опечаленно произнес:

— Ее не спасти. Он это понимает.

— Христос Непорочный спасет ее, но только уже в раю, — ответила, покачав головой, Ранегунда. — А дети лишатся матери. Им придется привыкать к другой женщине. — Она помолчала и вновь заговорила, обращаясь скорее к себе, чем к кому-то: — У жены Руперта на руках четверо ребятишек, ей не управиться с дополнительными тремя. Жена Фэксона в положении, Ньорберта тоже донашивает дитя. Сигарда — вот кто, возможно, возьмется за ними ухаживать: ее собственные дети уже выросли, а капитан Мейрих слепнет. Ей так и так вскоре придется искать себе хоть какое-нибудь занятие, чтобы не быть обузой для всех.

— А кто же заменит Мейриха на посту капитана? — спросил Сент-Герман.

— Возможно, Амальрик… если мне будет позволено выбирать, — ответила Ранегунда. — Но прежде я должна спросить брата. — Она наклонилась над зубцами стены, с нарочитым вниманием всматриваясь в основание северной башни.

— Вы думаете, брат может с вами не согласиться? — поинтересовался с осторожностью Сент-Герман.

— Амальрик это Амальрик, — неохотно произнесла Ранегунда. — Он почитает и старых богов, и Христа. Гизельберт о том знает. Он может не захотеть, чтобы наших солдат возглавлял такой человек.

— И вас это беспокоит?

— Больше всего меня беспокоит, как бы Мейриха не заместил такой капитан, который скорее станет молиться, чем поведет людей в бой, — резко ответила Ранегунда. — Но это выяснится только тогда, когда снег растает, то есть когда я сумею добраться до монастыря Святого Креста.

Она принялась расхаживать вдоль амбразур — отчасти, чтобы обрести душевное равновесие, но в большей степени, чтобы согреться, ибо морской северный ветер с поразительной легкостью пронизывал ее плащ, как, впрочем, и камзол, и нательную блузу.

— А что будет до тех пор? — прозвучал новый вопрос.

— А до тех пор я велю Амальрику исполнять обязанности капитана, хотя и не присвою ему это звание и не дам никаких привилегий, — ответила Ранегунда. — Он будет вынужден исполнять мой приказ, пока я не посоветуюсь с братом. А потом может потребовать окончательного решения. Это его право. — Она уже вся дрожала, но продолжала расхаживать, убыстряя шаги и похлопывая руками по бедрам. — Гизельберту больше нравится Ульфрид. Он покладист и молится лишь Христу. Но Ульфриду предстоит похоронить жену, и солдаты за ним не пойдут, опасаясь, что скорбь его наведет на них порчу.

У основания лестницы возник Аделяр.

— Герефа! К вам тут пришли! Из деревни! — кричал он на бегу.

— Кто пришел? Деревенский староста? Орманрих? — прокричала в ответ Ранегунда.

— Да! — Аделяр уже поднимался по лестнице, перескакивая через ступени. Добежав до копья, солдат отер рукой лоб. — Он говорит, это срочно.

— Он объяснил, в чем дело? — спросила Ранегунда.

— Нет. — Аделяр потряс головой. — Он скажет об этом лишь вам.

Ранегунда кивнула и пошла к лестнице, знаком велев Сент-Герману следовать за собой.

— Ладно, сейчас разберемся. Смотри, чтобы все было в порядке, хотя у тебя выдался достаточно трудный денек.

— Это пустяк, когда знаешь, что дома тебя ожидает горячий медовый напиток, — засмеялся в ответ Аделяр и отсалютовал копьем уходящим.

Спускаться вниз по крутым узким ступеням было для Ранегунды сплошным испытанием стойкости. Она сосредоточила все внимание на слабом колене и заговорила лишь во дворе:

— Орманрих неплохой человек. Осмотрительный, благоразумный.

— Превосходные качества, — откликнулся Сент-Герман, понимая, что за этим последует. — Но он недолюбливает иноземцев и, пожалуй, откажется разговаривать с вами при мне.

Ранегунда досадливо дернула головой.

— В этом вы правы. Если в деревне что-то стряслось, вам лучше не попадаться ему на глаза. Он может связать дурное событие с вами.

— В таком случае я, с вашего позволения, удаляюсь, — сказал Сент-Герман. — А вы постарайтесь растолковать этому доброму человеку, что держите меня ради выкупа, вот и все.

Укол в этой фразе был едва ощутимым, но Ранегунда резко вскинула голову.

— Да. Именно ради выкупа. Это все объяснит.

Она покраснела и поспешила свернуть в проулок между пекарней и домом, в котором обитали повара и кузнец.

Одна створка крепостных ворот была приоткрыта, в просвете виднелись Рейнхарт и Калфри, возле них переминался с ноги на ногу Орманрих. Черты лица его, обычно невыразительные, сейчас словно сделались глубже; большие грубые руки нервно теребили пояс. Как только Ранегунда приблизилась, он упал на колени и, крестясь, торопливо пробормотал:

— Да защитит тебя Господь, сестра наша, герефа!

— И тебя также, — откликнулась Ранегунда, перекрестившись в ответ. — Поднимись и скажи, почему ты пришел.

— При этих людях? — спросил обеспокоенно староста, но все-таки встал.

— Если они тебе не мешают, — ответила Ранегунда. — Или приказать им уйти?

Орманрих кашлянул.

— Нет, не надо. Они солдаты и могут что-нибудь подсказать. — Он снова покашлял — то ли из-за волнения, то ли от начинающейся простуды. — В прошлую ночь возле деревни ходили чужие, близ того места, где возводится частокол. Они что-то вынюхивали, и мы все думаем, что это разведчики из большой разбойничьей шайки. Нам удалось отпугнуть их, но они могут вернуться и привести с собой остальных. В этом случае дома наши спалят, как это не раз бывало с другими деревнями, а нас убьют или продадут в рабство. И между лесом и крепостью не останется никого.

Орманрих умолк и с облегчением перевел дух. Речь его явно была затвержена наизусть. Он замер, не сводя глаз с Ранегунды.

Та постаралась не показать, что новость ее взволновала.

— Сколько их было? — спросила она.

— Четверо, — ответил Орманрих. — Столько, во всяком случае, мы насчитали. Они скрылись, прихватив с собой овцу и козу. Овечка, правда, молоденькая, но коза хорошо доилась. Это утрата для нас.

— Понимаю, — Ранегунда обдумывала известие. — Почему ты решил, что это разведчики, а не обычные оборванцы? Многие ищут поживы в голодные времена.

— Они не казались оголодавшими, — покачал головой Орманрих. — У нас в деревне есть люди и потощее. И оружие у них было очень хорошее.

Ранегунда кивнула.

— У всех четверых?

— У тех, кого мы видели, — кивнул в ответ Орманрих. — Мы хотим выставить ночные посты, но… с топорами и вилами много не навоюешь. Особенно против стрел и мечей.

— Да, тут ты прав, — согласилась Ранегунда, потом посмотрела на Рейнхарта: — Ну? Ты все слышал. Есть ли у Орманриха причины для беспокойства? И если есть, то должны ли мы что-нибудь предпринять?

— Будь частокол завершен, подобных вопросов бы не возникло, — произнес рассудительно Рейнхарт. — Маргерефа Элрих ждет бревен. Если бандиты сожгут деревню, лес рубить будет некому, а обвинят во всем нас. — Он сурово взглянул на старосту: — Ты ведь не выдумал все это, а?

— Разумеется, нет, ведь у нас пропали овца и коза, — заявил Орманрих и сплюнул — в подтверждение достоверности своих слов.

— Я ему верю, — сказала Ранегунда и повернулась к Калфри: — А что думаешь ты?

Калфри пожал плечами.

— Драки не хочется, — честно заявил он. — Но мне также не хочется, чтобы кто-нибудь из моих близких был продан датчанам. Остановить разбойников сейчас проще, чем ждать, когда они подступят к воротам. У нас будет меньше и сил, и припасов. А так мы имеем какие-то преимущества.

— Да, — согласилась с ним Ранегунда, довольная, что ее подчиненные первыми высказали то, что она собиралась им предложить. — Выходит, нам следует подготовить конников к выезду. — Взмахом руки она повелела старосте пройти в крепость, а сама обратилась к Рейнхарту: — Я хочу видеть всех наших мужчин, кроме, разумеется тех, что стоят в карауле. Дай сигнал общего сбора.

— Иноземца тоже позвать? — спросил Рейнхарт, поднося к губам деревянный рог.

Сколь ни хотелось Ранегунде ответить утвердительно, она все же сказала:

— Нет… Я поговорю с ним потом. Если сочту, что он может быть нам полезен.

Насторожившийся при этих словах Орманрих осмелился высказать свое мнение:

— Чем может быть нам полезен чужак? Ведь эта земля ему не родная. У него нет резонов ее защищать.

— Но он здесь, — напомнила Ранегунда. — И его участь во многом зависит от нашей.

Она раздраженно поморщилась и направилась к общему залу. Калфри пошел рядом с ней, а Орманрих почтительно приотстал, и ей пришлось повернуть к нему голову.

— Делами деревни я займусь позже, а пока что намерена приказать на ночь загнать вашу живность в крепость и разместить в ваших избах наших солдат.

— А что будет с нами? — тут же спросил Орманрих.

— Все устроится, — бросила Ранегунда, пока еще не решившая, как быть с селянами.

Она чуть замедлила шаг и вслушалась в звуки деревянного рога, раздавшиеся у нее за спиной.

В общем зале за одним из длинных столов уже сидел Ульфрид, подпирая ладонями подбородок. Он даже не посмотрел на вошедших, но внезапно сказал:

— С Флогелиндой осталась Сигарда. Она обещала за ней присмотреть.

— Очень хорошо, — отозвалась Ранегунда и, сознавая, как глупо звучит этот отклик, попыталась исправить дело: — Что с твоими детьми?

— Напуганы, — резко ответил Ульфрид. — Они понимают, что мать их вскоре умрет. — Он покосился на Орманриха. — В деревне тоже какие-то неприятности?

— Тоже, — пробурчал Рейнхарт и сел.

Воцарилось молчание, нарушавшееся лишь скрипом дверей. В помещение один за другим входили мужчины, лица у многих были заспанные и недовольные. Затем к очагу приблизился раб с огромной охапкой поленьев. Опустив свою ношу на пол, он посмотрел на Ранегунду.

— Пока подкинь в огонь два полена, а дальше посмотрим, — распорядилась она.

Раб склонил голову и приложил руку ко лбу.

Староста поселения внимательно оглядел всех собравшихся и уже собирался затворить двери, но в них неожиданно появился брат Эрхбог — бледный, едва держащийся на ногах.

— Брат! Что случилось? Ты не захворал? — спросил удивленно Дуарт.

— Нет, — неуверенно произнес брат Эрхбог. — Я молился. Почти… двое суток, без перерыва.

— Тогда тебе лучше присесть, — посоветовал Дуарт. — Я прикажу поварам приготовить…

— Нет, — прошептал монах еле слышно. — Я уже приближаюсь к желанному состоянию, и не хочу прерывать свой пост.

Общий гул, вызванный его заявлением, тут же стих, ибо Ранегунда вскинула вверх правую руку.

— Деревня нуждается в помощи, — объявила она, потом коротко изложила собравшимся сообщение Орманриха и со строгостью в голосе заключила: — Защита крестьян, их семей и животных — наш долг.

В ответ послышались возгласы разного рода.

— Послушайте, — сказала Ранегунда, прежде чем мужчины успели прийти к какому-то общему мнению, — мы дали клятву защищать этот край и никогда ее не нарушим. Пришел час на деле доказать свою преданность королю. — Она положила руку на эфес своего меча. — Мы переселим крестьянских жен и детей в крепость, а также перегоним сюда всю деревенскую живность, кроме домашних птиц и собак. У нас, во-первых, нет для них места, а во-вторых, и те и другие способны лучше, чем кто-либо иной, предупредить нас о приближении неприятеля. Наши воины между тем займут все освободившееся жилье и спрячутся также в хлевах и амбарах, чтобы налетчиков в любом месте ожидал достойный отпор.

В этом плане не было ничего особенного, но воодушевившиеся солдаты встретили его криками одобрения, и лишь один Орманрих мрачно уставился в пол.

— А вдруг они атакуют не деревню, а крепость?

— Тогда они будут полными идиотами, — отрезала Ранегунда. — Датские мародеры еще могут позволить себе роскошь напасть на нас с моря, но не всяческий сброд, прячущийся в лесах. Разбойникам, если они вообще тешат себя надеждой добраться до крепостных стен, следует для начала закрепиться в деревне, но мы им этого, как вы понимаете, не позволим.

На этот раз зал откликнулся единодушным восторженным гулом, и Ранегунда принялась уточнять детали задуманного уже без опаски, что кто-либо воспротивится ей.

К закату крестьянские жены и дети, а с ними и два инвалида с покалеченными на лесоповале руками перебрались в Лиосан; их скот до отказа заполнил все наскоро сколоченные и занявшие половину плаца загоны. Повара военного поселения согласились в качестве дополнительного прибавления к провианту принять от селян с десяток гусей и двух коз, но отказались готовить на лишние рты, и Дуарту пришлось долго уговаривать их потрудиться ради общего дела. Он даже пообещал им, что селяне пробудут в крепости лишь день-другой и потому особых хлопот никому не доставят.

Разбойники не появились ни в первую ночь, ни во вторую. На третью ночь самые нетерпеливые из солдат начали понемногу брюзжать. Верх в разговорах стало брать мнение, что Орманрих принял за лесных молодцов горстку бродяг, питающихся отбросами на дорогах. Некоторые из крестьян также решили, что опасность не столь велика, чтобы из-за нее запускать подготовку к весеннему севу.

— Повторяю, нам вовсе незачем отираться у частокола, — бубнил Бератрам, потирая замерзшие руки. — Мы с тем же успехом могли бы нести караул возле пылающего очага. А здесь холоднее, чем в могиле.

— Успокойся, — сказал Амальрик, продолжая вглядываться в ночной мрак. — Все равно мы должны исполнять приказы герефы.

— А что она понимает в воинском деле? — спросил Бератрам. — Она правит крепостью с оглядкой на брата, но до него теперь не добраться. Должны ли мы ей доверять?

— Она герефа, — сказал Амальрик, — а следовательно, наша госпожа.

— Хотя больше проку от нее было бы в роли нашей наложницы, — откликнулся Бератрам и хохотнул.

Амальрик сурово взглянул на него.

— Ты много болтаешь, приятель. Смотри, отморозишь язык.

Бератрам пожал плечами.

— Подумай сам, разве это не бред? Незамужняя женщина руководит искушенными, опытными бойцами. Как она поведет себя в схватке?

— Она герефа, повторяю еще раз. И это все, что должен знать о ней каждый из нас. Если ее руководство приведет нас к поражению, у меня будут резоны просить маргерефу Элриха сместить ее с должности, но, пока все в порядке, я обязан оказывать ей поддержку. — Амальрик присел на корточки под грубым навесом, где лесорубы в дневное время обдирали кору с поваленных елей и сосен и раскалывали на доски стволы. — Руперт и Фрей находятся на северном краю частокола. Они будут дежурить там до полуночи. Герент и Модж сменят их. Не забудь проследить за сигналом о сдаче дежурства.

— Сорок три человека посиживают себе в крепости, а мы должны замерзать в этом сарае, — прошептал Бератрам. — Какой в этом толк?

— Такова наша задача, — бесстрастно сказал Амальрик.

— У тебя все всегда хорошо, ведь ты собираешься стать капитаном. Но с какой стати я должен тут мучиться вместе с тобой? — Бератрам подхватил с земли широкую щепку и швырнул ее в непроглядную темноту.

— Прекрати! — одернул приятеля Амальрик. — Если за деревней следят, это может привлечь к нам внимание.

— Как и наша с тобой болтовня, — возразил Бератрам. — Но вряд ли тут есть кто-нибудь кроме призраков. Не скажу, что я их побаиваюсь, но им также ничуть не страшны наши мечи. Призраки беспрепятственно пройдут мимо нас, а потому караул здесь не нужен.

— Призраки не воруют овец и коз, — заметил, подавляя зевок, Амальрик и встряхнулся.

— Хочешь знать, что я обо всем этом думаю? — спросил Бератрам после паузы.

— Нет, — отрубил Амальрик. — Не хочу.

— Крестьяне хитры. Я думаю, они сами забили животных. И сочинили сказку, чтобы герефа о том не узнала. — Он потряс в воздухе кулаком. — Подожди, ты поймешь, что я прав. Крестьяне всегда стараются как-нибудь обмануть тех, кто над ними. А мы с тобой столь глупы, что верим в их россказни и ожидаем событий, каким никогда не бывать.

Бератрам раздраженно крякнул и встал, чтобы размять затекшие ноги. И тут в плечо его, возле шеи, вонзилась стрела. Из рваной раны хлынула кровь, морозный воздух вмиг пропитался ее душными испарениями. Бератрам пошатался и рухнул наземь, корчась от боли.

Стенку сарая пробили еще две стрелы, едва не задев Амальрика. Тот повалился на раненого, хватая его за руки и шепча:

— Не дергайся. Лежи тихо.

Убедившись, что Бератрам замер и лежит неподвижно, Амальрик подполз к бревнам, сваленным возле дороги, и стал всматриваться в ночной мрак.

Там что-то двигалось. Амальрик насчитал двенадцать теней и вновь попятился под сень навеса. Убедившись, что Бератрам еще дышит, он вскочил на ноги и большими прыжками помчался к ближайшей избе, стараясь не производить лишнего шума.

Дверь на условный стук открыл Фэксон и в ужасе отшатнулся, когда на него надвинулось окровавленное лицо.

— Что… стряслось? — с трудом выдохнул он.

Амальрик протиснулся в дверь.

— Разбойники. Они ранили Бератрама и ушли на тот край деревни. Их человек двенадцать, а может, и больше. — Он перекрестился и взялся за алебарду. — Сообщи остальным. Только тихо.

Фэксон безмолвно кивнул, приложил руку ко лбу и выскользнул в ночной мрак.

— Бератрам ранен? — прошептал Уолдрих.

— В основание шеи. Весь заплыл кровью, словно свинья. — Амальрик тоже понизил голос. — Притуши огонь в очаге. Он может привлечь их.

— Ладно, — кивнул Уолдрих, хватаясь за меч.

— Хорошо. — Амальрик слегка приоткрыл дверь, пытаясь разглядеть, нет ли кого на другой стороне дороги. — Дождись моего сигнала, потом атакуй.

— Посвист воздушного змея? — спросил Уолдрих.

— Именно, — подтвердил Амальрик и снова выбежал в ночь, направляясь теперь к крепостному холму, где нес вахту Эварт.

— Они пришли. Передай это герефе, — сказал он товарищу.

— Я мигом, — откликнулся тот и скрылся во тьме.

Амальрик тоже не медлил: он пригнулся и побежал к следующей избе, но не вошел в нее, а, торопливо отдав приказания, метнулся к соседней хибарке. В нем уже грозно и гулко звенело предощущение боя.

Он скорее почувствовал, чем увидел, как на него откуда-то сверху падает меч, и, отскочив в сторону, взмахнул алебардой. Лезвие тут же вонзилось во что-то, и ночное безмолвие рассек пронзительный вопль. Амальрик, не мешкая, издал свист, сходный с шипением запущенного бумажного змея, и рывком выдернул алебарду из тела поверженного врага. За спиной его загремели копыта: мимо пронесся конный отряд. В руках всадников были мечи и горящие факелы.

На той стороне дороги послышались злобные крики, смутные тени зашевелились и устремились к крестьянским жилищам, двери которых распахивались — одна за другой.

Амальрик, поочередно призывая на помощь то старых богов, то Христа, ринулся наперерез нападавшим и чуть не упал, зацепившись ногой за край дорожной рытвины, но сумел сохранить равновесие и продолжал мчаться вперед. Что-то толкнуло его в плечо, толчок был болезненным, однако понять причину его не представлялось возможным осколок луны, блеснувший на небе, вновь нырнул в облака. Амальрик зарычал и с громким боевым кличем бросился на врагов.

С ними, впрочем, уже сшиблись всадники. Кони ржали, били копытами, ночь наполнилась лязгом оружия, а над всем этим хаосом прыгали неверные огоньки факелов.

Схватка закончилась так же внезапно, как и началась. Миг — и сцепившиеся с солдатами гарнизона налетчики покатились обратно к лесу — через сверкающие в лунном свете снега. Кто-то с гиком и свистом погнался за ними, но большинство защитников деревеньки предпочли остаться у изб. Всадники передавали факелы пешим и спрыгивали с коней, понимая не только всю бесполезность, но и смертельную опасность ночного преследования в заснеженной лесной чаще.

— Двое наших мертвы, как и трое бандитов, — чуть позднее доложил Амальрик, выглядевший одновременно и усталым, и возбужденным. — Одной из лошадей перебили берцовую кость, придется ее пристрелить. Мясо пойдет поварам, шкура — шорнику, если ты не распорядишься иначе. У нас пятеро раненых и четверо пленников; один из них тоже ранен.

— Кто погиб? — Ранегунда нахмурилась. — И каковы наши имущественные утраты?

— Пропала одна алебарда. Погибли Бератрам и Фрей. — Амальрик перекрестился. — Ранены Рейнхарт, Модж, Аделяр, Калфри и Феррир. — Он помолчал. — Рейнхарт в плохом состоянии.

— Ясно, — отозвалась Ранегунда, водя по листу пергамента гусиным пером, потом подняла глаза. — Ты сказал, Рейнхарту плохо. Насколько?

— Глубоко проникающее ранение в руку и перелом, — угрюмо сказал Амальрик. — Руку лучше бы удалить, это может спасти ему жизнь.

— Или убьет прежде времени, — возразила Ранегунда, откладывая перо в сторону. — Ладно. Я поговорю с женой Калфри. — На деле она решила спросить совета у Сент-Германа, но не хотела, чтобы о том кто-то знал. — Надеюсь, бандитам пришлось много хуже.

— Я тоже, — кивнул Амальрик и продолжил: — Раненых перенесли в общий зал, чтобы брат Эрхбог отпустил им грехи… на всякий случай.

— Брат Эрхбог сейчас… не в себе, — с запинкой ответила Ранегунда, вспоминая в каком виде она того обнаружила. Монах, приникнув стене южной башни, бормотал что-то камням. Тело страдальца трясло от озноба, хотя руки и лоб его были горячими. Теперь он лежал у себя под присмотром раба, по-прежнему продолжая разговаривать с кем-то.

— Печально, — сказал Амальрик и, вновь перекрестившись, добавил: — Если раны вдруг начнут гнить, кто же благословит умирающих?

— Не знаю, — Ранегунда поморщилась. — Мы станем вместе молиться за них. Надеюсь, этого хватит. — Она побарабанила пальцами по пергаменту. — Еще что-нибудь?

Новое сообщение далось Амальрику с трудом.

— Герент… сказал мне, что… что видел Карагерна с теми… из леса. — Высказавшись таким образом, он отвернулся, стыдясь своих слов. — Сам я его не приметил. И никто другой тоже… Но Герент убежден.

Ранегунда вздохнула.

— Я с ним поговорю.

— Ладно, — кивнул Амальрик. — А как насчет раненых?

— Я вскоре зайду к ним. — Ранегунда вздохнула еще раз. — Ступай и вели истопить баню. Брат Эрхбог потом станет нас порицать, но мы будем мыться не из себялюбия. Нам, и в особенности тебе… надо смыть с себя кровь. Как свою собственную, так и чужую.

— Конечно, герефа, — пробормотал Амальрик, лицо его приняло отстраненное выражение. — Иноземец хочет видеть тебя. Он уже был у раненых.

— Вот как? — Она обнаружила, что совсем не удивлена.

— Он заявляет, что может помочь им. — Последовало непродолжительное молчание. — Не знаю, как отнесутся к его вмешательству наши.

— Они потерпят, если это пойдет им на пользу, — твердо ответила Ранегунда и, ощутив толчок крови, сказала: — Передай иноземцу, что он может войти.

— Как пожелаешь, — кивнул Амальрик, направляясь к выходу из оружейной, потом приостановился: — Что мне сказать остальным?

— Распусти всех по домам, предварительно назначив патрульных. А сам вымойся в бане и отдохни. Эта ночь, я вижу, изрядно тебя утомила.

Ранегунда вышла из-за стола и в знак уважения к воинской доблести собеседника приподняла свои юбки.

Амальрик изумленно взглянул на нее, потом поднес руку ко лбу.

— Ты слишком добра к солдату, герефа.

— Не к солдату, а к капитану, — возразила она, абсолютно уверенная, что теперь Гизельберт не станет препятствовать ее желанию воздать отличившемуся бойцу по заслугам. — Мы позже обсудим детали твоего нового положения, а сейчас отдыхай. Мне вскоре понадобится твоя помощь. Крестьян надо переселить обратно в деревню, и я хочу поручить это тебе.

— Я справлюсь, — кивнул Амальрик. — Я в вашей воле, герефа. — Он опять поднес руку ко лбу, но уже с большей щеголеватостью, потом, нарочито печатая шаг, удалился из оружейной и остановился перевести дух лишь во дворе, возле крестьянских загонов и клеток, где уже кто-то стоял.

— Иноземец! — окликнул Амальрик.

Сент-Герман, закутанный в темный плащ, обернулся.

— Да, это я.

— Герефа хочет видеть тебя. — Амальрик чуть посторонился. — Ты действительно можешь сделать что-то для раненых?

— Уверен, — сказал Сент-Герман. — Не столь многое, как мне бы хотелось. Но все же я значительно облегчу их страдания, а кого-то, возможно, и исцелю.

Амальрик обдумал ответ.

— В таком случае займись ими. У нас не так много мужчин.

— Да, — кивнул Сент-Герман. — Я это знаю.

Ранегунда уткнувшаяся в массивную, потемневшую от времени книгу, на вошедшего не взглянула.

— Подождите немного, — сказала она, переворачивая страницу. — Я скоро закончу.

Сент-Герман прислонился к стене и так стоял, пока книга не была отложена в сторону. Лишь тогда он позволил себе нарушить царящую в помещении тишину:

— Вы звали меня, герефа?

— Вы видели раненых? — резко спросила она. — Амальрик говорит, вы способны помочь им.

— Да, — Сент-Герман поклонился. — Я имею кое-какой опыт врачевания ран. — «Кое-какой» означало семь сотен лет служения в египетском храме, призревающем умирающих и больных. — И хотя у меня под рукой сейчас нет многих снадобий, я постараюсь как-нибудь извернуться. Если, конечно, мне будет дозволено.

Изворачиваться не пришлось бы, будь алхимический тигль, атанор, готов. Самые сильнодействующие лекарства, способные с легкостью прекращать воспалительные процессы, изготавливались, к сожалению, при очень высоких температурах.

Он поднял глаза. И натолкнулся на испытующий взгляд.

— Я поговорю с теми, кто лежит в общем зале. Если они не откажутся принять вашу помощь, я с благодарностью буду просить вас оказать ее. — Ранегунда откинулась на спинку стула и разрешила себе пошутить: — Жаль, что вы здесь всего только пленник. Иначе я, поскольку у нас не хватает людей, могла бы использовать вас как солдата.

Она рассмеялась абсурдности своей мысли и с удивлением обнаружила, что Сент-Герман не выказывает желания подхватить ее смех.

— Если ваши солдаты на то согласятся, я с большой радостью разделю с ними все тяготы воинской службы, — без даже отдаленного намека на какую-либо иронию заявил он. И добавил: — В любую секунду.

— И… и зачем же? — опешив, пробормотала она, слишком подавленная, чтобы получать удовольствие от завязавшегося наконец разговора.

— Чтобы оберегать вас.

Она отвернулась, обрадованная ответом, но сознавая, что не должна ничему доверять.

— Все это только слова. Ведь вы, вне сомнения, и ранее присягали кому-то. Почему же присяга, данная мне, может вас обязать более, чем предыдущие? Вокруг нас враги, жить здесь слишком опасно. Предпочтительнее сбежать или поменять один плен на другой.

В темных глазах промелькнула усмешка.

— Если бы всё, что удерживает меня здесь, заключалось лишь в каменных стенах, я бы отсюда ушел еще месяц назад.

— Неужели?

Ранегунде хотелось, чтобы вопрос прозвучал язвительно-жестко, но севший голос ее был скорее растерянно-изумленным, и она мысленно выбранила себя.

— Я вовсе не томлюсь ожиданием, когда меня выкупят, Ранегунда. — Он наклонился к столу, сверля ее пристальным взглядом. — Я хочу лишь одного: быть там, где вы.

— Потому что вы опрометчиво связали себя данной мне клятвой? — с фальшивой язвительностью спросила она.

— Нет. — Он наклонился ниже. — Между нами есть связь. Более неразрывная, чем словесные узы. Ее уничтожит лишь смерть.

Ранегунда в отчаянии затрясла головой.

— Вы пытаетесь сбить меня с толку. Но я не дам себя провести. И приму вашу помощь. Но не потому, что вам верю, или… из-за влечения к вам. Я просто нуждаюсь в поддержке. А вы предлагаете мне услуги, надеясь, что я спрошу за вас меньший выкуп. Вот что происходит на деле, и не смейте мне возражать. Ни один мужчина не засидится в плену по собственному желанию.

Он потянулся к ней и провел пальцем по линии ее подбородка. Потом сказал — чуть иронично, но с нотками подлинной нежности:

— В таком случае я, возможно, вовсе и не в плену.

* * *

Письмо торгового посредника Бентуэта (франконский Квентович) к Ротигеру в Рим. Доставлено в Оксер с купеческим караваном, потом передано группе монахов, направляющихся в Фараксинетум, затем попало на борт уходящего в Остию корабля. Получено адресатом 6 апреля 938 года.

«Поверенному его превосходительства графа Сент-Германа мои приветствия 9 февраля 938 года Господня.

Считаю своим печальным долгом сообщить, что о судьбе как „Золотого ока“, так и „Солнца полуночи“ никаких сведений нет. Я разговаривал с тремя капитанами, чьи корабли пробились к нам через серию зимних штормов, но их рассказы практически ничего мне не дали.

Известно, что этой зимой уже затонуло около десятка судов, но ничего не слышно о кораблекрушениях близ Хедаби. Магистрат Шлезвига рассылает запросы по всему побережью, однако ни один поступивший в его канцелярию отклик не проливает хотя бы милую толику света на то, куда подевались интересующие нас корабли, равно как их экипажи и ваш хозяин.

Разумеется, я продолжу переговоры с капитанами прибывающих к нам судов, особенно тех, что ходили в далекие рейсы. Можете не сомневаться, любое известие, могущее вселить в нас надежду напасть на след графа, будет незамедлительно переправлено в Остию.

Пребывая в несомненной уверенности, что Христос Непорочный, отвечая на наши молитвы, не оставит его превосходительство своими милостями, предлагаю по-прежнему уповать на то же и вам.

Исполнено рукой Лазурина, писца торгового посредника Бентуэта. Квентович».