"Тьма над Лиосаном" - читать интересную книгу автора (Ярбро Челси Куинн)

ГЛАВА 7

Теплый весенний дождь превратил остатки снега в грязную слякоть. Наново вспаханные поля развернули свои голые гряды перед работницами, вышедшими на сев. Возле леса плотники и селяне продолжили возведение частокола и рыли ямы для очередного десятка столбов.

Звук деревянного рога возвестил о прибытии гостя — первого после минувшей зимы.

Ранегунда, стоявшая на коленях в часовне, вздрогнула.

— Что происходит?

— Что бы там ни происходило, — строго сказал брат Эрхбог, — ему нет места в наших молитвах. — Он еще полностью не оправился от прошлого приступа лихорадки, а болезненный блеск его глаз уже предвещал новое обострение недуга.

— В таком случае мне лучше прерваться, — произнесла Ранегунда, втайне радуясь поводу покинуть сырое и мрачное помещение. Накидывая на ходу плащ, она захромала к плацу.

— Два всадника! — крикнул Аделяр со стены. — На сытых конях.

— Открывайте ворота! — прокричала в ответ Ранегунда.

Ее повеление прошло по цепочке охранников, и привратные рабы кинулись отодвигать тяжелый засов, сопя и оглядываясь на приближающуюся герефу.

— Это маргерефа? — спросила она дежурного воина, с натугой толкавшего массивную створку.

— Думаю, нет, — сипло дыша, откликнулся тот. — Маргерефу сопровождала бы свита.

— Пожалуй, — кивнула Ранегунда, но с беспокойством подумала «А вдруг это неофициальный визит?»

— Эй, в крепости! — прокричал первый всадник. — Беренгар, сын Пранца Балдуина, хочет войти.

— Ворота открыты, — ответила Ранегунда, выступая вперед и высоко вздергивая свои юбки. — Я, здешняя герефа, приветствую вас.

Конники въехали в крепость.

— И я вас приветствую, — объявил Беренгар, соскакивая с седла и бросая поводья рабу. На нем был плащ из плотной шерсти с отделанным вышивкой капюшоном, из-под которого выбивались пряди длинных каштановых волос. — Не откажитесь принять от меня десять золотых монет и мешок зерна для посева. — Гость отстегнул от седла большую суму и, опустив ее наземь, полез в поясной кошелек. — Я к вам по меньшей мере на месяц и хочу таким образом оплатить свое содержание.

— На месяц? — повторила Ранегунда, и глаза ее сузились. — Что привело вас сюда?

Беренгар замахал руками.

— Сущий вздор, пустяки. Я давно интересуюсь нашими отдаленными укреплениями, а тут появилась возможность взглянуть на все самому. Воспользовавшись как предлогом старинным знакомством.

У Ранегунды похолодела спина.

— Старинным знакомством, вы говорите? И с кем же из наших мужчин?

— Ох, это не мужчина, — Беренгар обольстительно заулыбался. — Я приятельствую с Пентакостой, супругой вашего брата. И, признаться, довольно давно.

Прежде чем Ранегунда обрела дар речи, сердце ее успело стукнуть с дюжину раз. Стоило бы одернуть нахала. Ведь он, безусловно, должен и сам понимать, что, пусть даже давнему, знакомцу невестки неприлично являться сюда без приглашения Гизельберта, однако… ему это словно бы нипочем. И потом, разве можно одергивать отпрыска столь могущественного владыки? Она склонила голову набок.

— Боюсь, наше гостеприимство покажется вам убогим в сравнении с роскошью, к какой вы привыкли. Мы тут живем очень просто, без развлечений, разве что изредка охотимся на оленей, но и то из нужды. День-другой — и вас одолеет тоска.

— У меня есть лекарство, — возразил Беренгар, указывая на своего слугу, который тоже успел спешиться и с кислым лицом занимался разгрузкой различных дорожных укладок. — Я прихватил с собой цитру. Быть может, вам и еще кому-то мои музыкальные упражнения покажутся недурными.

Он вновь улыбнулся, излучая такое добросердечие, что Ранегунда не нашла в себе сил ему отказать.

— Я должна буду сообщить о вашем приезде своему брату, а свижусь я с ним, наверное, дня через три.

Это был лучший ответ из возможных, по крайней мере ей так казалось.

— Превосходно. Превосходно. — Сын Балдуина оглядел внутренний двор. — Где вы намереваетесь поселить нас?

Ей хотелось ответить: «В деревне», — однако подобный прием выходил за рамки как вассального почитания рангов, так и обыкновенной любезности, и Ранегунда внутренне напряглась, понимая, что задержка с ответом может обидеть знатного гостя. Свободными были два помещения: одно — в северной башне, над швейной, другое — в южной, над комнатой Пентакосты. Ранегунда выбрала север и с безмятежным видом спросила:

— Устроит ли вас четвертый этаж? — Там, сказала она себе, весьма довольная выбором, как-никак, живет иноземец и имеется караульный, следящий всю ночь за огнем.

На вновь прибывших уже поглядывали свободные от несения службы солдаты, делая вид, что просто прогуливаются по плацу, из домов высыпали женщины, окруженные ребятней, и даже некоторые рабы, расхрабрившись, украдкой посматривали на посторонних.

— Безусловно устроит, — с восторженным видом сказал Беренгар. — Пусть кто-нибудь проводит туда моего Ингвальта.

Ранегунда огляделась вокруг и поманила к себе Теобальда, одиннадцатилетнего сына Радальфа, местного кузнеца.

— Проводишь слугу нашего гостя на четвертый уровень северной башни, — распорядилась она.

Теобальд поднес руку ко лбу, в глазах его вспыхнуло любопытство.

— Четвертый уровень, — повторил он и повернулся к Ингвальту: — Следуй за мной, господин.

Беренгар вновь рассмеялся.

— Он такой же господин, как и ты, мальчуган. Просто одет получше.

Слуга, одарив хозяина неприязненным взглядом, подхватил с земли пару коробок и двинулся за подростком.

— Этот Ингвальт славный по-своему малый, — доверительно сообщил Беренгар. — Он состоит при мне третий год, и, если не брать во внимание его постоянное недовольство всем миром, у меня нет причин на него жаловаться.

— Многие достойные люди испытывают отвращение к миру, — подтвердила Ранегунда, имея в виду своего брата.

— Справедливо замечено, но кто-то должен населять эту землю, иначе зачем бы Господь ее сотворил?

К ним, хлюпая носами и бормоча извинения, подбежали припозднившиеся конюшие. Одежды их были мокрыми, а лица — пунцовыми от стыда.

— Оботрите лошадок досуха, — повелел Беренгар. — Седла доставьте в мою комнату. А в кормушки засыпьте окропленное медом зерно.

Ранегунда жестом остановила рабов.

— Боюсь, у нас нет ни того ни другого. Ваши лошади будут кормиться как наши.

Беренгар, поразмыслив, пожал плечами.

— Это лишь справедливо. Пусть будет так.

— Если пожелаете кормить их получше, поговорите с крестьянами. Возможно, они согласятся продать вам излишки зерна, — произнесла Ранегунда, смягчаясь. — Хотя… — Тут слова ее прервал радостный крик.

— Мой дорогой друг! — К гостю через весь плац, пренебрегая приличиями, неслась Пентакоста. Остановившись, она задрала свои юбки много выше колен. — Вот уж не чаяла увидеть вас в этой глуши!

— То же самое мог бы сказать вам и я, — возразил Беренгар, склоняясь к ее рукам и вновь выпрямляясь.

— Как вы на это решились? — продолжала, сияя, красавица. — Дороги сейчас так скверны!

Обитатели крепости, собравшиеся вокруг них, тут же напустили на себя озабоченный вид, но притом не забыли навострить уши.

Беренгар не сводил с красавицы глаз.

— На дорогах, ведущих к вам, ни грязь, ни рытвины не заметны.

Ранегунда в отчаянии не знала, куда себя деть.

— Пентакоста, — произнесла она наконец так твердо, как только смогла. — Гостя надо сопроводить в общий зал, где ты сможешь поговорить с ним. Я распоряжусь, чтобы туда принесли хлеба и мяса.

Повара, без сомнения, возмутятся, но лучше выдержать столкновение с ними, чем терпеть такой стыд.

В прелестных глазах Пентакосты блеснуло ехидство.

— О, дорогая, как ты добра!

— А остальные, — Ранегунда возвысила голос, — могут вернуться к своим делам.

Тон ее был столь суров, что плац мгновенно очистился, и даже дети попрятались по домам.

Беренгар нагнулся и выпростал из тюков укладку, завернутую в промасленную бумагу.

— Моя цитра, — произнес он, улыбаясь. — Мне не хотелось бы, чтобы она подмокла в последний момент.

— Ох! — выдохнула восторженно Пентакоста. — Прошла уже целая вечность, с тех пор как я слушала музыку.

— Я теперь играю получше, и вы в самом скором времени сможете в том убедиться, — с игривостью заявил Беренгар.

Ранегунда наблюдала за удалявшейся парочкой с неприятными чувствами.

— Какой же бес занес его в наши края? — произнесла она тихо и содрогнулась от отвращения, когда ее внутренний голос пояснил ей — какой.

То же отвращение вспыхнуло в ней и на другой день — при виде невестки и заезжего щеголя, прогуливающихся по крепостной стене. Парочка, казалось, намеренно демонстрировала всем любопытным себя, равно как и все детали своих бесстыдных заигрываний друг с другом.

— Так вот почему вы избрали меня в провожатые, — сказал новым утром Сент-Герман, выезжая бок о бок с Ранегундой за крепостные ворота. — Хотите поставить на место невестку и ее ухажера? — Он впервые за долгие месяцы сидел наконец-то в удобном персидском седле, сменив на него чудовищную подушку из кож с немилосердно задранной вверх задней лукой. Костлявая гнедая кобыла под ним была своевольна, и потому ее пришлось туго взнуздать.

— А также всех остальных, — ответила после паузы Ранегунда. — Думаю, после нашей поездки пересуды пойдут… по другому руслу.

Она перевела своего мышастого мерина на неторопливую рысь и направила его к проему в незаконченном частоколе, где к концу лета должны были повиснуть ворота.

Сент-Герман кивнул, принимая ее пояснение, и пустил гнедую вперед.

Возле леса им пришлось придержать лошадей, ибо дальше дорога сужалась и нависавшие над ней ветки могли выбить беспечного всадника из седла. Они в полном молчании добрались до развилки, где основной тракт уходил к юго-западу, чтобы слиться с дорогой из Шлезвига в Гамбург, а проселок сворачивал к монастырю Святого Креста.

За поворотом Ранегунда сказала:

— Я решила послать мужчин в лес на поиски пчелиных убежищ. У поваров заканчивается мед.

— А почему бы вам не держать пчел в деревне? — спросил Сент-Герман. — Это, возможно, несколько хлопотно, но, несомненно, безопаснее и надежнее, чем ежегодно обыскивать дикие дебри. — Молчание за спиной удивило его и подвигло на новое предложение: — Я знаю, как это делается, и могу показать.

Вплотную с пчеловодством он столкнулся на своей родине около двадцати столетий назад. Селяне там сооружали ульи прямо среди виноградников, что оборачивалось для них двойной выгодой: пчелы давали мед и опыляли лозу.

— Да, — неожиданно прозвучало в ответ. — Да, сделайте это. Наши крестьяне вам будут признательны, как и повара. И расскажите об этом в монастыре. Я знаю, монахи с радостью примут ваш дар, да и мой брат…

Ранегунда умолкла.

— Да и ваш брат, — подхватил, оглядываясь, Сент-Герман, — станет гневаться меньше. Ему ведь не очень понравится наш совместный визит.

Лицо ее омрачилось.

— Вы правы.

Вдруг они оба разом насторожились, и Сент-Герман, подавшись вперед, выхватил из седельных ножен свой меч.

Ранегунда также обнажила клинок.

— Да? — выдохнула она еле слышно.

— Да, — шепнул он, подбираясь, и напряг икры, заставляя свою гнедую идти, высоко поднимая копыта. — Они в двух шагах.

Она издала горловой звук, показывая, что все поняла, и сузила глаза.

В нескольких метрах от них тропа делала поворот, огибая массивный ствол давно упавшего дуба. Прямо за ним должен был находиться ручей — Сент-Герман видел это на карте. Место было просто создано для засады, и он пожалел, что не знает, на что способна гнедая. Но рука его уже натянула поводья, а острые шпоры вонзились в мерно вздымающиеся бока. Кобыла вздыбилась, оправдывая надежды своего седока, и очень вовремя, ибо через поваленный ствол перескочили двое мужчин. Оба в старинных доспехах из склепанной кожи, один — с мечом, другой — с молотом. Оторопев, они вжали головы в плечи, страшась рассекающих воздух копыт. Меж тем Сент-Герман двинул лошадь вперед и, едва не сползая на круп, ударил разбойника, вооруженного молотом. Удар меча пришелся плашмя по виску, раздался треск, и разбойник упал; из уха его ручьем хлынула кровь.

Второй нападающий молча атаковал, но Сент-Герман с огромным усилием завернул морду кобылы назад, та, разворачиваясь, попятилась, и ее подкованные железом копыта прошлись по затянутой в толстую кожу груди. Разбойник всхлипнул, Сент-Герман перебросил свой меч в левую руку и ловким приемом обезоружил противника, прежде чем разрубить ему ребра.

— Вперед! — вскрикнула Ранегунда.

Сент-Герман пришпорил гнедую. Та, пошатнувшись, неловко перескочила ручей, едва не упала, но выправилась и понеслась стрелой по проселку, а всадник, припав к ее шее, вслушивался в неистовый стук копыт за спиной.

Лишь спустя четверть часа он позволил гнедой перейти на рысь, потом пустил ее шагом, ожидая, когда с ним поравняется Ранегунда. И кобыла и мерин покрылись клочьями пены и с жадным хрипом всасывали в себя воздух; их шкуры потемнели от пота.

— Сколько их было? — спросил Сент-Герман. Он тоже дышал учащенно, но с виду ничуть не вспотел.

— Я насчитала пятерых, — ответила с дрожью в голосе Ранегунда. Сама она была мокрой от лопаток до ягодиц.

— Опасный нечет, — сказал Сент-Герман, усмехаясь, но понял оплошку и сменил тон: — Это дурацкая шутка. А вы, дорогая, не осуждайте себя. Нет ничего позорного в вашем испуге. Абсолютно бесстрашны лишь сумасшедшие и глупцы.

— Но… мы сбежали. — В голосе ее слышалось отвращение.

— И счастье, что нам это удалось, — возразил Сент-Герман. — Какой нам был смысл там оставаться, если это могло затянуться навечно?

— Против двух конников пятеро пеших — ничто, — заявила упрямо Ранегунда.

— Это вы видели пятерых, — покачал головой Сент-Герман, — а за кустами, скорее всего, скрывалась парочка дюжин. — Он поморщился. — И, вероятно, все они теперь ждут не дождутся, когда мы поедем обратно. Нет ли к крепости Лиосан другого пути?

Ранегунда пожала плечами.

— Разве что берегом. Прилив должен быть небольшим. — Она помолчала. — Но это тоже связано с риском.

— Из-за прилива?

— Кроме прочего — да.

— Прочее, это те же бандиты? — Он, словно вспомнив о чем-то, посмотрел на свой меч, потом отер его и вернул в ножны.

— Отчасти, — нерешительно подтвердила она. — И старые боги. Отлив обнажает два грота, где, говорят, они обитают.

— И могут встретить нас не по-доброму? — спросил, похвалив себя за догадливость, Сент-Герман.

— Да. — Ранегунда вдруг указала на дуплистое дерево, мимо которого они проезжали. — Взгляните туда. Видите, к веткам привязана всякая всячина? Фигурки из глины и дерева. Клочки тканей и пряжи. Все это — подношения старым богам. Люди продолжают в них верить.

Сент-Герман придержал гнедую.

— Почему выбрано именно это дерево, а не любое другое? — спросил после паузы он.

— Оно пустое внутри, — ответила Ранегунда. — Там, где пусто, живет старый бог.

— Надо же! — Сент-Герман не мог скрыть удивления. — Послушайте, — вдруг сказал он, — все эти люди… они ведь до крайности безрассудны. Если отваживаются, презирая опасность, заходить в чащу так далеко.

Ранегунда посмотрела на него как на ребенка.

— Никто не осмелится тронуть того, кто идет к старому богу, — пояснила она. — Даже бандиты. Они ведь живут в лесу, а тут правят старые боги. Христос Непорочный правит на Небесах, не в лесу. — Она быстро перекрестилась.

— И не на побережье? — спросил Сент-Герман.

— Да, — Ранегунда помедлила и отвела взгляд от дерева, потом сказала, тряхнув головой: — Едем. Долго здесь оставаться не стоит.

Они замолчали и не проронили ни слова, пока перед ними не выросли бревенчатые стены монастыря. Время приближалось к полудню, и в ярком солнечном свете болотистые равнины, на которых паслись монастырские овцы, казались почти изумрудными.

— Ваш брат не расстроится, когда увидит, что вас сопровождает только один человек? — спросил Сент-Герман.

— Может быть — да, а может, и нет, — ответила Ранегунда. — Мы не виделись с осени, и я не знаю… не знаю, как он себя поведет. Но знаю одно: душа его ищет покоя. А я постоянно вношу в нее непокой.

Сент-Герман почти физически ощутил ее боль и ровным, увещевающим тоном заметил:

— К чему бы сейчас ни стремилась душа вашего брата, следует помнить, что вы единственный человек, которого он избрал своим представителем в светском мире. Должно быть, у него сложилось верное представление о ваших достоинствах, иначе на вашем месте был бы кто-то другой. — Он помолчал, давая спутнице поразмыслить над своими словами, затем добавил: — Лучшего правителя для крепости Лиосан нельзя и желать.

Она взглянула на него.

— Вы и вправду так думаете? А на каком основании, позвольте узнать?

Темные глаза подернулись поволокой.

— Я ведь сын короля, — просто сказал Сент-Герман. — И до тридцатидвухлетнего возраста был при отце, пока нашу родину не растоптали захватчики. Я могу отличить, кто способен править, кто — нет.

Ветер донес до них звуки молитвенных песнопений, и Ранегунда поспешно перекрестилась.

— Но теперь вы купец, — насмешливо сказала она. — Как вам удалось примириться с такой переменой?

— Видите ли, я скорее алхимик, нежели обыкновенный торговец. А суть алхимии — изучение перемен.

— Да? — озадаченно спросила она и, осознав, что ведет себя слишком надменно, поспешила загладить вину: — Мне давно следует поблагодарить вас. За спасение раненых. И за попытки спасти Ньорберту с младенцем. Мой брат… будет вам очень признателен.

— Пустое, — сказал Сент-Герман, останавливая гнедую возле больших монастырских ворот. — Есть ли здесь конюхи, могущие приглядеть за нашими лошадьми?

— Нет. Вам придется с ними остаться. — Фраза опять граничила с грубостью, и Ранегунда сбавила тон. — Можно, — сказала она, — отвести их на луг, пусть попасутся.

— Хорошо, — кивнул покладисто Сент-Герман, спешиваясь и охлопывая гнедую.

Ранегунда замешкалась, разбираясь со слабым коленом, но ее поддержали и бережно опустили на землю. Вспыхнув от возмущения, она повернулась.

— Вы… В этом не было необходимости.

— Не было, но мне было приятно помочь, — спокойно сказал Сент-Герман.

Бока лошадей словно отгородили их от всего внешнего мира. Ранегунда стояла, вглядываясь в непроницаемые глаза.

— Стоило ли себя утруждать? В ваши вассальные обязанности вроде бы это не входит.

— Не входит и это. — Быстро и очень нежно он поцеловал ее в краешек губ, затем отстранился, оттесняя гнедую, и кивнул в сторону привратницкой: — Ступайте. Вам надо увидеться с братом.

Она отвернулась и пошла прочь от него. Бездумно, решительно — как от пустого места.

Брат Эрн украдкой взглянул на гостью, и тут же потупил глаза.

— Да благословит тебя наш Господь и Христос Непорочный!

Ранегунда перекрестилась.

— Хвала Им! Я Ранегунда, сестра брата Гизельберта, герефа крепости Лиосан.

— Брат Гизельберт молится в своей келье, — ответил привратник.

— Смиренно прошу сообщить ему обо мне. — Она знала, что настойчивость здесь встречает отпор, и потому прибавила со всей возможной искательностью: — Я приехала сюда не по своей прихоти, а по велению долга. Молю, дозвольте мне исполнить его, как вы исполняете свой.

— Ладно, — сказал, смягчаясь, брат Эрн. — Я поговорю с братом Хагенрихом. Он решит, дозволить ли вам это свидание или нет.

Ранегунда, склонив голову, снова перекрестилась.

— Слава Христу Непорочному! Я приехала с сопровождающим, который присмотрит за нашими лошадями. — Она указала жестом на край луга.

— Если разрешение будет дано, кто-нибудь вас позовет, — снисходительно произнес монах.

Ранегунда сочла за лучшее промолчать и, повернувшись, направилась к лошадям, довольная, что почти не хромает.

— Что-то не так? — осведомился вполголоса Сент-Герман.

— Нет, просто рутина. — Она принялась со вниманием рассматривать стены монастыря, потом пояснила: — Здесь строгие правила.

— Да уж, — кивнул Сент-Герман, наблюдая за щиплющими траву лошадями. — Долго придется ждать?

— Не знаю, — ответила Ранегунда. Она наклонилась к полевому цветку, сорвала его и, выпрямившись, сообщила: — За дальним углом стены есть вода. Лошади могут захотеть пить.

— Конечно. Я о них позабочусь.

Они помолчали.

— Вы действительно сын короля? — спросила вдруг Ранегунда.

— Да, это так.

— И вам было тридцать два года, когда враги завоевали вашу страну?

— Да. Тридцать два.

— Но… отец ваш был еще жив?

— Да, — кивнул Сент-Герман. — Мои соплеменники живут долго.

«Те, кто вкусил кровь нашего божества», — добавил мысленно он.

Решаясь на новый вопрос, она неприметно вздохнула.

— В таком случае, сколько же лет вам теперь? У вас нет проседи в волосах и целы все зубы.

— Я много старше, чем выгляжу, — был ответ.

Она сжала губы.

Сент-Герман тряхнул головой.

— У вас нет причин для обид, Ранегунда. — Он потянулся и отвел с ее лица длинный льняной завиток. — Если я скажу вам, сколько мне лет, вы, боюсь, не поверите.

«А если поверите, ужаснетесь», — едва не сорвалось с его языка.

Что-то в темных глазах заставило Ранегунду потупиться. Она молча пошла к монастырской стене, потом отбросила цветок в сторону и вернулась.

— А зачем вы выпрашиваете у поваров заплесневевшие корки?

Эта тема была сравнительно безопасной, и Сент-Герман, не задумываясь, ответил:

— Они входят в состав снадобий, какие я изготавливаю.

— Заплесневевший хлеб? Что в нем полезного?

— Плесень, — прозвучало в ответ. — Она обладает чудодейственной силой и помогла исцелить ваших раненых. Но если вас это коробит…

— Нет, отчего же. Раз люди здоровы, пусть все идет, как идет.

Последовало молчание. Потом Ранегунда покосилась на ворота обители и процедила сквозь зубы:

— Эти монахи… Всякий раз они тянут время. И чем дальше, тем дольше. Я, видимо, им ненавистна. Боюсь, что однажды Гизельберт вообще не придет. С моей стороны, конечно же, слабость — проявлять подобное нетерпение, но…

— Это слабость с его стороны, если он заставляет вас ждать, — возразил Сент-Герман.

Она внимательно оглядела его.

— Вас что-то гложет?

— Почему вы так считаете? — Сент-Герман был искренне удивлен.

— Потому что вы… вы…

Нужные слова не подыскивались, и Ранегунда махнула рукой. Спустя миг она уже шагала к открытым воротам обители, где ее ожидал Гизельберт. Он стоял, зябко пряча руки в рукава рясы, и отвел глаза в сторону, когда сестра вздернула юбку.

— Не подобает тебе теперь делать так.

— Лишь потому, что ты стал монахом? — откликнулась Ранегунда. — Но ты также все еще брат мой и командир. — Она вгляделась, и он показался ей более изможденным, чем прошлой осенью. — Как тебе тут, Гизельберт?

— Сейчас получше, — сказал Гизельберт, подходя вплотную к границе светского мира, выложенной из белых камней. — Господь испытывал меня всю эту зиму. — Он перекрестился. — Меня лихорадило недели подряд. И только молитвы моих братьев и Христос Непорочный поддерживали мои силы.

Сознавая, что поступает неподобающе, Ранегунда все же вытянула вперед руку и быстро погладила его по плечу.

— А теперь? — спросила она. — Теперь ты здоров?

— Поправляюсь, благодаря Господу, — сказал Гизельберт. — Я страдал за мои прегрешения, но ныне вознагражден. — Серые глаза его возбужденно блеснули. — Я чувствовал приближение лихорадки, но не поберегся и потому болел много дольше, чем остальные.

— А… сколько было их… остальных? — Ранегунда с внутренним трепетом задала этот вопрос, зная, что устав обители запрещает монахам обсуждать ее внутренние дела с кем-либо из внешнего мира.

— Без меня девять братьев, — сказал Гизельберт. — Ранние холода ослабили многих. — Он раздраженно дернул плечом. — Все мы находимся в воле Христовой. Нам не дано постичь Его мудрость. Скажи лучше, что принесла зима крепости Лиосан?

Она приосанилась, ибо вопрос того требовал, и принялась обстоятельно отвечать:

— К сожалению, должна сообщить тебе, что мы потеряли двоих мужчин, трех женщин, троих детей, двух лошадей, козу и овцу. Коза и овца были украдены лесными разбойниками, позже напавшими на крепость и на деревню. Мы отразили атаку, но двоим нашим не повезло. Зато повезло раненым, для которых все тоже могло кончиться скверно. Им оказал помощь иноземец, осенью найденный нами на берегу. Без него трое наверняка бы не выжили, ибо их раны начали загнивать.

— Мы будем молиться за души умерших, — сказал Гизельберт, складывая ладони.

«Его в большей степени заботят мертвые, чем живые», — подумала с удивлением Ранегунда, но все же решила продолжить отчет:

— Мы не голодали, однако припасы наши весьма истощились. Пополнить их нечем, ибо козы и овцы не дали большого приплода. — Она деликатно кашлянула. — И мы рубим лес для нужд короля. Эта работа отнимает у нас много времени, а ведь сейчас время сева. Все много трудятся, выбиваясь из сил…

— Хорошо, что все трудятся, ведь труд есть часть служения Господу, — перебил ее Гизельберт и, чуть помолчав, спросил: — А что Пентакоста? Служит ли она примером для всех?

— Да. Несомненно, — ответила с невольной язвительностью Ранегунда. — Но не слишком похвальным. Вот уж два дня, как ее занимает наш знатный гость по имени Беренгар. Он сын Пранца Балдуина, намерен прожить у нас с месяц и платит золотом за радушный прием.

Гизельберт помрачнел.

— Ты намекаешь, что он приехал с ней повидаться?

— Он представился ее давним знакомым. Я поместила его в северной башне, на том уровне, что под сигнальным огнем. В той же башне живет иноземец и расположены два караульных поста. Так что наш гость всегда под присмотром. — Она вдруг вспыхнула и сердито сказала: — А что еще я могла? Сын такого отца…

— Должен быть принят со всевозможной учтивостью. Надменность или невежливость в этом случае опозорит наш род. — Брат сурово взглянул на сестру. — Что еще сделано?

— Ничего. Что тут можно поделать? Хорошо и то, что они лишены возможности где-нибудь запереться наедине.

Ранегунда с недоумением взглянула на брата. Он обязан найти какой-нибудь выход из положения, а не хмуриться и расспрашивать, что да как.

— Не позволяй ей зайти за черту, — изрек после паузы Гизельберт. — Мне пришлось утопить одну жену и не хотелось бы утопить и другую. — Его голос сделался странно скрипучим, а лицо все более походило на маску прислужника старых богов. — Будь с гостем любезна и не допускай нежелательных слухов.

— Как я могу это сделать? — воскликнула Ранегунда, опешив. — Я и так разрываюсь на части. Что ты несешь, Гизельберт! Есть вещи, какие можешь решить только ты. Возьмись же за это!

Брат, ничего не ответив, отступил на два шага от белой границы, потом с отсутствующим лицом произнес:

— Расскажешь мне обо всем через месяц. А до того не смей здесь появляться. Ты прервала мои размышления о Христе Непорочном, и теперь мне придется долгое время восстанавливать нарушенную тобой связь. Если вздумаешь приехать раньше, знай: братья-привратники даже не выслушают тебя.

— Но, Гизельберт, есть и другие дела, которые ждут обсуждения! — вскричала ошеломленная Ранегунда, не веря ушам.

— Постарайся справиться с ними сама, ты ведь герефа. Я не могу позволить мирскому вторгаться в обитель через меня.

Гизельберт повернулся и исчез за углом ближайшего бревенчатого строения.

Ранегунда молча смотрела ему вслед. Он даже не спросил, кто убит, и не поинтересовался деталями схватки. Она не смогла узнать его мнение о повышении Амальрика и о том, можно ли прекратить рубку леса на время сева. Он не дал ей возможности рассказать ему о Сент-Германе и о его заманчивых предложениях… хотя бы о том, что касается пчел. Но… Вдруг брат опомнится? Вдруг он вернется? Она все стояла, а Гизельберт все не шел. В проеме ворот сновали другие монахи.

Через какое-то время Ранегунда вздохнула, перекрестилась и отошла от монастыря Святого Креста.

Сент-Герман сидел на траве, но встал, как только Ранегунда приблизилась.

— Лошади напились, герефа, — доложил он по-солдатски.

— В таком случае, подтяните подпруги, — приказала она, беря своего мышастого под уздцы.

— Мы уезжаем? — спросил с удивлением Сент-Герман, но послушно отвел стремя ее седла в сторону, чтобы добраться до пряжки.

— Да. У моего брата более обязательств перед Христом Непорочным, чем перед людьми, какие ему подчинялись.

Она ухватилась за высокую луку седла с таким гневным видом, что Сент-Герман не осмелился ей помочь.

— Что ж, — сказал он, затягивая подпругу гнедой. — Поедем вдоль побережья?

— Да, — уронила она. — Нам нет нужды встречаться с бандитами дважды.

— Разумеется, — кивнул он и, вскочив в седло, резким хлопком по крупу послал гнедую вперед.

Добравшись до побережья, они позволили лошадям идти рядом Ранегунда сидела в седле с гордо вздернутой головой и не выказывала желания вступить в разговор, но Сент-Герман все же спросил:

— Вы поссорились с братом?

— У меня не хватило времени даже на это. Он поспешил уйти, — мрачно ответила она.

Но спутник не стал ее утешать.

— И распрекрасно! От человека, который не в состоянии выслушать собственную сестру, нечего ждать.

Ранегунда побагровела, готовая горой встать на защиту того, кого только что мысленно обвиняла, и… сникла.

— Вы имеете полное право так думать, — уныло сказала она. — Брат обидел меня, а теперь мне горько, что я позволила себе на него разозлиться.

Они какое-то время молчали. Затем Сент-Герман осторожно заметил:

— Если он не дал никаких указаний, вы вольны управлять крепостью, как вам заблагорассудится.

Она усмехнулась.

— Вольна. По крайней мере, я сознаю, в чем состоит мой долг.

Сент-Герман неопределенно пожал плечами, потом указал на полузанесенный песком грот:

— Скажите, место, где меня отыскали, походило на это?

Ранегунда поморщилась.

— Да, — ответила она наконец.

— И там валялось столько же амулетов?

— Нет, — сказала она, подгоняя мышастого. — Их, наверное, смыло. В обмен на вас.

Письмо Этты Оливии Клеменс из Авлона к Ротигеру в Рим. Доставлено по истечении тридцати четырех суток.