"Тьма над Лиосаном" - читать интересную книгу автора (Ярбро Челси Куинн)

ГЛАВА 8

Беренгар отложил цитру в сторону и под одобрительный стук пивных кружек осветил Пентакосту лучезарной улыбкой.

— Вот то немногое, что позволяет мне мой скромный дар, — произнес он с плохо скрываемым самодовольством.

Ему очень шел темно-красный камзол, надетый поверх желтой блузы, чуть выбивавшейся из темно-рыжих лосин. На правой руке его сверкали два перстня, на левой — три. Обитатели крепости единодушно сходились на том, что никогда еще в их поселение не заносило столь богато и столь изысканно одетого щеголя.

— Красивая песня, — сказала Пентакоста, задерживая на певце томный взгляд. — Особенно хороша в ней строфа, где Роланд обещает Шарлеманю победить или умереть. «Священный долг превыше всего. Моя жизнь ничто в сравнении с ним, — с пафосом процитировала она. — Лучше смерть, чем бесчестье».

— Да, баллада очень трогательная, а эта строфа — в особенности, — согласился с ней Беренгар. — Эти сказания о великих героях напоминают, какими должны быть мы сами.

— Это, наверное, невыразимо прекрасно: знать, что кто-то готов умереть за тебя, — пылко откликнулась Пентакоста. — Погибнуть, истлеть, чтобы сохранить тебе жизнь!

В общем зале воцарилось молчание.

Затем Модж поднял свою искалеченную руку.

— Вот результат этой готовности, — сказал он. — А греет меня лишь мысль, что другим тоже не слаще. Но сказки всегда приятно послушать! — Ветеран поднял кружку. — За прекраснейшего певца!

И снова вокруг все загрохотало, на этот раз с удвоенной силой и гиканьем, дабы замять образовавшуюся неловкость. Женщины громко били в ладоши.

А за всем этим в полном отчаянии наблюдала Ранегунда, стоявшая в полуоткрытых дверях. Утром она говорила с невесткой, и та обещала вести себя сдержанно. Но где же сейчас ее обещания? Где? Совсем забыла приличия, словно она не знатная дама, а подзаборная шлюха.

— Еще одну песню… для меня, — попросила красавица, делая щеголю глазки.

Улыбкою Беренгар показал, что польщен, но вслух смиренно сказал:

— Вряд ли подобает уделять столько внимания песням, когда приближается время молитвы.

— В таком случае я молю вас спеть что-нибудь наводящее на благочестивые размышления. Ведь это приемлемо, разве не так?

Пентакоста обвела взором зал, приглашая присутствующих поддержать ее просьбу.

Ранегунда обернулась к Сент-Герману, стоявшему рядом.

— Вы только взгляните! Что тут можно поделать?

Сент-Герман сочувственно хмыкнул.

— Все, что бы вы ни сделали, лишь привлечет дополнительное внимание к ней, — сказал он. — А гость может усмотреть в ваших нападках на Пентакосту нечто нелестное и для себя. Что чревато возможными неприятностями.

— Да, — согласилась она, оглядываясь на заходящее солнце. — Но ведь сейчас и впрямь наступает время молитв. Брат Эрхбог разгневается, застав здесь такое.

Ей втайне даже хотелось, чтобы монах по дороге в часовню заглянул сюда. Если он и бывает к чему-либо терпим, то уж точно не к музицированию на цитре.

— Хотите совет? — спросил вдруг Сент-Герман. — Если вам и вправду желательно сгладить неприятное впечатление от выходок вашей невестки, расхвалите певца. В этом случае поведение Пентакосты уже не станет казаться столь вызывающим.

Ранегунда слушала его, хмурясь, потом поняла.

— Ловко придумано, — усмехнулась она и прошествовала в центр зала.

Публика тут же притихла в ожидании ее слов. Ранегунда взглянула на гостя.

— Мы очарованы вашим пением, Беренгар, сын Пранца Балдуина, и сердечно благодарим вас за доставленное наслаждение. Вы говорите, что ваш талант невелик, мы полагаем иначе и дивимся тому, сколь пышна и приятна жизнь в тех краях, откуда вы прибыли к нам.

В знак восхищения она вздернула юбки, вызвав в публике одобрительный гул.

— Вы слишком добры ко мне, — сказал Беренгар, но приосанился, вертя в руках цитру.

— Слишком? Вот еще! — фыркнула Пентакоста, разозленная тем, что никто на нее не глядит. — Это вы чересчур снисходительны к собравшимся тут мужланам. Никто из них вам не ровня, а вы, не чинясь, расточаете перед ними свой дар.

Она поднялась со скамьи, и сделала это весьма грациозно, чего Сент-Герман не мог не отметить — наравне с остальными мужчинами крепости. Он мысленно усмехнулся тому, с какой легкостью красавица отыграла у Ранегунды очко. Он видел также, как Беренгар потянулся к крюку, свисавшему с потолочной балки, и закрепил на нем свою цитру — в знак обещания завтрашним вечером продолжить концерт. И это тоже было очком в пользу той, что шла впереди него, вздернув хорошенький носик и бесцеремонно прокладывая себе путь.

Рядом кто-то с неудовольствием крякнул. Сент-Герман, повернувшись, увидел Дуарта, и сказал, чтобы что-то сказать:

— Как я понимаю, пение тут весьма редкое развлечение.

— За исключением случаев, когда народ подгуляет, — холодно ответил Дуарт. — Или когда Фэксону вздумается поиграть на волынке.

— Но это другие песни, не так ли? — спросил без какой-либо доли смущения Сент-Герман.

— Другие, — буркнул Дуарт и пошел прочь, сделав жест, отгоняющий сглаз.

— Милейший, — не повышая голоса, произнес Сент-Герман, и староста остановился. — Не знаю, почему вы не доверяете мне, но утверждаю, что причин для того у вас нет.

Дуарт медленно повернулся.

— Вы считаете, нет? Но в крепости почему-то творится слишком много дурного.

— Дурного, — задумчиво повторил Сент-Герман. — Но при чем же тут я?

— Вы здесь чужой, — уронил Дуарт, замешиваясь в толпу.

Беренгар, расточая улыбки, следовал за сердитой красавицей к выходу. Одиноко стоящий Сент-Герман привлек его взор.

— Не сомневаюсь, что вам, как путешественнику, довелось слышать множество интересных мелодий. Я также успел побывать кое-где. Не правда ли, мир полнится прекрасными песнями, чарующими слух каждого, кто способен им внимать?

— О, безусловно, — подтвердил Сент-Герман и добавил с нарочитой сердечностью: — Если вы позволите мне как-нибудь воспользоваться вашей цитрой, я с удовольствием напою для вас кое-что.

Это был не совсем тот ответ, которого ожидал Беренгар, но деваться ему было некуда.

— Разумеется, — кивнул он, пытаясь вновь обрести покровительственные интонации в голосе, хотя превосходство было уже не за ним. — Очень немногие исполнители выказывают желание делиться репертуаром с другими певцами.

Сент-Герман поклонился.

— Я к вашим услугам.

— Это весьма любезно… весьма…

Беренгар явно смешался и, махнув неопределенно рукой, сделал вид, что куда-то спешит, хотя спешить ему уже было некуда: Пентакоста, вконец рассердившись, ушла.

Выйдя из зала, Сент-Герман подождал Ранегунду.

— Скажите же, чем вы расстроены? — с внезапной настойчивостью спросил он. — Ведь дело совсем не в этом юнце, сыне Пранца? Вас угнетает что-то другое, а что — мне никак не понять.

Ранегунда надменно сдвинула брови, потом зябко поежилась.

— Маргерефа Элрих вот-вот должен прибыть в Лиосан, — неохотно сказала она. — С официальной проверкой. При нем провиант, в каком мы нуждаемся, и отряд королевских солдат. О результатах осмотра будет доложено королю.

В воздухе все еще пахло морем, опилками и свежей зеленью, но солнце уже почти село, и людей, высыпавших на плац, стал пробирать холодок. Все разом заторопились домой. О том же жадно мечтали молодые солдаты, отрабатывавшие возле конюшен приемы боя на алебардах, но капитан Мейрих упрямо продолжал муштровать их, хотя ничего уже не мог видеть, кроме неясных движущихся теней.

— У вас нет причин опасаться инспекции, — ласково произнес Сент-Герман. — Всем известно, что ваши старания привели крепость едва ли не в образцовый порядок.

Ранегунда зарделась от похвалы, но хмурость с лица ее не сошла.

— Дело, увы, не в одной лишь проверке. Вы помните, я говорила, что именно Элрих устраивал брак Гизельберта и Пентакосты? — Дождавшись кивка собеседника, она заговорила опять: — Он сам хотел жениться на ней, но семья не позволила. В основном из-за репутации отца Пентакосты. Герцог Пол — сластолюбец, распутник, а свойства родителя в большинстве случаев передаются и детям. — Ранегунда опечаленно покачала головой. — Но союз сулил немалые выгоды, и маргерефа Элрих посоветовал моему брату посвататься к ней.

— Полагая также, что в столь суровых условиях ничье повышенное внимание, кроме мужнего, ей не грозит?

— Да, — ответила Ранегунда. — Гизельберт считал так же. Но он ушел в монастырь.

Деревянный рог протрубил смену караула, и плац оживился опять. Солдаты, заступавшие на дежурство, спешили к своим постам Сент-Герман, взглянув вверх, узнал Рейнхарта: тот, ожидая подмены, стоял на стене.

— Вас тревожит, что между маргерефой и сыном Пранца возникнут какие-то трения? — спросил Сент-Герман и умолк, ибо увидел, а точнее, поначалу услышал брата Эрхбога, продвигавшегося к часовне и сиплым голосом скликавшего прихожан.

Ранегунда поморщилась.

— Мне пора. Как герефа, я должна быть на службе. — Она побрела за монахом, но остановилась. — Мы можем договорить потом, скажем, завтра.

— Почту за честь, — поклонился ей вслед Сент-Герман.

Когда плац опустел, граф вздохнул и направился к складу.

Там с массивных балок низкого потолка свисали десять масляных ламп, и Сент-Герман зажег их по очереди, пользуясь кремнем с кресалом. Теперь помещение почти отвечало его скромным требованиям, но, увы, мало чем походило на те великолепные лаборатории, что были в свое время обустроены им… например, в Риме или в Толедо. Если первое воспоминание вызвало в нем ностальгию, то второе придало ей неприятный оттенок. Ладно, сказал он себе, осматривая новехонький атанор. По крайней мере, заплесневелого хлеба в крепости предостаточно, а это уже кое-что. Позже отыщется еще что-нибудь годное для исследований и работы, так что нечего особенно унывать. И все же душу его продолжало царапать легкое сожаление об ушедших в прошлое временах. Каких-то десять веков тому назад мир еще процветал и был заселен деятельными любознательными людьми, совсем не похожими на теперешних — грубых и суеверных.

Спустя час, а возможно, и два Сент-Герман покинул лабораторию и прошелся по плацу, посматривая на мрачно сверкавшую в небе луну. Прямо под ней на крепостной стене он различил Фэксона с Осберном и, подойдя ближе, окликнул:

— Друзья!

Фэксон посмотрел вниз, приподняв алебарду.

— Иноземец? Чего вам?

— Мне хотелось бы прогуляться вдоль амбразур, — ответил с деланным простодушием Сент-Герман. — Я никого не обеспокою.

— Уже поздновато, — сказал Фэксон и глянул на Осберна. — Особенно для прогулок.

— К сожалению, меня мучит бессонница, — объяснял Сент-Герман, поднимаясь по узким ступеням. — Мне надо глотнуть свежего воздуха с моря, развеяться. Иначе наутро я буду совершенно разбитым.

Все сказанное было неправдой: он не нуждался в сне.

Фэксон опустил алебарду.

— Ладно, идите, — проворчал он с легким неудовольствием. — Но помните: стена охраняется. Не забывайте себя называть.

— Конечно, — кивнул с готовностью Сент-Герман. За свою долгую жизнь он привык сталкиваться с ограничениями разного рода и принимал их легко.

— Следующий Калфри, за ним — Кинер, — сказал Фэксон, смягчаясь. — Оповещайте их о себе, и они не причинят вам вреда. Когда нагуляетесь, возвращайтесь сюда. Или спускайтесь там, где стоит Эварт.

— Прекрасно, — кивнул Сент-Герман и неторопливо пошел вдоль тревожно шумящего моря.

Приблизившись к Калфри, он назвал свое имя и остановился невдалеке от него, вглядываясь в темноту ночи. Справа ворочалась Балтика, волны, мерно дыша, омывали прибрежные камни. Слева к мысу лепилась маленькая безлюдная деревенька, крыши ее были сплошь крыты травой. Далее вырисовывались силуэты деревьев. Лес отделяла от моря полоса убегающих в бесконечность песков — сейчас совсем белых от лунного света. Каргина выглядела так мирно, что в душу графа стал вливаться покой.

Потом он опять ощутил беспокойство и понял, что причиной тому маленькая человеческая фигурка, пробирающаяся куда-то по снежно-белым пескам. Куда? Не к прибрежным ли гротам? С внезапно разгоревшимся любопытством Сент-Герман стал за ней наблюдать. Темные глаза его без труда пронзали ночную тьму. Кто-то, как видно, тайком проскользнул сквозь брешь в частоколе, чтобы нехитрыми подношениями умилостивить старых богов. Но из деревни он или из крепости разобрать было нельзя, ибо отважный приверженец прежней религии не оборачивался и кутался в белый плащ, чтобы слиться с песком.

— Что там? — спросил Калфри, подходя сбоку. — Вы что-то заметили?

Сент-Герман пожал плечами.

— Трудно сказать. Вроде бы возле деревьев что-то зашевелилось.

— Зверь? — спросил Калфри.

— Возможно, — пробормотал с сомнением в голосе Сент-Герман, сообразив, что Калфри не видит одинокого путника. — Что-то мелькнуло. — Он показал пальцем где. — Я подумал — разбойники… или датчане… или кто-то еще.

Калфри перекрестился.

— И кто же? — Он стал прилежно вглядываться во тьму. — Я ничего там не вижу.

— Я тоже, — сказал упавшим голосом Сент-Герман. — Наверное, мне показалось.

— Ладно, — кивнул снисходительно караульный. — Людям порой мерещится всякое, даже тем, кто поопытнее вас. Лучше сто раз обмануться, чем один раз что-нибудь проглядеть, мы ведь живем на границе. Вы повели себя правильно, вот вам мой сказ.

— Благодарю, — откликнулся Сент-Герман. — И все же мне как-то неловко. Я ведь чуть было не поднял тревогу.

— Сделаем так, — объявил с важностью Калфри. — Когда вы опять что-то заметите, сообщите сразу же мне. Если это опять окажется пустяком, я не стану высмеивать вас, а отнесусь к вашим действиям с пониманием. — Он ободряюще покивал головой. — И даже скажу герефе, что вы оказывали мне помощь.

— Вы слишком добры. — На этот раз в голосе Сент-Германа прозвучала вполне искренняя признательность, ибо очень немногие из здешних солдат отнеслись бы к нему с такой благожелательностью, как Калфри.

— Было бы замечательно, если бы большинство обитателей Лиосана вели себя так же, как вы, — заявил караульный, решивший, по-видимому, скоротать дежурство за разговором. — А то слишком многие из нас полагают, что находятся в полной безопасности только уже потому, что их окружает каменная стена.

— Но вы вёдь так не считаете? — спросил Сент-Герман, поглядывая на стоявшего перед ним малого со все возрастающим интересом: суждения того были здравыми и весьма отличающимися от расхожих. — И от кого же вы более всего ждете подвоха? От лесных шаек? Или пиратов? Или датчан?

— От каждой из перечисленных вами угроз, я полагаю, отмахиваться нельзя, — произнес Калфри, воздев указательный палец. — Но главная наша опасность — в нас же самих. Мы разрастаемся — и деревня, и крепость. А это привлекает к нам больше внимания и на суше, и в море, и за границей. Чем лучше мы заживем, тем скорее сыщутся люди, которые захотят завладеть тем, что у нас имеется, лишь потому, что у нас это есть. — Он покачал головой. — Вот почему я и встревожился, когда вы сказали, будто увидели что-то.

— Вы весьма рассудительный и проницательный человек, Калфри. Признаться, я поражен, — сказал Сент-Герман. — Скажите, откуда в вас это?

— Меня приблизил к себе капитан Амальрик, — сообщил с гордостью караульный. — Ему нужен заместитель, он говорит, что я лучший из всех, и натаскивает меня понемногу.

— Похоже, капитан Амальрик знает, кто чего стоит.

— Я стараюсь не подводить его, — сказал Калфри. И добавил: — Мне хочется быть максимально полезным. Всегда приятно, когда от человека есть прок. Полезно, к примеру, и то, что жена моя разбирается в травах.

— Ваша жена умная женщина, — кивнул Сент-Герман.

— Да, — кивнул в ответ Калфри. — Ее все уважают. А капитан Амальрик очень ценит меня. А еще Герента, но с ним он будет заниматься лишь после того, как закончится мое обучение. — Караульный заулыбался и приосанился, потом стал серьезным. — Я молю Господа не оставлять меня на столь трудной стезе.

— А герефе известно о ваших занятиях? — спросил Сент-Герман, недоуменно гадая, почему Ранегунда, всегда достаточно откровенная с ним, ни разу даже не намекнула, что озабочена подготовкой будущих офицеров.

— Я этого не знаю, — пожал плечами Калфри. — Капитан ничего мне не говорил. — Он подхватил алебарду. — Пора отправляться в обход. Мой участок немаленький — от западного водотока до схода на побережье. Тут нужен глаз да глаз.

— Да пребудут с вами Господь и Христос Непорочный, — сказал Сент-Герман. — Я тоже вскоре пойду, но, с вашего позволения, еще постою тут какое-то время.

— Если заметите что-нибудь, тут же зовите меня. — Калфри, кивнув, удалился.

Сент-Герман вновь устремил взгляд на побережье. Кто бы ни шел к гротам, он должен возвратиться той же дорогой, причем, скорее всего, до того как встанут крестьяне и сменятся патрули.

Ожидая возможности удовлетворить свое любопытство, он вернулся мыслями к Ранегунде. Слишком медленное развитие их отношений смущало его. Дело даже не развивалось, оно забрело в тупик, и выхода из него Сент-Герман не видел. Все было бы по-другому, если бы он не вкусил ее крови, точнее, если бы она не знала о том. Тогда ему ничего не стоило бы навещать ее во время сна, удовлетворяя свой голод. Но происшедшее стало их общей тайной, делая неприемлемым вариант анонимных ночных посещений. Ранегунда умна и непременно связала бы воедино два факта: свои слишком странные грезы и случай на берегу. Она потребовала бы объяснений, ему пришлось бы сказать ей правду, и ни к чему хорошему это не привело бы. Первой ее реакцией было бы отвращение, затем последовало бы изгнание или расправа. Что хуже — он не мог сказать. Второе сулило смерть, а первое — нескончаемые муки, ведь даже одна только мысль о разлуке с этой удивительной женщиной язвила его, как ожог.

Он вдруг увидел, что к крепости по пескам движется завернутая все в тот же саван фигурка, и наклонился вперед. Внезапный порыв ветра раздул капюшон бредущего по пескам человека, и на мгновение в мерцающем лунном сиянии высветились черты миловидного и очень правильного лица. Затем капюшон снова надвинули на голову.

— Пентакоста, — отпрянув, как от удара, прошептал Сент-Герман.

Его потрясение было чересчур велико. Он выпрямился, убеждая себя, что дивиться тут нечему, ведь поведение Пентакосты просто кричало о ее недовольстве судьбой. Оставленная супругом, она, должно быть, возненавидела все, что с ним связано, и в первую очередь — его веру, а теперь, вероятно, получает огромное удовольствие, ее попирая. Он вздохнул, продолжая следить за вероломной красавицей, пока та не приблизилась к купе деревьев и не скрылась из виду.

В деревню она проникнет через брешь в частоколе, подумалось ему вдруг. Но как пройти в крепость, не привлекая внимания? Сент-Герман озадаченно потер лоб. Стена патрулируется, а ворота заперты наглухо и открываются лишь по сигналу деревянного рога. Значит ли это, что охрана подкуплена или что в крепость есть иной путь? Возможно, мрачно подумал он, имеет место и то и другое. И энергично встряхнувшись, зашагал к сходу во внутренний двор.

Фэксон указал на луну, погружавшуюся то ли в лес, то ли в море.

— Долгонько же вы гуляли. Нас скоро сменят.

— Да, но прогулка меня освежила, — сказал Сент-Герман.

— Теперь-то уж вы уснете как миленький? — Солдат выжидательно склонил голову набок, словно ему было чрезвычайно важно узнать, так это или не так.

— Во всяком случае, попытаюсь, — спокойно ответил Сент-Герман и переменил тему разговора: — Осберн сейчас заступит на другой пост?

— Заступит. Вместе с Готтхартом, если тот не напьется. — Фэксон брезгливо скривился. — Когда-нибудь капитан Амальрик вообще откажется ставить его в караул. — Он дернул плечом. — Смена вот-вот должна появиться. Герент сменит меня, Северик — Аделяра, а Хлодвик пойдет присматривать за сигнальным огнем.

— А кто сменит Осберна с Готтхартом? — рассеянно, словно из одной только вежливости, спросил Сент-Герман.

— Руперт и Модж, — сообщил доверительно Фэксон. — А вместо Калфри заступит Ульфрид.

— И их дежурство продлится до полудня? — уточнил Сент-Герман. — Так-так. А вам доведется ли отдохнуть?

— Я буду свободен до вечера, — ответил Фэксон, — а потом полезу на башню, к огню. — Он похлопал себя по груди. — Там, по крайней мере, не так дует.

Пока они разговаривали, Сент-Герман все поглядывал на освещенные факелами ворота. Поймав на себе внимательный взгляд караульного, он с непринужденным видом сказал:

— Ваши ворота… Они, вероятно, доставляют вам массу хлопот. Створки их так тяжелы, что, как я заметил, при надобности открывают всего лишь одну. Распахнуть сразу две, по-видимому, очень сложно.

— Да, — сказал Фэксон. — Тут нужны шестеро человек.

Сент-Герман кивнул.

— Я мог бы попробовать облегчить эту задачу, создав механизм из противовесов и рычагов. Но не знаю, как в крепости к этому отнесутся.

— За брата Эрхбога я отвечать не могу, но служаки вроде меня были бы рады, — пробормотал раздумчиво Фэксон. — Ворота для нас сущее наказание, никто не любит дежурить при них.

— В таком случае я попрошу герефу позволить мне ими заняться.

Сент-Герман поклонился и еще раз взглянул на ворота. Но те по-прежнему были закрыты.

— Вы, верно, хотите выкупиться подешевле и побыстрее? — Солдат ухмыльнулся. — Что ж, тут вас не за что осуждать. Жить вдали от своих соплеменников, полагаю, тоскливо.

— Временами очень, — подтвердил Сент-Герман.

— Маргерефа Элрих — вот кто способен решить, дать ли вам позволение на эту работу, — сказал Фэксон. — При Гизельберте все было бы проще. А теперь… — Он тряхнул головой. — Нами правит женщина, и маргерефа, ясное дело, относится к ней без большого доверия. Да и какой человек на его месте повел бы себя по-иному?

— Мудрый, — ответил Сент-Герман. — Ваша начальница умна, рассудительна и со всеми держится ровно.

«Кроме своей невестки», — добавил он про себя.

— Лишь потому, что слушает брата, — заявил с вызовом Фэксон и решительно выдвинул вперед нижнюю челюсть. — Но далеко не все женщины таковы.

Спорить было бессмысленно, и Сент-Герман дипломатично сдался:

— Что ж, подождем приезда маргерефы. Надеюсь, он с пониманием отнесется к необходимости облегчить ваш труд.

— Если вы хорошенько втолкуете нашей герефе, что ему нужно сказать, — откликнулся караульный. — Мы со своей стороны будем очень вам благодарны. Все, кто ворочает это железо. — Он указал на ступени, ведущие к плацу. — Вы сможете сами спуститься в этакой темноте?

Сент-Герман понял намек.

— Постараюсь.

— Третья снизу ступенька ущербная. Будьте поосторожнее.

Фэксон взмахнул рукой на прощание, и Сент-Герман оставил его.

Пересекая плац, он столкнулся с монахом и учтиво поклонился.

— Вы рано встаете, брат Эрхбог.

— Да, — кивнул тот. — Но сейчас у меня есть причина. Вчера в деревне случилась смерть, и тело пролежало у дверей дома всю ночь. С ним ничего не содеялось и потому следует похоронить его в обнесенной частоколом земле. — Он помолчал и прибавил: — Если Христос Непорочный не вернет усопшего к жизни.

— Вы полагаете, это возможно? — спросил с надлежащим смирением в голосе Сент-Герман.

— Такое случалось, и не с одним лишь Лазарем. — Глаза брата Эрхбога загорелись. — Христос Непорочный возвращал к жизни многих. Ты иноземец и можешь в том усомниться, но истинно говорю тебе: человек, что вкусил плоть Христову и кровь, может надеяться на воскрешение в земной юдоли.

Сент-Герман с трудом подавил улыбку.

— Достойный брат, у меня нет сомнений. Я, как и вы, совершенно убежден, что человек может восстать из мертвых.

Монах испытующе всмотрелся в него, затем перекрестился.

— Скоро совсем рассветет, я должен быть возле тела.

— В таком случае не смею вас больше задерживать, достойный брат, — отозвался Сент-Герман, тоже осеняя себя крестным знамением, но в греческом стиле, и отступил, чтобы монах прошел к воротам.

Раздался короткий сигнал деревянного рога, заскрипел засов, и привратник с натугой уперся в массивную створку, призывая на помощь рабов.

Сент-Герман снова вспомнил о Пентакосте. Как же ей все-таки удалось выйти на ночную прогулку? Гордячка могла сговориться с дежурными, но не стала бы унижаться перед рабами. Значит, в крепость ведет еще один ход.

Вернувшись в отведенную ему спальню, он с вниманием ее осмотрел. Было бы вовсе несложно перенести кровать и небольшой деревянный комод вниз — в бывший склад. Пожалуй, стоит поговорить об этом с герефой, ведь с прибытием королевского уполномоченного свободных комнат станет наверняка не хватать. Но… сказать ли ей и о Пентакосте? Или лучше не накалять обстановку? И не брать на себя роль доносчика. В конце концов взбалмошная красавица выдаст себя сама. В этом случае ей придется несладко, если он правильно понимает законы, действующие в этой стране. Вздохнув, Сент-Герман вытянулся на своем ложе, ощущая сквозь соломенную набивку матраса живительную силу родной земли. Довольно скоро он задремал, позволив мыслям унести себя в прошлое — приблизительно на десяток столетий назад.

Письмо герцога Пола из Лоррарии к его дочери Пентакосте в крепость Лиосан. Передано его посредником Броделиром маргерефу Элриху в Гамбурге и доставлено в Лиосан 6 мая 938 года.