"Дух демона" - читать интересную книгу автора (Сальваторе Роберт)

ГЛАВА 19 САМОВОЛЬНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ

Путешествие было легким или, по крайней мере, должно было бы быть таковым, ибо дорога, тянущаяся по западному берегу Мазур-Делавала, являлась лучшей мощеной дорогой в мире. Джоджонаху удалось присоединиться к каравану, шедшему безостановочно день и ночь. Так он пропутешествовал два дня. Однако это не доставляло магистру никакого удовольствия. Его старые кости нещадно ломило, и, не успев отъехать и двухсот миль от Палмариса, Джоджонах почувствовал, что заболел всерьез. Его одолевали колики, приступы тошноты, а также начинающаяся лихорадка, заставлявшая магистра без конца потеть.

Дурная пища, предположил Джоджонах, и искренне понадеялся, что болезнь и путешествие не сведут его в могилу. Ему еще надо многое успеть в жизни. В любом случае Джоджонаху не улыбалась перспектива умереть одному, где-то на полпути между Палмарисом и Урсалом — городами, к которым он никогда не питал особых симпатий. И потому престарелый магистр с обычным своим стоицизмом продолжал ковылять дальше. Он шел медленно, тяжело опираясь на крепкую палку и кляня себя за то, что позволил себе разболеться.

— Благочестие, достоинство, бедность, — с сарказмом повторял Джоджонах.

Он вряд ли мог назвать свою жизнь особо достойной, а что касалось обета бедности — здесь он, наоборот, зашел слишком далеко. С благочестием было еще сложнее… Джоджонаху думалось, что это слово потеряло для него всякий смысл. Что значит быть благочестивым? Слепо следовать за отцом-настоятелем Марквортом? Или следовать велению своего сердца и быть верным тем понятиям, какие в это вкладывал Эвелин?

Последнее, решил Джоджонах, но, по сути, это мало что меняло. Магистр не знал наверняка, какой курс он должен избрать, чтобы в мире действительно что-то поменялось. Скорее всего, дело кончится тем, что его понизят в звании, возможно, даже выгонят из ордена, а то и сожгут как еретика. Церковь имела давнюю традицию набрасываться, словно хищный зверь, на тех, кого объявляла еретиками, забивая их до смерти. У Джоджонаха по спине поползли мурашки, и эта мысль показалась ему неким мрачным предзнаменованием. Да, Маркворт в последнее время пребывал в скверном настроении, которое портилось еще сильнее, если кто-либо упоминал имя Эвелина Десбриса! Магистр почувствовал, что на долгом пути в Урсал у него появился новый враг — уныние. И тем не менее он упорно продолжал шагать вперед.

Проснувшись на шестой день, он обнаружил, что небо затянуто густыми облаками. Ближе к полудню пошел холодный дождь. Поначалу Джоджонах даже обрадовался прохладе, потому что вчера солнце немилосердно палило весь день. Но когда пошел дождь, пробиравший его до костей, Джоджонаху стало совсем плохо, и он даже подумал, не вернуться ли в селение, где ночевал вчера.

Однако магистр не поворотил назад, а продолжал плестись дальше, обходя многочисленные лужи. Его внимание было обращено в прошлое; он размышлял об Эвелине и Маркворте, о пути церкви и о том, что он сам мог бы сделать для избрания правильного пути. Так прошел час, потом второй. Магистр настолько глубоко погрузился в свои мысли, что даже не услышал, как сзади приближается повозка.

— С дороги! — крикнул возница, туго натягивая поводья и резко сворачивая в сторону.

Повозка качнулась вбок, едва не задев Джоджонаха и окатив его целым фонтаном брызг. От испуга и удивления магистр упал на раскисшую землю.

Съехав с дороги, повозка увязла в грязи, и только это уберегло ее от падения, пока возница отчаянно пытался совладать с лошадьми. Наконец те остановились, и колеса повозки окончательно увязли в придорожной жиже. Возница спрыгнул с козел, лишь мельком взглянув на застрявшую повозку, затем поспешил туда, где сидел Джоджонах.

— Прошу прощения, — пробормотал магистр, увидев перед собой стройного парня лет двадцати. — Из-за дождя я не расслышал, что ты едешь сзади.

— Не надо извинений, — дружелюбно ответил возница, помогая Джоджонаху встать и пытаясь хоть как-то очистить от грязи его насквозь промокшую сутану. — Этого дождя я опасался с тех самых пор, как выехал из Палмариса.

— Палмарис, — повторил Джоджонах. — Я тоже пустился в путь из этого великолепного города.

Монах заметил, что парень сморщился при слове «великолепный», и потому умолк, посчитав более благоразумным не говорить, а слушать.

— Просто я ехал быстрее, — ответил парень и бросил безнадежный взгляд на свою повозку. — До сих пор, — тоскливо добавил он.

— Боюсь, нам не удастся вытащить твою повозку, — согласился Джоджонах.

Возница кивнул.

— В трех милях отсюда есть селение. Пойду туда за подмогой.

— Люди в здешних местах отзывчивые, — ободряюще сказал Джоджонах. — Наверное, я пойду вместе с тобой. Как-никак монаху они скорее помогут. Я ночевал там вчера, и они по-доброму отнеслись ко мне. И когда мы вытащим твою повозку, я надеюсь, ты возьмешь меня с собой. Мне надо в Урсал, а до него еще очень далеко. Да и тело мое, боюсь, не выдержит пешего перехода.

— Я тоже еду в Урсал, — объявил возница. — Может, вы мне поможете с моим поручением. Оно касается вашей церкви.

Джоджонах навострил уши и поднял брови.

— И какое же у тебя поручение? — спросил он.

— Дожили мы до печального дня, — продолжал парень. — Куда уж печальнее: убили настоятеля Добриниона.

У Джоджонаха округлились глаза. Он зашатался и, чтобы не упасть, схватился за рукав возницы.

— Добриниона? Как?

— Поври, — ответил возница. — Гнусная двуногая крыса. Пролез в церковь и убил настоятеля.

Джоджонах не верил своим ушам. В мозгу вихрем понеслись мысли, однако магистр был слишком слаб и сломлен болезнью. Он вновь опустился на мокрую и грязную дорогу, закрыл лицо руками и зарыдал. Джоджонах не знал, кого он оплакивает: настоятеля Добриниона, себя или свой возлюбленный орден.

Возница положил магистру руку на плечо, желая его утешить. Они вместе отправились в селение. Парень пообещал, что, даже если и удастся вытащить повозку, они все равно не двинутся в путь раньше завтрашнего дня.

— Я довезу вас до Урсала, — обнадеживающе улыбнулся возница. — Мы раздобудем покрывало, чтобы вам было тепло, святой отец, и запасемся провизией на дорогу.

В одном из домов, куда их взяли на ночлег, Джоджонаха уложили в теплую постель. Но уснуть ему не удавалось, поскольку в дом набилось полно народа. Всем хотелось услышать рассказ возницы о гибели настоятеля Добриниона. Джоджонах тихо лежал, прислушиваясь к разговорам. Наконец, продолжая все так же дрожать и потеть, он провалился в сон.

Юсеф и Данделион не вернулись вместе с караваном.

Магистр Джоджонах мгновенно проснулся. В доме было тихо и темно — совсем темно. Джоджонах прищурился, оглядываясь по сторонам.

— Кто здесь? — спросил он.

Юсеф и Данделион не вернулись вместе с караваном! — вновь услышал он, теперь уже громче и настойчивее.

Впрочем, нет, не услышал. Джоджонах сообразил, что никаких внешних звуков, за исключением стука крупных капель дождя по крыше, он не слышал. Эти слова он ощутил где-то в глубине разума и узнал человека, произносившего их.

— Брат Браумин? — спросил Джоджонах.

Я опасаюсь, что отец-настоятель отправил их за вами, звучало в его мыслях. Мой друг и наставник, берегитесь! Возвращайтесь в Палмарис, если вы еще не успели отойти далеко, под защиту настоятеля Добриниона, и скажите, чтобы Юсефа и Данделиона ни в коем случае не допускали в Сент-Прешес.

Контакт был слабым. Джоджонах знал, что Браумин не слишком искусен в обращении с гематитом. Да и условия для передачи, вероятно, были не самыми благоприятными.

— Где ты? — телепатически спросил Джоджонах. — В Санта-Мир-Абель?

Магистр Джоджонах, умоляю вас! Вы должны меня слышать! Юсеф и Данделион не вернулись вместе с караваном!

Контакт становился все слабее. Джоджонах понимал: Браумин устает. Затем связь резко оборвалась, и он испугался, что, должно быть, Маркворт или Фрэнсис каким-то образом подслушали сообщение Браумина.

Если это действительно был Браумин, — напомнил себе Джоджонах. Может, все это — бред, вызванный его лихорадкой?

— Они еще не знают, — прошептал затем магистр, ибо только сейчас до него дошло, что в сообщении Браумина ничего не говорилось о Добринионе. Кряхтя, Джоджонах выбрался из постели и, стараясь ступать тихо, побрел в общую комнату. В темноте он чуть не споткнулся о хозяйку. Уступив магистру свою кровать, та спала на полу в общей комнате, подстелив несколько одеял. Магистру не хотелось будить добрую женщину, но одну вещь он должен был выяснить прямо сейчас.

— Где возница? — спросил он. — Он ночует здесь или где-нибудь в другом доме?

— Здесь, где же еще, — ответила женщина, стараясь говорить как можно любезнее. — Спит вместе с моими мальчишками. В тесноте, да не в обиде, как у нас говорят.

— Пойди и разбуди его, — велел магистр Джоджонах.

— Как скажете, святой отец, — ответила хозяйка.

Она вылезла из-под одеял и ощупью куда-то побрела.

Вскоре женщина вернулась вместе с заспанным возницей.

— Вам бы спать да спать, — зевая, проговорил парень. — Час-то совсем поздний. Еще простынете.

— Я забыл у тебя кое-что спросить, — махнув рукой, объяснил ему Джоджонах. — Когда убили настоятеля Добриниона, где находился караван из Санта-Мир-Абель?

Парень удивленно вскинул голову.

— Ты ведь наверняка знаешь, что монахи из моего монастыря находились у вас в Сент-Прешес, — не унимался Джоджонах.

— Находились — это еще мягко сказано, — презрительно усмехнулся возница. — Столько бед понатворили.

— Это верно, — согласился Джоджонах. — Но где они были, когда поври убил настоятеля Добриниона?

— Уехали.

— Из города?

— Выехали через северные ворота, хотя я слыхал, что они пересекли пролив, и совсем даже не на пароме, — ответил возница. — Настоятеля убили дня через полтора после их отъезда.

Магистр Джоджонах отпрянул назад, ущипнув себя за подбородок. Кучер стал говорить что-то еще, но Джоджонах лишь махнул рукой.

— Ложитесь, — сказал он парню и хозяйке. — И я пойду лягу.

После этого магистр долго лежал с открытыми глазами не в состоянии уснуть. Теперь он не сомневался, что контакт с Браумином не привиделся ему в горячечном сне. Магистру было о чем подумать. В отличие от Браумина, он не боялся, что Юсеф и Данделион посланы для расправы с ним. Маркворт был слишком близок к своей цели (по крайней мере, этому одержимому старику так могло казаться), чтобы заставлять убийц делать крюк. Нет, убив Добриниона, те отправились прямо на север, на поиски камней. В Палмарисе эти двое задержались лишь ненадолго — ровно настолько, чтобы устранить одну небольшую помеху на пути Маркворта.

Магистр Джоджонах подбежал к одному из окон комнаты, отодвинул ставни и раскрыл створки окна. Его вытошнило прямо на траву, росшую под окном. Тошнотворной была сама мысль, что отец-настоятель приказал уничтожить другого настоятеля!

Уму непостижимо! Но каждая мелочь, встававшая в памяти Джоджонаха, подтверждала, что все действия Маркворта вели именно к этому. И все-таки, может, своими суждениями он сгущает краски? — задавался вопросом Джоджонах. Но ведь Браумин не лгал: Юсеф и Данделион не вернулись вместе с караваном!

Браумин еще не знает, что настоятель Добринион встретил свой безвременный конец.

Магистру Джоджонаху искренне хотелось надеяться, что он все же ошибается, что у него разыгралось бредовое, горячечное воображение. Он хотел надеяться, что глава Абеликанского ордена не мог решиться на подобное. И в этом водовороте мыслей ясным для Джоджонаха было только одно: ему теперь незачем ехать в Урсал. Надо возвращаться в Санта-Мир-Абель.

Наконец все двести беженцев двинулись в путь, обойдя стороной Ландсдаун и Кертинеллу. Элбрайн постоянно отправлял вперед разведчиков и держал наготове отряд из сорока лучших бойцов. Из общего числа беженцев лишь меньше половины были способны в случае чего взяться за оружие. Остальные были слишком стары, малы или немощны, чтобы сражаться. Правда, стараниями Пони и при помощи ее драгоценного камня никто особо сильно не хворал.

Засевшие в двух городах поври даже не пытались напасть на караван беженцев. К вечеру пятого дня люди одолели почти половину расстояния до Палмариса.

— Всего в миле отсюда — крестьянский дом с амбаром, — сообщил Элбрайну вернувшийся из разведки Роджер. — Все строения целы, и я даже слышал кудахтанье кур.

От одной мысли о свежих яйцах беженцы, слышавшие эти слова, вздохнули и зачмокали губами.

— А самих кур ты видел? — недоверчиво спросил Элбрайн.

— Во дворе — нет, — ответил парень, несколько сконфуженный собственной недогадливостью; ведь мог же он разузнать все поподробнее. — Но я там не задерживался, — поспешно добавил он. — Если бы я там замешкался, ты бы все равно туда отправился и мог бы оказаться под прицелом тварей, если они скрываются внутри.

Элбрайн с улыбкой кивнул.

— Ты правильно поступил, — сказал он. — Теперь оставайся здесь и наблюдай за обстановкой, а мы с Пони съездим туда и разузнаем, что к чему.

Роджер кивнул и помог Пони усесться на коня позади Элбрайна.

— Поставьте дозорных по границам лагеря, особенно с северной стороны, — велел парню Элбрайн. — Разыщи Джуравиля и скажи ему, где нас искать.

Роджер молча выслушал приказания, кивнул в ответ и легонько шлепнул Дара по крупу. Конь поскакал к постройкам, а Роджер отправился готовить лагерь к обороне.

Разыскать постройки не составило труда. Теперь настал черед Пони. Воспользовавшись камнем, она вышла из тела и осмотрела вначале амбар, а затем и сам дом.

— В доме хозяйничают поври, — объявила она, проведя разведку. — Трое. Один из них спит в задней комнате. В амбаре — гоблины, но все какие-то вялые и ленивые.

Элбрайн прикрыл глаза, погружаясь в состояние глубокого спокойствия и почти зримо переходя в свое второе «я» — воина, воспитанного и обученного эльфами. Слева от амбара он заметил несколько деревьев. Элбрайн спрыгнул с коня и помог слезть Пони. Оставив Дара здесь, они осторожно двинулись под тень деревьев. Дальнейший путь Элбрайн проделал один. Прячась за пнями, потом за корытом с водой, он приблизился к дому. Вскоре он достиг стены, оказавшись рядом с окном. В руке он держал лук. Осмотревшись и затем взглянув туда, где осталась Пони, он кивнул ей и приладил стрелу.

Элбрайн резко повернулся и пустил стрелу прямо в окно, прицелившись в затылок поври, который беспечно что-то стряпал на плите. Тот потерял равновесие и угодил лицом прямо в шипящий жир на сковороде.

— Очумел, что ли? — заорал второй поври, бросившись к плите.

Увидев торчащее древко стрелы, он замер, а обернувшись, столкнулся с Полуночником, поджидавшим его с мечом в руке.

Поври потянулся за своим оружием, но взмах могучего меча опередил его, и левая рука карлика повисла как плеть. Однако упрямый поври двинулся прямо на Элбрайна.

Удар Урагана пришелся ему прямо в сердце. Меч вошел в тело по самую рукоятку. Отчаянно дернувшись несколько раз, поври замертво упал на пол.

— Чего шумите? И так меня разбудили! — рявкнул из задней комнаты третий поври.

Полуночник улыбнулся, затем, немного обождав, неслышно пробрался к двери. Там он выждал еще некоторое время и, убедившись, что поври повернулся на другой бок, медленно открыл дверь.

На кровати, спиной к нему, лежал третий поври.

Вскоре Элбрайн покинул дом и помахал Пони. Взяв в руки Крыло Сокола, он стал осторожно огибать амбар. Вверху находился сеновал. Дверь туда была приоткрыта, и из нее свешивалась веревка.

Элбрайн быстро оглянулся и заметил, что Пони передвинулась на другое место, позволявшее ей одновременно следить за воротами амбара и сеновалом. Как здорово, что у него такая опытная и смышленая помощница, подумал Элбрайн. Ведь если он попадет в беду, Пони всегда придет на выручку.

Они оба знали, что делать дальше. Разумеется, Пони могла бы нанести удар по амбару и с помощью серпентина и взрывной силы рубина сжечь его дотла. Однако дым от такого пожара лишь выдал бы их присутствие. Вместо этого Пони избрала магнетит и графит, чтобы поддержать действия Элбрайна.

Полуночник понимал, какой силы воли и самодисциплины это стоит Пони. Каждое утро они продолжали совершать танец меча, и движения Пони становились все совершеннее. Ей хотелось сражаться бок о бок с Элбрайном. Но Пони была терпеливой и послушной. Элбрайн пообещал ей, что скоро у нее появится возможность испробовать полученные навыки. Оба знали, что она почти готова.

Но не сейчас.

Полуночник проверил крепость веревки, затем тихо и осторожно начал подниматься на сеновал. Почти у самой двери он задержался, прислушался и поднял вверх палец, чтобы видела Пони.

Элбрайн добрался до двери, осторожно поставил ногу в небольшую выемку, не отпуская при этом веревки. Судя по всему, двигаться придется быстро, и вряд ли он сумеет воспользоваться оружием.

Он вновь сделал глубокий вдох, сосредоточиваясь и достигая внутреннего покоя. Затем он зацепился ногой за нижнюю часть двери и резко распахнул ее. Элбрайн буквально влетел на сеновал и оказался прямо перед гоблином, беззаботно стоящим на дозоре.

Гоблин закричал, но его крик мгновенно захлебнулся, ибо Элбрайн своей сильной рукой зажал гоблину рот, а другой — сдавил его правую руку. Еще несколько быстрых движений — и гоблин оказался на коленях.

Раздавшийся снизу крик подсказал Элбрайну, что времени мало.

Полуночник рывком поставил гоблина на ноги, потом согнул пополам и швырнул с высоты десяти футов вниз. Гоблин ударился оземь и застонал, затем попытался подняться и позвать на помощь. Тут он заметил Пони, спокойно стоявшую с вытянутой рукой.

Удар магнетита пришелся прямо по металлическому амулету, висевшему на шее гоблина. В свое время он наверняка сорвал это украшение с какой-нибудь женщины, напрасно умолявшей сохранить ей жизнь.

Стоя на сеновале, Полуночник сбивал стрелами гоблинов, лезущих по лестнице наверх. Неожиданно он обнаружил, что вместе с его стрелами во врагов летят маленькие стрелы Джуравиля.

— Роджер рассказал мне о ваших замыслах, — пояснил эльф. — Хорошее начало! — сказал он, пуская стрелу в очередного гоблина, который по дурости тоже полез наверх.

Убедившись, что на лестнице их поджидает смерть, остальные гоблины широко раскрыли ворота и попытались выбежать из амбара.

Удар рукотворной молнии швырнул почти всех их на землю.

Эльф, расположившись у двери сеновала, стрелял по тем, кто еще шевелился.

Элбрайн соскользнул по лестнице вниз, перекувырнулся, избежав удара копьем, пущенным одним из гоблинов, и схватился за лук. Стрела ударила вражину прямо в лицо, другая остановила еще одного, побежавшего к двери.

Внутри амбара воцарилась тишина, однако Полуночник чувствовал, что он не один. Он положил лук на пол, взял меч и медленно двинулся к копне сена, ступая неслышно. Крики за стенами амбара почти смолкли. Элбрайн подошел к самой копне, приник к ней и прислушался.

Он уловил чье-то дыхание.

Элбрайн метнулся вдоль, желая удостовериться, что за копной прячется гоблин, а не какой-нибудь несчастный пленник. Одним ударом меч отсек голову последней твари. Элбрайн вышел из амбара и увидел, что Пони и Джуравиль идут ему навстречу, ведя Дара. Сражение окончилось.

Элбрайн и эльф остались охранять новое место стоянки, а Пони поспешила к беженцам, чтобы привести их сюда.

— Нет, не могу я вернуться назад, — ответил возница, когда на следующее утро Джоджонах объявил ему о своих планах. — Я бы рад вам помочь. Но у меня же поручение…

— И важное поручение, — договорил за него Джоджонах.

— Лучше всего вам будет вернуться на корабле, — продолжал парень. — Летом они плывут на север и дальше, в открытое море. Я бы и сам был не прочь сесть на какой-нибудь корабль, но на юг в это время они идут редко.

Магистр Джоджонах поскреб свой покрывшийся щетиной подбородок. Денег у него не было, но, возможно, он что-нибудь придумает.

— Тогда довези меня до ближайшего порта, — попросил он возницу.

— Это на юго-востоке. Бристоль, так он называется. Там лишь чинят корабли да нагружают их припасами, и больше ничего нет. Отсюда не так и далеко.

— Ты меня этим очень обяжешь, — сказал Джоджонах.

После обильного завтрака, которого хватило бы на троих, они выехали из селения. Только теперь, когда повозка загрохотала по дороге, магистр Джоджонах понял, насколько лучше он себя чувствует. Дорожная тряска не помешала его желудку в полной мере переварить завтрак. Вчерашние новости и возможные последствия, которые оказывались мрачнее, чем он представлял, словно вновь наполнили силой его дряхлое тело. Сейчас он просто не мог позволить себе быть слабым.

Бристоль оказался совсем крошечным портом и довольно странным по своему расположению. По берегу тянулись длинные причалы, способные принять до десятка крупных судов. Домов же было совсем немного, включая два небольших складских помещения. Только когда повозка въехала в самый центр Бристоля, Джоджонах начал понимать особенность этого порта.

Корабли, идущие в обоих направлениях, не пополняли здесь своих запасов, ибо путь от Урсала до Палмариса не был таким уж длинным. Но матросы были не прочь сделать краткую передышку, и потому корабли причаливали сюда для пополнения запасов иного рода.

Из семи зданий, стоявших почти впритык, в двух находились таверны, а в двух других — бордели.

Магистр Джоджонах прочитал краткую молитву, однако это его не особенно заботило. Он был терпимым человеком, всегда готовым простить слабости плоти. Что бы там ни было, главное — это сила духа.

Он простился с возницей, искренне сожалея, что не в состоянии заплатить этому доброму человеку ничем, кроме слов благодарности. Затем Джоджонах отправился на поиски судна, которое доставило бы его в Палмарис. У причала стояло три корабля, четвертый приближался к Бристолю с юга. Монах спустился на берег, и его сандалии громко застучали по длинному дощатому настилу.

— Мир вам, добрые люди, — сказал он, подойдя к ближайшему кораблю и увидев двоих матросов, склонившихся за гакабортом.

Матросы, вооружившись молотками, возились с какой-то неисправностью, но гакаборт мешал разглядеть, с какой именно. Поскольку их корабль стоял в ряду первым, Джоджонах посчитал, что вскоре они отплывут.

— Мир вам, добрые люди! — уже громче крикнул Джоджонах, размахивая руками.

Стук прекратился, и один из старых морских волков, человек с бронзовым морщинистым лицом и беззубым ртом, поднял голову.

— И вам тоже, святой отец, — сказал он.

— Куда держите путь? — поинтересовался Джоджонах. — Случайно не в Палмарис?

— В Палмарис и дальше, в открытое море, — ответил матрос. — Но мы еще не скоро отчалим. Якорная цепь стала совсем негодной, вот и латаем.

Теперь Джоджонаху стало ясно, почему корабль был так странно повернут по отношению к причалу. Магистр оглянулся на складские помещения. Неужели там не найдется новой якорной цепи? Даже в гавани Санта-Мир-Абель, которая не шла ни в какое сравнение с этой, имелся запас таких необходимых вещей, как якоря и цепи. Однако Бристоль предназначался не для починки кораблей, а, так сказать, для «починки» команды.

— Сюда из Урсала должен прийти еще один корабль, — продолжал старый моряк. — Где-то через пару дней будет здесь. А вам надо в Палмарис?

— Да, но я не могу ждать так долго.

— Ну что ж, мы довезем вас за пять золотых королевских монет, — пообещал матрос. — Божеская цена, святой отец.

— И в самом деле божеская, только, увы, мне нечем платить, — ответил Джоджонах. — И ждать я не могу!

— Два дня не подождать? — удивился морской волк.

— Никак не могу, — ответил Джоджонах.

— Прошу прощения, святой отец, — послышался голос с соседнего корабля — широкой и ладной каравеллы. — Мы сегодня отплываем на север.

Магистр Джоджонах махнул двоим матросам и подошел к каравелле. Человек, окликнувший его, был высоким, худощавым и темнокожим. Но кожа его потемнела не под солнцем, а была такой от рождения. Он был бехренцем, и, судя по цвету лица, уроженцем южного Бехрена, находившегося далеко на юге, за двойной горной грядой, которая называлась Пояс-и-Пряжка.

— Мне нечем будет вам заплатить, — признался ему Джоджонах.

Темнокожий человек улыбнулся, обнажив белые зубы.

— Зачем же, святой отец, вам непременно платить золотом?

— Тогда я могу отработать свой проезд, — предложил магистр.

— Думаю, всем на моем корабле не повредит хорошая молитва, — ответил бехренец. — И в особенности после нашей краткой стоянки в Бристоле. Мы не собирались сниматься с якоря раньше вечера, но у меня на берегу лишь один матрос, да и того можно легко разыскать. Если вы торопитесь, и мы тоже поторопимся!

— Щедрое предложение, любезный господин…

— Альюмет, — представился бехренец. — Альюмет, капитан превосходного корабля «Сауди Хасинта».

Джоджонах вскинул голову, удивленный диковинным названием.

— В переводе на ваш язык — «Жемчужина пустыни», — пояснил Альюмет. — Так я немного подшутил над отцом, который хотел, чтобы я странствовал не по волнам, а по песчаным барханам.

— И мой отец хотел, чтобы я разносил пиво, а не возносил молитвы, — смеясь ответил Джоджонах.

Магистра немало удивило, что темнокожий бехренец являлся капитаном урсальского парусника. Но еще более его удивило, что этот капитан с таким почтением отнесся к монаху Абеликанского ордена. В южном царстве, откуда был родом Альюмет, церковь Джоджонаха не пользовалась влиянием. Миссионеров, посылаемых в те края, нередко убивали за попытки навязать свои представления о Боге тамошним горячим и нетерпимым священникам, по-бехренски — ятолам.

Капитан Альюмет помог Джоджонаху подняться по сходням, а затем отправил двоих матросов на берег за их товарищем.

— Где вы оставили свои вещи? — спросил он магистра.

— Это все, что у меня есть, — ответил Джоджонах.

— В какое же место на севере вам надобно?

— В Палмарис, — ответил Джоджонах. — На самом деле мне надо на другой берег, но туда я переправлюсь на пароме. Мне необходимо вернуться в Санта-Мир-Абель по очень важному делу.

— Мы будем проходить через залив Всех Святых, — сказал капитан Альюмет. — Но это займет у вас никак не меньше недели.

— Тогда мне достаточно добраться до Палмариса, — сказал магистр.

— А мы как раз туда и направляемся, — ответил капитан Альюмет и, не переставая улыбаться, указал на дверь каюты, расположенной на полуюте, под кормовой палубой.

— У меня две каюты, — пояснил он. — И я с удовольствием на пару дней пути отдам вам одну из них.

— Ты абеликанец?

Улыбка Альюмета стала еще шире.

— Уже три года, — ответил он. — Я обрел вашего Бога в монастыре Святого Гвендолина Морского, и это самый удачный улов, какой выпал на долю Альюмета.

— И еще одно огорчение для твоего отца, — заключил Джоджонах.

Альюмет приложил к губам палец.

— Ему незачем об этом знать, святой отец, — лукаво сказал он. — Но на просторах Мирианского океана, когда бушуют ураганы и накатывают волны, что в два раза выше человеческого роста, я молюсь своему Богу, — подмигнув, добавил он. — И потом, знаете, Бог моей земли и вашей — они не слишком-то различаются. Перемените одеяние — и священник станет ятолом.

— Стало быть, ты обратился в нашу веру по соображениям удобства, — с некоторой укоризной произнес Джоджонах.

Альюмет пожал плечами.

— Я молюсь своему Богу.

Джоджонах кивнул и ответил широкой улыбкой, затем стал пробираться в капитанскую каюту.

— Мой юнга вам все покажет, — крикнул ему вслед капитан.

Когда магистр открыл дверь каюты, юнга сидел на полу и играл сам с собой в кости. Увидев незнакомца, мальчишка, которому было не более десяти лет, засуетился и с виноватом видом собрал кости. Еще бы, его застали отлынивающим от своих обязанностей.

— Мэтью, помоги нашему другу устроиться, — послышался голос Альюмета, — И позаботься о нем.

Джоджонах и Мэтью долго и неспешно разглядывали друг друга. Одежда мальчика была поношенной, как почти у всех матросов на кораблях. Однако все сидело на нем очень ладно, лучше, чем на большинстве матросов, которых доводилось встречать магистру. И, в отличие от большинства юнг, этот мальчик был чище. Его выбеленные солнцем волосы были аккуратно подстрижены. Кожу юнги покрывал золотистый загар. Единственным, что сразу бросалось в глаза, была черная нашлепка на его предплечье.

Джоджонах представил себе величину раны и подумал: ох и больно же тогда было мальчишке. Нашлепка появилась в результате применения одной из «медицинских» жидкостей, имевшихся на каждому корабле, — смолы. Таких жидкостей насчитывалось три: ром, смола и моча. Ром помогал убивать червей, неизбежно заводившихся в провизии, а также коротать длинные и праздные часы плавания. Мочу использовали для мытья тела, головы и стирки. Но какой бы отвратительной ни была эта жидкость, ее запах отступал перед мучениями, связанными с жидкой смолой. Смолой заливали раны и порезы. Вот и Мэтью где-то поранил предплечье, и матросы, не имея других снадобий, залили его рану смолой.

— Можно мне посмотреть твою рану? — ласково спросил Джоджонах.

Мэтью помешкал, но не осмелился перечить и осторожно поднял вверх руку.

Искусная работа, отметил про себя магистр. Смола была залита вровень с кожей, и нашлепка скорее представляла собой аккуратную черную заплатку.

— Болит? — спросил Джоджонах.

Мальчик решительно затряс головой.

— Он не разговаривает, — объяснил недоумевающему Джоджонаху появившийся Альюмет.

— Твоя работа? — спросил Джоджонах, указывая на черный круг.

— Нет, это Коуди Беллауэй, — ответил Альюмет. — Когда мы в море, он у нас за лекаря.

Магистр Джоджонах кивнул и больше не стал задавать вопросов. Но черная нашлепка на предплечье Мэтью не давала ему покоя. Сколько гематитов лежит мертвым грузом в Санта-Мир-Абель? Пятьсот? Тысяча? Во всяком случае, число их значительно, и Джоджонах это знал. В свои молодые годы он занимался подсчетом этих камней — самых распространенных среди самоцветов, привезенных за все годы экспедиций на Пиманиникуит. Большинство мелких магических камней обладали гораздо меньшей силой, чем те, которые караван брал с собой, отправившись в Барбакан. Но сколько добра они способны были бы принести, если бы их раздать по кораблям и обучить одного-двух человек из команды использовать их целительные силы. Будь у него гематит, Джоджонах с легкостью мог бы исцелить рану Мэтью с помощью магии, а не смолы. Незначительное усилие, а сколько страданий и боли мог бы избежать этот мальчишка.

Размышления увели Джоджонаха еще дальше. Почему бы в каждом селении не иметь по гематиту? Если не в каждом, то хотя бы в одном на округу. И почему бы не найти среди местных жителей тех, кто способен к целительству, и не научить их пользоваться силой камней?

Джоджонах никогда не говорил об этом с Эвелином. Но почему-то он знал: если бы выбор принадлежал Эвелину Десбрису, тот распорядился бы раздать мелкие гематиты по городам и селениям и открыл бы некоторые секреты магии для простых людей. Во всяком случае, он согласился бы отдать камни, слишком слабые для разного рода дьявольских нужд, например таких, как одержание. Словом, те камни, которые годились для добрых дел и были слишком слабы для злодеяний.

Джоджонах знал: будь у Эвелина такая возможность, он сделал бы это, однако Маркворт никогда не дал бы ему подобной возможности!

Магистр провел рукой по белобрысой голове мальчика и попросил, чтобы тот проводил его в каюту. Альюмет покинул их и пошел готовиться к отплытию.

Вскоре «Сауди Хасинта» вышла из Бристоля. Ветер быстро надул паруса каравеллы и погнал ее против сильного течения пролива. Альюмет заверил Джоджонаха, что плавание будет удачным: ветры дуют с юга, ничем не предвещая шторм, и чем дальше, тем Мазур-Делавал становится шире, а сила течения ослабевает.

Большую часть дня магистр провел в своей каюте. Он спал, набираясь сил, которые, как чувствовал Джоджонах, скоро ему понадобятся. Потом он ненадолго проснулся и дружеским жестом предложил Мэтью сыграть в кости, убедив мальчика, что капитан не станет возражать, если юнга немного передохнет от тягот службы.

Жаль, что мальчик не говорил и даже не смеялся, играя с ним в кости. Джоджонаха интересовало, откуда он и как в столь нежном возрасте оказался на корабле.

Впрочем, магистр и так знал ответ. Скорее всего, родители-бедняки продали мальчишку. Джоджонах даже вздрогнул от этой мысли. Но ведь именно так и появлялись юнги на многих кораблях. Джоджонах лишь надеялся, что Альюмет не купил мальчика. Капитан называл себя верующим, а верующий человек не позволит себе подобного.

Ночью пошел мелкий дождь, но ничто не мешало бегу «Сауди Хасинты». Команда была опытной и знала каждый изгиб пролива. Корабль плавно скользил по воде. Нос разрезал волны, и пенные брызги светились в лунном сиянии. И в эту ночь, когда прекратился дождь, магистр Джоджонах, стоя у палубного ограждения, в полной мере принял истины, рождавшиеся у него в сердце. Он стоял один, во тьме. В лицо ударяли долетавшие на палубу брызги. Где-то на берегу раздавались крики ночных зверей. В парусах шелестел ветер. И вдруг Джоджонах почувствовал, что его жизненное плавание становится яснее.

Словно сам Эвелин находился с ним сейчас, паря над ним и напоминая слова обета — не те, привычно произносимые три слова, но стоящий за ними смысл, направлявший всю жизнь Абеликанского ордена.

Джоджонах провел на палубе всю ночь и отправился спать уже на рассвете, предварительно уговорив заспанного Мэтью принести ему поесть.

Он проснулся лишь к обеду, который и разделил с капитаном Альюметом. Тот сообщил, что ранним утром они подойдут к Палмарису.

— Наверное, вам не захочется опять простоять на палубе всю ночь, — с улыбкой сказал капитан. — Утром вы сойдете на берег, и если не выспитесь, какой же из вас путешественник?

Однако вечером капитан Альюмет снова застал Джоджонаха на том же месте. Глаза магистра смотрели в темноту, а внутренний взор был обращен в сердце.

— А вы — мыслящий человек, — сказал капитан, подходя к нему. — Мне это нравится.

— Ты говоришь так только потому, что я стою здесь один? — спросил Джоджонах. — Я ведь могу просто стоять и ни о чем не думать.

— Только не возле этого ограждения, — возразил капитан, вставая рядом с магистром. — Мне знакомо возвышенное состояние, которое появляется, когда здесь стоишь.

— Откуда у тебя Мэтью? — вдруг спросил Джоджонах, произнеся слова раньше, чем подумал о них.

Удивленный Альюмет искоса поглядел на него. Потом перевел взгляд на белую пену разлетающихся брызг и улыбнулся.

— Вам очень не по душе мысль, что я, человек, принадлежащий к вашей церкви, мог купить мальчика у родителей, — сказал проницательный капитан. — Однако именно так и обстояло дело, — добавил он, выпрямляясь и пристально глядя на магистра.

Джоджонах отвел глаза.

— Этот мальчишка — из семьи нищих, что жили возле Сент-Гвендолин и кормились объедками со стола ваших абеликанских братьев, — продолжал капитан, и тон его голоса становился все мрачнее и суровее.

Теперь уже Джоджонах сердито взглянул на Альюмета.

— Между прочим, это та самая церковь, в которую пришел и ты, — сказал он.

— Но это не значит, что я соглашаюсь со всеми теми, кто нынче распространяет ее учение, — спокойно ответил Альюмет. — А кто касается Мэтью, да, я купил его, причем за хорошую цену, потому что он мне — как сын. Мальчишка постоянно крутился в порту, точнее, всякий раз, когда ему удавалось сбежать от своего злобного папаши. Мэтью не было еще и семи лет, а его спина хорошо знала, что такое отцовские побои. Этот мерзавец лупил его без всякого повода. Вот я и купил мальчишку, взял на корабль и стал учить достойному ремеслу.

— Тяжкая у него жизнь, — заметил Джоджонах, но в его голосе уже не звучало ни упрека, ни враждебности.

— Это верно, — согласился бехренец. — Одним жизнь моряка по нраву, другие ее ненавидят. Когда Мэтью подрастет и начнет разбираться, что к чему, пусть сам решает. Если к тому времени он, как и я, полюбит море, что ж, тогда лучшего выбора, чем остаться на корабле, и не придумаешь. Я надеюсь, что он останется со мной. «Сауди Хасинта» явно переживет меня. Я буду только счастлив, если Мэтью продолжит мое дело.

Альюмет повернулся к магистру и замолчал, дожидаясь, пока Джоджонах взглянет ему в глаза.

— А если окажется, что запах моря и шторма ему не по душе, пусть идет своей дорогой, — искренне сказал капитан. — И какой бы путь в жизни он ни выбрал, я позабочусь, чтобы Мэтью начал его по-доброму. Даю вам честное слово, магистр Джоджонах.

Джоджонах поверил словам этого человека и чистосердечно улыбнулся в ответ. Капитан Альюмет разительно отличался от большинства грубых и не всегда честных своих собратьев по ремеслу.

Некоторое время оба молчали, глядя на брызги за бортом и слушая шум ветра.

— Я знал настоятеля Добриниона, — нарушил молчание Альюмет. — Хороший был человек.

Джоджонах удивленно посмотрел на него.

— Парень, который привез вас в Бристоль, успел нам рассказать, пока вы ходили и искали корабль, — пояснил капитан.

— Да, Добринион и в самом деле был хорошим человеком, — ответил Джоджонах. — Какая потеря для церкви.

— Огромная потеря для всего мира, — добавил Альюмет.

— А откуда ты его знаешь?

— Я знаю многих отцов церкви. При моей профессии это неудивительно. Я провел немало времени в разных храмах и часовнях. Бывал я и в Сент-Прешес.

— А в Санта-Мир-Абель тебе приходилось бывать? — спросил Джоджонах.

Сам он, однако, сомневался в этом, иначе он запомнил бы бехренца.

— Однажды мы проходили вблизи от вас, — ответил капитан. — Но погода менялась, и я не решился зайти в вашу гавань. К тому же было не так уж и далеко до Сент-Гвендолин.

Джоджонах улыбнулся.

— А вот с вашим отцом-настоятелем я встречался, — продолжал капитан. — Правда, один раз. Было это не то в восемьсот девятнадцатом году, не то в восемьсот двадцатом. Годы мелькают так быстро, что и не упомнишь. Отец-настоятель Маркворт искал корабль для плавания в открытое море. Я ведь привык плавать по морю, а не по таким лужам. Просто в прошлом году нас долбанули поври со своей «бочки». Проходу не стало от этих поганых тварей. Вот и простояли в порту дольше обычного.

— Так значит, ты предложил отцу-настоятелю свой корабль, — догадался Джоджонах.

— Да, только он выбрал другой, — коротко и как бы нехотя ответил Альюмет. — Наверное, причина была в цвете моей кожи. Думаю, ваш отец-настоятель не доверял бехренцу, который к тому же еще не был тогда членом вашей церкви.

Джоджонах утвердительно кивнул: уж Маркворт явно не доверил бы плавание на Пиманиникуит человеку, принадлежащему к религии дальних южных земель. По странной иронии судьбы это уберегло Альюмета и его корабль от предрешенного трагического конца.

— Оказалось, что вашему Маркворту лучше подходил капитан Аджонас и его «Бегущий по волнам», — признался Альюмет. — И то сказать: он плавал по Мирианскому океану уже тогда, когда я зеленым мальчишкой только сел на весла.

— И ты знаешь, что случилось с капитаном Аджонасом дальше? — спросил Джоджонах. — Ты слышал о гибели «Бегущего по волнам»?

— Любой матрос с Извилистого Берега знает об этой утрате, — ответил капитан Альюмет. — Рассказывают, что они потонули на самом выходе из залива Всех Святых. Точнее, их накрыло волной, хотя меня это удивляет: Аджонас был настоящим морским волком, и чтобы потонуть на мелководье…

В ответ Джоджонах только кивнул. Он не мог решиться поведать Альюмету страшную правду, что Аджонас и его матросы были попросту убиты монахами той самой церкви, в которую бехренец пришел по доброй воле. Оглядываясь назад, магистр Джоджонах с трудом мог поверить, что и он когда-то соглашался с этой жестокой и бесчеловечной традицией. Неужели, как утверждала церковь, так было всегда?

— Замечательный был корабль, и команда тоже, — почтительно произнес Альюмет.

Джоджонах кивнул, хотя, по правде говоря, он не знал матросов с погибшего корабля. Он встречался лишь с капитаном Аджонасом и его помощником Бункусом Смили, но тот ему совсем не понравился.

— Вам бы лучше поспать, святой отец, — сказал капитан Альюмет. — Завтра вам предстоит нелегкая дорога.

Джоджонах тоже решил, что сейчас — самое время закончить беседу. Альюмет, даже не подозревая об этом, дал магистру немало тем для размышлений. С его помощью былые воспоминания предстали перед Джоджонахом в новом свете. «Но это не значит, что я соглашаюсь со всеми теми, кто нынче распространяет учение церкви». Так сказал ему Альюмет, и слова капитана звучали поистине пророчески для разочарованного магистра.

Спал Джоджонах хорошо, лучше, чем когда-либо с тех пор, как караван прибыл в Палмарис и мир вокруг покатился неведомо куда. На заре его разбудил крик матроса, увидевшего огонь портового маяка. Магистр собрал свои нехитрые пожитки и поспешил на палубу, надеясь увидеть палмарисский причал.

Однако его взору предстала лишь серая пелена густого тумана. Все матросы сгрудились на палубе. Большинство из них стояли возле ограждения и размахивали фонарями, всматриваясь в рассветный сумрак. Наверное, боятся налететь на скалы или столкнуться с другим кораблем, подумал Джоджонах, и у него по спине пробежали мурашки. Правда, присутствие капитана Альюмета успокоило его. Высокий бехренец держался спокойно, словно все шло так, как и должно быть. Джоджонах подошел к нему.

— Я слышал, что кто-то из матросов увидел маяк, — объяснил магистр. — Хотя сомнительно, чтобы в таком тумане можно было бы что-то разглядеть.

— Мы действительно его видели, — с улыбкой успокоил его капитан. — Мы совсем близко, и с каждой секундой подходим все ближе к берегу.

Джоджонах устремил взгляд туда, куда смотрел капитан, — в пелену тумана. Он чувствовал: что-то здесь не так, словно произошел какой-то сбой во внутренних ощущениях. Он простоял довольно долго, пытаясь разобраться и сориентироваться по солнцу, едва просвечивавшему впереди.

— Мы подходим к восточному берегу, — наконец объявил магистр, поворачиваясь к Альюмету. — Но ведь Палмарис лежит на западном.

— Я решил сберечь вам несколько часов и избавить от утомительного плавания на переполненном пароме, — пояснил Альюмет. — Хотя сомневаюсь, чтобы какой-нибудь паром решился плыть в таком мраке.

— Капитан, но ведь не стоило из-за меня…

— Пустяки, друг мой, — ответил Альюмет. — Нам все равно не разрешат зайти в палмарисский порт, пока не рассеется туман. Поэтому, вместо того чтобы встать на якорь, мы решили завернуть в Эмвой. Пусть там причал поменьше, зато правила помягче.

— Вижу землю! — раздался крик с мачты.

— Подходим к эмвойскому причалу! — подхватил другой.

Джоджонах взглянул на Альюмета, который лишь улыбнулся и подмигнул магистру.

Вскоре «Сауди Хасинта» плавно причалила к берегу, и проворные матросы быстро выбросили канат и привязали корабль к причальной тумбе.

— Желаю вам доброго пути, магистр Джоджонах, — сказал на прощание Альюмет, помогая ему спуститься по сходням на берег. — Пусть утрата досточтимого Добриниона укрепит всех нас.

С этими словами капитан крепко пожал Джоджонаху руку, и магистр повернулся, готовый ступить на пристань.

На последней ступеньке он вдруг задержался. Внутри его происходила отчаянная борьба совести с благоразумием.

— Капитан Альюмет, — наконец позвал он, поворачиваясь назад.

Джоджонах заметил, что матросы тоже подняли головы. Он понимал: они услышат каждое его слово, но это не остановило магистра.

— В грядущие месяцы ты, скорее всего, услышишь о человеке по имени Эвелин Десбрис. Брат Эвелин был монахом в Санта-Мир-Абель.

— Такое имя мне неизвестно, — ответил капитан Альюмет.

— Ты о нем обязательно услышишь, — с убеждением сказал Джоджонах. — И услышишь отвратительные истории об этом человеке. Будут говорить, что он — вор, убийца и еретик. Ты услышишь, как неоднократно его имя будут предавать проклятию.

Капитан Альюмет молчал. Джоджонах тоже приумолк; слова давались ему с трудом.

— Но говорю тебе со всей откровенностью, — продолжал магистр, понимая, что сейчас он переступает очень тонкую грань. Он опять замолчал, с трудом проглатывая слюну, — Эти истории — ложь. Либо их станут рассказывать так, чтобы опорочить брата Эвелина. Уверяю тебя, все поступки этого человека были продиктованы совестью, а совесть его всегда вдохновлялась свыше. Не побоюсь сказать, что она вдохновлялась Богом.

Матросы пожали плечами, посчитав, что к ним эти слова не имеют никакого отношения. Но капитан Альюмет почувствовал, как тяжело дается Джоджонаху каждое слово, и понял, что для магистра настал поворотный момент в его жизни. Бехренец был достаточно проницательным, чтобы понять: истории об этом не известном ему монахе действительно могут иметь какое-то отношение к нему самому и ко всем, кто связан с Абеликанской церковью. Капитан кивнул в ответ.

— Никогда еще в недрах Абеликанской церкви не появлялось столь честного и достойного человека, как Эвелин Десбрис, — твердо произнес Джоджонах и сошел с трапа «Сауди Хасинты».

Он понимал, чем рискует. Может случиться, что однажды корабль зайдет в Санта-Мир-Абель, и капитан Альюмет, а скорее — кто-нибудь из матросов, слышавших слова Джоджонаха, заведет разговор с монахами или даже с самим отцом-настоятелем Марквортом. Глупо было бы теперь пытаться как-то смягчить сказанное или, хуже того, отказаться от своих слов. Он сказал об Эвелине во всеуслышание. Значит, так тому и быть.

Слова, произнесенные Джоджонахом, продолжали звучать в его ушах, когда он шагал по Эмвою. Душу магистра переполняли сомнения. Джоджонаху удалось найти повозку, направлявшуюся на восток. Возница оказался членом церкви и, подобно капитану Альюмету, человеком дружелюбным и щедрым. И все же, когда через три дня они расстались в нескольких милях от ворот Санта-Мир-Абель, Джоджонах не решился рассказать ему правду об Эвелине.

Сомнения магистра рассеялись лишь тогда, когда впереди выросла громада монастыря. Санта-Мир-Абель был внушительным и впечатляющим местом с его древними крепкими стенами, являвшимися как бы продолжением прибрежных гор. Всякий раз, когда Джоджонах глядел на монастырь издали, он вспоминал о долгой истории церкви, о традициях, сложившихся задолго до Маркворта и доброго десятка отцов-настоятелей, правивших до него. И вновь у Джоджонаха появилось ощущение, словно над ним парит ясно осязаемый дух Эвелина. Сомнения сменились желанием проникнуть как можно глубже в прошлое ордена и узнать, как все происходило многие века назад. Магистр Джоджонах не верил, что церковь в ее нынешнем состоянии могла бы сделать свое учение господствующим. Сегодня люди приходили в церковь по привычке, становились «верующими», поскольку таковыми были их отцы, деды, прадеды и так далее. Таких, как Альюмет, обратившихся к вере по велению сердца, а не по привычке, были единицы.

Но не могло же быть так в те давние, изначальные времена, — рассуждал Джоджонах. И если бы горстка людей сегодня приняла сердцем вероучение современной церкви, им бы ни за что не удалось построить громадное и впечатляющее здание Санта-Мир-Абель.

Воодушевленный своим новым пониманием, магистр Джоджонах подошел к массивным воротам монастыря. Здесь он провел две трети своей жизни. Но сейчас это место казалось ему лишь красивой декорацией. Он пока еще не нащупал истину, однако с помощью духа Эвелина, направлявшего его действия, намеревался ее отыскать.