"Курортная зона" - читать интересную книгу автора (Галина Мария)ДИЕТА ЛИДОЧКИ МУНТЯН— Нет, ты посмотри, — Лидочка стиснула зубы, втянула живот, но, вдохнув, расслабившись, и поглядев на деления портновского метра, сокрушенно сказала: — Еще полтора. — Два, — сказала беспощадная Ленка, у которой была хорошая память. — О, Господи! — Лидочка завела глаза к небу, потом опять опустила их, одним махом озирая талию и бедра, — какая разница, полтора или два. Главное, они уже есть. — Ты Софочкину диету пробовала? — деловито спрашивает Ленка. — Это какой? Софки Кнобель, что ли? Жидкий суп и после пяти не есть? Еще зимой. Фигня. — Да нет. Не Кнобель. Ротару. — Пробовала. Эта тоже не пошла. — Еще бы ей пойти, — ехидно говорит Ленка, — ты же когда на Привозе творог искала, весь молочный ряд по щепотке объела. — Творог, — сухо сказал Лидочка, — должен соответствовать определенным требованиям. Во-первых, он должен быть свежим. Во-вторых — рассыпчатым. В третьих — не кислым. И главное — кувшинным. — Ты же у каждой торговки пробовала. Подряд. И кислый и не кислый. Вот тебе твои сантиметры! — Ладно, — говорит Лидочка, — оставим эту тему. — Погляди, — примирительно говорит Ленка, — может это подойдет? Я со столба отклеила. Она сосредоточенно роется в сумочке. — Это? «Заработал деньги — спрячь их!» Нет, это не то. Это реклама коммерческого банка. А это — распродажа со скидкой. Это для Мулярчик, она просила. «Молодому серебристому пуделю требуется консультация психоаналитика»… Это я просто так отклеила, ради интереса. Ага, вот! В руках у нее шуршит потрепанная бумажка, на которой крупными буквами написано: ВСЕМ ХУДЕТЬ! и ниже: «Коррекция фигуры в любую сторону». — А, — со знанием дела кивает Лидочка. — Этих я знаю. Шарлатаны. Тут я недавно встречаю Лошадь, выступает этак гордо по направлению к морвокзалу, а у нее на груди значок «Хочешь похудеть, спроси меня как». А Лошадь, стервоза, сколько ни жрет, все свои шестьдесят имеет. — Не в коня корм, — подтверждает Ленка. — Так за что она тридцать зеленых ежемесячно получает, спрашивается? Я и говорю — шарлатанство. — Ты тоже можешь заработать, — предлагает Ленка. — На этих шарлатанах? Интересно, как? — Приди в их контору в таком значке и пусть тебе ежемесячно платят тридцатку, чтобы ты его больше не носила. — Ну тебя! — обижается Лидочка. — Ты бы лучше пошла, Джонсика вывела. А я пока овсянку запарю. С медом и орехами. — Какая-то странная у тебя диета, — сомневается Ленка. — Это диета Татьяны Васильевны. Для кожи. Бело-розовая кожа, густые волосы, блестящие глаза… — Брось, — говорит Ленка, — ее такой мама родила. — Это, — сурово отвечает Лидочка, — мы еще посмотрим. — Так я пошла? — Ленка пристегивает поводок. — Ладно. Только осторожней. Он с собаками очень нелюдимый. Ленка уже движется к двери, но Лидочка окликает ее. — А что с этим пуделем, как ты думаешь? Ленка пожимает плечами. — Понятия не имею. Может, эдипов комплекс, все такое… — У пуделя? — Ну… — Слушай, оставь объявление. Я позвоню. — Ты даже не ветеринар, — с укором говорит Ленка — Может, там все дело как раз в диете. Диета у него неправильная. А я на этом деле собаку съела. — Это, — сурово отвечает Ленка, — не лучшая рекомендация. Ленка выходит во двор. Сухие астры залиты теплым красноватым светом, точно угасающие угли, тлеют в темной зелени толстые тяжелые майоры-цинтии, светятся ягоды на шиповнике. Шевелятся на сухой траве тени от акаций — то зеленые, то лиловые, то синие. Джонсик задирает лапку. Серая кошка, выглядывая из зарослей, смотрит на него с брезгливым любопытством. — Это — ваша собака? — раздается грозный голос. Ленка подпрыгивает. Серой кошки больше нет, но из-за кустов выглядывает мрачное лицо дворника. — Ну, — осторожно отвечает Ленка, — более ли менее. Дворник лениво озирает серую бородатую мордочку, потом всю жалкую фигуру Джонсика, который лениво машет хвостом-обрубком. — Не претендую! — говорит он холодно и вновь скрывается в кустах. — Не знаете, чем пигментные пятна на руках можно вывести? — спрашивает писательница Генриетта Мулярчик. — А что? — удивляется Ленка. — Они очень выдают возраст. Ленка смотрит на ее узловатые подагрческие пальцы, пальцы восьмидесятилетней особы, на жесткие, деформированные ногти. — Ну, если только в этом дело, тогда простоквашей, — говорит она. — Нет, — Генриетта Мулярчик задумчиво смотрит в пространство. — Не только в этом. Мне нужно перескочить с пятидесятого на сорок шестой. — Автобус? — тупо спрашивает Ленка. — Нет. Размер. Я уже нашла свое содержание, теперь ищу формы. Раздобыла диету. Великолепную диету. Жокейскую. — Надеюсь, не для чистокровных скакунов? — спрашивает Ленка. Но Генриетта не понимает иронии. Она вообще не понимает иронии, потому что писатели — существа, лишенные чувства юмора. Даже юмористы. — За две недели полностью перестраиваешь свой обмен, — объясняет она. — Полностью. Шлаки выводятся, жиры выводятся, углеводы выводятся. «А тараканы?» — думает Ленка. Но вслух говорит: — Поделитесь. Сначала Генриетта Мулярчик мнется, потому что если выдать такое замечательное ноу хау, все сядут на ту же диету, и чем она будет в лучшую сторону отличаться от других? Но потом, видимо, здраво решает, что из ста волонтеров, приступивших к добровольной пытке голоданием, доводит дело до конца максимум один. — Значит так, — деловито говорит она. — Соли не есть, сахару не есть, алкоголя не пить. Кофе пить, но без сахара. Но много. Он жидкость из организма выводит. — Как мочегонное? — деловито спрашивает Ленка. — Ну да, — смущается Генриетта, — вроде того… Потом: в первый день с утра сырое яйцо и две тертых моркови, на обед сто грамм твердого сыра и пастернак… — Погодите-погодите, я запишу, — торопится Ленка, — пастернак… А петрушку можно? — Как альтернатива — да. Но только как альтернатива. — А сельдерей и пастернак — не одно и то же? — Лена, — говорит писательница Мулярчик, — я тебе удивляюсь. — Ну, что? — говорит Лидочка Мунтян. — Пошли? — Куда — пошли? — настораживается Ленка. — Как, куда? — в свою очередь удивляется Лидочка. — Затовариваться. Пастернак нужен или нет? Ну и по мелочам — капуста, морковка… — Люди подумают, ты кроликов разводить собралась. — Пусть люди посмотрят на меня через две недели, — угрожающе говорит Лидочка. — Рыбу я уже купила. В консервах, но ничего, сойдет. Странная, правда, надпись на этой банке. Не знаешь, это что за штука такая? — Какая? — Вот… — Лидочка надевает очки, клюет носом. — Ку-ку, Мария. — Чего? — Ку-ку, Мария. Может, это они в честь фильма… мексиканцы, знаешь? — Дай-ка, — Ленка, в свою очередь вглядывается в надпись на этикетке. — Кукумария… Это, мать, и не рыба вовсе. Это морской огурец. — Надо же, — удивляется Лидочка. — А на ценнике было написано «Рыба». Во дают! Поголовная безграмотность… Ну ладно, сойдет как альтернатива. — Послушай, — вдруг говорит Ленка, — а что с пуделем? — С каким пуделем? — удивляется Лидочка. — Ну, с тем, закомплексованным. — А! — небрежно отвечает Лидочка. — Ничего особенного. Он у них сжевал занавески. Я же говорю, все дело в неправильном питании. На Привозе от красок и запахов кружится голова. Лежат на прилавках лиловые баклажаны, пухлые, как молочные поросята; помидоры вспыхивают адским пламенем, плавают в бочках с рассолом разбухшие, как утопленники, огурцы. Пастернака нет. — Это они нарочно, — мрачно говорит Лидочка. — Как же, — Ленке от толкотни и криков уже дурно, — интриги мирового масштаба! А это не оно? — Нет, — Лидочка, прищурившись и шевеля кончиком носа, оглядывает зеленые хвостики, — это петрушка. — А может… — Только как альтернатива. — А вот? — Да, — у Лидочки в глазах загорается охотничий азарт, — это он! — Пастернак нужен? — сладким голосом говорит женщина за прилавком. Отдаю по пять. — Это почему так дорого? — возмущается Лидочка. Та внимательно смотрит ей в глаза. — Потому что вы его и за пять возьмете. Он вам для диеты нужен, веско говорит она. — А то я не знаю. — Что ж… — вздыхает Лидочка, отсчитывая деньги. Взгляд торговки опускается ниже, охватывая внушительные формы Лидочки, нависающие над прилавком. — Послушайте, — понизив голос до конфиденциального шепота, произносит она, — и вам это надо? Вечер плывет над городом, темный и загадочный, как рыба кукумария. Шевелятся на асфальте бархатные тени, бродят в сумраке счастливые влюбленные, и Джонсик уже пристроился поднять ножку на фонарный столбик, а это и не столб вовсе, а слившаяся в объятиях парочка. — Фу! — строго говорит Лидочка и дергает за поводок. Парень отрывается от девушки и обиженно спрашивает: — Это вы в каком смысле? Вьется над городом вечер и плавно переливается в ночь, и дрожит одинокая тень на бледной занавеске, и ворочается в постели Генриетта Мулярчик, и кажется ей, что ночь бледнеет и золотится, и наполняется странной призрачной жизнью. Где-то в лазури плавают, отсвечивая золотом, снегом и розами величавые рубенсовские женщины, бедра их, как снопы пшеницы, груди — точно молочные ягнята, волосы — точно шкурка лисы. И замирает дыхание у алчных мужчин, и с тоской поднимают они глаза к небу, и плачут по недостижимому зефирному идеалу. И созревают в садах яблони, и густеют медовые соты, и льется красное вино, и ветер лениво пробегает по тучным пажитям… Но Генриетты Мулярчик там нет. Ах, Боже мой, нет ее и там, где в ослепительном лазерном сиянии движутся средь металла и стекла женщины с ногами, как поршни, с черными порочными глазами и острыми сосками, женщины, угловатые, как стрекозы, женщины в слюдяных шуршащих платьях — и просвечивает сквозь ткань длинное, бесплотное, изогнутое тело. И вспыхивает магний, и пенится шампанское, и смеется юный красавец с походкой жиголо и бархатными ресницами… Ах, нету и там Генриетты Мулярчик, а витает она в той жестокой стране, где есть лишь туманная глубина зеркала, в которую страшно заглянуть, и шляпка с ленточкой, купленная на распродаже, и масляные глаза поэта Добролюбова, которые смотрят не на нее. Но уже несет ее на своих спасительных волнах бессолевая диета, благоухая черным кофе без сахара и твердым сыром, и выбросит ее на благословенный берег — лазурный берег, где белые яхты качаются в заливе, и бьется о борта их зеленая вода, и соленый ветер нежно треплет твои волосы, не спрашивая, сколько тебе лет и много ли ты весишь, и уже стремительно несется к берегу легкий катер, и юный капитан в белом блейзере стоит на полубаке, и на лице у него мука ожидания постепенно сменяется восторгом, и легко взбежит по трапу стройная красавица, которая знать ничего не знает о старческих пигментых пятнах… Всходит красная луна над морем, и сгорают в небе метеориты, и цикады трепещут в населенной ночи, и плывет во тьме Генриетта Мулярчик со слабой улыбкой на невидимом лице. — Ты что это, — в ужасе спрашивает Ленка, — с ума сошла? Лидочка широким жестом вываливает на стол копченую курицу со стройными, загорелыми ногами, брынзу со слезой, румяные девственно-пушистые персики и белый теплый хлеб. — Хватит с меня! — при этом приговаривает она. — Я не живу! Я даже не существую! Погляди, что у меня в холодильнике! У меня в холодильнике только свет! — Так я и думала! — говорит Ленка. — Ты просто не выдержала! Сдалась! Бежишь от трудностей! Тебе надо, чтобы ни вот на столько усилий, чтобы все само собой шло! Ты хочешь сама собой, спонтанно похудеть на десять килограмм! — Ну и что? — холодно отвечает Лидочка. — Это нормально. Это так по-человечески. — Человек тем и отличается от животного, что может идти против своей природы, — назидательно говорит Ленка. — Жрать хочет, а терпит… Давится желудочным соком. Вон, посмотри на Генриетту Мулярчик! Какая сила духа! Три недели! Сорок шестой размер! Где складка на животе? Где пигментные пятна? — Допрыгалась твоя Генриетта Мулярчик! — замогильным голосом произнесла Людочка. — Доигралась! — Господи! — ужасается Ленка. — Да что с ней стряслось? — А то… насильник в лифте напал на твою Мулярчик! — Да ты что? — И очень просто! Она идет, затянулась на радостях, стройная, задом крутит, со спины и сорока не дашь. Вот он и как прыгнет! Она в кабинку, он — за ней! Рот ей, значит, зажал, а другой лапой поганой по груди шарит! — Вот это да! А она что? — А что? Она от страха ему челюсть свою вставную в ладонь и выплюнула. Он заорал нечеловеческим голосом и убежал. А Генриетта плачет. Челюсть, говорит, жалко. Он ее чисто машинально с собой унес. — Того ли она хотела? — опечалилась Ленка. — Как знать, — говорит Лидочка. — Как знать. Если ты принимаешь решение, принимай и последствия. Это, милая моя, и есть настоящее мужество. Ладно, садись, пока кофе не остыл. Тебе со сливками? — Валяй, — говорит Ленка. — И с сахаром. |
|
|