"Буллет-Парк" - читать интересную книгу автора (Чивер Джон)

VII

А потом вот что произошло, в ту же осень субботним вечером.

За домом, в низине, возле рощи сухостойных вязов, было небольшое болотце, в котором каждую весну гнездились красноперые дрозды. Закон природы предписывал им улетать осенью на юг, но многочисленные кормушки, расставленные там и сям по всему Буллет-Парку, извратили их инстинкты, и, окончательно запутавшись, они здесь оставались и на осень, и на зиму. Некогда их песенка — две восходящие нотки, оканчивающиеся резкой трелью, как у цикад,— возвещала перелом лета и наступление первых долгих ночей, нынче же эту песенку можно услышать и осенью и даже зимой, когда земля покрыта снегом. Эта летняя музыка — в один из последних ясных дней года — звучала как оперная реприза, когда примадонна, ожидающая казни, вдруг слышит в своей мрачной келье (Orrido Carcere) радостную любовную тему, ту самую, что впервые прозвучала в начале второго акта. Западный ветер доносил с футбольного поля басовые звуки барабана в оркестре, игравшем перед началом матча между местными командами.

Тони, после того как его вывели из команды, разумеется, не стал тратить освободившееся время на изучение неправильных глаголов. Вместо этого он читал стихи, быть может, он невольно чувствовал, что отныне разделяет с поэтами их таинственный и тягостный удел — играть роль наблюдателя в жизненной драме. Это новое увлечение сына — Тони никогда прежде не читал стихов — вызывало у Нейлза смутное беспокойство. И хоть у него достало такта не пенять Тони за это, но как он ни уговаривал себя, что поэзия является одним из высочайших проявлений человеческого духа, он не мог избавиться от убеждения, что эта область предназначена для некрасивых женщин и изнеженных, болезненно-чувствительных мужчин.

Услышав барабан, Тони поднялся к себе и лег на кровать. Нейлз встревожился.

— Эй, Тони, послушай, давай что-нибудь делать! — крикнул он снизу.— Пройдемся или прокатимся куда-нибудь, а?

— Нет, спасибо, папа,— сказал он.— Я, если ты не возражаешь, съезжу в Нью-Йорк. Схожу в кино или посмотрю баскетбол.

— Отлично,— сказал Нейлз.— Я подброшу тебя на станцию.

Ночью Нейлз внезапно проснулся. Было три часа. Нейлз вылез из постели и направился по коридору к комнате Тони. Он чувствовал себя стариком — словно вместо снов о снежных вершинах и красивых женщинах, приличествующих мужчине в расцвете сил, ему подсунули сновидения старца, в которых тот всю ночь тщетно ищет свою вставную челюсть. Он чувствовал себя хилым, сморщенным старичком — бледной тенью Элиота Нейлза. Постель Тони была пуста. «Боже мой,— произнес Нейлз вслух.— Боже мой!» Его единственный обожаемый сын попал в лапы воров, развратников, проституток, убийц и наркоманов! Во всем этом Нейлза не так страшили сами страдания, что, быть может, выпали его сыну, как мысль о его, Нейлза, собственной беспомощности перед лицом этих страданий, перед ужасом, который его охватит при виде того, как рушится милый его сердцу мир, его королевство. Без сына Нейлз жить не мог, и страх его был страхом перед собственной смертью.

Он прошел обратно по коридору, прикрыл по дороге дверь спальни, чтобы не разбудить жену, спустился вниз и позвонил в Нью-Йорк, в Бюро несчастных случаев. Никто не отвечал. Тогда он позвонил в Центральное управление полиции Нью-Йорка. Там не оказалось никаких сведений о человеке с приметами Тони. Он оставил номер своего телефона и просил позвонить, если они что-нибудь узнают. Затем опрокинул полстакана виски и стал ходить взад-вперед по гостиной, причитая: «Боже мой, боже мой, боже мой». Наконец поднялся к себе, принял нембутал, лег и через несколько минут забылся тяжелым сном.

В половине восьмого Нейлз проснулся и снова поплелся в комнату Тони. Комната была пуста. Тогда он разбудил Нэлли и сказал ей, что их мальчик пропал. Снова позвонил в Бюро несчастных случаев, и снова никто не отозвался на его звонок. В полиции по-прежнему не было никаких сведений. Следующий поезд из Нью-Йорка прибывал в 8.10. За неимением ничего лучшего Нейлзу оставалось опереться на некую, им самим искусственно вызванную к жизни надежду: разумеется, Тони приедет этим поездом! Сказав себе, что, если он достаточно горячо в это уверует, Тони непременно окажется в этом поезде, Нейлз поехал на станцию. Как только поезд поравнялся с платформой, из толпы, состоящей из тех таинственных людей, что имеют обыкновение приезжать воскресным утренним поездом в пригород с непременными бумажными мешочками в руках, выступил Тони. Нейлз стиснул его в своих объятиях так крепко, что у того чуть не хрустнули кости, и спросил:

— Господи, ну почему ты не позвонил нам, почему ты не дал знать?

— Было уже очень поздно, папа. Я не хотел вас будить.

— Что же случилось?

— Да ничего. Я немного хандрил из-за футбола и решил купить себе книжечку стихов. В книжной лавке я повстречал одну симпатичную женщину, миссис Хаббард, мы с ней разговорились, я ее пригласил в ресторан, а она вместо этого предложила закусить у нее, она сказала, что сама приготовит мне ужин, ну я и пошел к ней.

— И ночевал у нее?

— Да.

Нейлз понимал, что сын его уже не ребенок, и в том, что он ведет себя как мужчина, нет ничего предосудительного. Да, но что можно сказать о женщине, которая, подцепив мальчика в книжной лавке, тут же приглашает его к себе в постель?

— Она, верно, потаскушка?

— Что ты, папа, она очень хорошая. Вдова. Кончила колледж Смита. Ее муж погиб на войне.

Итак, с негодованием подумал Нейлз, оттого лишь, что какая-то женщина принесла своего мужа в жертву отечеству, он, Нейлз, обязан принести этой женщине в жертву своего единственного сына! В глубине души ему смутно представлялось, что порядочная женщина, потеряв на фронте мужа, обязана как можно скорее найти себе другого и не мозолить людям глаза своим одиночеством, назойливо напоминая им о жестокой несправедливости войны.

— Вот что,— сказал он.— Маме этого говорить нельзя. Это бы ее убило. Придется придумать какую-нибудь историю. Ты пошел смотреть баскетбол, игра затянулась, и ты ночевал у Кратчменов.

— Но я пригласил ее к нам на ленч.

— Кого?

— Миссис Хаббард.

— О господи,— произнес Нейлз.— Этого еще не хватало!

— Понимаешь, она очень одинока, и у нее, кажется, никого нет, а ты всегда мне говорил, чтобы я приглашал своих друзей домой.

— Ну ладно,— сказал Нейлз.— Тогда скажем так. Ты пошел в книжную лавку, встретил там женщину, у которой муж погиб на войне, тебе показалось, что она чувствует себя одинокой, и ты пригласил ее на ленч. Затем ты пошел куда-нибудь обедать, после этого смотрел баскетбол, задержался и пошел к Кратчменам ночевать. Идет?

— Попробую.

— Смотри же!

Нэлли нежно обняла сына. Он сказал, что пригласил некую вдову на ленч, а Нейлз добавил, что Тони ночевал у Кратчменов. Притворяться его сын еще мог, но на прямую ложь был не способен. Это Нейлз знал.

— Как поживают Кратчмены? — спросила Нэлли.— Я их так давно не видела. Хорошая у них комната для гостей? Они все время зовут нас к себе с ночевкой, но я предпочитаю спать дома. Надо бы их как-нибудь отблагодарить. Может, послать цветы? Я бы написала записочку.

— Ну, что тебе с этим возиться,— сказал Нейлз.— Я возьму это на себя.

После завтрака Нейлз предложил Тони попилить с ним дрова, но мальчик сказал, что у него не сделаны уроки. От слова «уроки» веяло чем-то трогательным, домашним, оно говорило о невинности, юности, чистоте, обо всем том, что Тони утерял в нецеломудренной постели солдатской вдовы. Нейлзу сделалось грустно. Он пошел пилить, затем принял ванну, переоделся и налил себе виски с содовой. Нэлли хлопотала на кухне, откуда доносился запах жарившейся бараньей ноги, такой незатейливый, такой домашний. Нейлз пытливо взглянул на жену и не нашел в ее лице ни малейшего признака подозрения или предчувствия. Все в ней дышало таким простодушием и неведением, что Нейлз от умиления поцеловал ее в щечку. Затем устроился подле окна гостиной и стал ждать.

Тони подрулил к крыльцу, открыл дверцу, и из машины со смехом выпорхнула миссис Хаббард — в сером пальто с бархатным воротником и без шляпы. Она мелко семенила, орудуя зонтиком, как тростью, и с каждым шагом описывала им широкую дугу; свободную руку она фамильярно продела под локоть Тони; ноги ее, казалось, еле поспевали за Тони и зонтиком. Она была небольшого роста и то и дело кокетливо заглядывала Тони в лицо; эта ее манера сразу вывела Нейлза из себя. Волосы ее отливали неопределенно-рыжеватым химическим оттенком. Нейлз дал бы ей лет тридцать, Из-за высоких каблуков бедра ее казались неестественно выпуклыми. Лицо круглое, подозрительно румяное. (Несварение желудка? Алкоголь?) Нейлз распахнул дверь и приветливо предложил войти.

— Как дивно, что вы сжалились над бедной вдовой,— сказала она.

— Мы рады вас видеть,— сказал Нейлз.

Тони помог ей снять пальто.

— Здравствуйте,— сказала Нэлли.— Заходите, пожалуйста.

Она стояла в дверях гостиной, дрова весело потрескивали в камине. Лицо ее сияло неподдельной приветливостью и радостью оттого, что она может оказать гостеприимство человеку, страдающему от одиночества.

— Какой дивный домик,— произнесла миссис Хаббард, не отрывая глаз от ковра.— Игрушка!

«Не привыкла без очков», — подумал Нейлз.

— Позвольте предложить вам вермута,— сказал Нейлз.— По воскресеньям мы обычно пьем вермут.

— Дивно! А то у меня в горлышке совсем пересохло,— сказала миссис Хаббард.

Нейлз бросился в буфетную. Тони спросил, не может ли он быть полезен. «Еще как можешь,— подумал про себя Нейлз.— Взял бы да вышвырнул гостью за дверь».

— Надеюсь, вы не очень томились в поезде,— сказала Нэлли.

— Нисколечко, представьте! — ответила миссис Хаббард.— Мне повезло, у меня оказался чрезвычайно симпатичный спутник — молодой человек, у которого здесь есть какая-то недвижимость. Забыла его имя. Какое-то итальянское. Глаза чернющие, как уголь...

Миссис Хаббард заметила открытую книгу на столе, прищурилась и хмыкнула: «О'Хара».

— Да я только так, просматриваю,— сказала Нэлли.— Когда знаешь людей того круга, который он описывает, начинаешь понимать, какое у него извращенное видение. Наши соседи все по большей части живут счастливой семейной жизнью, без всяких осложнений. Лично я предпочитаю сочинения Камю. (Нэлли произнесла Каму-у-у-у.) Наш читательский клуб проводит большую работу! Сейчас мы изучаем сочинения Каму-у.

— Какие же именно его сочинения вы изучаете?

— Ах, я никогда не запоминаю заглавий,— сказала Нэлли.— Мы изучаем его собрание сочинений.

К чести миссис Хаббард, она не стала продолжать этот разговор. Тони пододвинул ей пепельницу. Нейлз внимательно наблюдал, как держится его возлюбленный сын с бродяжкой, которую он подцепил в книжной лавке. Тони держался совершенным джентльменом. Он ни разу к ней не прикоснулся, но когда он смотрел на нее, в его взгляде мелькало что-то властное и нежное, говорившее о близости. Весь его облик дышал довольством. Нейлз дивился тому, как у этой женщины хватило духу предстать перед родителями после того, как она соблазнила их сына. Неужели она совершенно аморальна? Быть может, она думает, что они столь же аморальны, как она? Он смотрел на то, как уверенно держится его сын, и у него было такое чувство, будто его сместили с престола, как если бы он был королем из старинной сказки, носил корону и жил в круглой башне и вдруг узнал, что его незаконный сын узурпировал трон. Безраздельно царствуя на супружеском ложе, Нейлз привык считать себя счастливым правителем всех палат и чертогов своего дома-дворца. И вдруг его власть оспаривается! «В королевстве Эроса нет места для двух властителей»,— безгневно, с кротостью фаталиста подумал Нейлз. Ему хотелось бы тут же залучить Нэлли наверх, в спальню и со всем пылом стареющего петуха доказать самому себе, что он не утратил своего могущества и что юный принц занят добычей золотых яблок или выполнением какого-нибудь другого поручения из тех, что дают подрастающему дофину, еще не достигшему верховной власти.

— При каких обстоятельствах погиб ваш муж, миссис Хаббард? — спросила Нэлли.

— Право, не знаю,— ответила миссис Хаббард.— Они ведь не очень-то вдаются в подробности. Объявят, что погиб на посту, определят пенсию, и дело с концом. Ах, какая дивная собачка! — воскликнула она, когда в комнату вошла Тэсси.— Обожаю сеттеров. Папочка разводил их для выставки.

— Где же он их разводил? — спросил Нейлз.

— А на острове,— сказала миссис Хаббард.— На Лонг-Айленд. У нас там был недурственный домишко, пока папочка не растерял свои гроши, а растерял он их, надо вам сказать, все до единого.

— А где он показывал своих собак?

— Большей частью на острове. Одну собачку он выставлял в Нью-Йорке — шотландскую овчарку. А в общем-то он не слишком жаловал нью-йоркскую выставку.

— Пойдемте к столу,— сказала Нэлли.

— Скажите, пожалуйста, где у вас кабинет задумчивости?

— Простите?..— переспросила Нэлли.

— Сортирчик,— поправилась миссис Хаббард.

— Ах, да, да, простите,— спохватилась Нэлли.

Поначалу все шло гладко. Нейлз резал мясо, разговор за столом шел самый обычный. Но вот, где-то посреди трапезы, миссис Хаббард вздумалось похвалить кулинарное искусство Нэлли.

— Так приятно, знаете,— сказала она.— Есть баранью ногу в воскресенье. У меня крошечная квартирка, да и средства соответственные. Так что я никогда не позволяю себе такого пиршества. Бедному Тони вчера пришлось обойтись одной котлеткой.

— Где же это было? — спросила Нэлли.

— Эмма угостила меня ужином,— сказал Тони.

— Так ты не ночевал у Кратчменов?

— Нет, мама.

Нэлли прозрела. Вся сцена отчетливо возникла перед ее глазами. Что теперь будет? Может, Нэлли набросится на гостью, попрекая ее тем, что та соблазнила ее невинного сына? Сука. Потаскушка. Шлюха. Дегенератка. Один Тони в эту минуту осмелился взглянуть на Нэлли, и ему казалось, что она вот-вот разразится этими бранными словами и выскочит из-за стола. А потом? Тони, наверное, побежит за ней по лестнице, будет кричать: «Мама, мама, мама!» А Нейлз вызовет такси и попросит шофера увезти эту грязную женщину. Но Нэлли не выскочила из-за стола. Не доев свою порцию, она взяла сигарету и закурила.

— Давайте играть в «Сундук моей бабушки»,— сказала она.— Когда Тони был маленький и у нас что-нибудь не ладилось, мы всегда принимались за эту игру.

— Давайте! — сказала миссис Хаббард.

— Я начала укладывать сундук моей бабушки и положила в него рояль, — сказала Нэлли.

— Я начал укладывать сундук моей бабушки и положил в него рояль и пепельницу,— сказал Нейлз.

— Я начала укладывать сундук моей бабушки, — подхватила миссис Хаббард, — и положила в него рояль, пепельницу и томик Дилана Томаса.

— Я начал укладывать сундук моей бабушки, — сказал Тони, — и положил в него рояль, пепельницу, томик Дилана Томаса и футбольный мяч.

— Я начала укладывать сундук моей бабушки и положила в него рояль, пепельницу, томик Дилана Томаса, футбольный мяч и носовой платок,— сказала Нэлли.

— Я начал укладывать сундук моей бабушки,— сказал Нейлз, — и положил в него рояль, пепельницу, томик Дилана Томаса, футбольный мяч, носовой платок и ракетку для бейсбола...

Так, с грехом пополам, они окончили ленч, после чего миссис Хаббард попросила подбросить ее на станцию. Поблагодарив Нейлза и Нэлли, она надела свое пальтишко с бархатным воротничком и вышла на крыльцо. Но тут же вернулась.

— Привет! — сказала она.— Я чуть не забыла свой брамбахер.

И, схватив зонтик, исчезла.

Нэлли заплакала. Нейлз обнял ее, приговаривая: «Милая, милая, милая, милая». Она поднялась к себе, а когда Тони вернулся, Нейлз сказал, что мама пошла отдохнуть.

— И ради всех богов,— прибавил Нейлз,— пусть это будет в первый и последний раз!

— Хорошо, папа,— сказал Тони.