"Буллет-Парк" - читать интересную книгу автора (Чивер Джон)

VI

В предпоследнем классе Тони увлекся футболом, и его сделали первым запасным школьной команды. Хороший ученик из него так и не вышел, отметки его никогда не поднимались выше тройки, а уж с французским языком у него было и вовсе из рук вон плохо. Однажды после уроков, когда он собирался на тренировку, он услышал в школьный динамик, что директор вызывает его к себе. Это было досадно. Тони не боялся директора, но ему очень не хотелось опаздывать на тренировку. В приемной директора секретарша попросила его обождать.

— Но я опаздываю,— сказал Тони,— я уже опоздал на тренировку.

— Директор занят.

— Может, мне лучше зайти в другой раз? Завтра, например?

— Но ты и завтра опоздаешь на тренировку.

— А нельзя, чтобы директор вызвал меня с урока?

— Нет.

Тони оглядел приемную. Полки с учебниками, диаграммы и географические карты на стенах — все здесь говорило о том, что он находится в школе. Но Тони с отвращением смотрел на эту бутафорию: она его раздражала своей нереальностью. Единственное, на чем его глаз отдыхал, это застекленный шкаф со спортивными трофеями. Наконец, то есть через две-три минуты, его ввели к директору.

— Ты уже дважды провалил французский, Тони,— начал директор после того, как предложил Тони сесть.— Есть основания полагать, что ты провалишься и в третий раз. Твои родители надеются, что после школы ты пойдешь учиться дальше, но, как тебе, должно быть, известно, для поступления в колледж необходимо иметь зачет по иностранному языку. У тебя прекрасные способности, и ни я, ни мисс Хоу не можем понять, отчего ты все время не успеваешь.

— Я просто не могу произносить французские слова, сэр,— сказал Тони.— Не могу, и все. У моего отца та же история. Не могу произносить французские слова. Они какие-то чудные.

Директор включил микрофон и сказал в трубку:

— Мисс Хоу, вы можете сейчас принять Тони?

Голос мисс Хоу прозвучал отчетливо и громко:

— Разумеется, сэр.

— Пойди, спустись к мисс Хоу, Тони,— сказал директор.

— Можно мне зайти к ней завтра после уроков, сэр? А то я пропускаю тренировку.

— Я думаю, что у мисс Хоу найдется что сказать и о твоем футболе тоже. Она тебя ждет.

Мисс Хоу ждала Тони в ярко освещенной комнате со светлыми стенами. Но ни яркий свет, ни жизнерадостные стены не вызвали у Тони душевного подъема. На футбольной площадке скоро совсем стемнеет, а он уже пропустил и разминку и обработку мяча. Яркие флюоресцентные лампы в потолке придавали классной вид сверкающей пещеры, превращая ее в фантастическое царство света среди сгущающихся сумерек осеннего вечера. Огромный плакат с изображением замка Каркассон, висевший на стене позади мисс Хоу, напоминал о том, что эта выстланная винилитом и уставленная ярко выкрашенными пластмассовыми столами и стульями пещера была всего-навсего классной комнатой.

— Садитесь, Тони,— сказала учительница.— Вот так. Нам пора с вами объясниться.

Это была худенькая, стройная женщина с мелкими чертами лица, пожалуй, даже миловидная, если бы не желтизна, которой отливала ее кожа, да не вырисовывавшиеся в безжалостном свете классной редкие непрошеные волоски на подбородке. Она явно гордилась своей талией, и в самом деле на редкость тонкой, и всегда носила вокруг пояса широкий кушак, цепочку или ленту. Свои каштановые волосы она тоже иногда по-девичьи перехватывала ленточкой. Рот ее казался непомерно маленьким для той тяжкой работы, которую ему приходилось производить, изо дня в день выговаривая французские гласные. Духов она не употребляла, и Тони ощутил тот едва приметный несвежий запах, какой источает человеческое тело к концу дня.

Мисс Хоу была, разумеется, одинока, но мы не станем вторгаться в ее личную жизнь и перечислять клинические симптомы ее девственности, как не станем инвентаризировать мебель, сувениры и прочий хлам, которым была забита ее однокомнатная квартирка. Одинокая и беззащитная девственница, она, разумеется, была подвержена всем неврозам и страхам, присущим женщинам этого типа. На дверях ее квартиры было четыре замка, а в сумочке у нее всегда лежал флакончик нашатырного спирта, чтобы в случае нападения плеснуть обидчику в глаза. Где-то она вычитала, что навязчивые неврозы и фобии являются симптомами сексуальной неустроенности, и, будучи существом разумным, допускала, что одинокий и целомудренный образ жизни мог развить в ней чувство неполноценности и ущемленность. При всем этом она считала, что долю ответственности за ее душевное состояние несут также и вечерние газеты. В самом деле, нельзя же рост преступлений на сексуальной почве, о котором свидетельствовали газеты, объяснять подсознательным чувством вины, угнетавшим мисс Хоу? А раз так, решила мисс Хоу, в мире имеет место некий стихийный заговор половых психопатов. Ведь каждую неделю, а то и каждый день читаешь, что где-то кого-то изнасиловали, искалечили или убили, причем жертвой подобного нападения почти всегда оказывалась женщина типа мисс Хоу. Она боялась темноты, и ей часто снилось, будто какой-то хулиган насилует ее в канаве. Следовательно, заключала она, ее обоснованные страхи в какой-то степени объясняются и ее субъективным состоянием.

— Тони, когда вы родились? — спросила она.

— Двадцать седьмого мая.

— Ну, конечно же,— сказала она.— Я так и знала. Созвездие Близнецов.

— При чем тут это?

— Вы родились под третьим знаком Зодиака. Этим определяются многие черты вашего характера, а в каком-то смысле даже и судьбы. Но рожденные под созвездием Близнецов обычно бывают хорошими лингвистами. А следовательно, вы в состоянии заниматься — и даже блистать. Зачем же вы идете против собственной звезды?

Тони смотрел мимо мисс Хоу в окно, на футбольное поле. Зелень деревьев еще не померкла, и предвечерний свет мог еще соперничать со сверкающей пещерой. Но пройдет десять минут, и в окно уже не увидишь ничего, кроме собственных отражений. Тони никогда не интересовался астрологией, считая ее занятием для дураков. Быть может, она вычитала в знаках Зодиака, думал он (и был, пожалуй, прав), что ей суждено так и прожить свою жизнь — нелюбимой, незамужней, бездетной и одинокой. Мисс Хоу вздохнула. Тони поймал себя на том, что не может оторвать глаз от ее жалкой груди, которая мерно вздымалась и опускалась, издавая едва слышное сипение. В этом было что-то интимное, почти чувственное, словно они лежат друг у друга в объятиях. Он резко отодвинулся. Ножки стула заскрипели по винилитовому полу, и Тони вышел из оцепенения.

— Мы обсудили ваши дела с мистером Нортрапом, Тони, и пришли к следующему заключению: поскольку сами вы не умеете разумно распределять свое время, мы решили вам помочь. Мы будем настаивать на том, чтобы вы отказались от футбола.

Такой неслыханной несправедливости Тони не ожидал. Нет, он, конечно, не собирался плакать, однако явственно почувствовал, как у него защипало в глазах. Мисс Хоу не понимала, чего от него требует. Бедняжка имела еще меньше представления о футболе, чем он — о французских глаголах, Он обожал футбол, обожал водить мяч, падать на траву, уставать, обожал самый мяч — его форму, цвет и запах и то, как он с ходу ввинчивается в приготовленное для него гнездо между согнутым локтем и ребрами. Он обожал это время года, поездки на автобусах в соседние школы, сидение на скамейке, когда играли другие. Играть в футбол для Тони в эту пору его жизни было так же естественно, как дышать. Неужели они всерьез собираются лишить его этой жизненно необходимой функции, неужели верили, что эту зияющую рану можно заполнить французскими глаголами?

— Вы не знаете, о чем говорите, мисс Хоу.

— Увы, Тони, прекрасно знаю. Я беседовала не только с мистером Нортрапом, но и с тренером.

— С тренером?

— Ну да, с тренером. Тренер считает, что вам следовало бы уделять больше времени урокам. Это и в ваших интересах, говорит он, и в интересах школы, и быть может, даже в интересах команды.

— Тренер так сказал?

— Тренер сказал, что ваши данные несколько уступают вашему энтузиазму. Может статься, сказал он, что вы попусту тратите время.

Тони встал.

— Знаете что, мисс Хоу?

— Что, Тони? — сказала она.— Что, мой мальчик?

— А то, что я могу вас убить,— сказал он.— Я могу вас убить. Задушить.

Мисс Хоу вскочила. Стул ее ударился о стены замка Каркассон. Она пронзительно завизжала. Мистер Грэм (латынь) и мистер Кларк (математика) прибежали на визг. Мисс Хоу стояла за учительским столиком и, выбросив правую руку вперед, указывала на Тони,

— Он хотел меня убить! — кричала она.— Он грозился убить меня!

— Ну, успокойтесь, Милдред,— сказал мистер Грэм.— Успокойтесь.

Мисс Хоу не унималась.

— Вызовите полицию! — кричала она.— Сейчас же вызовите полицию!

Мистер Кларк подошел к микрофону и попросил секретаршу директора вызвать полицию. Затем поставил стул на место и усадил мисс Хоу. Она все еще дрожала и. задыхалась, но вид у нее был строгий, словно она вот-вот призовет класс к порядку. Тони недоуменно разглядывал свои руки. Послышался печальный, волнующий сигнал полицейской сирены. Казалось, он доносился не из осенних сумерек за окном, а с экрана телевизора, и все присутствующие — то ли актеры в телевизионной драме, то ли участники реального конфликта, снятого телевизионной камерой. Трагическое напряжение, ощущавшееся в классной, никак не соответствовало столь безобидному происшествию, как объяснение между учительницей французского языка и нерадивым учеником, в пылу запальчивости произнесшим нелепые слова угрозы. В драме, которую показывали, Тони был пропадавший долгое время без вести брат мисс Хоу; он привез страшную новость об их любимой матери, она оказалась известной шпионкой, работавшей на коммунистов. Учитель математики был унылым неудачником, чье постоянное невезение и беспробудное пьянство довели его жену (мисс Хоу) до тяжелого нервного расстройства. И, наконец, мистер Кларк, разумеется, являлся представителем Федерального бюро расследований. Полицейская сирена заставила всех застыть на месте, каждого в своей позе, и казалось, эта сцена вот-вот сменится рекламой болеутоляющих пилюль или стирального порошка.

Вошли полицейские.

— Что тут за происшествие? — спросили они, полагая, что их вызвали по случаю очередного дебоша, учиненного школьниками. (Что это нынче за мода пошла у ребят — ломать парты и бить стекла?) Правда, уроки уже давно кончились и это было необычное время для подобных происшествий. Ну, да, наверное, кто-нибудь из школьников снова набедокурил. Мисс Хоу подняла голову. Жалкое ее личико, мокрое от слез, было сейчас положительно некрасиво.

— Он пытался меня убить,— сказала она.— Он чуть меня не убил.

— Успокойтесь, Милдред, — сказал мистер Кларк.— Ну, пожалуйста, успокойтесь.

— Или мне уже негде искать защиты? — сердито выкрикивала она.— И вы всё намерены вступаться за этого убийцу? А потом меня найдут в канаве с перерезанным горлом? Откуда вы знаете, что у него нет ножа? Почему никто его даже не обыщет? Почему его не допрашивают?

— У тебя есть нож, сынок?— опросил один из полицейских.

— Нет,— сказал Тони.

— Ты пытался убить эту даму?

— Нет, сэр, — сказал Тони.

— Ты пытался убить эту даму?

— Нет, сэр. Я рассердился на нее и сказал, что готов ее убить. Но я ее не трогал. Я бы ее и пальцем не тронул.

— Я требую принять меры, — сказала мисс Хоу.— Я имею право на защиту личности.

— Вы хотите предъявить ему иск, мисс? Вы обвиняете его в нападении с преступными целями, так?

— Да, обвиняю.

— Хорошо. Я отвезу его в участок, и там мы составим акт. Идем, сынок.

К этому времени в коридоре уже толпились школьные учителя, секретарши и сторожа: никто не знал, в чем дело, и все забрасывали друг друга вопросами. Когда Тони с полицейским дошли до конца коридора и уже поворачивали за угол, мисс Хоу крикнула им вслед:

— Лейтенант, лейтенант!

В голосе ее звучало такое непритворное отчаяние, что полицейские остановились.

— Можно мне с вами поехать? — спросила она.— Я хочу, чтобы вы меня подвезли домой, можно?

— Где вы живете?

— Варвик-гарденс.

— Это можно,

— Я сейчас.

Мисс Хоу надела пальто, погасила свет и заперла дверь классной на ключ. Затем быстро пробралась сквозь толпу к поджидавшим её полицейским. Она села ни заднее сиденье, а Тони между двумя полицейскими — впереди.

— Это очень любезно с вашей стороны,— лепетала мисс Хоу.— Я вам очень признательна, потому что я ужасно боюсь темноты. Начиная с обеденного перерыва, когда я иду в кафетерий, я уже думаю: через четыре часа стемнеет. Ах, если бы не темнело, никогда-никогда! Вы, наверное, помните эту историю с дамой, которую месяц тому назад оскорбили и задушили на Мейпл-стрит. Убийцу так и не нашли... Она была моего возраста, и ее тоже звали Милдред. У нас с ней одинаковый гороскоп.

Один из полицейских вышел из машины вместе с мисс Хоу и проводил ее до дверей дома. Затем полицейская машина поехала в центр, в участок. Там Тони объяснил, что дома сейчас только мать и что отец обычно приезжает поездом 6.32.

— Ну, что ж, судья появится у нас не раньше восьми, — сказал полицейский,— а без судьи мы все равно не можем составить акт. Ну, да ты малый не очень-то отчаянный с виду, и я сдам тебя отцу на поруки, как только он вернется домой. Дамочка, видно, несколько нервная...

Тони, разумеется, никогда не бывал в полицейском участке. Это было новое здание, совсем еще незапущенное, но тем не менее довольно унылое. Трубки флюоресцентных ламп струили бездушный, зернистый и всепроникающий свет, а из динамика доносился чей-то на редкость жесткий и неестественный голос. «Пять футов, восемь дюймов,— скандировал голос.— Глаза голубые. Зубы неровные. На правой скуле шрам. На шее, немного ниже затылка, родимое пятно. Вес сто шестьдесят фунтов. Подозревается в убийстве...» Записав фамилию и адрес Тони, дежурный предложил ему сесть. Кроме Тони, в участке находился еще один человек в штатском. У него были грязные руки, одежда замызганная, поношенная, на шее болтался некогда белый шелковый шарф. Этим шарфом, пусть и не первой свежести, обладатель его как бы настаивал на чувстве собственного достоинства.

— Долго еще мне ждать? — спросил он лейтенанта, который сидел за столом.

— Пока не придет судья.

— А что я такого сделал?

— Бродяжничество.

— Я голосовал на Двадцать седьмой, водитель меня подсадил, потом я попросил его остановить машину, мне нужно было оправиться, а он, как только я слез, поехал дальше. Ну не бессовестный ли он человек после этого?

Лейтенант закашлялся.

— Э, милый, этак вы недолго протянете,— сказал бродяга.— С таким кашлем на этом свете не задерживаются. Ха-ха! Эти самые слова мне сказал один доктор двадцать восемь лет назад. А где этот доктор сейчас? Не знаете? Шесть футов под землей, вот где. Из него ромашки растут. Умер на другой год. Хотите знать секрет вечной молодости? Читайте детские книги. Да, да, читайте книги, которые пишут для младшего возраста, и будете всегда молодым. Когда читаешь романы, философию там и всякое такое, начинаешь чувствовать себя стариком. На рыбалку ходите?

— Случается,— бросил лейтенант, стараясь вложить в это слово как можно больше пренебрежения.

Бродяга оскорблял его обоняние, зрение, а главное — чувство приличия, и не столько своей эксцентричностью, сколько тем, что лейтенанту миллион раз доводилось выслушивать подобные разглагольствования. Все они были на одно лицо, эти бродяги, они были еще однообразнее даже, чем те стереотипные в своем мышлении и благопристойности бизнесмены, что возвращаются поездом 6.32 к своим газонам и телевизорам. У всех этих бродяг свои теории, все они побывали в каких-нибудь диковинных местах, все придерживаются какой-нибудь своей, особенной, диеты, у каждого за спиной колоритная жизнь и рассчитанная на эффект манера вступать в разговор. Все они, наконец, имеют обыкновение нацеплять на себя какую-нибудь жалкую франтоватую тряпку, вроде этого шелкового шарфа.

— Надеюсь, вы не едите рыбы,— продолжал бродяга.— Наша река — настоящий сортир. Все дерьмо из Нью-Йорка всплывает здесь дважды в день, во время прилива и отлива. Вы ведь не станете есть рыбу, найденную в сортире, ведь не станете?

Затем бродяга повернулся к Тони и спросил:

— А ты как сюда попал, сынок?

— Не отвечайте,— сказал лейтенант.— Он не имеет права вас допрашивать.

— Уж и поговорить нельзя, — проворчал бродяга.— Откуда вы знаете, что у нас с ним нет общих интересов? А поговорили бы, оно бы и всплыло. Я, например, изучал нравы и историю племени чероки, и многие очень даже интересуются. Я как-то прожил с ними целых три месяца в оклахомской резервации. Одевался, как они, питался их пищей, соблюдал все их обряды. Они ведь едят собачину, знаете? Да, собачина самое для них лакомое блюдо. Обычно вареная, но бывает, конечно, что зажарят псинку. Они...

— Заткнись,— сказал лейтенант.

Без четверти семь позвонили Нейлзу из полиции, и он сказал, что тотчас приедет. Увидев сына в полицейском участке, он почувствовал острое желание его обнять, однако воздержался.

— Можете забирать его домой,— сказал лейтенант.— Думаю, что все обойдется без последствий. Он вам сам расскажет, что случилось. Жалоба, по-видимому, исходит от истерической особы...

По дороге Тони рассказал отцу, что случилось. Выслушав всю эту нелепую историю, Нейлз растерялся. Он не знал, что полагается в таких случаях делать отцу — журить ли сына, давать ли ему какие-то советы или, может быть, приводить какой-нибудь подходящий случай из собственной жизни? Он всей душой понимал, как горько быть исключенным из футбольной команды, и ему казалось, что он вместе с сыном готов был убить мисс Хоу. Листья всех оттенков, но большей частью желтые, танцевали в лучах фар.

— Сам не знаю отчего,— сказал Нейлз,— но мне всегда становится весело, когда я смотрю на листья. Я понимаю, что это мертвые листья, ни к чему уже не пригодные, но до чего же они хороши, когда танцуют на свету!