"Арабески" - читать интересную книгу автора (Апостол Ксения)

11. О нубийской девушке, смущающей взор аль-Мансура

Воздух там был горяч, как воздух Великой Магрибской пустыни и с каждым шагом аль-Мансур чувствовал жар все сильнее и сильнее. Кругом был песок и камни. Целый день шел шейх, но феникс солнца удивительным образом не двигался по небу, словно ифриты прибили его к зениту медными гвоздями. На исходе неведомо какого часа, услышал он слабый звон, подобный звону колокольчиков каравана, но по звуку определил, что караван этот невелик, и двигаясь навстречу, поднялся аль-Мансур на бархан, за которым надеялся увидеть желаемое. Ничего подобного за песчаным барханом не было, ибо увидел шейх невдалеке финиковое дерево и колодец. И только подойдя к колодцу, понял аль-Мансур причину удивительного звона.

На финиковое дерево, в надежде полакомиться плодами, залезла нубийская девушка, цветом лица и тела подобная черной сливе, и одежды свои, дабы они не изорвались, сложившая у колодца. Насытившись и сбросив финики вниз, африканка не смогла спуститься и сидела на ветках, проливая слезы и звеня бубенчиками на шее. И аль-Мансур заговорил с девушкой и она ответила, и он вознамерился помочь ей. С легкостью обезьяны стал карабкаться шейх с куском веревки на пальму, и чем выше поднимался он, тем медленнее становились движения его, тем более разных мыслей шло на ум, тем менее хотелось взор его отвести от нубийки. И думалось ему:

Как изящны движения ее, расположившейся столь непринужденно на ветви, словно на троне какого-нибудь эфиопского шейха, или среди резвящихся сестер и подружек во дворце своего отца, африканского царька, столько неги и прелести в ее позе. Как естественно уселась она на ногу, свесив другую вниз, прикрыв грудь и живот, положив голову на плечо и глядя на меня со стыдом, надеждой, страхом и брезгливостью. Взор ее, полный молчаливого превосходства, говорит о том, что в благодарность за спасение, она накажет меня, имевшего наглость лицезреть ее наготу, не столь жестоко, как того требуют законы ее царства. Ее свирепые евнухи, вооружившись ножами из крокодильих зубов, всего-навсего выколят мне глаза за один взгляд на тело их госпожи, вместо долгой и мучительной смерти, предусмотренной за такое преступление.

Тут заметил аль-Мансур, любующийся и вздыхающий, что колокольчики ее, так печально звенящие, вдеты в соски красавицы, по одному в каждый, и огонь желания его стократ увеличился.

О, Аллах! Так это наверное жеманница или танцовщица, радующая изгибами тела мужчин. Как я ошибался! Кокетство ее я принял за скромность, изысканные движения ее порочны, рука ее лишь лукаво оттеняет прелести, а не закрывает их, и грудь красавицы, думается мне, частенько возбуждала щедрых. Глаза ее затянуты кисеей желания, губы нашептывают ласковые слова, а ступня нубийки, вытянутая вниз, извивается и манит, обнаженное тело ее призывает к действию. Когда она сойдет вниз, притворно стыдливая и обманчиво-скромная, я не позволю ей взять одежды, и любуясь ее телом, заведу разговор, и усажу на ткань, и выну два золотых динара и положу их рядом с ней, и подарю поцелуй ее щечке, и она, ласково засмеявшись, обовьет руками меня за шею, и мы соединимся.

Тут нога нубийки, совершенная, пленяющая формами и соблазняющая движениями, оказалась у самого лица шейха, раскачиваясь и блестя розовой пяткой, она источала такой аромат, такой терпкий, густой запах африканских благовоний, что аль-Мансур не выдержал и поцеловал ее в соблазнительный пальчик. Девушка вскрикнула, толкнула его ногой в грудь, шейх аль-Мансур полетел вниз и пребольно ударившись о песок, покинул этот мир.

Когда юноша пришел в себя, солнце стояло все в том же зените, но аль-Мансур не мог поручиться, что все происшедшее не случилось с ним вчера или в другой день. И встал он на ноги, потирая ушибленные члены и увидел, что нет нигде черной красавицы, и пропал кошелек с его пояса, содержащий сотню золотых монет, и исчезновение нубийки и кошелька сильно опечалило его, и даже то, что колодец оказался засыпан песком, огорчало его меньше. Так вздыхая, пошел шейх прочь, кляня себя за поцелуй, стоивший сто динаров, и обязуясь впредь быть более осмотрительным и менее доверчивым.