"Урожай и посевы" - читать интересную книгу автора (Гротендик А. )

словно повинуясь тайному велению рока, сложились в одну симфонию - или, если
взять другой образ, каждая из них оказалась воплощением одной из точек
зрения, в совокупности составивших единое широкое видение.
Видение это начало выступать из тумана, а очертания его - становиться
узнаваемыми, не раньше, чем к 1957-1958 гг., годам напряженного вынашивания
идей{31}. Кажется странным, но это видение было настолько мне близко, до
того ясно и несомненно, что раньше, чем год назад{32}, я и не задумывался о
том, чтобы дать ему имя. (А ведь как раз одно из моих пристрастий - называть
вещи, мной обнаруженные: это первейший способ в них разобраться...) Правда,
что я не смог бы конкретно указать момент, пережитый мною как внезапное
рождение
321957 г. - тот самый, когда мне удалось настичь по горячему следу тему
"Римана-Роха" (версия Гротендика), которая сразу же принесла мне "всеобщую
известность". Это также год смерти моей матери, то есть резко выделенный в
моей жизни - и один из наиболее интенсивно творческих, причем не на одной
только математической ниве. Двенадцать лет уже шло тому, как все мои силы
были вложены в математику. И я вдруг ясно почувствовал, что мои занятия
сделали почти "полный оборот" по кругу, так что на часах, пожалуй, время их
оставить и взяться за что-то другое. Очевидно, то была потребность духовного
обновления, впервые тогда ко мне подступившая. Я собрался было стать
писателем, и на многие месяцы прекратил всякую деятельность, связанную с
математикой. Под конец я решил, что запишу черным по белому хотя бы те
математические работы, какие у меня уже были начаты; без сомнения, дело
нескольких месяцев, года самое большее...
Бесспорно, однако, что к безвозвратному скачку на иные круги я тогда
еще готов не был. Всякий раз, как я ни пытался взяться снова за
математический труд, выходило так, что это он меня захватывал, да накрепко.
Еще на двенадцать лет, не выпуская!
Год, последовавший за этой паузой (1958), был, наверное, самым
плодотворным для меня как математика. Это год появления двух центральных тем
новой геометрии: бурного старта теории схем (предмет моего доклада на
международном математическом конгрессе в Эдинбурге летом того же года) и
возникновения понятия ситуса, то есть предварительной, технической версии
важнейшего понятия топоса. Сейчас, в перспективе почти что тридцати лет, я
могу утверждать, что то был воистину год рождения нового геометрического
видения, последовавшего за вступлением в силу двух главных инструментов этой
геометрии: схем (которые являют собой метаморфозу старого понятия
"алгебраического многообразия") и топоса (представляющего результат
преображения - еще более глубокого, чем в случае схем - понятия
пространства).
Прогулка по творческому пути, или дитя и Мать
видения, или, оглянувшись назад, в теперешней перспективе узнать и
выбрать такую минуту. Новое видение - нечто заведомо слишком обширное, чтобы
появиться сразу, в один миг. Ему нужны долгие годы, если не целые поколения,
чтобы, проникнув в душу, постепенно завладеть тем или теми, кто неотрывно,
внимательно созерцает - как если бы два новых глаза в муках рождались позади
прежних, привычных, призванные понемногу их заменить. И, опять-таки, видение
слишком объемно, чтобы говорить о возможности уловить его, "схватить", как
хватаешь первое же понятие, возникшее из-за поворота на твоей дороге. А
значит, в итоге нет ничего удивительного в том, что мысль как-нибудь назвать