"Воспоминания, сновидения, размышления" - читать интересную книгу автора (Юнг Карл Густав)

могут быть сведены к короткой формуле. Но это ни в коей мере не интересовало
меня. Я считал, что весь процесс был совершенно произвольным. Почему числа
должны выражаться буквами? С тем же успехом можно было выразить буквы через
обиходные вещи, которые на эти буквы начинаются. a, b, с, х, у не
были
конкретными и говорили мне о сущности чисел не более, чем их предметные
символы. Но что больше всего выводило меня из себя, так это равенство: если
а = b и b = с, то а = с. Если по определению
а было чем-то отличным от b,
оно не могло быть приравнено к b, не говоря уже о с. Когда вопрос
касался
эквивалентности, говорилось, что а = а и b = b и т. д. Это я
мог понять,
тогда как a = b казалось мне сплошной ложью и надувательством. Точно также
меня раздражало, когда учитель, вопреки собственному определению, заявлял,
что параллельные прямые сходятся в бесконечности. Это мне казалось фокусом,
на который можно поймать только крестьянина, и я не мог и не желал иметь с
этим ничего общего. Чувство интеллектуальной честности боролось во мне с
этими замысловатыми противоречиями, которые навсегда сделали для меня
невозможным понимание математики. Сейчас, будучи пожилым человеком, я
безошибочно чувствую, что, если бы тогда я, как мои школьные товарищи,
принял без борьбы утверждение, что а = b или что солнце равно луне, собака
-
кошке и т. д., - математика дурачила бы меня до бесконечности. Каких
размеров достиг бы обман, я стал понимать, только когда мне исполнилось
восемьдесят четыре. Для меня на всю жизнь осталось загадкой, почему я не
преуспел в математике, ведь, без сомнения, я мог хорошо считать. Невероятно,
но основным препятствием стали соображения морального характера.
Уравнения становились понятными мне лишь после подстановки конкретных
чисел вместо букв и перепроверки фактическим подсчетом. По мере того как мы
продвигались в математике, я старался более или менее не отставать, списывая
алгебраические формулы, значения которых не понимал, запоминая лишь, где
находится та или иная комбинация букв на доске. Однако в какой-то момент я
переставал успевать и не мог больше заменять буквы числами, потому что
учитель время от времени произносил: "Здесь мы напишем такое-то выражение",
и черкал несколько букв на доске. Я не имел представления, откуда он их взял
и зачем это делал. Единственной причиной я считал то, что это давало ему
возможность довести всю процедуру до конца и испытать удовлетворение. Из-за
моего непонимания я был так запуган, что не смел задавать вопросы.
Уроки математики превратились для меня в настоящий кошмар. Другие
предметы давались мне легко. И поскольку благодаря хорошей зрительной памяти
я сумел в течение долгого времени не вполне честным образом успевать на
уроках математики, у меня, как правило, были хорошие оценки. Но страх неудач
и чувство собственной малозначительности перед лицом огромного мира породили
во мне не только неприязнь к школе, но и безысходное отчаяние. Вдобавок я
был освобожден от уроков рисования по причине полной неспособности. В этом
был свой плюс - у меня оставалось больше свободного времени, но, с другой
стороны, это явилось новым поражением, потому что на самом деле я был не
лишен некоторых способностей к рисованию, но мне и в голову не приходило,
что все зависит от заданий, которые нам давались. Я мог рисовать лишь то,