VIII

Ветра нет, мороз небольшой, солнышко светит… В та­кой день на лыжах уйти куда-нибудь подальше в лес — мысли чтоб самые веселые! Половина класса сейчас на катке. И завтра после школы тоже пойдут. Светлана зна­ла, как заразительны бывают такие увлечения. Она пред­ставила себе Володю на переменах — в стороне от других ребят... Сама не заметила, как очутилась перед витриной спортивного магазина,

— У вас есть ботинки с коньками, размер тридцать девятый или сороковой?

— Нет.

Вообще коньков было очень мало. Продавец пояснил: очень большой спрос последние две недели. Понятно.

Могут еще быть в универмаге, в другом конце города. Но и там не оказалось. Только мужские. В городе есть два комиссионных магазина...

...Отрезы материи, шелковые халаты, шубы меховые, очень симпатичные дамские туфельки всех цветов раду­ги (вот такие бы к зеленому платью!) — нет коньков!

Как-то незаметно пришел вечер. Светлана вспомнила, что не обедала сегодня. Вон там булочная на углу, хоть пирожок съесть... Рядом с булочной — небольшая выве­ска: «Скупка вещей от населения». Небольшая дверь... Около нее стоит парень в короткой курточке. В глазах нерешительность, под мышкой сверток, газетная бумага прорвалась немного, торчит что-то блестящее, металли­ческое... Светлана мгновенно очутилась рядом:

— Вы продаете коньки?

— Да... вот хотел узнать....

— С ботинками? Какой размер?

— Сороковой.

— Покажите. Новые? Сколько стоят?

Он нерешительно развернул:

— Новые. «Гаги». Башмаки на резине. Только вчера купил — вот чек. Купил, а домой принес — жмут.

Светлана совала ему в руки деньги.

— А у меня сдачи нет...

— Позвольте, граждане, что у вас тут происходит? — раздался над их склоненными головами начальниче­ский бас.

Милиционер! Смотрит сурово. Парень испугался не на шутку, но Светлана сказала весело:

— Не беспокойтесь, товарищ милиционер, никакой спекуляции. Молодой человек купил коньки, ему не впо­ру, уступает мне за ту же цену... Вы нам не разменяете сто рублей?

Милиционер возмущенно пожал плечами. Но и у Светланы, и у парня с коньками был такой неискушен­ный в спекулятивных операциях вид.

— Вы бы хоть в подъезд зашли,— сказал милиционер наставительно.— А деньги вам разменяют в булочной.

— Спасибо за совет, товарищ милиционер! — бойко ответила Светлана.— Но согласитесь сами, что в подъез­де было бы гораздо подозрительнее.

Он усмехнулся:

— Не положено ничего продавать на улице.

Получив деньги, парень ушел обрадованный. Светла­на развернула покупку и осмотрела во всех деталях еще раз. На целый номер больше, чем нужно. Это, впрочем, не беда — лишний носок надеть... Но вот в чем теперь за­труднение: как передать Володе, чтобы это не было по­дарком? Светлана присела на скамейку бульвара. Дать кому-нибудь из ребят? Вадиму, например? Нехорошо за­ставлять его выдумывать что-то...

Неудачно села. Напротив, через улицу, дверь заку­сочной, и оттуда выходят мужчины с такими же точно лицами... И везет же сегодня! Воскресенье... Но почему прежде никогда на этом не задерживалось внимание?

Светлана встала и пошла к остановке автобуса. Еще не поздно заехать к Володиной бабушке.

Мария Николаевна удивилась и даже встревожилась, открыв дверь поздней гостье. Сидя на своей высокой и широкой кровати с откинутым уже на ночь стеганым оде­ялом, она казалась особенно худенькой и старой.

Володя был и ушел. Нет, про каток ничего не расска­зывал.

— Вот, вы передайте ему, пожалуйста. Только не го­ворите, что от меня, сами ему подарите. Пожалуйста!..

Мария Николаевна развернула коньки, растерялась:

— Дорогие они небось!

— Нет, что вы, это просто так... Мария Николаевна, только вы ему, пожалуйста, завтра же отвезите... Вы про­стите, что я так нахально!.. Понимаете, вы отвезите днем, чтобы он вечером мог уже кататься вместе со всеми!

Мария Николаевна смотрела то на Светлану, то на коньки.

— Ах ты хлопотунья, хлопотунья! А ты скажи, хло­потунья, почему у тебя глаза сегодня невеселые?

...Костя уже спал, когда она вернулась домой, спал на диване «начерно», подложив под голову маленькую пест­рую подушку. Обычно, если он засыпал так вечером, Светлана весело его расталкивала, внушала, что нужно отвыкать от походных привычек.

Сейчас она ходила по комнате на цыпочках, потихонь­ку устраивалась, осторожно перешагивала через скрипу­чую половицу около двери — лишь бы не разбудить!

Заглянула в кастрюли на кухонном столе: ужинал он или не ужинал? Кастрюли как стояли с утра, так и стоят.

Ну и что же! Ну и пусть!

Наконец Светлана потушила лампу, юркнула под оде­яло. И только тогда поняла, что Костя давно уже не спит, по дыханию его поняла. Сама постаралась дышать как можно ровнее, глубокими сонными вздохами.

— Светлана Александровна, спасибо вам за коньки!

Это было во вторник, после уроков. Накануне Воло­дя был весь день молчаливый и мрачный. Не спрашивала его, но знала: если спросить — ответит плохо.

А сегодня какой-то удивленный. На уроках разгляды­вал ее, как совсем незнакомого человека. На переменах несколько раз порывался подойти, но ребята кругом — не подошел. Сейчас они стояли во дворе, у дверей школы. Светлана задержалась в учительской после уроков, но Володя дождался.

— Почему ты меня?.. Ведь это...

Хотела сказать: «Ведь это бабушка тебе...» Но если Володя благодарит, значит, знает.

— Я уже катался вчера. Вы почему на каток вчера не пришли? Вы — поэтому?

Да, конечно, поэтому. Но удивительно, как он дога­дался.

— Бабушка мне сказала, что вы ее просили не гово­рить... то есть... А что ботинки великоваты немножко — так ведь я вырасту.

— Ты надень носок потолще.

— Да, я надел.

Какое у него хорошее лицо, застенчивое и ласковое...

— Спасибо вам!

И убежал.

Костя сегодня поздно придет, у него семинар. И вче­ра поздно вернулся — был у товарища, по делу. Светла­на проверила тетради и пошла на каток, бегала с ребя­тами весь вечер.

Возвращалась неторопливо. Костя уже спал или не спал? Кто его разберет! Во всяком случае, «набело». И поужинал. Ну и прекрасно!

А утром, уже в шинели, увидел, что Светлана просну­лась:

— Я сегодня задержусь, у меня партсобрание.

Ледяным тоном ответила:

— Я тоже. У меня педсовет,

И вдруг сама не заметила, как сорвалась:

— Костя, это правда, что у тебя партсобрание?

Он обернулся в дверях:

— Светланка! Неужели ты мне верить перестала?

Хотел еще что-то сказать, но времени в обрез — ему же на работу. Махнул рукой и вышел.

Светлана вскочила с постели, крикнула вдогонку:

— Да верю я тебе!

Слышал ли, нет ли — неизвестно. Днем в магазине Светлана случайно встретила Володину бабушку.

— Мария Николаевна, что же вы меня выдали?

— Уж прости, дорогаинькая, не смогла ему неправду сказать.

Вот тебе, получай, педагог!

А Мария Николаевна закончила:

— Да ведь знает он, нет у меня таких денег, на пен­сию живу.

Вечером был педсовет. Обсуждались итоги второй четверти.

И вдруг Ирина Петровна сказала:

— Товарищи, мне хочется обратить ваше внимание на некоторые нездоровые явления, имеющие место в на­шей школе. Недавно мне стало известно, что молодой преподаватель, желая повысить успеваемость, подкупает своих учеников дорогими подарками.

Светлана покраснела так, что почувствовала — все смотрят на нее.

— Вы говорите про коньки?

— Я просила бы не перебивать меня. Да, я говорю про коньки. В прошлой четверти ученику была снижена отметка по дисциплине. Сейчас у него пятерка. Но не слишком ли дорогой ценой — я говорю и в буквальном и в переносном смысле — достигнуто это улучшение? Что же это получается, товарищи? Учиться хорошо, вести се­бя хорошо — за взятку?

Ирина Петровна говорила еще долго. Светлана сиде­ла опустив глаза, еле сдерживаясь. Когда Ирина Пет­ровна замолчала наконец, Светлана спросила:

— Можно мне?

Слова полетели с большой скоростью и, кажется, очень бессвязно.

— Этот мальчик... ему нехорошо дома... А коньки... Ирина Петровна, неужели вы не помните, как бывало в детстве?.. Какое-нибудь увлечение... для взрослого чело­века — пустяк, но для ребенка это становится главным в жизни. Не всегда родители понимают... У Володи Шибае­ва они такие — тяжелые люди.

— Да вы спокойнее,— добродушно вставил директор.

— А спокойно я не могу! Мне кажется, мы бываем иногда слишком спокойны, уравновешенны, равнодушны даже! Подарка я делать, конечно, не хотела, мне самой неприятно, что мальчик узнал. И все-таки даже теперь я не жалею, что так получилось. Растаял лед между нами! Там, на катке, растаял между нами лед!

Половины того, что нужно было сказать, не сказала. Ждала: вот сейчас накинутся с поучениями, послушно, вслед за Ириной Петровной, или, что еще хуже, будут молчать.

Но заговорила неторопливо, как все, что она делала, руководительница второго «Б», та самая, что предупреж­дала: «Вы нажили себе врага».

Строгое лицо, темные волосы гладко зачесаны, дер­жится всегда очень прямо, одета — ничего не прибавишь и не убавишь. У нее даже имя красивое: Юлия. Юлия Владимировна.

— Светлана Александровна, а ведь спокойствие и уравновешенность — неплохие качества для педагога. Принимайтесь за свое дело горячо, но не горячитесь. И почему бы иногда не советоваться с товарищами? Мо­жет быть, мы бы нашли другой выход? Вот равноду­шие — страшная вещь, и здесь, мне кажется, каждый должен без обиды посмотреть на свою работу со сторо­ны. Даже не всегда равнодушие — причина: усталость, недосуг... Но мы иногда проходим мимо маленьких ре­бячьих трагедий, а порою и мимо больших.— Она повер­нулась к завучу: — «Подкуп», «взятка»... Ирина Петров­на, это слишком страшные слова.

— Совершенно с вами согласен,— быстро сказал директор.— Товарищи, время позднее, мне кажется, вопрос ясен. Ирина Петровна, вот я о чем хотел вас спросить...

Он спросил о мероприятиях, намечаемых во время школьных каникул, видимо, просто чтобы дать возмож­ность Ирине Петровне авторитетно поговорить на дру­гую тему.

Ну и обтекаемый же человек!

Когда все стали расходиться, директор негромко ска­зал Светлане:

— Вы не очень спешите? Могли бы задержаться на четверть часа?

Он выждал, пока никого не осталось в комнате, подо­шел к окну, потрогал пальцем землю в цветочном горшке.

— Скажите, почему вы никогда не придете посовето­ваться, поговорить со старшими товарищами? Молодое самолюбие? Или вы так уверены в себе? Или так уж всех начисто считаете равнодушными?

Последнюю фразу он сказал, уже улыбаясь, показы­вая, что разговор будет неофициальный.

Светлана вдруг почувствовала, как вся ее насторо­женность и внутренний протест исчезают куда-то.

— Не думайте, что я такая самоуверенная. Только... Евгений Федорович, у нас почти все учителя — пожилые люди. Посоветоваться с молодым человеком было бы легче.

— Я понимаю: по-товарищески, как равный с рав­ным. Между прочим, ведь я и сам был молодым, не ду­майте, что директора и завучи так и родятся директо­рами и завучами.

— А ведь иногда можно подумать именно так!

Директор усмехнулся.

— Моя внучка — ей четыре года — недавно озадачила мать вопросом: «Мама, я знаю, откуда маленьких детей берут: дети родятся. А вот откуда старух берут?»

— Наблюдательная девочка,— упрямым голосом ска­зала Светлана.— Иногда поражаешься, откуда берутся совсем готовенькие старики и старухи, без молодости, без воспоминаний о детстве,— им даже и лет бывает не так уж много!

— Вот что меня удивляет,— заметил директор.— Вы так чутки и внимательны к детям — откуда такая непри­миримость к недостаткам взрослых людей? Чем отлича­ются взрослые люди от детей? Тем, что они взрослые. Но все-таки это люди, а не ангелы с крылышками!

— Вы считаете, что нужно быть снисходительнее?

— Нет, не считаю. Слово «снисходительный» предпо­лагает, что снисходящий стоит на высоте.

— Тогда — терпимее?

— Тоже не так. Терпеть недостатки не имеет смысла. Терпеливо стараться их исправить — другое дело. Вооб­ще, я считаю, что от каждого человека нужно брать то, что он может дать, и постараться, чтобы он добавил еще сколько-нибудь. Я подразумеваю — брать хорошее и не для себя лично.

— Я понимаю.

— У одного — опыт богатый, так сказать, техника, у другого — вдохновение.— Он потянулся к своему порт­фелю, посмотрел на градусник за окном.— Ого! Мороз основательный!

— Наш градусник,— сказала Светлана,— на два гра­дуса всегда прибавляет.

— У каждого точного прибора есть своя — помните физику? — поправка. Одни больше, другие меньше укло­няются от идеала. Но если знать размеры отклонения, прибором можно пользоваться — я не говорю, разумеет­ся, о случаях явного брака. Так вы заглядывайте, если вдруг вдохновение осенит, а опыта не хватит.

Светлана энергично сжала его руку:

— Спасибо!

Она быстро прошла по коридору, заглянула в бу­фет — нестерпимо захотелось сладкого, хоть какую-ни­будь конфетку съесть!

Внимательно оглядела стойку... Ага!.. «Языки» ле­жат горкой, узкие, длинные, из слоеного теста,— вот оно! Еще конфетку «Коровка» можно взять — тоже лю­бимое.

Буфетчица положила все на тарелку, и тут только Светлана заметила, что за дальним столиком сидит Юлия Владимировна и помешивает ложечкой чай.

Светлана подсела к ней.

В буфете, кроме них, не было никого.

— Спасибо вам, вы очень хорошо говорили! — начала Светлана, развертывая конфету.— Юлия Владимиров­на, я теперь знаю, откуда директоров берут!

— Что, что?

Светлана, с вязкой конфетой во рту, быстро расска­зала о недоумении маленькой внучки Евгения Федоро­вича.

— Пословица такая есть: «К старости человек либо умный, либо глупый бывает». Так вот, если к старости человек станет умным, его нужно сделать директором школы — в идеале, конечно!

«Язык» был ломкий и очень вкусный. Наконец и с «языком» и с чаем было покончено.

Обе встали. Светлана вдруг сделалась серьезной:

— Юлия Владимировна, мне хочется у вас спросить... одну вещь. Можно?

— Да спрашивайте, когда вам захочется! Вы же зна­ете, я всегда чем только могу...

— Это — не о школе.

Светлана быстро оглянулась на буфетчицу — та смир­но сидела, отделенная пирожками и бутербродами от остального мира.

— Это очень... женский вопрос. Понимаете, у меня ни­кого нет, с кем бы я могла... посоветоваться.

У Юлии Владимировны что-то появилось в глазах... сочувствие... любопытство... одобрение. Так, наверно, еще в каменном веке бывало, когда одна женщина другой женщине...

— Я, кажется, догадываюсь, о чем вы хотите спро­сить. Ну-ну!..

Когда Светлана звякнула ключом, желая открыть, дверь вдруг распахнулась сама. Костя стоял в шинели, видимо только что пришел. В передней было темно.

— Добрый вечер.

— Добрый вечер.

Он нечаянно дотронулся до ее плеча, как бы испуган­но отдернул руку и зажег свет.

— Ужинать хочешь?

— Да, пожалуйста.

Поужинали в таком же стиле — будто он в гостях, а она не очень разговорчивая хозяйка. Потом Костя зажег лампу над диваном и взял книжку. А Светлана подсела к письменному столу.

Каждая тетрадь — как знакомое лицо. И почти уже знаешь, какое у какого лица будет выражение. Но сего­дня и ошибки, и кляксы, и красивые буковки в тетрадях отличников — все какие-то неодушевленные. И отметки ставишь без радости и без негодования.

В комнате полутемно и тихо. Где-то очень далеко, че­рез две двери, у соседей, чуть слышно пробили старые-престарые настенные часы. Сначала один раз, потом че­рез бесконечно долгий промежуток времени — десять раз. Еще, казалось, несколько часов прошло — опять намек на звук: дин-дон! — половина одиннадцатого.

Да что же это такое!

Светлана отодвинула тетради и громко спросила:

— Костя, что случилось?

Он сейчас же ответил:

— Очень неприятная вещь случилась — я тебе стал отвратителен!

— Костя, пойди сюда!

Даже заплакать хотелось, так быстро он подошел и схватил ее руки.

— Костя, слушай! Мне нужно тебе сказать...

— Что сказать?

— Костя, понимаешь, у нас...

— Светланка, да что с тобой?

Ну и недогадливый народ эти мужчины! Юлия Вла­димировна небось с полуслова поняла! Светлана спросила:

— Костя, кого бы тебе хотелось — сына или дочку?

— Светланка! Ох! Умница ты моя! Только можно ли так пугать человека! Сына, конечно!