IX

Есть такой отдел в универмаге: «Для самых малень­ких».

Кофточки, платьица, распашонки, конверты... Розо­вое — и рядом голубое... сочетание, допустимое только в небольших дозах, для самых маленьких людей. Даже природа, видимо опасаясь быть сентиментальной, если и накладывает эти краски рядом, то ненадолго: перед восходом солнца, после заката — на какие-нибудь пол­часа, не больше.

Может быть, рано еще покупать? Может быть, еще не полагается?

Около окна расковыряла бумагу, полюбовалась еще раз...

Но лучше купить байку и сшить самой. Юлия Влади­мировна говорит, что нужно даже сшить на руках, у по­купных грубее швы. А шов нужно распластать на обе стороны. Нижние распашонки, говорит Юлия Владими­ровна, лучше всего сделать из старенького батиста. А где его возьмешь, старенький батист, когда все белье теперь трикотажное!

В игрушечном отделе среди румяных кукол (куклы-то еще ни к чему, да и неизвестно, пригодятся ли!) сидел заяц, целлулоидный, с двигающимися лапками, ушастый, обаятельный. Заяц — это и сыну и дочке пригодится, за­яц — это нечто универсальное!..

— Костя, я не могла не купить! — виноватым голо­сом говорила Светлана, разворачивая дома объемистый, но легкий пакет.

Заяц сидит на комоде, рядом с часами, и ждет.

Между прочим, бывают очень точные выражения, в смысл которых как-то не заглядываешь, пока не пред­ставится к этому надобность.

Например, сколько раз слышала, как говорят: «Она ждет ребенка». И не вдумывалась. А ведь эти слова до предела точно выражают состояние будущей матери.

Вся жизнь теперь — ожидание, каждый отпавший ли­сток календаря — приближение к таинственному, неиз­бежному, почти точно предсказанному за много месяцев вперед, тревожному и радостному — как еще назвать?

Костя хочет сына — отцовское честолюбие. А будущей маме все равно. Если будет несколько детей, пускай старший — мальчик. Если один ребенок, неважно, сын или дочка. И то и то хорошо.

Наряду с большими, серьезными чувствами и мыслями вдруг проскакивают, может быть, глупые, самолюби­вые: вот и у меня будет ребенок, как у Нади! Или совсем уже практический, житейский расчет: в мае, говорят, еще не очень будет заметно. Хорошо бы! А то как же входить в класс?

В классе в третьей четверти наступил период успокое­ния. Ребята посерьезнели, стали поговаривать об экзаме­нах— ведь первый раз в жизни будут сдавать! Даже са­мые лодыри легкомысленные одумались и подтягиваются Хромающие по русскому и по арифметике безропотно остаются на дополнительные занятия. На уроках чувст­вуешь себя хозяйкой положения.

Но, как всегда бывает, стоит только самодовольно по­думать: «Ого, какая я стала опытная! До чего ж у меня все здорово получается, без сучка, без задоринки!» — тут же и кольнет тебя затаившийся незамеченный сучок, и споткнешься о непонятную задоринку.

В раздевалке за двумя рядами вешалок — негром­кий, но вполне уловимый шепот:

— Соня, ты принесла деньги на подарок Светлане Александровне?

Это Лена Некрасова спросила. А Соня Ильина (злост­ный неплательщик!) стыдясь, но и немножко уже серди­то отвечает:

— Мама сказала, что только после первого может дать!

Светлана так и застыла с рукой, протянутой к шубе. Затаилась в тени, выждала, пока уйдут девочки,— только бы не заметили! Побежала на автомат, позвонила Лени­ной матери:

— Елена Евгеньевна, мне очень нужно с вами пого­ворить! Нет, сегодня же! И очень вас прошу, чтобы Лена не знала о нашем разговоре!

Они встретились вечером на бульваре, пошли по крайней дорожке, где было темно и меньше людей. Ле­нина мать в тревоге.

— Я, кажется, напугала вас,— сказала Светлана,— но ничего не могу поделать, не могу ждать до завтра! Елена Евгеньевна, я сейчас услышала, что в классе соби­рают деньги на подарок мне к Восьмому марта. Ваша Ле­ночка говорила с Соней Ильиной. Я не хочу обижать ре­бят, Елена Евгеньевна, вам это легче сделать, чем мне, вы член родительского комитета. Скажите — только, по­жалуйста, сегодня же! — скажите вашей Леночке, кажет­ся, она у них кассир, скажите, что это не нужно, нельзя, нехорошо, скажите, чтоб она вернула деньги, если кто уже внес, и больше ни с кого не требовала!

Елена Евгеньевна чуть смутилась, взяла Светлану под руку:

— Да вы не волнуйтесь так, Светлана Александров­на, голубчик! Конечно, неловко получилось, что вы услы­шали, я понимаю. И, разумеется, Лена не должна была просить денег у Сони Ильиной: у Сони нет отца, мать по­лучает какие-нибудь четыреста или пятьсот рублей...

Не понимает!

Светлана высвободила свою руку.

— Елена Евгеньевна, с Соней Ильиной это получи­лось особенно гадко, но ведь дело не в том, сколько зарабатывают родители моих учеников — пускай хоть мильон! — дело в том...

— Постойте,— мягко перебила Елена Евгеньевна, опять завладевая рукой Светланы.— Дорогая моя, мне кажется, вы противоречите самой себе. Вы не хотите, что­бы ребята вам дарили (между прочим, забывая о том, какое удовольствие для самих ребят — делать подарки!), но в то же время вы...

— Я говорю о подарках, купленных на деньги!

— Вот я и хочу сказать. Ну, а когда вы сами подари­ли мальчику довольно-таки дорогую вещь...

И она уже знает, все знают! До чего же нехорошо!

— Елена Евгеньевна, одно дело, когда взрослый че­ловек, сам зарабатывающий деньги,— мальчику...

— Но ведь у мальчика есть родители, им это могло показаться... ну, упреком, что ли!

— Я думаю, они даже не заметили, есть у Володи коньки или нет!

Они постояли еще немного, уже выйдя на площадь, у фонаря.

— Ну, вы не расстраивайтесь,— умиротворяющим тоном говорила на прощание Елена Евгеньевна,— я по­нимаю ваше чувство и сделаю, как вы просите. Но, мне кажется, ребята будут огорчены. Правда, и говорим ино­гда, и даже писали об этом, но, знаете, ведь так уж по­велось...

Так повелось. Да, подарки делать приятно, и в этом она права.

Вспомнилось вдруг, как еще до войны, во втором это было классе, надумали подарить что-нибудь, тоже к 8 Марта, учительнице, молоденькой веселой девушке, ко­торую весь класс очень любил. Деньги скопили от завт­раков, что-то немного, всего получилось рублей двена­дцать. Девочки обошли магазины и палатки, узнавали це­ны и все аккуратно записывали. Светлана, уже улыбаясь, так ясно представила себе листок бумаги в клеточку, вырванный из тетради. Крупными буквами на нем было написано:

Духи — 5 рублей.

Чашка — 10 р. 50 к.

Статуя — 9 рублей (то есть какая-то фарфоровая фигурка) — и так далее, и так далее, всего семь или восемь предметов.

Разумеется, предполагалось или — или: на все указан­ное в списке капитала не хватило бы.

И вдруг кто-то из мальчишек выкрал список или под­смотрел, что пишут девочки, да и ляпнул на уроке во всеуслышание радостным голосом:

«Анна Семеновна! Вам девочки хотят подарить духи за пять рублей, статую за девять рублей, чашку за десять пятьдесят...»

Как покраснела бедная Анна Семеновна! Как неловко стало за нее, за весь класс, за этого глупого парня!

Но — Светлана честно призналась себе — в чем за­ключалась для нее тогда главная неловкость? В том, что Анна Семеновна будет теперь ждать подарков по всему списку, то есть и чашку, и духи за пять рублей, и статую за девять, а это было, конечно, невыполнимо! Подарок все-таки был куплен. Три делегатки, Светлана в том чис­ле, остановили свой выбор на лисице из оранжевой си­нельки в кондитерском магазине. Лисица была подвя­зана ленточкой к плитке шоколада.

«Анна Семеновна шоколадку съест, а лисицу на комод поставит»,— сказала маленькая Клава Маркидонова, и девочки с ней согласились.

Анна Семеновна на другой день разделила шоколад­ку на сорок микроскопических частей. И это было очень весело, хотя и совестно, что ей такой маленький кусочек достался. А про лисицу Анна Семеновна сказала, что она чудесная и очень ей нравится.

Может быть, и нужно было сделать так, раз уж так повелось?

Нет, лисица — это другое: у родителей денег не тре­бовали, скопили сами, кто хотел... Как скопили — не завтракали?

Через несколько дней загрипповала Валя, физкуль­турница. После четвертого урока Светлана сказала ребя­там, что физкультуры не будет, можно идти домой.

Но ребята что-то не спешили уходить, сбились в куч­ку, совещались о чем-то. К Светлане подошли Лена Не­красова и Соня Ильина.

— Светлана Александровна, а можно, мы останемся в классе на этот час?

— Зачем же вам оставаться?

— Мы хотим написать письмо,— сказала Лена.

— Поздравительное письмо. Любовь Ивановне...— добавила Соня.

Лена докончила:

— К Восьмому марта.

Любовь Ивановна — старушка учительница, вышед­шая на пенсию в прошлом году. А ведь это хорошо, что ребята вспомнили о ней!

— Что ж, девочки, оставайтесь. Только имейте в ви­ду — в соседних классах уроки, так вы потише.

— Да, конечно.

Светлана уже стояла, перед ней на столе еще лежал раскрытый задачник. В конце каждой задачи — вопрос, А на последних страницах — ответы на все задачи, даже самые трудные. Заглянешь в ответ — и проверишь себя, правильно ли решил задачу. К сожалению, это только в задачниках так!

Лена и Соня Ильина все еще не отходили, смущенно переглядываясь, будто чего-то выжидали.

Лена — староста, нужно будет возложить на нее от­ветственность за тишину в классе.

— Бумага-то почтовая у вас есть?

— Есть. Только... Светлана Александровна, вы, по­жалуйста, выйдите из класса, когда мы будем писать!

Ответить нужно сейчас же, сию минуту нужно отве­тить! Обидеться? Или повернуть в шутку? Светлана неторопливо закрыла задачник.

— Уйду, уйду, Лена, не буду подслушивать ваши сек­реты. Ведь каждое письмо — это маленькая тайна меж­ду тем, кто пишет, и тем, кому оно адресовано. До сви­дания, ребята. Кончите писать — выйдите потихоньку. Лена, ты староста, следи за порядком. Когда пойдете, скажи мне, я буду в учительской.

Кажется, небольшое расстояние от столика до двери, но, когда чувствуешь, что взгляды всех ребят, всех до од­ного, как бы упираются в тебя... В коридоре стало чуточ­ку поспокойнее, но перемена еще не кончилась, все в дви­жении. Пускай здесь ребята из других классов, но это все тот же молодой, любопытный, наблюдательный, ла­сковый, добрый, жестокий народ!

По совести говоря, обидно ужасно! И, кажется, не очень-то правильный был ответ. Нужно было все-таки дать им почувствовать, что неделикатно просить учитель­ницу выйти из класса... «И почему они решили, что я хо­чу остаться?.. Сама виновата, нужно было сразу им ска­зать: вот я сейчас уйду, а вы не шумите...»

Звонок! Коридоры пустеют. В учительской тоже, на счастье, никого нет.

Так что же случилось? «Меня заподозрили в недели­катном желании узнать, о чем пишут... моей сопернице, что ли? Как они расценивают мое отношение к их старой классной руководительнице? Может, хотели написать обо мне? Или думают, что я так думаю?»

Все эти вопросы висят в воздухе. Ни в одном задачни­ке ответов на такие вопросы не дается.

В каждом классе бывают хорошие девочки и мальчи­ки. И не просто хорошие, а очень хорошие: способные, ве­селые и старательные. Почти ангелы с крылышками, можно было бы сказать, если бы не были они такими по-человечески живыми.

В четвертом «В» такой была Анечка Чернышева, лю­бимица всего класса, любимица учителей. За весь год — ни одного замечания, ни одного нарушения дисциплины.

Как только за Светланой закрылась дверь, Анечка Чернышева протиснулась к столу учительницы. Была она небольшого роста, с тихим голоском, вежливая до пре­дела.

Анечка стукнула по столу маленькой ладошкой и крикнула:

— Свиньи мы все! — обнаруживая тем самым свою человеческую сущность.

— Правильно! — отозвался Володя Шибаев со своей парты у окна.— Свиньи вы все, и больше ничего! А са­мая страшная свинья — это Ленка!

— Я говорю: мы, мы все свиньи! — продолжала Анечка с таким накалом в голосе, что у всех прямо даже мурашки забегали по спине.— Свиньи за то, что дали уйти Светлане Александровне! Иди, Лена, догони ее, нужно извиниться! Пойдем!

Через минуту весь класс гудел, каждый выкрикивал свое мнение о случившемся, осуждая, оправдываясь, не­годуя. Через две минуты стали распахиваться двери со­седних классов и появляться в коридоре встревоженные учителя. Через пять минут в учительскую вошла Ирина Петровна с розовыми пятнами на щеках.

— Светлана Александровна, пойдите полюбуйтесь, что делается в вашем классе! Как можно было уйти и оставить ребят без надзора!

Через полчаса — разговор в кабинете директора. Ев­гений Федорович сидел за своим широким письменным столом, сам такой широкий, уверенный в себе, умиротво­ряющий.

— Светлана Александровна, да вы не расстраивай­тесь так. Спокойной жизни захотели? Тогда вам не в школу идти, а другую бы себе выбрать профессию: хра­нителя экспонатов в археологическом музее или что-ни­будь в этом роде.

— Нет, вы скажите, скажите, Евгений Федорович, ну как я должна была поступить?

Евгений Федорович неторопливо передвинул лежав­ший перед ним классный журнал на правую половину стола. А у Светланы вдруг промелькнула смешливая, озорная мысль. Ей показалось, что, отведя глаза на клас­сный журнал, Евгений Федорович дает себе отсрочку в полсекунды и торопливо обдумывает: что же ответить сейчас молодому товарищу, да поскорее, да так, чтобы товарища поучить уму-разуму и подбодрить, а главное — мудрое и авторитетное.

Уважаемый директор стал вдруг по-человечески бли­зок. И она уже знала: что бы он ни сказал сейчас, это будет разбор неправильно решенной задачи. А следую­щая задача будет уже на другое правило. Ее-то решать опять придется самостоятельно, без подсказки.

«Ну что ж,— окончательно повеселев, подумала Свет­лана,— разберем одну задачу, попробуем решить дру­гую. В археологический музей работать ведь я же не пойду!»

...Вечером — неожиданные гости; половина класса

пришла извиняться. Заполнив комнату, ребята сидели на стульях, на диване, на кровати, на подоконнике.

— Ну, а письмо Любовь Ивановне так и не написа­ли? — спросила Светлана.

— Не написали,— горестно ответила Лена Некрасова. Светлана налила в чернильницу свежих чернил, поло­жила на стол ручку и несколько листков бумаги.

— Пишите,— сказала она. А сама ушла в кухню, к чудо-печке, вспоминая на хо­ду рецепт самого быстрого чудо-кекса.