"Ультиматум" - читать интересную книгу автора (Штайн Гюнтер)

3

Спустя полчаса унтер-офицер Гейнц Фундингер уже сидел в спальне на одной из стоявших там кроватей, а Раиса и Лидия, захватив несколько подушек и одеял, спустились в погреб и сооружали там ему прибежище.

Вскоре все в погребе было подготовлено, чтобы укрыть раненого. Девушки согрели подушки и одеяла грелкой и горячими кирпичами. Но Лидия не могла ждать, пока раненого перевяжут. Она поспешно попрощалась и ушла.

Олена Климовна разыскала кое-что из лекарств и бинтов, оставшихся у нее еще с тех пор, как она работала медсестрой. Она лишь рассеянно взглянула на Лидию и свою дочь, когда девушки привели в дом окровавленного незнакомца, который, как объяснила ей Раиса, не был врагом, хотя и носил немецкую форму. Олена Климовна не могла этого понять. Разве не достаточно, что ее уже заставили дать кров одному немцу? А теперь еще один, который к тому же ранен и которого надо прятать в погребе.

Горькие складки залегли у губ матери. «Ах, Раиса, Раиса, и почему ты только заставляешь меня столько страдать и совсем не доверяешь мне? Разве нам мало того, что зимой сорок первого пропал без вести твой отец? Я понимаю, что ты не хочешь меня напрасно беспокоить и делаешь вид, что ты все та же веселая и беззаботная девочка, какой была до войны. Но я догадываюсь, что значат твои хождения к подружкам, твои уходы по ночам из дому и стопки бумажек, которые ты так тщательно скрываешь. Я сама видела, что записки с подписью «Комитет 103», которые кто-то по ночам расклеивает на стенах домов, написаны на точно такой же бумаге, какая хранится у тебя».

Когда Олена Климовна думала об опасностях, которым последние два года подвергалась ее дочь, в груди ее поднимались скорбь и гордость одновременно. Ее огорчало то, что контакт с немцами бросает тень на ее дочь, и она беспокоилась за честь Раи. Кроме того, ее терзали обычные страхи матери, особенно в этом хаосе.

«Вот теперь и в нашем доме поселилась опасность», — подумала Олена, осматривая рану на плече гостя.

Во дворе заскрипел снег под чьими-то ногами. «Обер-лейтенант! — подумала Олена. — И именно сегодня раньше обычного! Через двадцать минут раненый был бы уже в спасительном погребе!» Олена испуганно посмотрела на дочь, которая быстро, чтобы этого не видел Фундингер, спрятала под покрывало пистолет.

Шаги приближались.

— Спрячьте куда-нибудь форму! — прошептал Фундингер.

Рая бросила растерянной матери серый мундир, метнулась в комнату, захлопнула за собой дверь и быстрым движением натянула на себя черную, в красных маках, кофточку. Пораженная Олена Климовна прислушалась и не сразу сообразила, что происходит: Рая начала тихонько петь.

* * *

Обер-лейтенант Торстен Фехнер стряхнул снег с шинели. Усталый и промерзший, он хотел поскорее попасть в тепло, мечтал о стакане горячего чая. Если этой проклятой, взбудораженной партизанами ночью о сне не приходилось и мечтать, то может же он позволить себе хотя бы часок отдохнуть.

Услышав пение Раисы, он остановился. Время, проведенное с Раей, он исчислял не днями, а часами. Любое событие, происходившее вне этого дома, имело для него точные временные границы, каждая дата ясно запечатлевалась в памяти. На всю жизнь запомнился ему и тот день, когда он из резерва 42-го армейского корпуса генерал-лейтенанта Либа по просьбе группенфюрера СС Гилле был переведен в танковую дивизию СС «Викинг».

В тот день в дом к Тихоновым он вернулся еле живой от усталости. Не дождавшись ответа на свое обычное приветствие, опустился на стул и сразу же заснул. Но сон не принес облегчения. Ему приснилось, что его батарея отчаянно отбивает наступление русских. На огромном белом от снега поле ярко вспыхивают выстрелы замаскированных орудий лейтенанта Бютнера. Пехота отхлынула назад, оставив отдельные группы в лощинах и оврагах. Вот заговорила и артиллерия противника. Появилась пехота на бронетранспортерах, а позади них танки Т-34. На флангах грохочут противотанковые орудия. Фехнер хочет повернуть солдат, отдать приказ, доложить, но не может произнести ни слова. «Господин обер-лейтенант!» — зовет его кто-то. Но что это? Орудие вдруг откатывается куда-то за невысокий холм, а перед ним появляется озеро с островком посредине. Кругом тишина. Не рвутся больше снаряды. Придерживая одежду на голове одной рукой и балансируя другой, он вброд идет к острову. Расчесывая гребнем длинные волосы, там сидит Ютта, греется на солнышке. Ленивый ветерок пробегает над озером…

— Господин обер-лейтенант!

Фехнер очнулся и, рывком подняв голову, увидел перед собой коричневую юбку, плотно облегающую узкие бедра, песочного цвета джемпер на полной груди. В больших темных глазах девушки он заметил радостное удивление, но в то же время и досаду, словно девушка злилась за что-то на себя. Фехнер тоже был удивлен. «Я просто переутомился», — мысленно попытался он найти объяснение.

Девушка понравилась ему с первого взгляда. Когда он назвал свое имя, выражение ее лица сделалось настороженным и серьезным.

«Так вот он, этот немец, которому девяносто советских солдат обязаны жизнью», — думала Раиса. Каким она представляла его себе? Пожалуй, менее привлекательным. Ей вспомнились стихи, которые она когда-то произносила, играя роль Орлеанской девы: «Почему я должна смотреть в его глаза, видеть черты благородного лица…» Было в этом обер-лейтенанте что-то напоминавшее ей Шиллера…

Фехнер машинально встал и прислонился спиной к двери. Ютту он любил так, как может любить девушку семнадцатилетний юноша, любил до тех пор, пока не узнал, что она дочь еврея. В юношеской запальчивости он сразу же отказался от нее, почувствовав себя обманутым. Евреев он считал врагами рейха. О том, что потом он еще долго вспоминал о Ютте, Фехнер не говорил никому, даже своему другу Райнеру. Были в его жизни и другие девушки: когда он учился в военном училище — Ирмтрауд, дочь майора Клима; во Франции — Женни, связистка; позже, когда он получил свой первый отпуск с Восточного фронта, — Ингрид, которая так гордилась им, новоиспеченным лейтенантом. Приключения? Конечно, неизвестное всегда манило его, но никогда раньше он не испытывал такой жажды жизни, как сейчас, здесь, где чувствовал постоянное соседство со смертью.

Здесь, на Украине, Фехнер снова полюбил, и если что и омрачало радость этого нового чувства, так это уверенность, что и эта любовь закончится так же трагично, как и его юношеское увлечение Юттой.

* * *

Раиса поправила свои туго заплетенные косы, уложенные вокруг головы. На лбу ее выступили капельки пота. «Хоть бы уж он наконец вошел в комнату! Избежать этого все равно нельзя, так уж скорее бы началось».

Снаружи не донеслось ни звука.

Дрожащими руками она передвинула стулья, постелила желто-белую вышитую скатерть. Поставила на стол пыхтящий самовар. Ответственность, которую она возложила не только на себя, но и на мать, казалась ей теперь непосильным грузом. За дверью раздался шорох. Ожидание сделалось невыносимым. Раиса взяла чайничек и вышла, чтобы выбросить старую заварку.

— Ах, ты уже здесь! — воскликнула она подчеркнуто обрадованно, увидев перед собой Фехнера. Она не испытывала стыда за свое притворство, более того, почувствовала облегчение. — Я как раз собираюсь заварить чай. Ой, какой снег!

Она слегка подтолкнула его из кухни, которую почти целиком занимала большая русская печь, и ловко увернулась, когда он захотел обнять ее.

— Мама просила извинить, она себя сегодня неважно чувствует, — сказала она, заваривая свежий чай.

— Надеюсь, ничего серьезного?

— Голова сильно болит. Скорее всего, просто простыла.

Фехнер уловил дрожь в голосе девушки, но принял это за девичье смущение. Нечто подобное было в самом начале их знакомства, солнечным днем… Вернувшись раньше обычного на машине из города, он пошел к реке. Берега реки, покрытые могучими валунами, широко расступались, и словно из-под воды поднималась стоящая на небольшом скалистом островке выстроенная в восточном стиле часовня, принадлежавшая жившему здесь раньше князю Понятовскому. На реке Фехнер неожиданно встретил Раю. Они поговорили о ничего не значащих вещах и поняли, что их взгляды во многих вопросах сходятся: например, оба были без ума от Шиллера. Они уселись на нагретом жарким солнцем валуне, и он рассказал ей сказку о невзрачном, простоватом молодом крестьянине по имени Кнут, безрассудно влюбившемся в красивую девушку Астрид, которая была гораздо умнее его. Рае понравилась эта сказка. Когда Фехнер захотел поцеловать девушку, она не противилась.

— Ты даже не сказала, понравилась ли тебе моя сказка, — проговорил он.

— Но ведь ты не досказал мне ее до конца.

— А я и не хочу придумывать ей конец. — Фехнер строго, почти печально взглянул на нее. — Кнут любит девушку, на которой, однако, никогда не сможет жениться…

Фехнер с улыбкой смотрел на руки девушки. Она налила ему чаю, потом пододвинула стакан. Его улыбка окончательно смутила Раису. Чтобы отвлечься, она беспрерывно болтала и засыпала его всевозможными вопросами. Затем она спросила, не хочет ли он есть и не собирается ли опять уехать.

— За мной заедут через час.

Пока он простодушно отвечал на ее вопросы, она старалась не глядеть на него и не садиться рядом.

Однако сдержанность девушки привлекала его с удвоенной силой. Он подошел к патефону, поставил пластинку, взглянул на Раю. Первые такты музыки напомнили ей тот солнечный день на берегу реки. Она кивнула, и они протанцевали медленный вальс.

Ее охватило такое чувство, что все так и должно быть. Такое ощущение она уже испытала недавно ночью. Мать позвали к соседке, страдавшей отеком легкого. Вернувшись домой, Торстен увидел, что дверь в спальню открыта, на столе горит свеча.

Рая видела в полутьме, как он, осторожно ступая, на цыпочках подошел к ее кровати. Он наклонился над ней, она закрыла глаза и затаила дыхание. Когда же он поцеловал ее, ей показалось, что все так и должно быть…

Когда она танцевала с Торстеном, действительность как бы отступила куда-то. Осталось главное: она любит и знает, что любима. Но когда Торстен и сейчас захотел поцеловать ее, она отстранилась. Рая внимательно вслушалась в самое себя. И почувствовала, что боится. Не за себя, не за мать, не за раненого — нет, она боится за Фехнера. Раиса вдруг испугалась, что не пройдет и часа, как он окажется на краю той же пропасти, из которой недавно помог выбраться ее пленным соотечественникам. Помочь и ему — вот что Раиса считала своим долгом… Пластинка кончилась. Они остановились возле старого сундука, на крышке которого лежала солдатская фуражка раненого.

— Как она сюда попала? — настороженно спросил Фехнер, увидев фуражку.

— Торстен, я сейчас тебе все объясню! — Раиса успокаивающе подняла руки.

Он не слушал девушку. В его сознании зафиксировалось шипение иголки на все еще крутящейся пластинке, а в голове билась мысль: «У нее есть другой!»

Раиса положила руки ему на грудь и сказала:

— Торстен, пожалуйста, не надо! Послушай меня!

Но его лицо, которое обычно всегда так легко выдавало все его мысли и чувства, сделалось сразу каким-то чужим и словно окаменело. Он молча отодвинул ее в сторону и распахнул дверь, ведущую в спальню.

* * *

Уже во второй раз за этот вечер Гейнц Фундингер пожалел, что во время своего бегства по чужим садам потерял пистолет. В первый раз он пожалел об этом, когда, беспомощно лежа на снегу, услышал чьи-то шаги.

Ему, участнику движения «Свободная Германия», и до этого не раз приходилось попадать в опасные ситуации, в которых он никогда не терял мужества, но теперь Гейнцу невольно вспомнилась трагическая судьба нескольких его товарищей: веснушчатого Вилли Ротшопфа гитлеровский дозор поймал на ничейной земле, когда тот писал стихи своим детишкам. Его застрелили на месте. Всеобщий любимец весельчак Эрвин, будучи тяжело раненным, переплывал на лодке через Днепр. Бросив вызов смерти, он сжимал в руках белый флаг, считая, что под его прикрытием ему удастся добраться до противоположного берега и передать немецким солдатам обращение Национального комитета «Свободная Германия». Альфред, образец скромности, всегда готовый прийти на помощь любому, был убит гранатой во время очередной радиопередачи. Вилли, Эрвин, Альфред… А теперь, видно, и его черед настал.

Полуодетый, он сидел на кровати перед крошечным оконцем, в которое не протиснулся бы и подросток, и ощупывал перевязанное плечо, напряженно прислушиваясь к тому, что происходило за дверью. С самого начала он прекрасно знал, какому риску себя подвергает, собираясь поехать в лагерь для военнопленных. Принять такое решение ему помог опыт, который он приобрел на Восточном фронте, имея примером прежде всего людей, подобных Эрнсту Тельгену. До сих пор ему всегда удавалось невредимым возвращаться с любого задания, но вот теперь он попал в ловушку. Если кто его и может еще спасти, так только эта русская девушка.

Рядом раздавалась музыка. Слышались шаги.

«Странно, — подумал Гейнц, — из ненависти к врагам она привела меня к себе в дом, перевязала и спрятала, а теперь сама танцует с немецким офицером».

Фундингеру, однако, не пришлось долго предаваться размышлениям. Дверь рывком распахнулась. Фехнер, с растрепанными волнистыми волосами, вошел в комнату и резко спросил:

— Кто вы? Как вы сюда попали? Это ваша? — Он протянул руку с фуражкой. Заметив повязку на плече Фундингера, спросил: — Бы ранены?

— Так точно, герр обер-лейтенант, я…

— Торстен, выслушай же меня наконец! — Раиса встала возле Олены Климовны, которая, словно каменное изваяние, застыла у стены. Твердым, уверенным голосом девушка начала рассказывать, как нашла раненого на снегу и привела его домой.

Фехнер не дал девушке договорить и снова обратился к раненому:

— Послушайте, я же вам задал вопрос! Отвечайте!

— Я и сам не знаю, как это вышло, герр обер-лейтенант… Я шел в казарму… — С наивным многословием Фундингер преподнес Фехнеру только что придуманную историю. Фехнер спросил его о номере подразделения, в котором Фундингер служит, о его месторасположении и услышал четкие ответы. Называя имена командиров, позиции подразделений и другие данные, которые он давно заучил наизусть, Фундипгер про себя отметил: «Офицер не кричит, следовательно, он не из строгих, в противном случае он меня тут же арестовал бы. Показать солдатскую книжку? Пожалуйста. Доказательств, которых он ищет, он все равно не найдет».

Фехнер не спеша листал изрядно потрепанную, грязную солдатскую книжку.

— Так вы, значит, говорите, что совершенно случайно оказались возле казармы и случайно были ранены, — проговорил он, не поднимая глаз. — Тогда почему же вы не попросили помощи там же, у товарищей, а отошли так далеко от казармы? — Он внимательно посмотрел на Фундингера и повысил голос: — Не считайте меня чересчур наивным!

Фундингер понял, что ему не остается ничего другого, как пойти на риск и поставить на карту все.

— Я, как и вы, немец, герр обер-лейтенант, — тихо проговорил он, — и так же, как и вы, хочу добра нашей стране и живущим в ней людям… — Офицер продолжал недоверчиво разглядывать его, и Фундингер уже увереннее продолжал: — Ведь все они ждут нас домой, ждут мира. Ваши родители живы? Тогда вы, конечно, знаете, как нас ждут на родине…

Фехнер хотел возразить, сказать что-нибудь об окончательной победе, но все эти слова показались ему такими пустыми и незначительными в сравнении со спокойной убежденностью собеседника, что он не смог их произнести. Но как раз эта-то убежденность и та уверенность, с которой Фундингер спросил: «А разве не преступно посылать солдат в сражения, о которых заранее известно, что они будут проиграны, воевать против женщин и детей?!» — толкали Фехнера возразить ему.

Фехнер раздраженно пожал плечами. Его все меньше и меньше интересовало, кто же находится перед ним. Чем больше он возражал Фундингеру, тем очевиднее ему самому становилась его собственная неуверенность. Ему был нужен веский аргумент, аргумент для самого себя. «Сражения, о которых заранее известно, что они будут проиграны…» Незнакомец был прав тысячу раз. И все же он, офицер, давал присягу…

— Ну, дело, кажется, ясное! — Фехнер закрыл солдатскую книжку. Ему ничего не было ясно. Разве только то, что перед ним находился один из тех людей, с которыми ему не следовало бы иметь ничего общего, которых он, следуя строгому приказу, тотчас же должен передавать в военную комендатуру. Но вызвать кого-нибудь из комендатуры в этот дом? Тень подозрения сразу же падет и на Раису, и на ее мать. А если не вызвать? Кто-нибудь чужой обнаружит этого человека и донесет? Невыполнение приказа карается смертной казнью…

— Независимо от того, откуда вы появились и куда направляетесь, вы красный.

— Я немец, герр обер-лейтенант.

Фехнер пренебрежительно кивнул:

— И видимо, один из тех, кто устроил это безобразие в казарме, не так ли?

Фундингер колебался. Возражать не имело никакого смысла. «А что, если воспользоваться неуверенностью этого офицера, принудить его принять такое решение, которое принесет пользу и его подразделению? Вот это шанс!»

— Я уполномоченный Национального комитета «Свободная Германия», — медленно проговорил Фундингер.

На мгновение в комнате воцарилось молчание. Олена испуганно переводила глаза с одного немца на другого. Фехнер беззвучно повторил эти ужасные для него слова. Раиса скользнула взглядом по еле заметному возвышению, обозначившемуся под покрывалом, куда она сунула пистолет, и слегка тронула Фехнера за рукав.

— Он ведь не делает ничего плохого, — сказала она проникновенно. — Разве тебе не хочется мира?

Фехнер повернулся к ней. Он вдруг понял: эта девушка так любит свою родину, что берет этого красного немца под свою защиту. «Боже мой, но ведь это равносильно самоубийству…»

— Да знаете ли вы, кто вы такой в моих глазах?! — в бешенстве выкрикнул он Фундингеру. — Вы!.. — Он с такой силой сжал солдатскую книжку в руке, что она превратилась в бесформенный комок бумаги.

Перед домом заскрипели тормоза автомобиля. Раиса решительным движением вытеснила обер-лейтенанта из комнаты и, выйдя следом за ним, закрыла дверь.

— Как ты поступишь? — спросила она. — Что тебе подсказывает совесть?

Фехнер устало опустился на стул и потер ладонями виски. «Черт возьми, что же делать? Если приехал кто-нибудь из комендатуры или с батареи… Для дезертиров только один путь! А приказ есть приказ, будь все это проклято! Мне на размышление нужно не менее двадцати четырех часов. Но за это время Раису и этого парня могут…» Как ни старался он привести в порядок свои мысли и принять какое-нибудь решение — ничего не удавалось. Он знал только одно: с Раей ничего не должно случиться! Ни в коем случае!

Раиса внимательно следила, как меняется его лицо.

— Что же ты решил делать? — спросила она еще раз.

В этот момент входная дверь распахнулась. Вошел солдат, вытянулся и, щелкнув каблуками, доложил:

— Герр обер-лейтенант! По вашему приказанию явился!..

Фехнер не сразу сообразил, что перед ним его собственный шофер. А когда понял, то коротко бросил:

— Иду. Подожди меня в машине.

Он поднялся. В голове стоял какой-то шум.

Как только солдат вышел из дома, Раиса снова подошла к Фехнеру. В ее широко раскрытых глазах, устремленных на офицера, застыл все тот же вопрос.

— Я вернусь завтра вечером. До этого времени он должен исчезнуть из дома, — сдавленным голосом произнес Фехнер.

Она обняла его за шею. Фехнер робко провел ладонью по ее волосам.

«Как я мог сомневаться в ее любви?» — подумал он.

Выбежав из дома и поскользнувшись на ступеньках, он разразился таким потоком проклятий, какого Рая никогда не ожидала от него услышать. Через минуту машина уже отъехала, а она все стояла посреди комнаты, потрясенная, хотя и испытывала чувство невыразимого облегчения.