"Иерусалимские гарики" - читать интересную книгу автора (Губерман Игорь)

4

Божественность любовного томления – источник умноженья населения

Приснилась мне юность отпетая, приятели – мусор эпохи, и юная дева, одетая в одни лишь любовные вздохи. Не всуе жизнь моя текла мне стало вовремя известно, что для душевного тепла должны два тела спать совместно. Любым любовным совмещениям даны и дух, и содержание, и к сексуальным извращениям я отношу лишь воздержание. В те благословенные года жили неразборчиво и шало, с пылкостью любили мы тогда всё, что шевелилось и дышало. Даже тех я любить был непрочь, на кого посмотреть без смущения можно только в безлунную ночь при отсутствии освещения. Она была задумчива, бледна, и волосы текли, как жаркий шёлк; ко мне она была так холодна, что с насморком я вышел и ушёл. Красотки в жизни лишь одно всегда считали унижением: когда мужчины к ним давно не лезли с гнусным предложением. С таинственной женской натурой не справиться мысли сухой, но дама с хорошей фигурой – понятней, чем дама с плохой. Храни вас Бог, любовницы мои! Я помню лишь обрывки каждой ленты, а полностью кино былой любви хранят пускай скопцы и импотенты. Теряешь разум, девку встретив, и увлекаешься познанием; что от любви бывают дети, соображаешь с опозданием. В моей судьбе мелькнула ты, как воспалённое видение, как тень обманутой мечты, как мимолётное введение. Люблю я дев еврейских вид вальяжный, они любить и чувствовать умеют, один лишь у евреек минус важный: они после замужества умнеют. Чтобы мерцал души кристалл огнём и драмой, беседы я предпочитал с одетой дамой. Поскольку женщина нагая – уже другая. Волнуя разум, льёт луна свет мироздания таинственный, и лишь философа жена спокойно спит в обнимку с истиной. Если дама в гневе и обиде на коварных пакостниц и сучек плачет, на холодном камне сидя – у неё не будет даже внучек. Вселяются души умерших людей – в родившихся, к ним непричастных, и души монахинь, попавши в блядей, замужеством сушат несчастных. Вон дама вся дымится от затей, она не ищет выгод или власти, а просто изливает на людей запасы невостребованной страсти. Я знание собрал из ветхих книг (поэтому чуть пыльное оно), а в женскую натуру я проник в часы, когда читать уже темно. Обманчив женский внешний вид, поскольку в нежной плоти хрупкой натура женская таит единство арфы с мясорубкой. Во сне пришла ко мне намедни соседка юная нагая; ты наяву приди, не медли, не то приснится мне другая. Дуэт любви – два слитных соло, и в этой песне интересной девица пряного посола вокально выше девы пресной. Как женской прелести пример в её глазах такой интим, как будто где-то вставлен хер и ей отрадно ощутим. Всё, что женщине делать негоже, можно выразить кратко и просто: не ложись на прохвостово ложе, бабу портит объятье прохвоста. У зрелых женщин вкус отменно точен и ловкая во всём у них сноровка: духовные невидимые очи – и те они подкрашивают ловко. Когда года, как ловкий вор, уносят пыл из наших чресел, в постели с дамой – разговор нам делается интересен. Когда я был тугой, худой, упругий и круто все проблемы укрощались, под утро уходившие подруги тогда совсем не так со мной прощались. Люблю я этих и вон тех, и прочих тоже, и сладок Богу сок утех на нашем ложе. Не в силах дамы побороть ни коньяком, ни папиросами свою сентябрьскую плоть с её апрельскими запросами. Чем угрюмей своды мрачные, тем сильней мечта о свете; чем теснее узы брачные, тем дырявей эти сети. Супруг у добродетельной особы, разумно с ней живя на склоне дней, не пил я в полночь водку, спал давно бы, уже блаженно спал бы. Но не с ней. Как утлый в землю дом осел, я в быт осел и в нём сижу, а на отхожий нежный промысел уже почти что не хожу. Всегда готов я в новый путь на лёгкий свет надежды шалой найти отзывчивую грудь и к ней прильнуть душой усталой. женщину полночной и дневной вижу я столь разной неизменно, что пугаюсь часто, как со мной эти две живут одновременно. Есть явное птичье в супружеской речи звучание чувств обнажённых: воркуют, курлычат, кукуют, щебечут, кудахчут и крякают жёны. Про то, как друг на друга поглядели, пока забудь; мир тесен, повстречаемся в постели когда-нибудь. У той – глаза, у этой – дивный стан, а та была гурман любовной позы, и тихо прошептал старик Натан: "Как хороши, как свежи были Розы!" Ту мудрость, что не требует ума, способность проницательности вещей и чуткость в распознании дерьма – Создатель поместил зачем-то в женщин. Хотя мы очень похотливы зато весьма неприхотливы. А жаль, что жизнь без репетиций течёт единожды сквозь факт: сегодня я с одной певицей сыграл бы лучше первый акт. Когда к нам дама на кровать сама сигает в чём придётся, нам не дано предугадать, во что нам это обойдётся. Не будоражу память грёзами, в былое взор не обращаю и камасутровыми позами уже подруг не восхищаю. Я с дамами тактичен и внимателен; усердно расточая дифирамбы, я делаюсь настолько обаятелен, что сам перед собой не устоял бы. Не видя прелести в скульптуре, люблю ходить к живой натуре. Когда я не спешу залечь с девицей, себя я ощущаю с умилением хранителем возвышенных традиций, забытых торопливым поколением.

Глупо – врать о страсти, падать ниц, нынче дам не ловят на уловку, время наплодило тучу птиц, жадных на случайную поклёвку. Забав имел я в молодости массу, в несчётных интерьерах и пейзажах на девок я смотрел, как вор – на кассу, и кассы соучаствовали в кражах. Когда ещё я мог и успевал иметь биографические факты, я с дамами охотно затевал поверхностно-интимные контакты. В разъездах, путешествиях, кочевьях я часто предавался сладкой неге; на генеалогических деревьях на многих могут быть мои побеги. Мы даже в распутстве убоги, и грустно от секса рутинного, читая, что делали боги, покуда не слились в Единого. Наши бранные крики и хрипы Бог не слышит, без устали слушая только нежные стоны и всхлипы, утешенье Его благодушия. Люблю житейские уроки без посторонних и свидетелей, мне в дамах тёмные пороки милее светлых добродетелей. Меж волнами любовного прилива в наплыве нежных чувств изнемогая, вдруг делается женщина болтлива, как будто проглотила попугая. Наука описала мир как данность, на всём теперь названия прибиты, и прячется за словом полигамность тот факт, что мы ужасно блядовиты. Опять весной мечты стесняют грудь, весна для жизни – свежая страница; и хочется любить кого-нибудь; но без необходимости жениться. Душевной не ведая драмы, лишь те могут жить и любить, кто прежние раны и шрамы умел не чесать, а забыть. С лицом кота, не чуждого сметане, на дам я устремляю лёгкий взор и вычурно текучих очертаний вкушаю искусительный узор. Спектаклей на веку моём не густо, зато, насколько в жизни было сил, я жрицам театрального искусства себя охотно в жертву приносил. В меня вперяют взор циничный то дама пик, то туз крестей, и я лечу, цветок тепличный, в пучину гибельных страстей. Вовсе не был по складу души я монахом-аскетом-философом; да, Господь, я немало грешил, но учти, что естественным способом. Молит Бога, потупясь немного, о любви молодая вдовица; зря, бедняжка, тревожишь ты Бога, с этим лучше ко мне обратиться. Не знаю выше интереса, чем вечных слов исполнить гамму и вывести на путь прогресса замшело нравственную даму. Встречая скованность и мнительность, уже я вижу в отдалённости восторженность и раздражительность хронической неутолённости. Когда внезапное событие заветный замысел калечит, нам лишь любовное соитие всего надёжней душу лечит. В дела интимные, двуспальные партийный дух закрался тоже: есть дамы столь принципиальные, что со врага берут дороже. Петух ведёт себя павлином, от индюка в нём дух и спесь, он как орёл с умом куриным, но куры любят эту смесь. Подушку мнёт во мраке ночи, вертясь, как зяблик на суку, и замуж выплеснуться хочет девица в собственном соку. Какие дамы нам не раз шептали: "Дорогой! Конечно, да! Но не сейчас, не здесь и не с тобой!" На старости у наших изголовий незримое сияние клубится и отблесками канувших любовей высвечивает замкнутые лица. Любви теперь боюсь я, как заразы, смешна мне эта лёгкая атлетика, зато люблю мои о ней рассказы и славу Дон Жуана – теоретика. Затем из рая нас изгнали, чтоб на земле, а не в утопии плодили мы в оригинале свои божественные копии. Семья, являясь жизни главной школой, изучена сама довольно слабо, семья бывает даже однополой, когда себя мужик ведёт как баба. Увы, но верная жена, избегнув низменной пучины, всегда слегка раздражена или уныла без причины. Семьи уклад и канитель душа возносит до святыни, когда семейная постель – оазис в жизненной пустыне. Чтобы души своей безбрежность художник выразил сполна, нужны две мелочи: прилежность и работящая жена. Чего весь век хотим, изнемогая и мучаясь томлением шальным? Чтоб женщина – и та же, но другая жила с тобою, тоже чуть иным. Логикой жену не победить, будет лишь кипеть она и злиться; чтобы бабу переубедить, надо с ней немедля согласиться. Проблемы и тягости множа, душевным дыша суховеем, мы даже семейное ложе – прокрустовым делать умеем. Забавно, что ведьма и фурия сперва были фея и гурия. А та, с кем спала вся округа, не успевая вынимать, была прилежная супруга и добродетельная мать. Зов самых лучших побуждений по бабам тайно водит нас: от посторонних похождений семья милей во много раз. Любви блаженные страницы коплю для страшного суда, ибо флейтистки и блудницы меня любили таки-да. Кто в карьере успехом богат, очень часто ещё и рогат. В семье мужик обычно первый бывает хворостью сражён; у бедных вдов сохранней нервы, ибо у женщин нету жён. Стал я склонен во сне к наваждениям: девы нежные каждую ночь подвергают меня наслаждениям, и с утра мне трудиться невмочь. Глаза ещё скользят по женской талии, а мысли очень странные плывут: что я уже вот-вот куплю сандалии, которые меня переживут. Нет, любовной неги не тая, жизнь моя по-прежнему греховна, только столь бесплотна плоть моя, что и в тесной близости духовна. Когда умру, и тут же слава меня овеет взмахом крыл, начнётся дикая облава на тех старух, с кем я курил. Думаю угрюмо всякий раз, глядя на угасшие светильники: будут равнодушно жить без нас бабы, города и собутыльники. Я готовлюсь к отлёту души, подбивая житейский итог; не жалею, что столько грешил, а жалею, что больше не мог. Я тебя люблю, и не беда, что недалека пора проститься, ибо две дороги в никуда могут ещё где-то совместиться.