"Избранное в двух томах. Том первый" - читать интересную книгу автора (Ахтанов Тахави)

VI

Октябрь на исходе. Наступление врага продолжалось. Рубежи, на которых десять дней назад дивизия завязывала бои, остались далеко в тылу врага. Вместе со всем фронтом и дивизия Парфенова пятилась назад, цепляясь за каждый городок, деревню, холмы, упорно оборонялась под напором превосходящих сил противника, откатывалась дальше на восток.

Положение на других фронтах было не лучше. Юго-Западный фронт. упиравшийся в правый фланг немецкой армии и выдававшийся клином, за последние дни тоже отодвинулся на восток, почти сравнявшись с линией других фронтов.

Началась дождливая, туманная осень средней полосы России. С утра небо затягивалось сплошь тучами. Моросил дождь, продолжительно и нудно. Небо и земля сливались, пепельно-серый туман окутывал леса, оседал на рыжую траву. Подмораживало, на сосновых иглах по утрам лежал сверкающий иней.

С утра до вечера и всю ночь по малым и большим дорогам нескончаемым потоком двигались на восток войска и беженцы. Машины, военные повозки, крестьянские крытые телеги, потоки людей и домашнего скота... Внезапно появились фашистские самолеты. Люди в страхе бросались в кюветы, укрывались в лесах, оврагах. Брошенные на дороге лошади с диким ржаньем и храпом мчали пустые телеги. А затем, когда самолеты улетали, люди долго освобождали путь, сбивались, топтались, ругая друг друга. Шум, гам. Наконец, сладив с хаотической неразберихой, снова двигались на восток.

Основное направление врага — Москва. Он приближается к ней. Рубежи, на которых наше командование надеялось остановить врага, один за другим оказывались за спиной немцев. Октябрьское наступление фашистских дивизий, которое Гитлер предпринял с расчетом принять 7 ноября парад в Москве, продолжалось. Обстановка складывалась очень серьезная...

В один из этих грозных дней в штаб Парфенова прибыл на «виллисе» в сопровождении двух адъютантов командующий фронтом генерал-лейтенант. Это был статный моложавый мужчина с открытым лицом. Парфенов заметил его, лишь когда он приблизился к столу. Легкими, быстрыми шагами генерал-лейтенант подошел к вставшему Парфенову и протянул руку.

— Сидите, сидите, Иван Васильевич, — сказал он своим резковатым баритоном. — Как житье-бытье? — Его внимательные глаза как бы мельком окинули Парфенова с головы до ног.

— На житье не жалуюсь, Константин Константинович. Одна беда — отступаем, — с улыбкой ответил Парфенов.

— Наступательными действиями никто из нас похвастать не может.

По привычке, привитой многолетним жизненным опытом, Парфенов незаметно между разговором разглядывал генерал-лейтенанта. По возрасту моложе его. Подтянутая, подобранная фигура говорит о нерастраченной энергии. Он часто сжимает в кулак свои длинные белые пальцы или сильно барабанит по столу.

— Но это долго не продлится. Мы перестанем отступать, — проговорил генерал-лейтенант. — Силы противника?

— Две пехотные дивизии, танковый полк и два полка тяжелой артиллерии.

— Верно. Эти данные есть и у нас. Я о другом хотел спросить — вы к противнику ближе: каков дух его войск?

Парфенов заметил: генерал-лейтенант тоже следил за ним своим оценивающим взглядом. И, по-видимому, ждал от него тактических соображений, продуманной оценки моральных сил противника. Парфенов собрался с мыслями:

— После первых и победоносных для гитлеровской армии месяцев войны стремительность немецкого наступления немного спала. Но немцы еще сильны. Это ясно. По всей вероятности, у цели наступления они выложат все силы. Как говорится, из кожи будут лезть.

— Да, вы правы, — согласился генерал-лейтенант. — Вот тогда-то и ударить по врагу. — Генерал-лейтенант энергично сжал кулак. — И мы, безусловно, ударим, да так, что он надолго запомнит. — Сделав паузу, командующий заговорил спокойно, словно советовался сам с собой. — Но мы пропустили их слишком далеко. Очень далеко пропустили. Народ не ждал от нас такого, с позволения сказать, маневра. Он иначе думал о своей армии.

Внутренняя боль проглянула во взгляде генерал-лейтенанта. Парфенов побледнел и поднял на командующего глаза. Но голос его оставался спокоен, когда он сказал:

— Вы говорите истинную правду, товарищ генерал-лейтенант. Народ верит нам, но сердце народное в тревоге. Каждый день он ждет от нас хороших вестей. А мы запаздываем с этими вестями.

— Неделю назад мой штаб стоял в одной из местных деревень, — сказал генерал-лейтенант. — Расположились не то в колхозном правлении, не то в сельсовете. Я вышел — гляжу: передо мной старик со старухой. Я поздоровался и пошел было дальше. Адъютант говорит старухе: «Какое у вас дело? Не задерживайте». Но старуха заступила мне дорогу. Напористая, — командующий усмехнулся. — «Мне нужен самый первый генерал, настоящий. Ты будешь?» Я отвечаю: «Верно. Это я настоящий генерал». — «Тогда, говорит, втолкуй моему старику. Надоел он мне, хочет сниматься с родных мест. Вы как, остановите немцев? Я так думаю — остановите. Разъясни это, родной, моему тугодуму». Гляжу, подбоченилась старуха и не отступает от меня. И вижу — не сомневается в моем положительном ответе. Вы понимаете, Иван Васильевич, какая тяжесть легла мне на сердце. А солгать я не мог. Я ответил: «Лучше будет, если уедете». И вы бы видели, как она поглядела на меня! Глаза ее говорили: да ты что, не спятил? Куда же вы идете? Ведь за спиной-то у вас Москва?!

Генерал-лейтенант, нахмурившись, смотрел на столешницу и пальцами выбивал по ней дробь.

— Вот такие-то дела.

— Нелегко говорить народу горькую правду, но от этой горькой правды увильнуть нельзя, — сказал Парфенов. — Враг у нас мощный. Вон старая Европа сразу развалилась под его кулаком. Конечно, она сама виновата в этом. А мы выдержим и победим. Но если бы заранее были готовы... Может... мы не понесли бы столько жертв? Константин Константинович, мы с вами старые волки. Иногда меня посещают такие мысли...

— Да, может быть, — помолчав, ответил генерал-лейтенант. — Кто застрахован от ошибок? Но иные ошибки можно было предусмотреть и предотвратить.

После этого наступило молчание. Оба генерала почувствовали неловкость: беседа нарушила рамки обычной субординации, неожиданно сблизив начальника и подчиненного, и теперь они не сразу могли переключиться на деловую официальную речь. Командующий поднялся из-за стола и медленно начал расхаживать по комнате. Очень высокий, он едва не касался головой низкого потолка избы.

Круто повернувшись к Парфенову, он, словно сбросив раздумье, очень громко произнес:

— Со вчерашнего вечера немцы не сильно беспокоят? Так?

— Не беспокоят. Зато я хочу побеспокоить их.

— Не буду возражать.

Два генерала, склонившись над картой, долго обсуждали оперативную задачу. Командующий отдал распоряжения и, основываясь на имеющихся у него сведениях, подробно разъяснил замысел немцев. Собираясь уходить, спросил:

— Как настроение ваших солдат? — не дожидаясь ответа, он сказал: — Лучше поглядеть своими глазами. Не так ли?

Парфенов выпрямился:

— Я тоже хотел обойти передовую, товарищ генерал-лейтенант.

— Тем лучше. В какой полк вы собираетесь пойти, Иван Васильевич?

— В полк Егорова.

— Какой полк смежный с ним?

— Полк Карпова.

— Вот я и пойду к нему, — сказал генерал-лейтенант. — Для дела лучше, если мы побываем в разных полках.

Генералы расстались у штаба дивизии. До передовой было близко, отправились пешком. На прощанье генерал-лейтенант сказал:

— Вызывать на совет не позволяет обстановка. Вот так и впредь буду беспокоить вас, наведываясь лично.

Ни по внешности, ни по характеру командующий армией и генерал Парфенов не походили друг на друга. И судьбы у них были разные. Один из них в самом недалеком будущем достигнет вершины своей воинской славы. Другому через короткий отрезок времени суждено будет честно и мужественно завершить пятидесятилетний героический жизненный путь.

Направляясь к передовой, генерал Парфенов обдумывал предстоящий день, перебирал свои впечатления о генерал-лейтенанте: о его внешности, манере говорить и двигаться. «Настоящий военный, — подумал он. — Энергия, целеустремленность, и какой красавец-человек! Открытый характер. Прямота. Убежденность. Человек без задней мысли. Обаятельный, и сразу располагает к себе, но когда надо, одним взглядом прохватит до костей, как мороз». Парфенов искренне считал, что ему далеко до военачальников такого склада.

Какой-то офицер в дивизии сказал о Парфенове: «Наш генерал совсем не похож на генерала». В этих словах была доля правды. В Парфенове, действительно, не найти ни генеральской осанки, ни суровости. Коренастое тело уже начинает поддаваться старости. Генерал чуть сутулится — всего пятьдесят лет. а уже стареющий человек. Лицо изрезано морщинами, нездоровое, блеклое, густые брови косо прикрывают небольшие глаза скулы выдаются, как у человека восточного происхождения. Под высоким с горбинкой носом крохотные квадратные усики. В Парфенове есть что-то от мужика: за внешней нерасторопностью прячется спокойная сила души. Он хорошо умеет владеть собой. Эту его черту двадцать лет тому назад сразу подметили два человека совсем друг на друга не похожие. В годы гражданской войны Парфенов командовал эскадроном чапаевской дивизии. В боях под Уфой он первым переправился через Белую и стойко удерживал захваченный плацдарм. В Уфу он тоже ворвался первым. Его и казака Вихрова, ворвавшегося в Уфу вслед за ним, вызвал к себе Чапаев. Они встретили Чапаева на дороге. С ним был широколобый, со взглядом исподлобья и поджатыми губами молодой комиссар Фурманов.

Казак Вихров, подражая Чапаеву, лихо подкручивал усы и папаху сдвигал на затылок.

Натянув повод, Вихров резко придержал коня и стал расписывать перед начдивом героические действия своего лихого эскадрона.

— Чего-то не пойму, кто же из вас первый переправился на тот берег? — спросил Чапаев с веселыми искорками в глазах.

Вихров не смог сразу ответить.

— А ну, почему ж замолчал, удалой казак? — ударил по слуху резкий металлический голос Чапаева.

Фурманов прищуренными глазами подал знак Парфенову.

— Мой эскадрон, товарищ начдив, — сказал Парфенов.

— Ишь, папаху заломил, усы закрутил, под Чапаева работаешь? — съязвил Чапаев, глядя на Вихрова и ухмыляясь. Затем обернулся к Парфенову. — Вот он на Чапаева похож не усами, а делами.

— Этот хоть и медлительный, зато кроет наверняка, — сказал Фурманов.

С той поры характер Парфенова не изменился, хотя он все выше поднимался по служебной лестнице, накапливая опыт и знания.

Адъютант, сопровождавший генерала на передовую, сказал:

— Это район батальона Арыстанова.

Парфенов окинул взглядом местность. Наметанный глаз военного человека тут же заметил хорошо замаскированные, еле различимые на фоне осенней бурой земли орудия. Перетаскивая из ямы ящики со снарядами, ставя буссоль, у пушек возились артиллеристы. Движения их были спокойные, уверенные. Генерал невольно припомнил суету и суматоху перед первым боем. С тех пор дивизия понесла потери, поредела, но солдаты стали выносливее, закалились. Боевая история дивизии началась. Она подобна широкому руслу, в которое, как ручейки, вливаются каждодневные подвиги. Спустя немного времени они превратятся в традицию.

Парфенов подошел к укреплениям у самого леса. Шагавший с ним рядом адъютант чуть смешался:

— Здесь начинается передовая, товарищ генерал.

— Вижу.

— Спустимся в траншею.

— Хорошо, — покорно согласился Парфенов. Известно, что адъютанты, как бы строго ни соблюдали дисциплину, в таких случаях командуют своим генералом, как рядовым бойцом, и ослушаться их невозможно.

— Молодцы — за один день успели вырыть траншею в полный рост, — сказал довольный адъютант.

Парфенов сошел в осевший от дождей окоп. Резко пахло увядшей травой, сырой глиной. Бруствер окопа был замаскирован травой. «На славу укрепились. Добросовестно сделано. Отступать не собираются», — отметил про себя генерал.

— Стой, кто идет? — окликнул, наставив на них винтовку, низкорослый, усатый, пожилой боец. Но, узнав комдива, тут же опустил винтовку, глаза его испуганно забегали, через секунду он приставил руку к виску. Когда генерал подошел к нему, боец, еще более смутившись, произнес:

— Шо... Шо... боец Шожебаев.

— Здравствуй, боец Шожебаев, — сказал комдив, протягивая ему руку.

Шожебаев постоял в нерешительности и вдруг, обнажив в радостной улыбке зубы, протянул свою руку.

— Если не ошибаюсь, мы с тобой где-то встречались, Шожебаев, а? — спросил Парфенов, всматриваясь в лицо Кожека.

— Встречались, товарищ генерал, в день первого боя.

— То-то. Узнал по усам.

Кожек самодовольно поднес руку к усам и вдруг отдернул ее, словно его пальцы коснулись огня, вытянулся в струнку и замер. Ему редко приходилось сталкиваться с большими начальниками. Он растерялся.

— Вы не смущайтесь, — сказал генерал. Достав из, кармана портсигар, он предложил Кожеку папиросу, взял сам. — Зачем смущаетесь? Не все генералы грозные.

Этому можно поверить, и Кожек почувствовал себя свободнее. «Совсем простой начальник, — благодарно подумал он, — и облик хорош».

Генерал вглядывался в сумрак равнины, потемневшей под сеткой унылого дождя. Она казалась вымершей. Лишь едва различимый гул моторов говорил о том, что за небольшой горкой в глубине равнины враг скрытно собирает силы, чтобы нанести новый удар. Генерал перевел свой взгляд на Кожека. Позднее, когда снаряды начнут разворачивать землю и появятся страшные, как черная смерть, танки, когда плотные ряды немецких пехотинцев бросятся вперед, — этот боец вместе со своими товарищами должен дать им отпор.

Он щуплый и маленький этот боец. И немолод. Найдет ли он в себе непреклонную стойкость, или грозная лавина сомнет его?

Парфенов спросил:

— Нелегко воевать, товарищ Шожебаев?

Кожек, не задумываясь, ответил:

— Зачем? Воюем, товарищ генерал.

— Где работал до войны?

— В колхозе, старшим чабаном. В нашем колхозе много баранов, товарищ генерал. Пять отар. Моя отара — самая крупная. Я сызмала баранов пасу.

Парфенов, сощурив глаза, весело посмотрел на Кожека, который теперь не чувствовал никакого стеснения и становился все словоохотливее.

— Ну, значит, хорошо их знаешь, — с улыбкой промолвил Парфенов.

— Еще как знаю! Сколько зим с ними зимовал — и каких, случалось, зим! — ничего, хорошо переносили. А сейчас весь скот на руках детей и стариков, — тяжело вздохнул Кожек. — Конечно, старые люди много перевидали на своем веку, много знают, но в дряхлом теле силы нету. Беспомощные они.

— С родины получаешь весточки?

— Приходят, товарищ генерал. Пишут, что положение вроде ничего. Да куда там ничего, когда джигиты уехали воевать. Пишут так, чтобы нас не расстраивать. Ведь им тоже трудно, пожалуй.

— Да, конечно, туговато приходится, но Родина в опасности, врага нужно сокрушить. Никому сейчас не легко, товарищ Шожебаев.

— Это верно. А нам все же легче, мы здесь люди необремененные, как говорится — кнут да конь, вот и вся у нас на фронте семья. — Кожек помолчал, раздумывая, не спросить ли генерала в такую удачную минуту о том, что его мучило. И решился:

— Товарищ генерал, дозвольте об одном дельце поговорить.

Парфенов вскинул брови. Кожек опять почувствовал стеснительность, но решимость его не пропала, он придвинулся к комдиву и выговорил шепотом:

— Наши ребята говорят, что до Москвы рукой подать... — Не докончив своей мысли, Кожек замолчал.

Генерал ответил не сразу. Кажется, он оценивал свои собственные раздумья, вернее, искал, как бы точнее их выразить.

Он сказал:

— Нет, не видать им Москвы, как собственных ушей.

— Вот и мы думаем так, — обрадованно проговорил Кожек.

— Очень хорошо, что вы думаете так, товарищ Шожебаев. Но существует условие: это мы и только мы сможем не пустить фашистов в Москву.

— Пожалуй, так, а... к нам помощь придет?

— А если мы не будем просить помощи? — напрямик спросил комдив.

— Пожалуй, так. Но... сила-то их перетягивает.

— Мы должны остановить их. Понимаете? Остановить. А когда придет подмога, мы погоним фашистов назад. Большая придет подмога. Тогда наша сила будет перетягивать. В этом весь секрет, товарищ Шожебаев.

— Пожалуй, так, — сказал Кожек.

— Вижу, тебе пришлось несладко, — засмеялся генерал. — Иначе и быть не могло. Покидая родину, ты, по всей вероятности, хорошо знал, что перед тобой тяжелый бранный путь. Так и случилось. Но впереди нас ждут еще горшие испытания. Мы должны подготовиться к ним. Если не станем ныть да жаловаться, что противник превосходит нас вооружением и численностью, а будем ковать свое оружие и закалять свою волю, то дадим сокрушающий отпор. И, дав отпор, опрокинем врага, а опрокинув, будем его преследовать. Не нужно забывать и о завтрашнем дне, товарищ Шожебаев.

Кожек кивнул головой. Глаза Парфенова загорелись.

— Ты спрашиваешь своего генерала, когда остановим врага. А мне у тебя хотелось спросить об этом. Если бы у генерала не было солдат, не было бы войска, что бы он смог поделать?

— Да нет же, — рот Кожека растянулся в широкой улыбке, — без командующего, пожалуй, дело не пойдет. Трудно одолеть врага без хорошего командира.

— Без хорошего солдата нет хорошего командира. В этом вся суть, товарищ Шожебаев. Победы мы добьемся только совместными усилиями.

Беседа затянулась. Дошло до семейных дел. Парфенов узнал, что у Кожека есть жена и ребенок.

— Жена не скучает? — шутливо спросил Парфенов.

Кожек не знал, как получше ответить, почесал затылок.

— У меня тоже есть жена, — сказал генерал. — Пишет, что скучает. Не молодая, а скучает. А? Что ты на это скажешь?

И они оба снисходительно посмеялись над своей солдатской чувствительностью.

— Передай от моего имени привет жене и ребенку. И почаще им пиши, — сказал Парфенов.

— Передам, товарищ генерал, — пообещал Кожек с просиявшим лицом.

— Ну, будь здоров до следующей встречи, товарищ Шожебаев!

Быстрыми шагами подошли Ержан и Уали и круто остановились перед генералом.

— Командир взвода лейтенант Кайсаров.

— Старший лейтенант Молдабаев.

Парфенов без труда узнал Уали. Этот старший лейтенант в первом бою был у него командиром связи. И этого командира взвода он, кажется, встречал раньше. Лицо Кайсарова было обветрено, сильно загорело, но сразу видно, что он очень молод. Можно утверждать, что существуют два типа командиров, и это резко бросается в глаза. Одни отменно ловки. И форму носят с особым изяществом. Движения их стремительны, четки, они лихо щелкают каблуками и, вздернув руку, красиво подносят ее к козырьку. Когда такой командир, втянув живот, стоит перед старшими, кажется, что он готов по первому их приказу унестись стрелой. Эти командиры ловят каждое слово, незамедлительно и находчиво отвечают.

Другой тип молодых командиров совсем иной. Они спокойны, медлительны. В движениях, еще не отшлифованных военной муштрой, чувствуется неуклюжесть, словно пустившись танцевать, они сбиваются с ритма. Такие командиры не дают молниеносного ответа, а говорят, основательно поразмыслив.

Наметанный глаз Парфенова причислил Ержана к последнему типу.

— Ну, что ж, показывай оборону, товарищ лейтенант, — сказал комдив.

После ухода генерала Кожек не находил себе места. Переполнявшие его чувства рвались наружу, он не знал, как излить их, и только улыбался сам себе. То, как ребенок, он топотал ногами и выпячивал грудь, то вдруг напускал на себя важность, хмурился и шевелил жесткими бровями.

Подошел Картбай, а следом за ним — Борибай.

Они поглядывали на Кожека, как на человека, облеченного доверием высшего начальства.

— Мы не осмелились подойти, а так хотелось. Что-то долго беседовал с тобой генерал. Что он говорил? В тылы нас выведут, на отдых?

— На курорт отправят, на Кавказ, — рассердился Картбай на Борибая. — Ты лучше вот о чем скажи. Спрашивал ты генерала, как это дело повертывается: пятимся К Москве, а немцев все не можем остановить?

Кожек, ошеломленный столь противоречивыми вопросами, долго собирался с мыслями.

— Говоришь, остановить немцев? А как же? Спрашивал. Генерал говорит, что скоро остановим. Вернее, не так он сказал. Не остановим, говорит, а погоним обратно. Очень осведомленный человек.

— Э, если б не был осведомленный, то какой он генерал? — вставил слово Борибай.

— Как много за нами собирается силы? — спросил Картбай?

— Силы этой — тьма-тьмущая, — Кожек чуть призадумался. — Но те храбрецы, которые дойдут до Берлина, это мы сами. Так сказал генерал.

— Значит, верит, что дойдем до Берлина.

— Верит.

— Судя по тому, как генерал смеялся, ты, Кожек, за шуткой в карман не лез, — сказал Борибай.

— Шуткой беседы не испортишь. Генерал тоже шутил. Уж если ты высоко стоишь, то, первое дело, будь с людьми прост. О моей семье генерал расспрашивал, велел передать привет Балкии и Еркинжану, — горделиво прибавил Кожек.

Генерал Парфенов обошел позиции взвода, останавливаясь у каждой ячейки и обмениваясь с бойцами короткими словами.

Возле одной ячейки он задержался и, осмотрев ее, сказал с недовольным выражением:

— Почему рыли неглубоко? Кто рыл?

Он обернулся.

— Это мое место, товарищ генерал, — ответил Борибай.

Парфенов, окинув глазами маленькую коренастую фигуру бойца, ухмыльнулся:

— Если так, прости. По росту и шуба!

На передовой к нему присоединились Мурат и Уали. Парфенов, .уединившись с командирами, разбирал предстоящую операцию. Дивизия отступала с тяжелыми боями и со вчерашнего дня закрепилась здесь. Высокий пригорок перед батальоном Мурата, составлявший центр фронта дивизии, был в руках врага. Мурат рассчитывал захватить пригорок и сделать его опорным пунктом. Купцианов возражал, но Мурата поддерживал командир полка Егоров и генерал. Парфенова увлекло предложение Мурата, и он дал задание батальону взять эту высоту, обозначенную на карте цифрой 175 и расположенную за деревней Соколово.

Обстоятельства облегчали проведение этой операции. По донесению разведки, немцы не возвели на высоте сильных укреплений. Но была и другая сторона дела, говорившая не в пользу наступления. Генерал особенно настойчиво напоминал об этом.

— Прорвать немецкие позиции можно. Внезапный энергичный удар — и мы это сделаем, — сказал Парфенов. — Но мало добиться успеха, нужно успех закрепить. Немцы располагают в этом районе крупными силами. Когда они опомнятся от нашего удара, нужно ждать контратаки. По-видимому, у них есть танки. — Генерал сделал паузу, приглядываясь к тому, какое впечатление производят его слова на командиров. Они сидели молча, размышляя.

— Если мы сумеем занять Соколово, то можно выдержать, — сказал Мурат.

— Запомните основное: на высоте не задерживайтесь ни одной лишней секунды. Натиск. Стремительный натиск. Если одним ударом овладеете деревней, то лучших оборонительных позиций вам не найти. Быстрота — главный залог успеха. — Парфенов повернулся к Мурату. — Связался с приданной тебе артиллерией?

— Связался, товарищ генерал, — ответил Мурат.

Парфенов повернулся к Молдабаеву:

— Если не ошибаюсь, вы были в полку ПНШ?

— Так точно, товарищ генерал, — подхватил Уали. — Я получил разрешение начальника штаба и хочу участвовать в бою во взводе Кайсарова.

— Очень похвально, — проговорил генерал. — Поможете Кайсарову.

Перед тем как уйти, Парфенов ободрил командиров:

— О тактическом значении предстоящей операции вы сами знаете. Помните также, что эта операция — проверка боевого духа дивизии. Если операция провалится, многие повесят носы. А момент критический. Если справитесь с задачей, у дивизии вырастут крылья, она по-настоящему поверит в победу. Смелей же, друзья. Я крепко на вас надеюсь.

Парфенов пожал командирам руки. Руку Ержана он задержал в своей:

— Ваш взвод в ударной группе?

— Так точно, товарищ генерал.

— Верю, что не ударите лицом в грязь.

Ержан, вытянувшись в струнку, козырнул:

— Нет, товарищ генерал. Не ударим.

В звонком голосе молодого лейтенанта прорвалась та горячность, которая говорит красноречивее слов. Генерал медленно повернулся и пошел вперед.

Солдаты, отступавшие с первых дней боев, наконец получили приказ атаковать противника. Эта ночная атака запечатлелась в сознании бойцов и командиров так же резко, как первый бой.

Небо обложено черно-свинцовыми тучами. Лишь местами проглядывали тусклые звезды и тотчас же прятались, будто испугавшись своего одиночества. Холод сковал землю, она глухо стучала под ногами перебегающих с места на место солдат.

Ержан, проверив готовность взвода и не зная, чем еще себя занять, вместе с Уали обходил окопы. Уали непрерывно болтал, стараясь отвлечь товарища от тяжелых раздумий, которые в такие моменты всегда одолевали его. И достиг своей цели: веселость Уали заразила Ержана.

Уали говорил:

— На мой взгляд, наш взвод должен первым ворваться в немецкие окопы. Здесь раздумывать нечего. Как они, твои ребята? Не оробеют? Мы должны им показать пример.

— Ребята надежные.

— В таком случае все отлично. Будем действовать с тобой, как один человек. Что мы — дурни, чтобы отдавать славу другим? Сами возьмем ее за рога!

Ержан поддержал:

— Конечно, в хвосте плестись не станем. Это уж точно!

Проходя по окопу, они столкнулись с Кусковым. Было темно, лиц не разобрать. Политрук узнал командиров по голосам.

— Поздравляю с первым наступлением, товарищи! — сказал он. В темноте сверкнули его зубы.

— Благодарю, — ответил Уали. — Из всей дивизии именно нам выпало это счастье.

Кусков близко придвинулся к Уали, чтобы разглядеть выражение его лица:

— Все же лучше назвать сегодняшнее дело не наступлением, а атакой. Так ближе к истине. Но атака должна быть успешной. Вы в этом взводе будете, лейтенант?

Уали кивнул головой. Кусков повернулся к Ержану:

— Я собирался сегодня остаться с тобой. Но если здесь старший лейтенант... пожалуй, нужда во мне отпадает. Пойду во взвод Фролова. Встретимся в Соколове!

Он ушел. Началась артиллерийская стрельба. Роты вышли из окопов и двинулись вперед. Снаряды, падая на вражеские позиции, рвали в куски чернильную пелену ночи. Видимо, немцам не приходило на ум, что артиллерийская стрельба — это начало атаки, они даже не выпустили осветительных ракет. В пятидесяти метрах от вражеской передовой взвод Ержана залег. С этого рубежа, по сигналу комбата, он должен был броситься в атаку. К Ержану, лежавшему в середине цепи, ползком пробрался Уали. Он дышал тяжело: то ли сказывалось напряжение нервов, то ли устало сердце. Он лег, плотно прижавшись к Ержану.

— Сейчас артподготовка прекратится, и надо сразу же поднять людей в атаку. — Горячее дыхание Уали щекотало ухо Ержана.

— Дождемся сигнала комбата, — ответил Ержан.

— Мы дали, друг другу слово... Нужно опередить других.

Уали вдруг приподнялся с земли и закричал пронзительным, режущим голосом:

— Вперед! Вперед!

Бойцы вскочили на ноги, побежали. Подхваченный людской волной, Ержан тоже бросился вперед. После артиллерийской пальбы землю охватила сторожкая тишина. Не успели бойцы пробежать пятнадцати метров, как вихрь пуль обрушился на них. Солдаты стали припадать к земле, Вражеский огонь усилился, распространяясь все дальше по фронту. Немцы стреляли с перепугу суматошно, без прицела. Так овцы начинают в овчарне метаться, заражаясь друг от друга страхом.

Начиналось самое трудное. Ненужная поспешность Уали, поднявшего взвод без условного сигнала, нарушила стройность атаки. Это понял Ержан. Но делать было нечего. Собрав всю волю, Ержан ринулся вперед сквозь плотную завесу огня. Зародившись где-то справа, по всей цепи прокатилось могучее «ура!» Подбегая к окопам врага, Ержан увидел, что немцы в смятении отступают. Бойцы начали прыгать в окопы. В сознании Ержана молниеносно вспыхнули предостережения генерала Парфенова.

— Не задерживаться! Вперед! — закричал Ержан. — За Родину, вперед!

Подхлестнутые возгласом командира, бойцы кинулись к вершине холма. Зеленин, догнав Ержана, крикнул:

— А немцев в окопах не осталось?

— Чепуха! — ответил Ержан. — Жми дальше!

Первая волна отступающих немцев докатилась до деревни Соколово. Там поднялась суматоха: доносился прерывистый рокот автомашин, заводимых в спешке, грохот телег, окрики, гомон. Заполыхало пламя пожара, освещая деревню. То тут, то там слышался треск ружейной и пулеметной стрельбы.

Батальон сильным броском ворвался в деревню. Уже начинало светать, когда Ержан вывел свой взвод на оборонительный рубеж, за деревенскую околицу, и приступил к проверке. Недосчитались четырех бойцов. Двое были ранены, это люди видели, а где Картбай и Бондаренко — никто не знал. Выяснили только, что они участвовали в бою за деревню.

— Они шли справа от меня, — медленно рассказывал Земцов, обычно говоривший скороговоркой. — И тут с крыши стали палить. Я продолжал бежать не оглядываясь. С той минуты я их не видел;— Земцов озирался по сторонам, хлопая веками. — Не видел я их с той минуты, — повторил он с виноватым выражением лица.

— Дело-то какое... пойти поискать?

— Подождем немного... Все равно придется искать пропавших... — сказал Ержан.

Внезапно прозвучал знакомый голос:

— Ось, кажись, наш взводный!

Все резко обернулись на голос. Бондаренко и Картбай приближались к ним, поддерживая под руку человека, который мотался из стороны в сторону.

— Вот они! — воскликнул обрадованный Земцов. — Раненого ведут! И чего сюда ведут раненого?

Но ошибка тут же разъяснилась: бойцы вели пленного.

— Офицер! — не удержавшись, крикнул Зеленин.

Подойдя к своим, Бондаренко бесцеремонно прислонил ослабевшего немца к плечу Картбая и доложил:

— Пленного притащили, товарищ лейтенант. — Затем рукавом отер лоб. — Фу, и уморил же,окаянный!

Ержан так восхитился бойцами, что и поблагодарить забыл. Он только спросил:

— Где вы его подцепили?

Бондаренко самому не терпелось поведать о столь волнующем происшествии. Не мешкая, он приступил к рассказу:

— Бежали мы по улице, и тут с крыши дома какой-то хфриц открыл огонь. Я, разумеется, прижался к стене. А хфриц знай себе хлещет. Бойцы второго взвода тоже этак замялись, затоптались под огнем. Картбай говорит: «Давай уничтожим его». Ну, сказано — сделано. Видим, к дому примыкает сарайчик, по нему и забрались на крышу. Поднялись мы и видим, верно, сидит хфриц и стреляет вдоль улицы. Мы с Картбаем над самым затылком его стоим, а ему и невдомек оглянуться. Крикнул он: «Курт, патроны!» И тут же учуял что-то, повернул голову и ужаснулся. Очень он ужаснулся, кричит: «Майн готт!» Картбай развернулся и со всего размаха саданул его прикладом. «Вот тебе «майн готт!» Хлюпенький хфриц свалился замертво. Картбай развернулся было ударить его в висок, я его за руку. Почуял, что это не простой хфриц. Приподнял его голову: похоже, ихний командир. Потом говорю: «Постой, Картбай, это важный хфриц, должны мы его доставить лейтенанту». Хфриц не мог идти сам, мне пришлось тащить его на спине. Но он потихоньку очухался и укусил меня за плечо, паршивый. Разве они могут понимать уважение? Зубы у него волчьи, я закричал. Картбай рванул его от меня, отбросил что есть силы. Со злобы чуть дух из него не выпустил.

Пока Бондаренко рассказывал, пленник пришел в себя. Понимая, что разговор идет о нем, он принял надменный вид, не желая унижаться. В предрассветном сумраке Ержан не мог разглядеть его погоны, наклонился.

— Майор! — воскликнул он обрадованно.

Видя это, немец стал держаться еще высокомерней.

— Да правда ли, что он майор, товарищ лейтенант? — спросил, выпучив глаза, Бондаренко.

— Точно, майор! — отозвался Зеленин.

Бондаренко перевел на Картбая смеющиеся глаза.

— Шишка! — произнес он хвастливо. — Я ли тебе не говорил — важный хвашист!

Неожиданно для всех, коверкая русские слова и словно разминая непослушный язык, пленный заговорил:

— Я... отпускай, Я Москву придет, фас миловать будет... Убивать нет.

— Молчать! — взорвался Ержан.

Немец перепугался его крика, окаменел. И бойцы застыли в лютой злобе. Наступившую тишину нарушил Зеленин.

— Уж больно ты наглый, дружок, — сказал он, стиснув зубы.

— Смотри, о чем они мечтают, псы! — тяжело проговорил Картбай, до сих пор молчавший.

Уж на что был мягок и простодушен Зеленин, но и он как-то отвердел. Приблизившись к пленному, он выдохнул с ненавистью:

— Запомни, негодяй... В Москву захотел? Так мы из ваших дурных голов эти бредни вышибем.

Картбай прибавил:

— На коленях перед нами ползать будете.

— Ничего, их пыл скоро остынет, — сказал Ержан и повернулся к Картбаю и Бондаренко. — Спасибо вам, бойцы. Большое дело сделали. Сами и отведите его к Арыстанову.

Бондаренко, держа винтовку наперевес, повернулся к пленному:

— А ну, марш! Теперь-то мне на спину не полезешь. Своими ножками потопаешь, как миленький. Ведь Картбаевых кулаков уже отведал. — Все захохотали.

Ержан и Зеленин разместили взвод на рубеже. Каменное здание, стоявшее на краю деревни, Ержан использовал под командный пункт.

Когда сели отдохнуть и закурили, Зеленин спросил:

— Где же наш лейтенант Уали Молдабаев?

— А верно, где же он? — встревожился Ержан. — И как это я потерял его из виду! Ведь это он поднял бойцов в первую атаку. А там все пошло, как в чаду, я о нем и не вспомнил. Вот беда! Только бы жив остался.

— Всякое бывает — война.

Ержан тревожился все больше. Он ругал себя в душе за то, что не только не приглядывал за товарищем, но даже и не вспомнил о нем ни разу. Зеленину он сказал быстро:

— Пошли человека на поиски. Пусть пройдет по дороге, где мы наступали. И пусть в санвзвод наведается. Не ранен ли?

— Будет исполнено, — сказал Зеленин.

Оба вышли из дома. Над ними пронеслись снаряды и разорвались посередине деревни. Зеленин проговорил:

— Что-то не успокаиваются немцы...

— Растревожились... Но ты поскорее пошли человека.

Приглядываясь к передовой,Ержан неожиданно крикнул:

— Немцы пошли в атаку! Ай, шайтан! По местам!

Пропавший Уали после обеда объявился сам. Третья немецкая атака, в которой участвовали танки, была отражена, как и две первые. Ержан, полагая, что теперь немцы, пожалуй, успокоятся, вернулся в подвал кирпичного дома.

Дом имел самый жалкий вид, снаряды разворотили угол подвала.

Ержан и Зеленин прилегли у стены, покуривая и дожидаясь Борибая, который отправился за ужином на кухню батальона. В это время в комнату вошел Уали. Вошел он шумно:

— А, герои, вот вы где, оказывается! Совершенно выбился из сил, разыскивая вас.

Ержан поднял голову.

— Жив, здоров? — от радости, охватившей его, Ержан не помнил себя и с широкой улыбкой глядел на Уали. — И как это я тебя потерял?

— Надеюсь, не причислили меня к лику святых? — сказал Уали с веселым смехом. — Нет, пока жив. Боялся, что вы, чего доброго, уже послали моим родным похоронную.

Уали смеялся каким-то ненатуральным смехом. Видно, возбуждение боя еще не улеглось в нем. Он был как в лихорадке. Его маленькие глазки поблескивали, лицо налилось кровью.

— Собирались, да не успели отослать, — шуткой на шутку ответил Ержан. — Но, говоря честно, мы изрядно за тебя поволновались. Где ты пропадал?

— И не спрашивай! От вас отбился, пристал к другим — действовал с ними вместе. — Уали поднял флягу, обернутую плотной шерстяной материей, и несколько раз взболтнул. — Трофей. Ну-ка, отведай живительной, взятой с бою! И не бойся: проверено.

Ержан хлебнул. Водка, выпитая на пустой желудок, огнем разлилась по телу, расслабила мускулы. Грязный подвал с унылыми темными стенами словно посветлел. В душе проснулась вера в то, что скоро все дела изменятся к лучшему. И Зеленин, и Уали вдруг стали Ержану милыми, родными. Ержан с наслаждением слушал, что говорил Уали:

— Я урвал минутку. Сбегал в штаб. Встретился там с майором Купциановым. Рассказал обо всем начальству. Командиры очень довольны нашими действиями. Я рассказал Купцианову и о том, как наш взвод раньше всех поднялся в атаку и первым ворвался в деревню. Купцианов очень тебя хвалил, Ержан.

Наконец-то пришел час, когда, по словам Уали, Ержана «отметили:». В глубине души таилось сомнение — так ли это на самом деле? А верить хотелось! Уали — хороший человек, станет ли он зря выдумывать?

Неожиданно Зеленин поднялся и пошел к выходу. Ержана взяла досада. Это неучтиво со стороны Зеленина — нарушать дружескую беседу.

Ержан спросил:

— Ты куда?

— Да пойду к ребятам.

Что-то ему не понравилось в разглагольствованиях Уали.

Изрядно захмелевший Уали перевел разговор на девушек.

— Если вернемся с войны живы-здоровы, не одна пара красивых глазок заглядится на тебя. А как же? Командир, пропахший порохом, орлиный взгляд, орден на груди!

— Какой орден? — спросил Ержан.

— Будешь жив, будет и орден. Но... и на войне герой своего не упустит. Есть у меня девушка в санвзводе. Хочешь, познакомлю тебя через нее с какой-нибудь красоткой? — вкрадчиво улыбаясь, спросил Уали.

Ержан насторожился:

— Кто эта девушка?

— Да ты, пожалуй, знаешь ее. Раушан. В общем, неплохая девушка. И тебе подыщу красавицу. Что молчишь?

Ержан, не поднимая головы, промолвил:

— Нет, мне ни к чему.

Не замечая, что Ержан начинает нервничать,Уали продолжал с хмельным воодушевлением:

— Мы на войне. Сегодня живы, завтра — кто знает? Значит, лови минуту и без размышлений срывай цветы радости. Фронтовые девушки только на это и годятся, в жены их не возьмешь.

В Ержане закипало возмущение. Будто на праздничный стол влезла грязная свинья. Как он смеет говорить о Раушан в таких выражениях? Значит, Раушан дала к тому повод. Может ли это быть? Неужели в румяном, свежем яблоке завелась червоточина? Ержан задыхался от тоски и боли, слова Уали жужжали в его ушах как шмели, и он не мог прекратить этого жужжания.

— Даст бог, вернемся на родину невредимы, — радовался Уали. — У меня подрастет сестренка. Хорошенькая, шельма, и я вас поженю.

— А я не хочу, — пробормотал Ержан.

— Вот забавный! Ты готовишь себя в монахи? Это дело вкуса. Впрочем, хвалю за то, что не торопишься. Главное — обеспечить себе будущее, тогда какая девушка от тебя откажется? — Уали отбросил шутки и перешел к серьезному разговору: — У меня к тебе дело, Ержан. Хочу посоветоваться.

Ержан с облегчением перевел дух. Он быстро ответил:

— Я слушаю, Уали.

— Ценные лошади носят тавро. Ценный джигит тоже. Тавро объединяет настоящих джигитов. Они узнают друг друга по этой моральной и интеллектуальной отметине. Мы должны не только поддерживать репутацию друг друга, но и укреплять, возвеличивать ее в глазах окружающих. Я так и поступаю. Можешь мне верить. Разговаривая с Купциановым, я не поскупился на лестные слова в твой адрес. И не сомневаюсь, что он представит тебя к ордену. — Уали перешел на шепот. Замирающий шепот его словно вползал в душу Ержана, а беспокойные глазки Уали не отрывались от его зрачков. — Одним словом, я делаю все возможное, чтобы тебя выдвинуть. Но у меня встречная просьба: улучи подходящую минутку и шепни командиру полка и Арыстанову о мужестве, которое я проявил в бою. К нам прибудет корреспондент дивизионной газеты. Ему тоже скажи. И самое главное: напиши об этом бумажку на имя Купцианова за твоей подписью. Обдумай мою характеристику: ну, сам знаешь, — отвага, находчивость, волевые качества...

А Ержан, хоть и слушал Уали, думал только о Раушан. То он обвинял ее, то ему начинало казаться, что она ни в чем не виновата, а этот предприимчивый ловкач толкает ее на нечестный путь. Уали и ему, Ержану, навязывает сейчас какое-то нечистое дело. Чего стоит эта заискивающая сладкая улыбка, эти льстиво поблескивающие глаза!

— Я тут сам набросал черновик твоего заявления начштаба. — Уали вытащил из кармана сложенный листок. — Перепиши сам и поставь подпись.

У Ержана словно глаза раскрылись. «Нас толкнул в огонь, а сам дал драпака, чтобы потом состряпать эту писанину», — подумал он. Его передернуло. Он выхватил из рук Уали бумажку и стал рвать ее на мелкие клочки.

— Что ты делаешь? — подскочил Уали.

Ержан весь трясся от злости.

— Вон!

— Что, что такое?

— Убирайся отсюда вон!

— Эй, ты перед кем стоишь? Раскрой глаза пошире. — Уали тоже дрожал, лицо его посинело. — Я тебе покажу твое настоящее место!

— Уходи, пока цел.

— Ударишь? — Уали воинственно надвинулся на него.

— Могу ударить.

— Бей! Ну, бей!

Уали подставил лицо, и Ержан бросил ему в глаза смятые клочки бумаги.

— Ты осмелился поднять руку на старшего по званию командира? Еще ответишь за это!

С криком Уали выбежал из подвала. Ержан, стиснув челюсти, метался из угла в угол. В дверь заглянул Картбай:

— Разрешите, товарищ лейтенант? Хочу взять патроны.

Войдя, Картбай начал ворочать ящики, выбирая патроны, как разборчивый покупатель. Затем попросил закурить. Глубоко затягиваясь, он из-под бровей внимательно следил за командиром.

— Что-то вы сердиты, товарищ лейтенант, — сказал он спустя минуту.

— Это тебе кажется, — ответил Ержан.

— Надо полагать, что с тем лейтенантом повздорили. Из-за двери я слышал ваши голоса, да не решился зайти. Наперед держитесь-ка подальше от такого человека. Какой-то он скользкий и в то же время прилипчивый.

Ержан хотел прервать Картбая — нельзя вмешиваться в дела командиров. Но на лице Картбая было написано искреннее сочувствие. Ержан промолчал.