"Бандитский век короток" - читать интересную книгу автора (Шпилев Борис Иванович)

Глава 7

Утром десятого ноября старший лейтенант Осин заступил на дежурство. В этот ранний час здание городского отделения милиции было почти пустым. Под его сводами гулко отдавались голоса невыспавшихся ментов.

Осин проверял журнал приема-сдачи дежурств, благосклонно прислушиваясь к сытому урчанию своего желудка, переваривающего вкусный обильный завтрак, приготовленный хохотушкой Верочкой, на которой лейтенант был женат вот уже без малого год. Молодая жена была мастерицей не только в вопросах кулинарии. Вспомнив предшествующие завтраку утренние часы, когда прикосновения особенно нежны, а объятия особенно жарки, лейтенант почувствовал, как губы его сами собой расплываются в блаженную улыбку.

С этой глуповатой улыбкой на лице он повернулся к входной двери, услышав чьи-то шаги, и увидел смотрящий прямо ему в лицо ствол автомата. Ствол, потёртый от частого употребления, местами выщербленный и от этого особенно страшный, сулил смерть.

С трудом оторвав взгляд от гипнотизирующего чёрного отверстия, Осин поднял глаза выше и наткнулся взглядом на чёрные холодные глаза, глядящие из прорезей маски.

— Лежать,   — негромко и совсем не страшно сказал человек в маске и дёрнул «стволом» вниз.

Лейтенант Осин потянулся было к висевшей на поясе кобуре, но вспомнил, что пистолет все еще лежит в сейфе. Вспомнил он Верочкин вкусный завтрак, неудобным бумажным комом ворочавшийся теперь в его животе. Вспомнил ее быстрый, теплый язычок, так хорошо знающий укромные уголки лейтенантского тела, и послушно сполз со стула, неудобно раскорячившись на истоптанном полу.

— Всё обыскали, нет их нигде, — запыхавшись, прошептал Ваха на ухо командиру группы, задумался на минуту и вдруг сильно пнул под ребра скорчившегося на полу Осина. — Гдэ они?! Гавары! Убью! — с акцентом закричал Ваха, склонившись над поверженным лейтенантом.

Осин тоскливым взглядом окинул помещение дежурки, запертую изнутри входную дверь в отделение, обрезанные телефонные провода и своих сослуживцев, пыльными кулями валявшихся по углам. Над каждым возвышался затянутый в черный камуфляж боевик.

— Да кто они-то? Кто вам нужен?! Толком говори, чурка нерусская! — в тоске закричал он и сейчас же снова получил десантным ботинком под дых.

— Девушка где? Ольга Громова? И человек наш, что с ней был. Где они сейчас? — нетерпеливо переспросил командир…

— Так бы сразу и сказали, — болезненно поморщился Осин, потирая ноющую от удара грудь. — Нет их здесь. Майор вчера вечером увёз их куда-то.

— Куда увёз?! — теряя терпение, крикнул командир, лязгая затвором.

— Не знаю. Ей-богу, не знаю, — мелко крестясь, забормотал лейтенант. — Да вы сами у него спросите!

Кавказцы переглянулись:

— А что, и спросим. Адрес давай.

После того  как Осин,  запинаясь от страха, продиктовал адрес Рулева, один из этих, в черном, тот, что был повыше, достал из кармана тускло блеснувший металлом кругляш размером с небольшое яблоко и, став на колено, широким замахом катнул его по полу.

Осин сжался на полу, ожидая шквала огня, рвущего на части его лейтенантский желудок вместе с недопереваренным Веркиным завтраком, но, увидев обильно поваливший из кругляша белый дым, немного успокоился.

«Газ… Не отравляющий… — подумал лейтенант. Мысли в его голове ворочались с трудом, глаза слипались. — Если бы был ядовитый, они бы сначала…» И на этой оптимистической мысли лейтенант заснул.

И приснился ему сон, будто стоит он на лётнем цветущем лугу в парадной форме, а Хмура с Кротом вручают ему медаль «Защитник России» и назначают его начальником городской милиции по той причине, что майор Рулев погиб в неравном бою с одетыми в черное кавказцами в масках.

Приятный сон лейтенанта Осина, как все приятное, быстро кончился. Продрав слипающиеся глаза, он приподнял гудящую голову, поддержал ее рукой, осмотрелся и застонал: тут и там на полу в разных позах сидели и лежали его сослуживцы, у стены хрипел, утробно рыкал и матерился сержант. Его больно рвало. Со стен, точно перерезанные вены, свисали обрывки проводов, в открытую входную дверь заметал снег, а в центре комнаты стояла, оглядываясь по сторонам, маленькая старушка. На лице её было написано такое изумление, что Осин засмеялся невесело, закашлялся, выгоняя из лёгких остатки дурмана, нашарил под столом завалившийся туда журнал регистрации происшествий и, поудобнее усевшись на полу, строго спросил:

— Что вы хотели, бабушка?

Кротовский бригадир Александр Фокин по кличке Лом остановился на пороге школы № 3, еще раз недоуменно покрутил головой и взялся за облупленную дверную ручку.

Войдя в тихое после окончания уроков фойе, Лом огляделся, все еще покачивая головой.

Когда час назад ему позвонил Крот, бригадир сначала подумал, что пахан наширялся под завязку, так странен и нелеп был его приказ. Но Лом был исполнительным бандитом, за что и выбился в бригадиры.

Поэтому, подойдя сейчас к старушке, которая собиралась уже закрыть на замок решетчатую металлическую дверь школьной раздевалки, Фокин попытался изобразить приветливую улыбку:

— Вы, бабуля, это… не могли бы дать мне сменную, обувь Нади Рулевой? — Речь, не перемежаемая через слово матом, давалась Лому с огромным трудом. — Надюха забыла вот сегодня забрать, ну и попросила меня, типа заехать.

— А ты кто ей будешь?

— Брат… двоюродный.

— А зачем тебе, милок, её сменка? — продолжала допрос старушка, подозрительно косясь на зверскую рожу Лома.

— Так у неё, у сеструхи, в смысле, это… чисто конкретно, подмётка отвалилась. Подклеить надо, — быстро нашёлся Лом.

Подозрительная сторожиха, кряхтя, сняла с вешалки ободранный пластиковый пакет, заглянула в него и действительно увидела слегка оторвавшуюся подмётку на маленькой белой кроссовке.

— На, милок, заклеивай.

— Вот спасибо, бабка! — неизвестно чему обрадовался амбал.

Проводив глазами отъехавшую сверкающую «БМВ», сторожиха подумала, что люди, которые ездят на таких машинах, могли бы купить ребенку новые кроссовки, а не заклеивать старые. Она очень рассердилась на жадных буржуев и даже плюнула в сердцах.

— Хмура слушает, — раздался в трубке мелодичный высокий голос. Рулеву тотчас представился высокий, тоненький мальчик в белой кружевной рубашке-жабо, держащий в руке смычок и скрипку, склонивший к телефонной трубке голову с непослушными светлыми кудрями.

Майор даже помотал головой, отгоняя наваждение.

— Здравствуй, Андрей Николаевич. Мои у тебя? С ними всё в порядке?

— Ну, не то чтобы совсем в порядке, но живы-здоровы, — с чуть заметной заминкой произнес Боров. Уловив растерянность в его голосе, майор покрылся холодным потом.

— Если ты, сука… — дрожащим голо сом начал Виктор Михеевич и вдруг услышал в трубке звенящий, захлёбывающийся от слёз голос дочери:

— Папа! Папочка! Забери нас отсюда! Мне больно, плохо! Они…

Послышалась возня, и вновь заговорил Хмура:

— Какие будут твои дальнейшие действия, майор?

— Назначай место обмена, — устало выдохнул Рулев. — Но если хоть один волосок…

— Да понял я, майор, не волнуйся, — голос  бандита звучал сочувствующе.  — Я ведь против тебя ничего не имею. Мне этот… падло нужен! Отдал бы мне тогда козу с чурбаном, ничего бы и не было. А на счёт места давай так: в двадцать два ноль-ноль у старого кладбища. Устроит?

— Хорошо. — Майор повесил трубку и сжал ладонями виски. Холодная метель бушевала в его голове. То выплывали из снежной тьмы мертвые, залитые кровью глаза Грома, презрительно глядящие на него. То показывалось на секунду бледное лицо Ольги  с  повисшей  на реснице  слезинкой. И над всем этим висел детский, звенящий от ужаса крик: «ПАПА… ПАПОЧКА!!!» Чувствуя, что сходит с ума, Виктор Михеевич, открыв холодильник, налил себе полный стакан водки, залпом опрокинул его в рот.

Не принеся облегчения, сорокоградусная жидкость водицей скользнула по шершавому, горящему горлу.

Майор вышел в прихожую, оделся, постоял, бессмысленно глядя перед собой. Потом, прошептав: «Прости меня, Леша», вышел из квартиры, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Али бодрствовал и спал одновременно. Организм, привыкший находиться в постоянной готовности к действию, выработал для себя особый режим, при котором мозг дагестанца, находясь в состоянии сна, в то же время чутко реагировал на происходящее вокруг.

В данный момент барометр опасности, намертво встроенный в Али, показывал «ясно». Тем не менее кавказец приоткрыл глаза и окинул быстрым взглядом помещение.

Всё было спокойно в подземном убежище. У двери в кресле дремал Ваня Кругов, в душе плескалась и что-то напевала Ольга.

Мент Саша Соколов ловко управлялся со сковородками в закутке, заменявшем им кухню, краснел, украдкой бросая взгляды на полупрозрачную занавеску, за которой угадывались смутные контуры женского тела.

Али прикрыл глаза и полной грудью вдохнул бывший там, в его сне, густой и душистый, как мед, воздух горных лугов. Он широко развёл в стороны руки и легко оторвался от земли.

Прямо над его головой повисло в свежей, режущей глаз синеве легкое белое облачко, напоминающее голову барашка. Вот к этому-то облачку и помчался, набирая скорость, боевик Али, протаранил его с лета насквозь, отчего морда барашка приняла удивленное и обиженное выражение и, радостно, звонко засмеявшись, как никогда не смеялся наяву, помчался над цветущей землей к далеким седым вершинам.

Уже завиднелся в полуденном зное родной поселок Али, точно ласточкино гнездо прилепившийся к подножию горы. Уже махала ему рукой с порога, смеялась умершая в позапрошлом году мать, как вдруг… ТЬМА… ОПАСНОСТЬ… БОЛЬ… вырвали дагестанца из его сна, точно пробку из бутылки.

Впрочем, внешне это никак не проявилось. Али по-прежнему лежал неподвижно, закрыв глаза и тихо посапывая. Однако обострившиеся до предела чувства его лихорадочно искали источник опасности. Словно тонкие ниточки-щупальца тянулись они во все стороны, со сверхъестественной скоростью и тщательностью исследуя и сортируя звуки, запахи, едва заметные изменения в поведении находящихся в комнате людей и многие другие признаки, невидимые обычному человеку.

Али чувствовал движение за входной дверью. Уловил на пороге слышимости, как сидящий у двери Ваня Кругов прошептал: «Начальник пришёл…», — уловил исходящую от молодого мента смрадную волну страха.

Из-за двери эхом повторили:

— Открывайте, начальник пришёл.

Громко постучали трижды.

— Чего это он в такое время? — тонким фальшивым голосом сказал Кругов, лениво поднялся с кресла и взялся за дверной засов.

Время остановилось для Али. Замер неподвижно Саша Соколов, высунувшись наполовину из кухонного закутка со сковородкой в руке. Перестала плескаться и Оля за занавеской.

В то мгновение, когда время остановилось, она как раз спросила:

— Что случилось, Али? — последний звук ее фразы повис в безвременье — «и-и-и-и» — и, дробясь миллионно, падал холодными льдинками в бесконечность.

А дагестанец уже летел от дивана к двери, извернувшись в немыслимом прыжке. Рассекал вязкую пустоту, уже зная, что за дверью затаилась смерть…

Но медленно двигавшаяся рука продажного мента Вани Крутова уже отодвинула-таки засов. И уже просунулась в образовавшуюся щель рука с пистолетом, а вслед за ней бычья, наголо стриженная образина.

С детства занимавшийся в легендарном Халимбек-ауле у адепта шаолиньского стиля Магомаева, Али находился пока лишь на третьей ступени посвящения. Он не умел поддерживать в себе режим сверхскорости более десяти секунд. Чувствуя, что катастрофически не успевает, дагестанец слегка изменил траекторию и, вместо того чтобы сбить с ног Крутова, с лета ударил обеими ногами в край приоткрывшейся двери.

Хрустнуло мокро и противно, просунувший в дверь голову бандит подавился собственным криком, из поросших волосами ушей брызнула кровь. Выпавший из его сломанной руки пистолет ударился о пол и выстрелил. Вместе с этим звуком время обрело свой обычный ход для Али. В уши его ворвался истошный крик Ольги и яростный мат находящихся за дверью. Кругов схватился за кобуру, но кавказец убил его коротким ударом в горло. После этого он приоткрыл обитую железом дверь и еще раз что было силы ударил по маячившей в щели залитой кровью голове, размалывая ее в совсем уже страшное месиво. С той стороны на дверь очень основательно налегли, а застрявшее в дверях тело бандита упрямо мешало задвинуть засов. Несмотря на все усилия, Али чувствовал, как подошвы его кроссовок медленно скользят по кафельному полу. Крикнул: «Ольга, ложись на пол». Он обернулся к Саше Соколову, собираясь попросить его о помощи, и увидел, что тот так и не вышел из безвременья. Милиционер неподвижно лежал на пороге кухоньки, прислонившись к стене аккуратно простреленной головой. Пуля, вылетевшая из ударившегося об пол пистолета, словно шальная женщина, поцеловала его в лоб, оставив след, как от жирных, красно напомаженных губ.

«Совсем говенно», — подвел под ситуацию резюме дагестанец. Вырвав из кобуры лежащего у двери Крутова «Макаров», Али высунул «ствол» в щель между дверью и косяком, несколько раз выстрелил наугад и, видимо, попал, потому что за дверью длинно взвыли и многоголосо заматерились. Затихли ненадолго, потом высокий голос крикнул:

— Лучше сами выходите, козлы.

Эхо прокатилось по подвалу и затихло где-то в тёмных его уголках.

— А то что?! — крикнул Али, быстро осматривая комнату. Мозг, словно компьютер, быстро просчитал варианты и выбрал, пожалуй, единственный.

— А то перешмаляем вас, козлов, на хер! — зло крикнули из темного коридора. — Пять минут вам на размышление.

«Хватит и трёх», — подумал Али, заклинивая ручку двери тяжелым креслом.

Отшвырнув с пути, как тряпичную куклу, труп Соколова, дагестанец ворвался в кухню и лихорадочно оторвал от газовой плиты гофрированные металлические шланги, ведущие к двум большим пропановым баллонам, выкрашенным облупившейся местами красной краской. Закрутив шипящие, точно змеи, вентили, Али с натугой перекатил к входной двери сначала один тяжелый баллон, затем другой.

Метнувшись через комнату, кавказец отбросил в сторону пластиковую занавеску, отделявшую душевую комнату от жилого помещения, и, зацепившись на секунду взглядом за обнаженную девичью фигурку, съежившуюся в углу, подмигнул ей.

Так, что захрустели мышцы, ухватился за край огромной ванны и выдрал ее из опор, перевернул кверху дном.

— Быстро полезай внутрь, — негромко скомандовал он Ольге, с трудом приподнимая один край чугунной махины. И после того как девушка ящеркой скользнула внутрь, нырнул вслед за ней, ободрав себе обе руки.

Между кафельным полом и краем ванны оставался зазор, сантиметров в пять шириной. Прижавшись к мокрому полу щекой, Али ясно видел входную дверь и лежащие возле неё баллоны. Плечом он чувствовал, как прижимается к нему дрожащим, влажным и обнаженным телом Ольга, чувствовал через тонкую ткань ее майки напрягшиеся соски.

Азарт, предвкушение боя и раньше вызывали у дагестанца почти чувственное удовольствие. Сейчас же, ощущая за спиной присутствие девушки, которая будила в нем никогда ранее не испытанные, такие новые и незнакомые чувства, Али задрожал, как тонко натянутая струна, но не от страха, а от переполнявшего его возбуждения.

— Спаси меня, пожалуйста, — обожгла жарким шепотом щеку дагестанца Ольга.

Али с трудом сглотнул подкативший к горлу комок и кивнул. Словно в ответ на его кивок, за дверью завопили:

— Пять минут истекли. Выходите.

В ответ Али громко и грязно выругался, выстрелив в направлении голоса, целя повыше баллонов. В темном коридоре заорали, заулюлюкали и надсадно, с треском ударили в дверь чем-то тяжелым. И еще раз. И еще. Дверь поддалась с жалобным скрипом, провисла на одной петле. В ярко освещенную комнату, спотыкаясь о лежащие тела милиционеров и воинственно вопя, вломились двое бандитов, замешкались на пороге, а из коридора всё напирали.

— Заткни уши и открой рот пошире, — сказал шёпотом Али и, тщательно прицелившись в щель между полом и ванной, аккуратно выстрелил в вентиль ближайшего к нему газового баллона. У него ещё хватило времени на то, чтобы бросить пистолет, и, обернувшись к Ольге, прижать ее к полу, прикрыв своим телом…

Александр Фокин по кличке Лом что есть силы пнул сорванную с петель дверь и ворвался в забаррикадированную комнату. Это именно ему задела плечо пуля, наугад посланная из комнаты.

И теперь Лом горел справедливой жаждой мести.

— Выходи, суки! Всех положу! — заорал он, размахивая пистолетом, ни на секунду не забывая, что Крот приказал доставить пленников живыми и невредимыми. Лом был очень исполнительным бандюком. Но сейчас его переполняло негодование. Ну ладно, живыми — это пусть, это — хер с ними, но невредимыми… Лом витиевато матюкнулся, сжав зубы, и в эту минуту его внимание привлекла огромная перевёрнутая ванна за сорванной клеёнчатой занавеской.

«Ха! Спрятались называется, чудики!» — подумал Фокин. Бестолковость защитников комнаты развеселила его и несколько уменьшила бушевавший в груди гнев.

— Ну, чё, вылезайте, козлы! Приехали! — крикнул Лом, переступил через труп Ивана Крутова и тут же споткнулся о лежащий у самого порога большой, ободранный газовый баллон…

И как-то сразу поплохело на душе у бандита Александра Фокина по кличке Лом. Странно и нехорошо переплелись мысли в его старательной, но недалекой голове. И присутствовали в этих мыслях баллон этот самый и перевернутая чугунная ванна. И уже почти он понял… и уже открыл рот, чтобы во всю мочь крикнуть: «АТАС!» Но в эту секунду гулко бухнуло, сверкнуло из-под ванны, мир на мгновение стал ослепительно белым и прекрасным. В открытый рот Лома ворвалось бешеное, ликующе ревущее пламя, затолкало обратно в глотку слабый крик и сожрало его внутренности, съело глаза, брызнувшие сочными виноградинами.

Кап… Упала во тьме капля. Кап… Летела, летела и больно, и прохладно разбилась о чей-то обожжённый лоб. Потекла струйкой в чье-то разбитое ухо. И был ещё испуганный женский шёпот, повторявший имя. Знакомое.

— Али… Али… — шептала она.

«Али… Али…» — ревел и гудел отовсюду колокол.

Он схватился руками за уши, чтобы не слышать, за глаза, чтобы не видеть ослепительную тьму, и вспомнил, что у него есть и руки, и уши, и глаза. И понял, что Али — это он. Вспомнив, закричал: «Оля!» — сел рывком, вытирая залитые кровью глаза.

Она сидела на корточках рядом, в одних испачканных копотью трусиках и вытирала его лицо мокрым от воды и крови полотенцем. Увидев, что он пришёл в себя, Ольга перестала всхлипывать и зарыдала в голос.

— Ты чего ревёшь? — спросил Али, с трудом слыша сам себя. Уши и голова его были словно набиты ватой.

— Я думала, ты уме-ер! — совсем зашлась в плаче Ольга. Али изумленно посмотрел на нее, вытер повисшую под её курносым носиком прозрачную каплю и с натугой заворочал головой, оглядывая царивший в комнате хаос из-под гордо возвышавшейся, треснувшей в двух местах, но всё же уцелевшей ванны.

Больше никого и ничего не уцелело. Пол и стены покрывали потеки крови и копоть, на полу валялись осколки, обломки и ошметки человеческих тел. Потолочные перекрытия лопнули, провисли, но каким-то чудом ещё держались.

— Ни фига себе, — пробормотал Али, поднимаясь на ноги. Девушка поддержала его, и они стояли, покачиваясь, прижавшись друг к другу. — Нам нужно уходить, — с трудом проговорил Али. — Скоро всё рухнет…

Зазвонил телефон. Бодро, заливисто и неуместно, как смеющийся на похоронах дурак. Определив направление звука, Али откинул обугленную полу кожанки, надетой на то, что еще недавно было высоким, худым парнем, и с удивлением увидел выпавшие на окровавленный пол детские белые кроссовки.

Обгорелый и треснувший, но всё ещё работающий телефон нахально заорал снова, и дагестанец снял его с пояса трупа.

— Лом! Это ты, Лом?! — надрывался далёкий голос. — Вы всё закончили? Вас уже три часа нет! Веселенькое дело. Чего так долго копаетесь?!

— Ага, весёленькое, — устало произнес в трубку Али. — Приезжай, обхохочешься! И, нажав кнопку «END», набрал номер Магомедова.

Сильно пахло гарью, смрадно и тяжело разило свежей кровью, и витал над всем этим слабый, но явственно ощутимый запашок безысходности.

Виктор Михеевич Рулев уже час сидел на перевернутой, треснувшей ванне. Сначала, с изумлением оглядывая картину разгрома, царившую в его подземном убежище, он еще пытался найти какое-то объяснение происшедшему. Но маленькие белые Надины кроссовки, лежащие около одного из обугленных трупов, превратили мозги майора в желе. Он плакал, раскачиваясь из стороны в сторону, прижимая к груди дочкину обувку, и шептал, размазывая слёзы по грязным от копоти щекам:

— Зачем, Боров? Зачем? Я же согласился…

Постепенно майор успокоился, судорожно сплетенные в тугой комок нервы расслабились, и, хотя сознание все время пробуксовывало и соскальзывало на белые кроссовочки с отклеившейся подметкой, он снова обрел способность соображать.

Хмура был бандитом. И следовал он своей бандитской, извращенной, но действенной логике. Зачем меняться, если можно взять все? Взять все и убрать всех: Грома, потому что он смертельно опасен, Ольгу, потому что она сестра того, кто смертельно опасен, а заодно и чурбана этого непонятного, проблемного. Нет человека — нет проблемы. И его, Рулева, хотел убрать Хмура. Послать, к примеру, старому поганому пердуну, менту, дочкины окровавленные кроссовочки… и всё.

«ЦУГЦВАНГ… ЦУГЦВАНГ…» — звенело и гудело в голове майора. Сильно сжав виски руками, Виктор Михеевич вспомнил, что так называется положение в шахматной партии, когда каждый из имеющихся в распоряжении игроков ход ферзя ведет к неизбежному мату.

Хмура учел все, кроме одного: загнанный в угол, доведенный до отчаяния король мог сыграть не по правилам. Прыгнуть через несколько клеток сразу, вырваться из смертельного кольца и атаковать, атаковать…

— Зря ты это, Андрей Николаевич… ох, зря, — процедил сквозь зубы майор.

Был вечер и снег. Снег падал и падал, укрывая гнойные язвы города, тихо баюкая его боль. Скрип, скрип — пел под ногами.

Давно, тысячу лет назад, когда Гром был молод, он писал стихи. Потом перестал. Приблизительно тогда же, когда перестал чувствовать запах первых одуванчиков по весне.

Стоя на заснеженной обочине, Гром поднял вверх руку с зажатым в ней стольником.

Редкие машины, слепо таращась фарами сквозь снежную пелену, медленно ползли по давно не чищенному шоссе. Водители злобно, зыркали из-за заметенных стекол на радужную бумажку в руке Алексея и спешили проехать мимо. Они боялись. За окнами их авто с гудящей печкой и так уютно бормочущим приемником притаился безумный призрак, город-мертвец, в котором частных извозчиков убивали не реже, а даже, пожалуй, и чаще, чем остальных жителей.

— …А он, родимый, сидит на полу, и другие все менты вповалку по углам. Рожа у него красная, и все в отделении ихнем кверху дном перевернуто.

— Да ладно тебе врать-то, Сергеевна!

Гром заинтересованно обернулся и увидел двух остановившихся неподалёку старушек. Одну худую и высокую, с длинным, хрящеватым носом, а вторую маленькую и румяную, как колобок.

— Вот те крест святой, — румяная мелко перекрестилась. — Я ещё, как вошла, сразу заметила, что-то не так. И дверь-то у них нараспашку, и снегу внутрь намело.

— И что ж там у них такое приключилось? — недоверчиво улыбаясь, спросила скептически настроенная носатая.

— Мне-то они ничего не сказали, но между собой… — театрально понизив голос и нагнувшись к самому уху собеседницы, бабка-колобок прошептала: — Я так поняла, чечены на них наехали.

— Господи…  — всполошилась носатая. — Только чеченов нам и не хватало. Откуда ж они взялись?

— Окстись, мать! Ты посмотри, сколько их на рынках сидит. Видно, своего часа ждали ироды, — румяная старушка горестно вздохнула. Передохнув, бабушки неторопливо двинулись дальше, беседуя вполголоса и поминутно поминая господа.

Гром достал из кармана мобильный телефон, набрал номер и тихо сказал:

— Аллах велик.

— Наша служба и опасна, и трудна… — вполголоса напевал Виктор Михеевич, орудуя ломиком. Плотно пригнанные паркетины наконец подались и открыли под собой небольшой тайник, из которого майор извлек укороченный десантный «Калашников», автоматический «стечкин», рожки и обоймы к ним. Подумав, Рулев достал из тайника толстую пачку долларов.

В одночасье состарившийся лет на десять, со всклоченными седыми волосами, обрюзгшим серым лицом и остановившимся взглядом, внешне он напоминал безумца. Да и претворяемый им в жизнь план — в одиночку атаковать окруженный охраной особняк Хмуры — был абсолютно безумен.

Однако нужно было что-то делать для спасения жены и дочки, и вот именно это «что-то» он и делал, действуя с точностью и спокойствием автомата.

Сначала майор хотел вызвать районный ОМОН, но быстро сообразил, что, пока раскрутится скрипящая ржавыми шестеренками бюрократическая милицейская машина, от его родных останется лишь воспоминание. А еще приезжие менты могли начать задавать разные вопросы, из которых не на всё он мог дать вразумительные ответы.

От невеселых мыслей Рулева отвлек звонок в дверь. Заглянув в «глазок», майор увидел стоящую на лестничной клетке испуганную соседку с нижнего этажа.

— Виктор Михеевич, сейчас же выключите воду! Вы нам всю квартиру залили! — кричала соседка, тряся бигудями, кутаясь в накинутый на ночнушку халат.

— Помилуйте, Зоя Петровна, какая вода? — ошарашенно пробормотал Рулев, открывая замок и снимая цепочку. В ту же секунду от сильного толчка дверь распахнулась, соседка, охнув, отлетела в сторону, и в квартиру ворвались затянутые в чёрное люди в масках.

«Ну, вот и все, — отстраненно подумал майор. — Опередил ты меня, Боров. Обидно-то как».

Один из «чёрных» спросил Рулева о чём-то. Майор не расслышал ни слова, в его голове ревущим яростным прибоем билась ненависть. Он кивнул головой и неожиданно рванулся к лежащей на столе сумке с оружием. Его схватили, завернули руки за спину и силой усадили на стул. Тот, который спрашивал, вздохнув, стянул с головы маску и повторил вопрос.

«Почему кавказец? У Хмуры нет «черных», — вяло удивился Виктор Михеевич и лишь потом до него дошел смысл сказанного.

— Мы друзья Грома, — говорил «черный». — Мы пришли помочь. — Где Ольга? Где Али? — спрашивал он.

Рулев посмотрел в жестокие и спокойные, как остывший «ствол», глаза и подумал, что, может быть, Надюша и Тамара еще и не умрут.

Может быть… Что-то сломалось внутри у Виктора Михеевича, долго сдерживаемые внутри боль и ужас вырвались наружу. Он закрыл лицо дрожащими руками и заплакал, сотрясаясь всем телом.