"Бандитский век короток" - читать интересную книгу автора (Шпилев Борис Иванович)

Глава 8

— Почему ночью-то? — зябко ежась и стуча зубами, спросил пилот. — Завтра с утречка бы поднялись да добросили бы и тебя, и ящики твои за милую душу.

— Тайм из мани. Мне через три часа надо быть в Рязани как штык, — устало ответил ему Гром, пряча нос в меховой воротник кожанки.

В салоне старого вертолёта был промозглый холод. Несколько дней назад Алексей, прикинувшись коммерсантом, заплатил пилоту за доставку попутного груза и, сославшись на срочный заказ, попросил вылететь ночью. Сидя на холодящей задницу скамейке, Гром покосился на три начиненных смертью деревянных ящика, стоящих на покрытом инеем железном полу.

— Тайм из чего? — не понял пилот.

— Тайм из мани, говорю: время — деньги значит.

— Англичанин хренов, — бурчал пилот, щёлкая замёрзшими тумблерами.

Покряхтывая, оживали в чреве вертолета старые механизмы, загорались разноцветные огоньки на панели, от которых, казалось, стало немного теплее в салоне. Скрипнув, повернулись огромные лопасти.

В конюшне, притулившейся у бетонного забора в отдалённом углу Хмуровой усадьбы, было тепло, пахло мышами и прелым сеном. Терялись в темноте перегородки стойл, освещенные тусклыми лампами.

Расположившись на соломенной подстилке, Тамара Васильевна баюкала в своих объятиях Надю. Девочка, ещё недавно такая милая и общительная, после изнасилования замолчала и замкнулась в себе. Тамара Васильевна с ужасом подумала о том, что в результате перенесенного шока ее дочь могла онеметь.

— Наденька, доченька моя, ты слышишь меня? Скажи хоть что-нибудь, — просила женщина, прижимая к себе девочку.

Надя открыла наполненные болью и недоумением глаза и тихо спросила:

— Мама, почему люди такие злые?

Две   маленькие женщины  плакали  в полумраке, а за бревенчатыми стенами им вторил зимний ветер. С неожиданной злобой Тамара Васильевна подумала о своём муже. Где он был, такой властный и сильный, когда… и где он сейчас?

— …И где они сейчас? — спросил майор у Али, прикоснувшись рукой к его плечу, словно не верил до конца в его чудесное возвращение.

Рулев вспомнил, как зазвонил мобильник в кармане командира дагестанцев, вломившихся в его квартиру, как тот почтительно выслушал невидимого собеседника и коротко приказал что-то. Майора, бесцеремонно подхватили под руки и, выведя на улицу, затолкали в машину. А дальше все было просто и неинтересно. Они поехали на окраину города и в какой-то заброшенной сараюшке подобрали измученных, но живых Ольгу и Али. Ольгу увезли куда-то под сильной охраной, а Али немедленно возглавил отряд. Ни раны, ни усталость внешне никак не сказывались на нем. Казалось, он отлит из цельного куска стали.

Дагестанец, не оборачиваясь, передал майору прибор ночного видения.

— Справа от дома, у забора. Видишь? — Продолжая пристально всматриваться, Али ткнул пальцем куда-то в кромешную тьму.

— Сарай большой, и часовой у дверей топчется. — Рулев плотно прижал к воспалённым глазам окуляры. — Откуда ты знаешь, что они там?

Али посмотрел на часы и ухмыльнулся:

— Наблюдатели  доложили.   Два  часа назад их выводили на прогулку.

— Чего же мы ждем? Нужно атаковать, — нетерпеливо переминался с ноги на ногу Виктор Михеевич.

— Атакуем, не волнуйся.  Вот только Грома дождемся. Он просил без него не начинать.

— Когда же он появится? — хрипло спросил Рулев. От волнения голос плохо повиновался ему.

— Не волнуйся, майор. Когда он появится, ты сразу услышишь, — рассмеялся Али, снова бросил взгляд на часы, прислушиваясь к чему-то, и удовлетворенно сказал: — А вот и он. Минута в минуту.

Дагестанец достал из кармана маскхалата продолговатую трубку. Фыркнуло, зашипело. Прочертив от заснеженной земли огненный пунктир, засияла в тёмном небе зелёная звезда, залив всё вокруг ослепительным мёртвенным светом.

В эту минуту сквозь вой ветра до Виктора Михеевича донёсся низкий рокочущий гул.

— Снижайся, — закричал Гром пилоту. Грохот тупым сверлом буравил мозг, лез в уши.

— На фига? — повернул к нему зелёное лицо пилот. Свет повисшей в небе ракеты сделал его похожим на покойника.

— Снижайся, братан. Так надо. Извини, — с сожалением в голосе произнес Гром и, достав из кармана кожанки пистолет, упёр его холодный ствол в давно не стриженный затылок пилота.

Жалобно скрипя, вертолет завалился набок и быстро пошел к земле.

— Все, хорош! — крикнул Гром, когда до земли осталось несколько метров. — Прыгай

— Не, не могу! Страшно! — замотал головой пилот.

— Прыгай, мать твою! — Алексей, точно котенка, схватил за шиворот хлипкого лётчика и, распахнув дверь, выбросил его в поднятый лопастями винтов снежный вихрь.

Маленький пузатый вертолёт опасно клюнул носом, затанцевал было в воздухе, словно норовистая лошадь, но Гром уже поймал затертую многими руками шершавую рукоять рычага управления. Сделав широкий вираж, Алексей развернул ревущую железную стрекозу и повел ее над затянутым льдом озером туда, где пробивались сквозь снежную круговерть яркие огни Хмуровой усадьбы.

Поднявшись повыше, Гром направил машину полого к земле. Широко расставив ноги, уцепившись стынущими пальцами за обледеневшую обшивку, он встал у открытой двери. Встречный ветер бешено рвал одежду, слепил глаза. Далеко внизу со страшной скоростью мелькала ледяная гладь озера.

— Ну, прости господи, грехи наши тяжкие, — прошептал Алексей и, размахнувшись, что было сил кинул вперед, по ходу вертолёта, связку гранат.

Бухнуло, ослепительно вспыхнуло впереди. Взметнулись вверх обломки льда и фонтаны воды. А вертолёт быстро мчался вперёд, скользил по наклонной траектории над уже образовавшейся от взрыва полыньей.

«Не успею», — холодея, подумал Гром.

Обернувшись, он бросил последний взгляд на начиненные пластиковой взрывчаткой ящики и, разжав пальцы, крикнув что-то неразборчиво матерное, прыгнул с высоты десятка метров, полетел вниз во тьму, навстречу матово поблескивающему черному льду.

И снова ему повезло. Он упал в воду у самого края широкой полыньи, больно ударившись спиной. Ухнул с головой в обжигающе-ледяные чернила. Забил руками и ногами и, точно пробка, выскочил на поверхность с ошалело выпученными глазами и широко открытым ртом. Раскорячившись лягушкой, он осторожно выполз на край потрескивающего под его тяжестью льда.

Ярко и жарко пылали в камине сосновые поленья. Плакали душистой смолой. Сидящий у камина Андрей Николаевич Хмура дрожащей рукой налил полный стакан водки, который уже по счету за последние несколько часов, и одним махом плеснул себе в рот. С видимым усилием он поднял глаза и посмотрел на большие часы, висящие на стене просторной гостиной. Минутная стрелка, дрогнув, переползла на цифру десять. Двадцать три часа, пятьдесят минут. Десятое ноября. А он все еще жив. Жив и здоров, несмотря на кошмарный приговор таящегося в ночи бешеного волка-одиночки, чью семью он, Хмура, походя, между делом, извел под корень.

— Эй, там, который час? — крикнул Хмура.

Высокая резная дверь отворилась, и в гостиную заглянул заспанный охранник. Он изумленно посмотрел на Хмуру, перевёл взгляд на стенные часы:

— Дак это… без десяти двенадцать…

— Вот именно что без десяти! — ликующе крикнул Андрей Николаевич. По привычке подошел к большому, на полстены, окну и уставился в снежную мглу. — Пошёл на хер, — не оглядываясь, бросил он через плечо охраннику. Хмура старался, чтобы голос его звучал сурово, но почувствовал, как губы его сами собой расплываются в торжествующую улыбку. Он засмеялся, и, словно вторя его смеху, за окном послышался быстро нарастающий звенящий гул. А в следующую секунду Андрей Николаевич Хмура увидел кошмар наяву. Вырвавшись из темноты, прямо на него неслась ревущая СМЕРТЬ. Улыбка замерла на губах бандита.

— Бля! — сказал он и, отвернувшись от окна, ещё успел сделать несколько шагов по направлению к двери. Затем на него обрушились грохот и тьма.

— Получил, сука! Получил, тварь поганая! — хрипло закричал Гром, видя, как вертолёт врезался прямо в фасад роскошного дома, смялся, точно картонный, и возник на его месте ослепительно белый огненный шар. Ночь превратилась в день. Заплясала у ног Грома его длинная, чёрная тень, а вслед за ней пустился в пляс сам Гром. Он неуклюже крутился и подпрыгивал, хлопая себя руками по бокам, отчего во все стороны фонтанами летели брызги, и хохотал, крича что-то, словно безумный. Затем, вытащив пистолет из кармана начавшей леденеть кожанки, он неуклюже, но быстро побежал по льду к пылающим развалинам.

Ночь. А потом сразу ослепительный день. И грохот.

И пляшущий танец смерти, черный демон на белом снегу, окруженный сверкающей радугой.

Эта сцена навсегда отпечаталась в памяти Рулева яростно-контрастным, чёрно-белым негативом.

— Что стоишь? — толкнул майора Али и легко побежал по сугробам к стоящему в редком ельничке белому снегоходу. Поспешив за дагестанцем, оглушенный и ослепленный, Виктор Михеевич едва успел устроиться на узком сиденье, как машина рванула с места, выбросив из-под резиновых гусениц небольшую снежную лавину, стрелой рванулась к озеру, туда, где белый свет в ночи сменился мятущимся багровым заревом. Мчась по снежной равнине, прячась от секущего ветра за широкой спиной Али, майор осмотрелся по сторонам. В холодном свете луны скользившие справа и слева от него белесые силуэты снегоходов казались порождением снежной бури. Не горели фары. Налетавшие порывы ветра относили назад тихий звук моторов, и стремительный, бесшумный бег машин по снежной равнине был похож на забытый речитатив: «Мчатся тучи, вьются тучи. Невидимкою луна…» Один снегоход притормозил на секунду, чтобы подобрать бредущего по пояс в снегу Грома.

Приблизившись к огненному аду, несколько минут назад бывшему роскошным зданием, боевики Али нарушили строй. Снегоходы закружили вокруг развалин, точно хищники у туши поверженной жертвы, отыскивая мечущиеся среди багрового пламени фигурки. Заглушаемые ревом и треском пламени, зататакали автоматные очереди.

Рулев хлопнул по плечу Али, рванувшегося было в самое пекло боя, и крикнул ему на ухо:

— Давай к сараю.

Дагестанец кивнул и резко вывернул руль. У широких ворот конюшни металась одинокая фигура часового. Увидев мчащийся прямо на него снегоход, бандит замер, неторопливо поднял автомат и выпустил длинную очередь.

Али, до отказа выкрутив рукоятку газа, почти поднял послушную машину на дыбы и с разгону, впечатал стрелявшего в стойку ворот. Уши резанул дикий крик, сейчас же перешедший в утробное бульканье, а майор между тем, ломая ногти о мерзлое дерево, уже тянул на себя тяжеленную воротину.

Из темноты пахнуло сеном, конским дерьмом. Рулев побежал вдоль пустующих стойл, выкрикивая имена жены и дочки. И то ли показалось ему, то ли…

— Витя… — тихо и неуверенно, а потом уже громко и радостно: — Папа! — послышалось из тёмного дальнего угла.

Метнувшийся луч фонаря выхватил из тьмы две испуганно прижавшиеся друг к другу фигурки.

Майор упал на колени и что было сил прижал их обеих к себе. Целовал, гладил их мокрые от слёз лица, обнюхивал даже, царапая небритыми щеками.

У двери деликатно кашлянул в кулак Али, раз и другой:

— Надо уходить, майор.

У выхода из конюшни корчился и тихо стонал придавленный снегоходом бандит. Проходя мимо, Тамара Васильевна скользнула по нему взглядом, остановилась, подойдя ближе, присмотрелась.

— Помнишь, я говорила, угрюмый, что мой муж убьёт вас обоих? — спросила не громко.

— Хорошо сосешь… — булькнув кровавой слюной, прохрипел бандит и попытался рассмеяться. Тамара Васильевна подняла автомат угрюмого и стреляла до тех пор, пока усталая стальная пружина не выдавила из рожка в горячий казенник последний патрон. А она все жала и жала на спуск умолкшего «Калашникова» до тех пор, пока майор не отобрал у неё оружие.

Тогда Тамара Васильевна заплакала, спрятав лицо у него на груди. А Надя прижалась к отцу, глядя широко открытыми глазами на то, что осталось от бандита.

— А где Гром? — посмотрел на Али майор.

Дагестанец быстро сказал что-то в рацию. Рация в ответ зашипела и забормотала на разные голоса.

— Пока не можем найти, — пожал широкими плечами Али. — Он побежал в дом, в самое пекло. Там все вот-вот рухнет.

— Позаботься о моих, — попросил Рулев, подобрав валявшийся на снегу автомат угрюмого. Пошарив в карманах трупа, нашёл полный рожок и, проваливаясь на каждом шагу в подтаявший снег, пошел к пылающему дому.

Когда Гром нашёл Хмуру, тот был ещё жив. Бандит, даже не потерял сознания от вонючего дыма, адского жара и боли в переломанных рухнувшей балкой ногах.

Изрядное время пропетляв по пылающим коридорам, пару раз рухнув с высоты вместе с подгоревшими лестницами, Алексей и сам находился на грани обморока. До сих пор его спасала от жары мокрая, покрывшаяся ледяной коркой одежда, но вода быстро испарилась, высохла, и, когда заскорузлая, царапающая тело ткань уже готова была вспыхнуть на Громе, он наконец, пошатываясь, вошел в комнату, у дальней стены которой, привалившись спиной к пузырящимся от жара обоям, сидел Хмура.

Вид его был ужасен: волосы на голове полностью обгорели, открыв багровую обожженную кожу, тлеющая одежда висела на нем лохмотьями. Ноги, местами обгоревшие до кости, намертво прижимала к полу рухнувшая потолочная балка. Но, несмотря на это все, вздутое, покрытое волдырями и ожогами лицо Борова улыбалось.

— Пришёл-таки, — пропел Хмура и закашлялся. — А я думал, так и не свидимся уже…

На подгибающихся ногах Гром подошёл к бандиту и присел перед ним на корточки, с отвращением вдыхая запах горелого мяса, идущий от ног Хмуры.

Алексей достал из кармана мундштук, вырезанный из слоновой кости в виде обнажённой женщины, и поднёс его к самому лицу Хмуры. Другой рукой он приставил бандиту ко лбу ствол пистолета.

— Мой мундштучок, — поднял обгоревшие брови Хмура.

— Знаешь, где я его нашел? Под телом моего отца. Ты потерял его, когда убивал мою семью.

— Твой отец долго умирал. Сильно кричал перед смертью, — сказал Хмура тихо, словно обращался сам к себе.

Гром медленно убрал от его лба пистолет, отпустил большим пальцем взведенный курок… Он медленно поднялся на ноги и, отвернувшись от Хмуры, пошатываясь, направился к выходу. Бандит, не отрываясь, смотрел ему в спину.

— Убей меня, — тихо попросил он.

Не оборачиваясь, Гром покачал головой и отошел еще на шаг. В соседней комнате, стреляя искрами, рухнул потолок.

— Убей меня! — истошно  закричал Хмура. — Убей меня! Я выполнял приказ. Я только… Ты думаешь, Крот приказал, да?! Дурак ты! Крот — это так, мелочь, шаха!

— Ну, говори, — нехотя повернулся к нему Алексей.

На лице Хмуры вдруг показался неописуемый страх. Он поднял руку, защищаясь, и, указывая пальцем на что-то, закричал:

— Вот же…

За спиной Грома прогрохотала короткая очередь. Хмура дёрнулся, и голова его упала на грудь. Обернувшись, Гром увидел стоявшего в дверном проеме Рулева.

— Негоже, Алеша, над людьми издеваться, — прохрипел, закашлявшись, майор. — Даже над такими.

— Зачем ты стрелял, Витька?! Ну зачем ты стрелял? — с трудом проговорил Гром и, сделав по направлению к Рулеву два шага, начал валиться вперед. Он уже не помнил, как майор подхватил его и поволок к выходу по бесконечным огненным коридорам.

Дежа-вю. Яркие звезды над головой. Запах дыма и треск огня. Сильнейшее чувство того, что вот это все уже было. И этот склонившийся над ним темный силуэт Олега Жданова, и горящие развалины-руины «Красного фонаря».

Он приподнялся, отполз подальше от исходящих жаром и искрами бревен, но это не помогло. Жар бушевал и плавился в его теле. И вместе с тем Грома колотил мелкий озноб.

«Я заболел…» — равнодушно подумал Алексей. Он захватил пригоршню сухого и колючего снега и, протерев им пылающее лицо, сел. Темный силуэт склонился над ним и оказался Виктором Рулевым.

— Ну, как ты, герой? — улыбался майор. Лицо его, измазанное копотью и обожжённое, светилось радостью.

— Тамару с Надюшкой нашёл? — прошептал Гром, боясь спросить о главном.

— И мои все живы, — засмеялся Виктор Михеевич, — и Ольга твоя в безопасности. А всё этот твой супермен черножопый! Эй, Али, иди сюда! — крикнул майор, перекрывая гул пожара.

— Витя, забирай семью и отправляйся домой. Не нужно, чтобы тебя здесь видели.

— Да я с места не двинусь, пока Али не заберёт тебя с собой…

— Я никуда не еду. — Гром подавил начавшийся приступ мучительного кашля.

— Тебе нужно отдохнуть, Гром. Ты сильно болен. — Неслышно подошедший Али протянул Грому плоскую фляжку.

— Я приказываю тебе забирать людей и уезжать. Когда потребуешься, я позвоню. — Алексей отвинтил колпачок и опрокинул в горло обжигающую жидкость. Он проводил взглядом отошедшего Рулева и негромко сказал: — Зачисть здесь всё. Никто не должен… — Гром хотел было подняться на ноги, но только бессильно матюкнулся и осел в снег.

Али некоторое время бесстрастно смотрел на него, затем круто повернулся и направился к покрытому копотью снегоходу, гортанными выкриками, словно ударами бича, подгоняя своих людей:

— Майор, поторопи семью. Гром, один снегоход я оставил у ворот.

— Спасибо, Али. Береги Ольгу.

При звуке этого имени дрогнуло неподвижное лицо дагестанца. Он обернулся, хотел что-то сказать, но передумал и только коротко кивнул.

Взревели двигатели, заметались из стороны в сторону острые лучики фар. Выстроившись клином, мощные машины понесли боевиков через озеро, постепенно тая во тьме. Рокот моторов быстро заглушил вой ветра.

Между тем пожар не ослабевал. Пламя перекинулось с горящего дома на подсобные постройки, и теперь уже полыхала вся усадьба.

Бессильно привалившись к стойке въездных ворот, Алексей проводил туманящимся взглядом дагестанцев, чувствуя, как весело и жарко мечется пламя внутри него, яростно гудит в голове, грозя выдавить наружу глаза и взорвать череп изнутри.

Сквозь шум в ушах прорезались далекие завывания пожарных сирен.

Борясь со слабостью и тошнотой, Гром оседлал снегоход и, петляя из стороны в сторону, направился к черневшему невдалеке лесу…

Воздух был сухим и колючим. Он царапал воспаленное горло при каждом вдохе, со свистом вырываясь из обожженных холодом легких. Жар выжег Алексея изнутри, сплавил внутренности в единый, корчащийся от боли, кровоточащий сгусток.

Загнав в стынущую полынью снегоход, Гром долго сидел один на заснеженном ночном берегу, бездумно глядя на поднимающиеся из черной глубины пузыри. Они выскакивали из воды, поднимались над её поверхностью, гонялись друг за дружкой, радужно переливаясь, и лопались с тихими звонкими хлопками.

Гром понимал, что замерзает. Но уж больно хорошо было сидеть вот так, никуда не торопясь, и наблюдать за веселой суетой пузырей. И совсем не холодно, только грустно.

Кто-то коснулся его руки. Алексею лень было поворачивать голову, и он скосил глаза в сторону.

«Ма…» — тихо и радостно подумал он, а не сказал. Его скованные ледяной коркой губы лишь слабо шевельнулись. Весь подался к ней, чтобы, как в детстве, уснуть на ее груди под тихую колыбельную. Но черты матери были холодны и суровы. Она гневно говорила что-то, ругала его, а он не мог понять ни слова.

Однако постепенно в его почти уснувшее уже сознание теплой искоркой скользнуло слово, которое раз за разом повторяла мать: «Ольга… — говорила она. — Ольга…»

С отрешенным удивлением Гром увидел, как, помимо его воли, правая, лишенная всякой чувствительности рука зомби царапает опаленный край кармана кожаного пальто. На снег упала невидимая в темноте, подаренная Али упаковка капсул, предназначенных для американского спецназа, начиненная адской смесью антибиотиков, анестетиков, кофеина и кокаина, и черт его знает чего еще.

Гром не видел, как она упала, потому что ресницы его смерзлись. Не слышал, как она упала, потому что в ушах его пел прибой, на котором он качался вверх-вниз.

Но он ЗНАЛ, что она выпала из кармана и лежит где-то здесь, рядом, в темноте.

Раскачавшись из стороны в сторону на волнах прибоя, он повалился лицом в снег, ударившись бровью о камень, и осторожно заелозил щеками, губами по жесткому насту. Пару раз он прихватывал зубами мелкие ветки и горькие кусочки сосновой коры. Зашарил правее и наконец нашёл.

Давно, когда он учился во втором классе, в школьном туалете к нему подошли три пятиклассника. Один из них, стрельнув глазами по сторонам, тихо спросил:

— Бублегума хочешь?

До этого Алёша пробовал жвачку только один раз в жизни. В тот день они с Витькой Рулевым, сбежав с уроков, «зайцами» уехали на электричке в Москву и у гостиницы «Космос» выменяли у здоровенного белозубого негра на два октябрятских значка и пионерский галстук большую пачку «Джуси фрут».

Весь остаток того дня они с Витькой просидели в ветвях древнего «Ла Фудра» и жевали восхитительную терпкую свежесть.

При этом воспоминании рот маленького мальчика моментально наполнился слюной.

— Держи, — верзила протянул Алёше красивую блестящую упаковку, на которой была нарисована красивая тётя с большими сиськами. Внутри мягкой упаковки угадывалось что-то похожее на большую таблетку.

Недолго думая, Алёша сунул пакетик в рот целиком…

— Открой, придурок! — покатились со смеху старшеклассники. Мальчик надорвал изжёванный пакетик и сунул ему в рот ароматное содержимое, пахнущее ананасом и почему-то резиной…

Обессилевшие от смеха дебилы сползли по стене на заплёванный пол.

В эту секунду дверь распахнулась, и в прокуренный воздух туалетной комнаты ворвался вихрь. Витя Рулев дрался как лев. Он так махал кулаками и так орал матом, что великовозрастные шутники, опасливо поглядывая на него, бочком-бочком двинулись к двери.

Изумленно наблюдавший эту сцену Алёша выдул изо рта большой, красивый пузырь и спросил, рисуясь:

— Что, Витюха, жвачки хочешь?

Виктор некоторое время исподлобья смотрел на него, потом покраснел, побледнел и вдруг захохотал так, что из носа у него выскочила здоровенная зелёная сопля.

— Выплюнь сейчас же, придурок! — с трудом выговорил он между приступами смеха. — Это же гондон! Его знаешь куда надевают!

Когда Гром почувствовал во рту кисловатую прохладу фольги, вкус, который всегда ассоциировался у него с чем-то постыдным и мерзким, он радостно замычал сквозь зубы и старательно заработал стянутыми морозом челюстями.

Эффект действия заморского снадобья напоминал снятый замедленной съемкой взрыв бомбы. Дрогнуло что-то в самой глубине Грома. Медленно вырос где-то между животом и мозгом жаркий шар размером этак примерно с Солнце и продолжал расти, проясняя сознание, выдавливая из тела Алексея смертный сон и холод. А вместе с теплом пришла слепящая ярость.

— Р-разжую, гондоны! — прорычал Алексей, поднимаясь на ноги. Он оглядел пустынный берег в поисках матери, которая вот только что, сию минуту была здесь, неслышно исчезнув за черневшими у самого берега деревьями.

А поземка заботливо замела его следы.

Вода была ржавой и вонючей. И отдавала мочой. Она текла тонкой струйкой из проржавевшей, покрытой слизью трубы и звонко билась о дно подставленной Громом консервной банки.

Только этот одинокий звук да еще редкие стоны мечущегося в бреду Алексея нарушали безмолвие подвала старой пятиэтажки.

Действие волшебных таблеток начало слабеть ещё на окраине города. Али предупреждал, что после кратковременной вспышки активности наступит депрессия и длительный упадок сил.

Самочувствие Грома в момент упомянутого дагестанцем «упадка сил» напоминало старую шутку Жванецкого: «Почему лимон с ножками? Видимо, кто-то выдавил канарейку в бокал». Вместе с окончанием действия таблеток, словно луч разряженного фонаря, потускнело и восприятие реальности.

Гром решительно не помнил, как открыл отмычкой простенький замок, врезанный в обитую ржавым железом дверь, как ужом полз в темноте, тыкаясь лицом в человечьи и кошачьи какашки, и как забился последним сознательным усилием под теплую трубу отопления.

Бог войны и мести по-прежнему оберегал Грома. В подвале прорвало канализацию, и специфический запах живо выгнал на улицу обосновавшихся было там бомжей.

Придя в себя через несколько часов от нестерпимой вони и боли в отмороженных пальцах, Алексей обнаружил, что потерял где-то бесценную сумку с боеприпасами, медикаментами, спальником и еще многими необходимыми вещами, которую предусмотрительный Али оставил ему на пожарище вместе со снегоходом. У него осталось только несколько разовых герметичных шприцов, наполненных сильным антибиотиком, и две капсулы стимулятора, запаянные в водонепроницаемую обертку.

И, конечно, оружие. Компактные «вальтер» и «глок» с обоймами к ним намертво крепились на поясе «скрытого ношения», надеваемом прямо на голое тело, под рубашку. Был еще метательный десантный нож в пластиковых ножнах, прикрепленных к правой лодыжке.

Арсенальчик был так себе, но все же лучше, чем ничего. Хуже было другое. Гром потерял хитрый сотовый телефон прямой связи с Магомедовым, нашпигованный системами кодирования разговоров, антипеленгом и ещё много чем.

Теперь, чтобы созвониться с дагестанцем, Алексею пришлось бы либо звонить по обычному городскому телефону, который наверняка прослушивался, либо покупать новый сотовый. Благо тугой свёрток долларов, плотно завёрнутый в целлофан и подвешенный за шнурок на шею, оказался в целости и сохранности.

От невесёлых мыслей быстро закружилась и заболела голова, и Алексей, вколов в предплечье дозу антибиотика, хлебнул вонючей воды, которой накапало приблизительно полбанки и позволил наконец себе потерять сознание.

— Бежать надо, Крот! Сукой буду, положит он всех! — тряся щеками и обильно потея, кричал Гарик Оскарович. — Награду объявляли?! И какую награду! Ц-ц-ц. — Толбоев зацокал языком, восторженно завёл к потолку черные восточные глаза. — И чего? И ни хера! «Быков» сколько положили? Считай, половины нет уже. Никто его не видел, никто ни разу в него не попал. Ни разу!

Молчавший до этого Тихомиров деликатно кашлянул в кулак.

— Я тут, извините, Федор Петрович, к бабушке к одной сходил. Слепенькой. Верная бабушка. Несколько раз своей ворожбой меня из такого говна вытаскивала… Ну так вот… — Глеб Федорович замялся. — Ерунда, конечно… но она говорит, нельзя его убить. Будто он… это… воин-ангел… как его, Серафим, что ли…

Пока Тихомиров говорил, Федор Петрович Кротов, опустив глаза, смотрел в свой наполовину пустой стакан. Лицо его неуловимо изменилось.

Сальная, тёмная челка низко нависла над лбом, толстые щечки обвисли брылями, набрякли лилово мешки под глазами, по лицу разлилась нездоровая желтизна. И даже отсутствие карикатурных усиков не умаляло жуткого сходства.

— Господи! — пробормотал в ужасе Толбоев.

Крот посмотрел на свою сжимавшую стакан правую руку. Она тряслась так, что хрустальное донышко звенело о полированную поверхность стола. Тогда он сжал пальцы, и тонкое стекло брызнуло в стороны, оставив глубокие порезы.

Бандит схватил что-то в ящике стола, вытянулся весь в сторону Тихомирова, и заплясала в его израненной руке тяжелая «беретта». Кровь, струящаяся из порезанных пальцев, залила рифленую рукоятку, отчего та стала мыльно-скользкой.

Пистолет был похож на страшного, черного, покрытого кровью зверька, который пытается вырваться из рук держащего его человека и убивать… убивать…

Глеб Федорович медленно поднял руку, чтобы перекреститься.

— Замри, падло! — прошипел Кротов. — Замри, упырь! Ишь, бабушка ему сказала! Гуся с удавкой к твоей бабушке слепенькой. Говорит много, — прохрипел он.

Пистолет оглушительно бахнул, и левое ухо Глеба Федоровича повисло мокрыми красными комочками. Тихомиров взвизгнул и, присев, закрылся. Между его пальцами обильно потекла кровь.

Словно в ответ на его крик, в дверь почтительно, но настойчиво постучали. Не дожидаясь разрешения, в кабинет быстро вошел один из телохранителей Крота, молодой и жестколицый, почтительно склонившись к сидящему бандиту, что-то коротко прошептал ему на ухо и поставил перед ним тяжелую спортивную сумку.

Федор Петрович с опаской расстегнул ее, недоверчиво посмотрел на телохранителя и не торопясь принялся вытаскивать из нее уже знакомые нам предметы: спальный мешок, похожий на батон варёной колбасы, лекарства в нерусских упаковках и оружие… оружие и патроны. И деньги. Много денег. Русских и нерусских.

— Ну что, мудаки, оборотень, говорите? Ангел Серафим, значит? — мягко рассмеялся Крот, и Толбоев поразился, как он мог принять этого улыбчивого бизнесмена за страшненького, кровавого автора «Майн кампф».

— Где нашли? — спросил Крот, с некоторым удивлением глядя на свою окровавленную руку с зажатым в ней пистолетом. — Он досадливо тряхнул рукой, и кровяные брызги упали на белоснежный палас.

— У старых домов на улице Королева. Помойка ещё там недалеко, — четко доложил жестколицый.

— Следы?

— Всю ночь мело. Сумку утром два бомжа из снега откопали. Там рядом Фоня Зверь живёт. У него «бээмвуха» старая, ну, с утра, конкретно, не заводится. Он, значит, пока с ней мудохался, бомжей и заприметил.

— Этот Фоня твой — местный?

— Я ж и говорю, у его подъезда сумку нашли.

— Так! Его старшим. В подхват десять человек. Нет! Двадцать! И чтобы каждый подвал, каждый чердак! Понял?! — И, когда телохранитель рванулся к двери, крикнул ему вслед: — И хирурга позови, мне и этому… — Крот с отвращением посмотрел на тихо кровящего в углу Тихомирова.

Уже взявшийся за ручку двери, жестколицый обернулся и с изумлением посмотрел на Крота.

— Хер ли уставился! — свирепея, рявкнул бандит. — Не нашего Хирурга! Из поликлиники! Обыкновенного. Или травматолога, там.