"У дьявола в плену" - читать интересную книгу автора (Рэнни Карен)

Глава 19

— Давина, ты должна сосредоточиться на мяче, — сказал Маршалл. — Когда замахиваешься, следи за мячом.

Давина замахнулась битой для гольфа, но лишь слегка задела мяч.

Повернувшись, она сердито посмотрела на Маршалла.

Из-за того, что все время шел дождь, Маршалл соорудил временное поле для гольфа в большом зале и настоял на том, чтобы Давина научилась играть в эту игру. Он сидел у нее за спиной и давал указания.

— Давай еще раз.

Она взяла биту обеими руками и сказала:

— У меня получилось лучше, чем раньше.

— Я удивлен, что ты никогда прежде не играла в гольф, Давина. Это же шотландская традиция…

— Знаю, — прервала она его. — Первые правила игры были написаны в 1744 году. Я знаю об игре, но это не означает, что умею играть. Печальная правда в том, что у меня вообще не очень хорошо получается, Маршалл. — Она хмуро посмотрела на мяч, сосредоточилась на нем, а потом замахнулась изо всех сил. Мяч взлетел в воздух, ударился о поперечную балку на потолке и с грохотом приземлился на какой-то стул. — Ура! Я попала в четвертую лунку.

— Я все равно выигрываю, — заявил он. Стук в дверь не позволил ей ответить. Джейкобс остановился в дверях, глядя на них обоих.

— Сэр, — сказал камердинер. Он был явно чем-то обеспокоен. — Меня послали поговорить с вами.

— Кто тебя послал, Джейкобс?

— Дворецкий, ваше сиятельство, и три служанки.

— Не экономка? — поинтересовалась Давина.

— Никто не захотел ее беспокоить, ваше сиятельство, — ответил Джейкобс, отвешивая ей поклон.

— Неужели все так боятся этой женщины?

Она ждала, что Джейкобс ответит на ее вопрос утвердительно, но он лишь слабо улыбнулся:

— Мне поручили попробовать защитить некоторые предметы Эмброуза, которые являются исторической ценностью.

— Предметы?

— Ваше сиятельство, не передвинуть ли мне, например, некоторые вазы? Или чем-либо прикрыть наиболее ценные окна? — Джейкобс бросил взгляд на один из самых красивых витражей. — Может быть, закрыть его войлоком, сэр? Этому окну триста лет.

— По-моему, нас журят, Давина, — обратился к ней Маршалл.

— Нас ставят на место, — ответила Давина, опуская биту. — А как насчет люстры, Джейкобс? На мой взгляд, Маршалл ее почти разбил.

Несколько подвесок нижнего яруса действительно были в плачевном состоянии.

— Не дадите ли мне какой-нибудь совет, Джейкобс? — спросила Давина. — Я не совсем уверена, что Маршалл играет честно.

На лице Джейкобса отразился ужас.

— Ваше сиятельство, я не играю в гольф и ничего в нем не понимаю.

— Молодец, Джейкобс, что поддержал меня, — сказал Маршалл.

Джейкобс попятился вон из комнаты. Было слышно, как он приказал служанкам принести войлок.

Маршалл и Давина переглянулись.

— Расскажи мне еще раз, что такое птичка, орел и альбатрос, — попросила Давина Маршалла.

— Не думаю, что тебе следует беспокоиться о них. Все эти слова относятся к отличным ударам.

— Но я могла бы попрактиковаться. Тогда я наверняка у тебя выиграла бы.

— Сейчас моя очередь, — с улыбкой ответил Маршалл.

— Тебе не кажется, что это не очень по-джентльменски — так открыто торжествовать?

— Просто я слишком азартен, вот и все.

— Все же я должна еще попрактиковаться. Мне очень хочется у тебя выиграть.

— Сегодня это не случится, — сказал он и рассмеялся, когда она ударила его рукой по плечу.

— Давай играй, — сказала она и шлепнулась на стул.

Он прислонил биту к небольшому столику, подошел к ней и, протянув руку, поднял со стула.

— Ты способная ученица и за это должна быть вознаграждена. Я целый час буду делать все, что ты захочешь.

— Всего один час? Я требую весь день. А еще лучше… я жажду провести с тобой целую ночь. Ты будешь спать рядом со мной до самого утра.

— Давина. — Он обнял ее и наклонился так, чтобы его нос коснулся ее носа. — Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, какая ты непредсказуемая?

Она улыбнулась:

— Постоянно. Непрерывно. Неизменно. Всегда.

— Но еще не ночь.

— Не ночь, — согласилась она. — Сегодня дождь льет не переставая, а гром гремит так, что гроза, наверное, не скоро закончится.

— И что нам делать со всем этим временем? — спросил он, поцеловав прежде мочку ее уха. — Мы можем перейти в какое-нибудь тихое, уединенное место и обсудить, чем мы могли бы заняться.

— Но выбирать буду я.

— И что бы ты хотела, чтобы я делал?

— Целовал меня везде — в глаза, в нос, в шею, в грудь, — без намека на улыбку, сказала она. — Представил бы себе, что я — иероглиф, а ты изучаешь все изгибы моего тела и определяешь, что они символизируют.

Он огляделся, очевидно, для того, чтобы убедиться, что в комнате, кроме них двоих, никого нет, и обхватил ладонью одну ее грудь.

— Например, этот изгиб? Как ты думаешь, какое у него самое важное значение?

— Питание? Плодородие?

Он удивил ее тем, что прижал к себе и обнял. Больше он ничего не сделал — просто окружил ее своим телом, словно она была ценнейшим артефактом, который нуждается в защите.

— Что ты делаешь? — почти шепотом спросила она.

— Держу тебя, — таким же шепотом ответил он и провел пальцами по ее спине и ягодицам. — Зачем ты так утягиваешься корсетом? Тебе этого не нужно.

— Ты хотел бы, чтобы я была распутной, Маршалл? — Со мной — да.

Их окружала тишина большого зала. Ей вдруг захотелось поблагодарить его за то, как он к ней относится, но как такую мысль можно выразить словами?

Поймет ли он?

А как было бы хорошо рассказать ему все, чего он не знал о ней, притом во всех деталях. Хотя о себе Маршалл говорит очень сдержанно, будто опасаясь, что она осудит его или ужаснется тому, что он сделал.

Могла ли она чувствовать к этому человеку что-нибудь, кроме любви?

— Останься со мной на всю ночь, — прошептала она, прижавшись щекой к его груди. — Прошу тебя, Маршалл.

— Давина…

— Ты не сделаешь мне больно. Я это знаю. Поверь мне, как я верю тебе.

Он ничего не ответил, только по-прежнему обнимал ее руками. В эту минуту в ее душе шевельнулась слабая надежда.

Маршалл проводил ее в спальню и зашел, прикрыв за собой дверь. Не отрывая от нее глаз, он начал раздеваться.

— Мне следует чувствовать себя шокированной?

— Разве? Ты ведь уже видела меня голым.

— Так это расплата за мою дерзость сегодня утром?

— Наказание любовью? А это идея. Неужели сработает?

— Очень даже возможно, — спокойно ответила она. — Мне нравится ложиться с тобой в постель. — Сами эти слова уже приятно возбуждали. — Мне раздеться, или ты предпочитаешь сам меня раздеть?

— Напротив, — сказал он, расстегивая пуговицы рубашки, — мне бы хотелось увидеть, как это делаешь ты.

— У меня некрасивые ступни. Меня это всегда удручало. Ступни большие; а пальцы на ногах, наоборот, маленькие и пухлые.

— Твои ступни меня не интересуют.

Хорошо бы начать раздеваться с большим самообладанием, подумала Давина, но она знала, что будет страшно краснеть. По груди и плечам разлилось предательское тепло. Странно, что кончики пальцев просто ледяные.

Маршалл сел в кресло у окна и стал внимательно за ней наблюдать.

Он был полностью одет. Единственной уступкой раздеванию был расстегнутый ворот рубашки.

— А ты разве не собираешься раздеваться?

— Тебе не терпится?

Она уже сняла кринолин и корсет и собиралась снять сорочку. Когда эта часть ее туалета уже сползла до колен, Давина посмотрела на Маршалла.

— У меня такое впечатление, Маршалл, что ты нарочно подстрекаешь меня словами, только для того, чтобы услышать, что я скажу в ответ.

— В таком случае ты меня не разочаровала.

Она сняла сорочку и осталась совершенно голой.

— Я никогда не считала себя слишком смелой или борцом с предрассудками. Я стала причиной скандала, но это случилось непреднамеренно. И когда я была девушкой, я даже в мыслях не могла себе представить, что могла бы быть дерзкой или наглой. Как странно, что я так изменилась за последние две недели. Как раз когда я оказалась на подступах к тому, чтобы стать приличной, почтенной матроной, я вдруг стала бесстыжей.

— Но не для мира, Давина. Если только ты не собираешься обсуждать с кем-нибудь то, что происходит в стенах этой комнаты. Я предпочел бы, чтобы ты этого не делала.

— Почему же? Я не сомневаюсь, что слухи вокруг твоего имени будут в твою пользу.

Было странно видеть, как густо он покраснел. Давина поняла, что привела его в замешательство. Как же она жила без него?

Боже милостивый, что, если бы она уже успела выйти замуж за кого-нибудь другого? Например, упаси Боже, за Алисдэра? Она никогда не почувствовала бы к нему то, что чувствует к Маршаллу. Она никогда не испытала бы такого головокружительного ощущения свободы, какое дает ей каждый день общения с Маршаллом.

— Ты ведь позволишь мне делать все, что я захочу, не так ли, Маршалл? — спросила она.

Ее вопрос явно его удивил, но он все же переспросил:

— В каком смысле? Уточни.

— Например, если бы я пришла к тебе и сказала, что для меня очень важно, чтобы у нас в Эмброузе был пруд с лебедями, ты бы позволил?

В его глазах блеснули искорки смеха.

— Это твой дом, Давина. Если для тебя важны лебеди, как я могу тебе отказать?

— А платья? Могу я выписать в Эмброуз модисток, например, из Парижа?

— Предупреждаю, что это будет задача не из легких.

— А ящики с книгами?

— Нам понадобятся новые полки в библиотеке…

Неужели она сейчас расплачется? Нет, это будет выглядеть глупо, подумала Давина.

Она подошла к нему и, встав на колени возле кресла, в котором он сидел, взяла его руки в свои.

— Как тебе повезло, что ты женился на мне. Иначе тебе пришлось бы быть слишком великодушным и расточительным. — Она улыбнулась, поддразнивая его. — На самом деле я по натуре чрезвычайно бережлива.

— Значит, никаких лебедей и модисток?

— Только книги и обувь. Относительно них я чрезвычайно взыскательна, — призналась она.

Он высвободил одну руку и поднял пальцем ее голову, чтобы заглянуть в глаза.

— Значит, нам придется расширить библиотеку Эмброуза и найти пару вместительных шкафов для твоих новых туфель.

Потом он поцеловал ее, вполне по-дружески, но с намеком на что-то большее.

Она встала с колен. Он тоже поднялся, снял рубашку и начал снимать брюки. Не прошло и минуты; как он остался совершенно голым. Восхитительно голым.

А его инструмент — так это, кажется, называется — был великолепен.

— У тебя есть твой собственный обелиск, — сказала она, а он рассмеялся.

Она хотела прикоснуться и погладить руками этот завораживающий мужской орган.

Маршалл пристально наблюдал за ней, и от этого ее бросило в жар. Он смотрел на нее тем же голодным взглядом, каким она, без сомнения, смотрела на него. Неужели это Бог так распорядился, чтобы мужчина и женщина тянулись друг к другу, и их соединение в любви является естественным завершением?

— А размер одинаковый у всех мужчин?

Они оба все еще стояли не шевелясь. Их разделяло всего несколько футов, но это расстояние казалось им таким же большим, как шотландские вересковые пустоши.

— Или он пропорционален другим частям тела мужчины? Как, например, рука или нога?

— Значит, ты удовлетворена?

— Мне следует отвечать? Не сделает ли это тебя еще более невыносимым, чем победа в гольфе?

— Обещаю, что не буду невыносимым.

— В таком случае ты знаешь, что я удовлетворена, — сказала она. — Но ты не ответил на мой вопрос.

— Я понятия не имею, к числу каких мужчин я отношусь. Может быть, он немного больше, чем у других. Но я в этом не повинен.

— А он всегда в таком положении? Тогда каким образом он помещается в брюках?

Его улыбка становилась все шире, но в ней не было и намека на насмешку или издевательство. Она видела, что он доволен ее вопросами.

— Нет, не всегда. На него подействовало то, что ты стоишь голая.

Она покачала головой, словно отвергая правдивость его слов.

— Он был таким до того, как я разделась.

— Разговоры о нем тоже на него подействовали.

— Значит, можно почувствовать удовлетворение просто от слов?

Она подняла на него взгляд и увидела, что он очень внимательно на нее смотрит.

— Воображение действует на меня сильнее, чем слова. Когда я думаю о тебе, когда представляю, как вхожу в тебя, — уже это меня возбуждает.

— Первые несколько раз были не такими, как сейчас, — сказала она, приблизившись к нему.

— Это потому, что ты была невинна.

— Но на самом деле я уже не была.

— Была. И даже в большей степени, чем ты думаешь. Но если тебе не хочется считать себя невинной, можно сказать по-другому. Для тебя все это было внове.

— Что ты имеешь в виду?

— У тебя не было привычки общения со мной.

Он притянул ее к себе одной рукой. Его глаза были устремлены на ее грудь, но она не обращала внимания на то, что он делает, а положила руки на этот замечательный инструмент. Он был горячим и дрожал, словно понимая, что она рядом, и предвкушая неминуемое.

У нее перехватило дыхание, но она казалась совершенно спокойной.

— Любовники должны привыкнуть друг к другу, — тихо произнес он.

Маршалл направился к кровати, и она последовала за ним. Взобравшись на кровать, она опять протянула руку, и он не стал возражать, когда она обхватила его обеими ладонями, завороженная силой его возбуждения.

Давина сидела в конце кровати голая и почти не осознавала этого, пока его пальцы очень нежно не коснулись ее груди.

Он опустился на колени напротив нее. Она тоже встала на колени и положила руку ему на шею, запустив пальцы в его мягкие густые волосы.

Он начал приподнимать ее, пока она не оказалась прижатой к его груди. Когда она обхватила руками его плоть, он вздрогнул и задержал дыхание, но она рук не отняла.

Они были так близко, что их не мог бы разделить даже вздох. Но он не стал ее целовать, а предпочел устроить ее голову в выемку между шеей и плечом и стал медленно водить пальцами по позвоночнику.

Потом его сжатая в кулак рука заскользила по ее плечу и вниз по руке. По пути костяшки пальцев задели сосок, который тут же стал твердым.

— Маршалл, — прошептала Давина у самого его горла. Ее обуревали эмоции, от которых она совершенно ослабела. Его руки были повсюду. Он словно изучал ее, и она поняла, что он скоро будет знать каждый изгиб ее тела, каждую ямку и бугорок, каждую мышцу и косточку.

Медленно и с величайшей осторожностью он опустил ее на постель и в полном молчании вошел в нее, не отрывая от нее взгляда.

Этот момент был безупречен и прекрасен.

Давина держала его за плечи, а он наклонил голову, чтобы поцеловать ее. Она закрыла глаза, но в последний момент перед этим она увидела улыбку Маршалла. А в его глазах она прочла нечто такое, отчего ей хотелось заплакать.

Он не только доставлял ей наслаждение. Он одаривал ее своей любовью.

Хотя большая часть его богатства пришла к нему по океану на клиперах, Гэрроу Росс не очень-то любил все то, что было связано с морем, особенно запахи моря. Поэтому когда он оборудовал свою контору в Перте на последнем этаже принадлежавшего ему здания, он приказал наглухо запереть окна и закрыть их ставнями, чтобы не были видны мачты кораблей, пришвартованных в близлежащих доках.

Бухгалтерский отчет, который он изучал, был бы невероятно скучным для любого, но не для Гэрроу. Его богатство, которое росло день ото дня, выражалось внушительными столбцами цифр. Месяц выдался на редкость удачным, а будущий год обещал Гэрроу еще большее процветание.

Склады его торгового дома ломились от товаров. Основная их часть была импортирована с Востока, из Индии, а часть — с континента. Однако основную часть его богатства приносили ему вовсе не товары, которые у него покупали обычные торговцы.

Гэрроу больше не был в семье Россов бедным родственником, на которого смотрели свысока. Богатство весьма успешно помогает купить уважение.

Он подписал бухгалтерский отчет и положил папку на левую сторону письменного стола. Через минуту в кабинет зайдет секретарь и заберет отчет. На правой стороне лежала кожаная папка, в которой находился отчет, представленный одним из его капитанов.

В кармане Гэрроу лежал подарок для Терезы — нитка идеально подобранного розового жемчуга. Он знал, что Тереза будет ему благодарна. Она любила подарки, и он давно приметил этот жадный блеск в ее глазах.

Теперь ему оставалось лишь сделать так, чтобы она не узнала, каким образом он зарабатывает деньги.

Он улыбнулся. Особого труда не будет. Тереза была хорошенькой женщиной, но при этом пустой и ограниченной. В отличие от своей племянницы Давины Тереза не была любопытна, и ее ничто не интересовало, кроме нарядов, модных причесок и светских развлечений.

Давина его раздражала. Ладно, пусть поиграет с Маршаллом в замужнюю женщину. Ее преданность поможет Маршаллу побыть какое-то время в здравом уме. А потом, однажды ночью, он окончательно потеряет рассудок и — вполне возможно — свернет своей женушке шею.