"Собрание сочинений (Том 4)" - читать интересную книгу автора (Панова Вера Федоровна)2Тот же зал. Горит та же лампочка. Снова вечер. Но людей в зале больше - уже десятки советских военнопленных обитают в Н-ской синагоге. Я р о ш чинит сапог. Г р е ч к а мастерит санки. Е р е м е е в зашивает свой кожух, вкладывая в это занятие застенчивую заботливость. Б о л ю т и н лежит, закинув руки за голову. У печки М е р к у л о в с перевязанной головой; ему плохо - он говорит с трудом и трудно поворачивает голову. По-домашнему - внизу, не на хорах - сидит и разговаривает В а л я. У двери Л у т с с винтовкой. Разговаривают группами и по двое, кто шумно, кто почти шепотом. Разговор то разделяет, то объединяет людей. Я р о ш. Наша местность скрозь угольная. У наших стариков в морщинах уголь засел - не вымывается. М е р к у л о в. А у нас дело чистое - текстиль. Угля нет, работаем на торфе. Я р о ш. Торф - ерунда. Антрацит - вот король над королями. М е р к у л о в. На торфе тоже ничего. Справлялись. Привычка много значит: у нас привыкли к торфу. Е р е м е е в. Смело людей со всей земли... А я по большей части в лесу жил. Я р о ш. Наша степь! Говорят, в ней красоты нету. Что они понимают в красоте! Такой воли - аж до свиста в ушах - ни в садах нет, ни в лесу. Е р е м е е в. В лесу тихо. Белка орехом играет. Зайцы кувыркаются... Я р о ш. В степи травы - вот! По пояс!.. Медом пахнут, а цветов!.. Е р е м е е в. Как-то вышел без ружья и наскочил на медведицу. Она детная, свирепая; а при мне только нож. Сцепились - думал, конец... Видишь - вот шрам и вот, это от ее когтей. М е р к у л о в. Сила у вас, Еремеев. Е р е м е е в. Сила есть. Я р о ш. Как-нибудь померимся. Е р е м е е в. Сперва поправься как следует. Контузия тебя покачнула. Я сейчас гораздо тебя крепче. Не сладишь со мной. Я р о ш. Выйдем на волю - поправлюсь как следует. Ш а р а ф у т д и н о в. Уйти трудно. В такой одеже - за три километра видно, что идет пленный. Я р о ш. Метель метет, не видать ни дьявола в трех шагах, не то что в трех километрах. Ш а р а ф у т д и н о в. Кто пустит пленного переночевать? Побоятся. М е р к у л о в. Один побоится, другой побоится, третий пустит. Е р е м е е в. Леса надо держаться. В лесах народ непужливый. Хладнокровный. Ш а р а ф у т д и н о в. Не поймите так, что я трус. Поймите правильно: я хочу рассчитать, как мужчина. Зачем надо, чтобы я вышел за ворота - и фашист всадил мне пулю между лопатками? Мне надо, чтобы он от меня получил пулю - в лоб! (Помолчав.) И все равно я выйду за ворота. Я больше не могу здесь... П а р х о м о в (рассказывает Гречке). Мы этот вопрос подработали и представили ему на рассмотрение. Немного погодя он меня вызывает. "Ваш, говорит, материал, товарищ Пархомов, подработан серьезно; а вот у Дудникова, говорит, неглубоко; вы ему помогите". Дудников вообще несолидно держался, разбрасывался очень, в личной жизни тоже... Я ему, конечно, помог. У меня картотека была замечательная, я сам ее создал, карточка за карточкой, все сектора пользовались... Дудников вечно против нее делал выпады, мне передавали, что он меня называл крохобором и кротом, а тоже в трудные моменты жизни моя картотека его выручала! Кабинет у меня был не такой, конечно, как у руководства, - по внутренней лестнице, комнатка метров шесть, не больше, и темноватая, - Дудников острил, что мы в этих кабинетах как чижи в клетках... Но в смысле работы были созданы все условия: шкаф в стене, два телефона, городской и внутренний Столовая своя, закрытая, в этом же здании, очень удобно... Я что хотел сказать. Я хотел сказать, что ведь мы же вернемся в нормальное существование. Некоторые товарищи это недоучитывают. Они недоучитывают, что мы должны будем отчитаться о нашем пребывании здесь. Каждый должен будет осветить этот отрезок своей биографии, не утаивая никаких подробностей, за весь период. Вот Ярош меня ударил. Вы его взяли под защиту... Г р е ч к а. Не то что под защиту!.. П а р х о м о в. Разрешите. Я не собираюсь делать выводы. Обстановка немыслимая, и он контуженный. Я учитываю. Пусть это событие здесь и останется. Г р е ч к а. Тем более, дорогой, - тебе тоже мало интереса, чтоб об этом событии узнал кто-нибудь на воле. П а р х о м о в. Хотя бы тот же Дудников. Вы совершенно правы. Но вот такой факт: отдельные товарищи вступают в разговоры с полицаями и даже с немцами; зачем это, товарищ Гречка? Советскому гражданину не о чем говорить с врагами! В а л я (рассказывает Новикову и Коели). Я бежала в бомбоубежище, а кругом сыпался дождь из стекла, какие-то столбы поднимались черные... Н о в и к о в. А вы бы в Ленинград! В а л я. Да-а... Поезда не ходили - они ведь бомбили вокзал. Н о в и к о в. А пешочком! В а л я. Да-а... Это героиней надо быть, чтобы идти под бомбами. Н о в и к о в. Ну, какой там особенной героиней. В а л я. Хорошо, если убьют, это пустяки, а если оторвет руку или ногу? К о е л и. А потом как было? В а л я. А потом так... утром открывается подвал, смотрим - чужие солдаты. Немцы... Вышла я - как в чужой город: все горит, ничего не узнать... Л у т с. А что вы кушали? Лавки были? В а л я. Какие там лавки! Ели желуди и конину. Л у т с. А конину где покупали? В а л я. Какое там покупали! Вот убьет лошадь снарядом, она валяется, а мы идем и режем от нее кто сколько... А потом нас немцы выгнали в тыл. Н о в и к о в. И сидите вы тут. В а л я. И сижу. Н о в и к о в. А через фронт если? В а л я. Одной? Н о в и к о в. Страшно? В а л я (вздохнув). Страшно! К о е л и. И что дальше? В а л я. Что-нибудь. Всегда ведь бывает что-нибудь. Как вы думаете, что делать с Болютиным? К о е л и. А что вы с ним сделаете? Ничего вы с ним не сделаете. Н о в и к о в (громко). Гречка! Болютина кондёр где? Г р е ч к а (громко). Болютина кондёр на окошке возле дежурного: вон - в миске. Н о в и к о в (громко). Полная порция? Г р е ч к а (громко). Полная порция. Такой суп пармезан, что не дай бог. Н о в и к о в (вполголоса). А вчерашний? Г р е ч к а (вполголоса). Прокис. Ночью схлебал кто-то. Н о в и к о в (громко). А хлеб болютинский где? Г р е ч к а (громко). А хлеб хранится у Валечки. Три порции за три дня. В а л я. Болютин! Дать вам хлеба? Б о л ю т и н. Не хочу. (Уходит.) В а л я. Куда он пошел? Я р о ш. Дров с ним попилим. (Уходит.) В а л я. Безобразие! Умирающего от голода человека заставляет пилить дрова. Г р е ч к а. Он еще ничего: не помирает. В а л я. Этот Ярош ужасный. Г р е ч к а. Обыкновенный себе мужчина; ничего. В а л я. Он нарочно всю работу взвалил на Болютина. Г р е ч к а. Он хочет, чтоб у Болютина аппетит взыграл. Н о в и к о в. А по-вашему, уложить Болютина в постельку и плакать над ним: скушай, милый, ложечку за мамино здоровье? В а л я. Так ведь он объявил голодовку! Н о в и к о в. Подумаешь! На психологию бьет. Чтобы все кругом него танцевали. Что он хочет своей голодовкой доказать? Мы в лагере видали голодовку. П а р х о м о в (приближается). Понимаете, Валечка, брали цинковое корыто, брали мерзлую картошку, немытую. Лопатой рубили картошку в корыте. На лопате земля. И варили без соли... Г р е ч к а. Вот, ей-богу, поотстреливал бы некоторым людям языки и пустил гулять без языка. П а р х о м о в. Все высказываются, а почему я... Г р е ч к а. Зачем это вспоминать? Лестно, что ли? В автобиографию впоследствии впишешь, в каком тебя держали почете. (Вале.) Лично мне всякая диета на пользу. Вы можете себе представить, что до войны я весил сто девять кило? В а л я. Ой! Я в жизни не весила больше сорока шести. Г р е ч к а. А сто девять не желаете? Кто скажет? Сейчас талия - как у барышни. В а л я. Как же вы на фронте со ста девятью килограммами? Г р е ч к а. Воевал помаленьку. Н о в и к о в. Первый был снайпер в батальоне. В а л я. Первый снайпер? И дался в плен? Н о в и к о в. В руку его ранило. В а л я (Гречке). А до войны вы кем были? Г р е ч к а. Угадайте. В а л я. Руки у вас белые; вы не рабочий. Г р е ч к а. Как считать... В а л я. И не колхозник. Г р е ч к а. Не колхозник. В а л я. И не научный работник. Г р е ч к а. Это нет. В а л я. А кто? Г р е ч к а. А я хлеб продавал. Возьмешь буханку... Сколько вам, гражданочка? Кило двести? Р-раз ножом и на весы - аккурат кило двести, гражданочка, получите... Из того хлеба, что через мои руки прошел, можно бы сложить небоскреб в пятьдесят этажей. В а л я. До чего все разные... А вы, Василий Пантелеевич, кто? Н о в и к о в. У меня квалификация шикарная - я метранпаж. Ш а р а ф у т д и н о в (подходит, улыбаясь). Я тоже разный. Мы живем в Байрам-Али, - слышали Байрам-Али? Сад у нас, персики - вот такие золотые персики. Когда цветет сад - это белое облако стоит вокруг дома, утром встал, шагнул через порог - и ты в облаке... А когда стадо идет перед заходом солнца - это море идет, теплое море в розовом тумане... Л у т с. Слушай. Молодой человек Коля. Коели. У тебя корова была? К о е л и (задумчиво). Корова? Л у т с. Была корова? Можешь ходить за коровами? К о е л и. Велосипед у меня был, коровы не было. (Меркулову.) Опять побледнели - перевязать? М е р к у л о в. Спасибо. Еще плотно держится. Я завтра работать выйду. К о е л и. Это что - способ самоубийства? М е р к у л о в. Ну вот... Мне просто лучше. А лежать здесь целый день одному - куда противней, чем мостить мостовую. К о е л и. На морозе мостить. Прошу не забывать. М е р к у л о в. Черт с ним. К о е л и. На таком морозе, что пальцы липнут к булыжнику. И под метелью, прошу учесть. Метет в глаза и ноздри... М е р к у л о в. Все равно. Ничего нет хуже этого безвоздушного пространства. Вы уходите, печка остывает, дверь на замке... И кажется умер и окостенел. В а л я. Но это сумасшествие - вам идти на работу! Вы обязаны себя беречь! Вас жена ждет! М е р к у л о в. Жена думает, что меня уже нет. В а л я. Ничего подобного! Ждет, и смотрит в окошко, и бежит почтальону навстречу. М е р к у л о в. Вы сказали - и я увидел наше окошко и крыльцо, по которому всходит почтальон, и дорожку к крыльцу... Дорожка в снегу; а когда я уходил, все было зеленое... Новый дом, знаете - на две квартиры, два крыльца, две семьи живут, - целый поселок такой при фабрике... Мы получили квартиру в прошлом году, до этого жили врозь - я в мужском общежитии, она в женском. Считанные дни вместе... Хорошо, что остался утешитель: сын. В а л я. Большой? М е р к у л о в. Небольшой. Должен был родиться... месяц назад. В а л я. Почему непременно сын? М е р к у л о в. Сын, сын. Конечно, сын... Если все прошло хорошо. В а л я. Конечно! Все прошло чудно, конечно! Вернетесь, а там сынишка, Юрка или Вовка... М е р к у л о в. Она хотела назвать Владимиром. В а л я. Значит, Вовка. Чудные эти малыши... Н о в и к о в. Эх, сидеть тут, сгнивать!.. Не дождусь я вас, Николай. К о е л и. Как хочешь, конечно. Н о в и к о в. Мы с Еремеевым считаем: надо двигаться в леса. Добредем до какого-нибудь партизанского отряда... К о е л и. Двигайтесь. Н о в и к о в. А ты? К о е л и. Я дождусь Яроша. Мы пойдем к фронту Ярош нас выведет, я уверен. Он для этого и в старосты вызвался, и в руки всех забирает. Ты посмотри - он над каждым как наседка. Н о в и к о в. Ласковая наседка, дай бог здоровья. К о е л и. У всякой наседки свой характер. Н о в и к о в. Тянет он... К о е л и. Ждет, когда Александр Данилович сможет идти. Н о в и к о в. А он сможет идти? Коел и. Сможет. Г р е ч к а (подходит). Поотстреливал бы я всем языки. Н о в и к о в. Слух же у тебя, черта. К о е л и. Снайперский. Г р е ч к а (присаживается возле них на корточки) Послушайся меня, Василь... Н о в и к о в. Тебя слушать - издохнешь тут сто раз. Г р е ч к а. Василечек ты мой дорогой, нельзя уходить до весны. Ты посмотри, что за зима. Зима для нашего брата немилосердная. Н о в и к о в. Тоже вроде Болютина - за жизнь свою драгоценную цепляешься? Г р е ч к а. А что ж! Моя жизнь действительно стоит дорого. Поскольку она одна - как же не драгоценная? И, ясно, желательно ее израсходовать толково; а задарма, замерзать на дороге немцам на смех... И, кроме того, хлопцы, ах, хлопцы... Н о в и к о в. Что еще скажешь? Г р е ч к а. Арсенал. Под боком. Вражья база. Какой объект! Сегодня опять бесконечно разгружали грузовики. Готовенькая смерть, в упаковочке смерть - нашим на голову... И мы тут сидим - рядом - столько грамотных мужиков!.. Да неужели мы ничего не сумеем сочинить? Н о в и к о в. Арсенал! Арсенал, брат, голыми руками не возьмешь. Тем временем вернулись Я р о ш и Б о л ю т и н. В а л я. Болютин! Я вам дам хоть кусочек хлеба! Б о л ю т и н. Спасибо, не надо мне кусочка, не нуждаюсь я в вашем кусочке. В а л я. Так возьмите все три порции и наешьтесь наконец, что за глупости! Б о л ю т и н. Слушайте, отстаньте от меня, пожалуйста! К о е л и. Получили? В а л я. Умрет у всех на глазах, очень интересно... Н о в и к о в. Не беспокойтесь: если бы очень захотел умереть - нашел бы тыщу способов. В а л я. Все-таки вы к нему безжалостные. Н о в и к о в. Что заработал, то и получает. Я р о ш. Болютин. Б о л ю т и н. Что? Я р о ш. Сходи воды принеси. Б о л ю т и н. Хорошо. (Уходит.) П а р х о м о в. Где гуляли сегодня, Валечка? В а л я. Я не гуляла. Я ходила за хлебом. П а р х о м о в. И какие достижения? В а л я. Дали на сегодня. Сказали - больше не дадут Сказали - в Гдове дадут следующий раз. Л у т с. Вот: думать надо. Всё ля-ля-ля и ха-ха-ха, а надо думать. В а л я. Я думаю, думаю... Л у т с. Будешь служанка, большая важность. Ты - служанка, я полицейский. Война все перепутала. Война кончится - придем и скажем: разберите нас, где кто... Хозяйка хорошая, ботики даст тебе и шаль. В а л я. Хорошо, хорошо... Л у т с. Завтра отведу тебя. Не можешь ты сама думать. Еще не выросла. Или в Гдов пойдешь? В а л я. Хорошо, отведите. П а р х о м о в. Будете, Валечка, проведывать нас. Вы, Валечка, одни только и напоминаете нам о жизни. О реальной действительности. Все остальное - сон, как правильно сказал Коля Коели. Б о л ю т и н вносит воду. В а л я. Определенно умрет от голода... Болютин! Я вас очень прошу возьмите хлеба! Б о л ю т и н. Хорошо. Дайте мне мой хлеб. В а л я (достает хлеб из-под изголовья Меркулова, радостно). Весь возьмете? Б о л ю т и н. Давайте весь. (Берет хлеб и отдает Дахно.) Берите. Д а х н о. Это как же? Б о л ю т и н. Да просто так. Д а х н о (недоверчиво). А что я должен?.. Б о л ю т и н. Ничего. Возьмите и съешьте. Д а х н о (берет, ест; в недоумении). Ну... спасибо. Б о л ю т и н. На здоровье. Общее молчание. Г р е ч к а. Вот это ловко - одним плевком всех оплевал. Я р о ш. Б о л ю т и н. Б о л ю т и н. Что? Я р о ш. Не в очередь - снег отгребать. Б о л ю т и н. Хорошо. (Уходит.) Я р о ш. Вы бы, барышня, не прыгали, где вы без надобности. И вообще, лучше бы вас отсюда... Л у т с. Завтра отведу! Завтра! Х е м п е л ь (отворяет дверь). Битте. Лутс! Ди дамен зинд да. Лутс выходит. Входит семейство Ильмарине: б а б у ш к а И л ь м а р и н е - в огромной клетчатой шали, в пестрых рукавицах, с пронзительным и неподвижным лицом деревянного идола; м а м а И л ь м а р и н е - громадная, как бочка, еще приятная собой, с яркими розами на щеках; и, наконец, в н у ч к а И л ь м а р и н е - пышный белокурый цветок с муфточкой и модной прической под капором. Л у т с (вносит стулья). Садитесь. Семейство Ильмарине садится. Молчание. (Поддерживает разговор.) Большой мороз. Б а б у ш к а И л ь м а р и н е. Большой мороз. Л у т с. Тридцать восемь градусов. Б а б у ш к а. Тридцать восемь градусов? Л у т с. Тридцать восемь градусов. Молчание. (Указывает на внучку Ильмарине.) Сколько лет? Б а б у ш к а. Двадцать два. Л у т с. Двадцать два? Б а б у ш к а. Двадцать два. Л у т с. Замуж пора. Б а б у ш к а. Где женихи? Л у т с. Нет женихов. Б а б у ш к а. Нет женихов. Молчание. В н у ч к а (маме). Их не кормят? М а м а. Очень худые. Но все красивые. В н у ч к а. Грязные... М а м а. Он вымоется в ванне! В н у ч к а. Как плохо одеты. Это не брюки. Это не куртки. Это тряпки... М а м а. Он будет носить папин костюм. Мы сошьем белье... Л у т с (указывая на Коели). Вон красивый. М а м а. Они все красивые! Возьмите какого хотите, вымойте в ванне и оденьте в костюм - он будет красивый! Л у т с. Красивый и вежливый мальчик. За коровами ходить не умеет, так можно научить! В н у ч к а. Пусть бабушка покажет документы. М а м а (бабушке). Она сказала - нужно показать документы. Б а б у ш к а (Лутсу). Сейчас я покажу документы. (Достает из-под шали бумаги, подает Лутсу.) Что написано? Л у т с. Написано, что семейство Ильмарине не имеет рабочих рук для обработки земли. (Маме.) Мужа нет? М а м а. Нет. Б а б у ш к а. Умер. Л у т с. Умер? Б а б у ш к а. Умер. И все покачали головами. А тут что написано? Л у т с. Тут написано, что бургомистрат просит отпустить на работу в усадьбе Ильмарине одного человека из военнопленных. А дальше по-немецки и печать с орлом. Б а б у ш к а. И вот квитанция. Л у т с. Двадцать немецких марок? Б а б у ш к а. Двадцать немецких марок. Л у т с. Недорого. Б а б у ш к а. Недорого. Г р е ч к а. Дешевле пары кур. Н о в и к о в. Вот, значит, какая цена Новикову Василию Пантелеевичу. С руками, с ногами, с головой... В а л я. Хижина дяди Тома. Б а б у ш к а (маме). Она выбрала? М а м а. Выбрала. (Шепчутся.) Д а х н о. А хороши барышни в Эстонии! Ух ты, какой шик! Н о в и к о в. Нет. Я не раб, я военнопленный. Не пойду, пускай хоть повесят. Г р е ч к а. Пережить зиму можно. Пережить такую зиму и не сдохнуть большое дело. Н о в и к о в. Лучше издохнуть. А продавать меня нельзя. Г р е ч к а. Весной - уйти. Оттуда уходить, между прочим, много легче. Н о в и к о в. К чертовой матери! Г р е ч к а. Отъешься - раз. Оденешься - два. Эх, у меня б эти жиночки по струнке ходили! Н о в и к о в. Молчи, Гречка. Я скрепился. Но я такое рад сделать, чтобы земля и небо к черту... Б а б у ш к а. Молодой человек, которого мы выбрали, послушай, что скажет старая старуха Ильмарине. Молодой человек, ты смотришь, что мы принесли бумажку с немецким орлом. И ты думаешь: "эти люди будут меня мучить". Л у т с. Они не будут мучить! Б а б у ш к а. Молодой человек, мы не будем мучить. Мы зовем тебя в семейство Ильмарине. Будешь жить у нас, пока война, будешь сидеть за нашим столом. А потом война кончится, потому что всякое несчастье кончается, верь старой старухе Ильмарине; война кончится, и ты пойдешь. А если ты захочешь всегда быть с нами, мы будем рады. Иди к нам спокойно: в нашей маленькой усадьбе немецкий орел тебя не заклюет. Л у т с. Коели. Они выбрали тебя. Можно собираться, они распишутся и пойдешь. Коели молчит. Будешь кушать масло... К о е л и. Я благодарен. Но... Л у т с. Глупый! Будешь ходить вольно! К о е л и. Вы зовете меня в семью. У меня уже есть семья. Я женат, и у меня дети. Смех. Г р е ч к а. Ой, хлопчик! В н у ч к а (ясно смотрит на Коели). Надо отказывать честно. Не лгать. К вам пришли и говорили с вами прямо. И вы ответьте - прямо. К о е л и (не сразу). Я виноват. Хотя, может быть, вы бы тоже стали лгать, если бы вы были на моем месте. В неволе здорово опускаешься... Но все равно я виноват, конечно. Извините. Л у т с (огорчен). Стыдно, Коели. Фу, как стыдно, мальчик. Б а б у ш к а. Никому не стыдно. Стыдно бить, стыдно мучить, стыдно воровать, а это маленькие пустяки, это не стыдно. Он ее понял, и мы его поняли и желаем ему всего хорошего. Скажите до свиданья, дети, и если она его встретит - не скоро, когда-нибудь, - пусть засмеются и поздороваются... Вон другой молодой человек смотрит на меня печальными глазами. Такой молодой, и уже узнал столько печали! Шарафутдинов отворачивается в смущении. М а м а (внучке). Очень красивый! Гораздо лучше, чем тот... Посмотри, какие брови! В н у ч к а (грустно). Ничего... М а м а. Папин костюм как раз ему по росту... Шепчутся. Над тремя склоненными женскими головами - склоненная голова Лутса. Л у т с. Шарафутдинов! Можно собрать вещи. Пойдешь. Семейство Ильмарине (хором). Не надо вещи! Л у т с. Не надо вещи! Семейство Ильмарине чопорно раскланивается и направляется к выходу. В н у ч к а (оглянулась на Коели). Прощайте. Семейство уходит. Г р е ч к а. Совсем даже ничего дивчина. Ш а р а ф у т д и н о в. Старая бабушка - умная бабушка. Д а х н о. Х-ха! Да ты на молодую метишь или на старую? Ш а р а ф у т д и н о в. Ты обо всем гадость думаешь. Не хочу слушать твои глупые шутки! Г р е ч к а. Дай хоть обчищу тебя. Д а х н о. Самая жениховская роба. Г р е ч к а. Дадут костюмчик; ничего. В а л я. Постойте! Нате! (Достает носовой платок.) Почти совсем чистый. Я р о ш. Не застрянь там в усадьбе на сладких харчах. Ш а р а ф у т д и н о в. Совесть не позволит застрять. Г р е ч к а. Только ты с умом. На рожон не лезь. Ш а р а ф у т д и н о в. Яс умом. Большое спасибо. Ну... До свиданья, товарищи. И всем взгрустнулось. Г р е ч к а. Будь жив, дорогой. Рукопожатия. Ш а р а ф у т д и н о в. Прощай, Александр Данилович. М е р к у л о в. Прощай, брат. Вспоминай. Ш а р а ф у т д и н о в. Буду вспоминать всегда, каждый день... Никогда не забуду никого! Д а х н о. Иди уж... Шарафутдинов, простясь, уходит с Лутсом. Вот скажи ты - за что самым последним дурням наибольше счастья? Г р е ч к а. Не все ж тебе, умному, в рот - нехай другой раз и нам, дурням. Д а х н о. Изменила судьба... Я всегда был, конечно, способный. Г р е ч к а. Видать. Д а х н о. И удача мне валила, понимаешь, как козырная масть! Обрати внимание: ты замечал, чтоб мне когда-нибудь было хуже всех? Г р е ч к а. Никогда такого не замечал. Д а х н о (жует хлеб). Ни у кого нема даже на закрутку, а у меня полные карманы курева, х-ха? Г р е ч к а. А как же! Д а х н о. А в колхозе я был кладовщик, ясно тебе? Г р е ч к а. А как же не ясно! Д а х н о. Эх, была жизнь! Веришь, прихожу и беру чего сколько хочу муки пшеничной, яблок, меду... пряжи... Сколько чего хочу! Ты можешь этому поверить? Г р е ч к а. Чего ж? Могу. Д а х н о. Так счастье валило - ты послушай! Как раз в июне месяце, после ревизии, подпал я под статью. Составили акт, я к юристу, юрист говорит - придется отсидеть; адвокаты, говорит, выручить не могут. И аккурат двадцать второго числа началась война, и я от следствия ушел - по мобилизации. Г р е ч к а. Угу. Гитлер тебя выручил, так сказать. Д а х н о. А вот сейчас, замечаю, стала фортуна рожу от меня воротить. Ну, не обидно? Какой-то сопляк пошел в приймы - масло жрать, а я, такой человек складный, корми вошу. Г р е ч к а. А ты, вот именно, корми вошу. К о е л и (спокойно). Удивительно вы противный человек, Дахно. (Задумчиво.) Такой отвратительный гад... Д а х н о (вскочив). Как?.. Ага?.. (Захлебнулся.) Я знаю... Я знаю вы б меня раздавили... А через что? Сказать, через что? Г р е ч к а. Сядь и заткнись. Д а х н о. Через то, что я на одну тут личность плевать хотел. Вы эту личность слушаете, и лечите, и ховаете, а я ее ненавижу и слушать не желаю, ни одного слова от нее больше не желаю слушать! М е р к у л о в. Личность, на которую вы плевать хотели, тут ни при чем. Вас не любят за то, что вы спекулируете на несчастье ваших товарищей. Д а х н о. Забалалайкала балалайка... Какое мое дело до ихнего несчастья - я сам несчастный!.. "Спекулируете"! Щепотку махры когда... Е р е м е е в. Триста рублей за щепотку махры. М е р к у л о в. Вас не любят за то, что вы не советский человек, Дахно. Д а х н о. Ишь куда - у-у-у... Думаешь, тут тебе большевицкий строй... когда ты балалайкал надо мной разными словами день и ночь... К о е л и. Александр Данилович, не отвечайте ему. Александр Данилович, не отвечайте, ну его к черту! Д а х н о. Это я там был обязан вас слушать и с вами цацкаться. А тут я с вами не обязан цацкаться, чтоб вы знали! Вы на меня смотрите как на дерьмо... Н о в и к о в. А ты дерьмо и есть. Я р о ш. Ну, кончили! Входит Л у т с. Л у т с. Не надо кричать. Прибери немножко: идут... (Вале.) Уходи, чтоб не было тебя! (Затопав ногами.) Я из-за тебя под арест пойду!.. Валя убегает. Входят Т е е с а л у, В е г е р и С е п р е. С е п р е. Ауфштеен! Встать! В е г е р (он величественно холоден). Вифиль?.. Т е е с а л у. Драйсих. (Лутсу.) Больных нет? Л у т с. Есть больные. Т е е с а л у. Чем? Л у т с. Живот... Т е е с а л у. Сколько? Л у т с. Семь человек. Т е е с а л у. Медикаменты есть? Л у т с. Купил желудочные капли. Больше в аптеке ничего нет. Т е е с а л у. В случае подозрения на тиф дайте знать. (Смотрит в записную книжку.) Николай Коели. К о е л и. Я - Николай Коели. Т е е с а л у. Сколько вам лет? К о е л и. Семнадцать. Т е е с а л у. Городскому управлению стало известно, что вы происходите из семьи одного из высших духовных сановников России. К о е л и. Да? Т е е с а л у. Если бы городское управление было поставлено об этом в известность раньше, оно не допустило бы вашего пребывания в бараке для рядовых военнопленных. К о е л и. Я - рядовой военнопленный. Т е е с а л у. Ваш дед был (смотрит в книжку) католикосом всех армян... Принимая во внимание вашу крайнюю молодость, я мог бы обеспечить вам более сносное существование. Что вы скажете, например, если вас поместят в какую-либо почтенную и просвещенную эстонскую семью в качестве, допустим, секретаря? Вы владеете стенографией? К о е л и. Нет, не владею. Т е е с а л у. Ну, это не так важно. Через несколько дней мы это устроим; вы можете надеяться. Пока я распоряжусь, чтобы вас не посылали на работу. К о е л и. Вас неправильно информировали. Мой дед не был католикосом. Он был сапожник, или чистильщик сапог, или то и другое вместе - что-то, в общем, в этом роде... Т е е с а л у (неприятно удивлен). Вы неоднократно говорили публично... К о е л и. Это была шутка; я ее повторял, чтобы позабавить товарищей. Но я не хочу обманывать такое почтенное учреждение, как бургомистрат. Т е е с а л у. Вы пошли в армию добровольно? К о е л и. Мой год не подлежал отправке на фронт. Т е е с а л у (помолчав). Как бы ни были вы молоды, за вами приходится признать право распоряжаться своей судьбой. Но позвольте вам все-таки сказать, что в вашем положении вы поступаете опрометчиво, отвергая предложенную вам помощь. ("Может быть гораздо хуже!" - хочется ему сказать. "Глупый мальчик, пропадешь ведь!" - хочется ему сказать. Но ни воспитание, ни положение не позволяют ему быть откровенным.) К о е л и. Я не могу принять помощь, предложенную внуку католикоса. Я - внук чистильщика сапог. Вегер, скучая, поворачивается к двери, чтобы уйти. Направляется за ним и Теесалу. Д а х н о (вдруг выступает вперед). Гер офицер! В е г е р (к Теесалу). Вас? Д а х н о. Гер офицер, слушайте, что я скажу... В е г е р. Айне кляге? Т е е с а л у. Претензия? Жалоба? Д а х н о (кричит Вегеру как глухому). Гер офицер, тут комиссар! Комиссар! В е г е р (приподняв брови). Вер ист комиссар? Д а х н о (кричит, указывая пальцем на Меркулова). Вон он! Он! Комиссар! В е г е р. Комиссар? Д а х н о. Комиссар батальона! В е г е р. Батальон? (Подходит к Меркулову, смотрит.) Я р о ш. Брехня! Брешет, гнида! Движение и гул. Н о в и к о в. Брешет, сволочь! Д а х н о. Кто брешет? Кто брешет? Обратно Дахно - брехливая собака? Х-ха! Нет, Дахно правду говорит! Дахно вас выведет, балалаечников, на чистую воду! Г р е ч к а (Вегеру). Не слушайте! Никакой не комиссар, никс комиссар, ферштеен? Обыкновенный рядовой, мы с ним с самого начала войны... Я р о ш (к Теесалу). Господин товарищ городской голова! Не допустите такое дело над человеком... Т е е с а л у (в смятении). Это ужасно... (К Дахно.) Зачем вы говорите такие вещи, это ужасно... Д а х н о (опьянен местью). Говорю, что знаю... Он - комиссар! В е г е р (ровно). Гут. Уходит, Теесалу и Сепре - следом. Д а х н о (рванулся за ними). Гер офицер!.. С е п р е. Куда ты, куда? Нельзя... Д а х н о. Что ж они... ушли. Он не понял, что ли? С е п р е. Ты молодец, молодец, русский! Герр офицер все понял - ты молодец! Уходит. Тяжкая тишина. М е р к у л о в. Коели. У вас есть, чем записать адрес? Нате... (Достает карандаш.) Бумаги нет... ну, хоть на нарах пока, - запишите: Иваново, Советская, 20, Валентина Владимировна Меркулова. И я вас попрошу... вот эта фотография и мундштук... если будет возможность, конечно... перешлите. Входят Х е м п е л ь, С е п р е и несколько н е м е ц к и х с о л д а т с автоматами. Х е м п е л ь. Во ист эр? С е п р е. Ферлецте копф. Небен оффен. Х е м п е л ь (срывает с Меркулова повязку и бросает на пол). Комиссар? М е р к у л о в. Комиссар! Х е м п е л ь. Штее ауф. Ауф, ауф, нун? Я р о ш (к Сепре). Слушай сюда, полицай. Я, как староста, заявляю: этот человек - простой солдат. Сепре качает головой, смеется. Слышишь, полицай? Он заговаривается через жар... В с е к р у г о м, к р о м е Д а х н о. Солдат он! Солдат! Жар у него! Бредит! Простой солдат! Х е м п е л ь (выбрасывает автомат). Штиль! С е п р е. Ты - хороший староста, Ярош. Но не заступайся за комиссара, а то мне прикажут, и я тебя должен повесить. Х е м п е л ь. Ком'мит. Входит Б о л ю т и н, застывает у двери. К о е л и. Александр Данилович!!! М е р к у л о в. Есть Александр Данилович Меркулов. (Последним усилием подняв голову, идет к двери; обернулся.) Будьте живы, товарищи! Уходит, за ним Хемпель, солдаты с автоматами. Сепре. Тишина; никто не шевелится. Близко - короткая очередь из автомата; немного погодя - вторая. Я р о ш (подходит к Дахно). Точка. Д а х н о (его злобная лихорадка сменяется ужасом и слабостью; растерянно, почти жалобно он повторяет). Точка... Я р о ш. Точка. Д а х н о (вздрогнул). Кому точка?.. Я р о ш. Спать. Он тушит свет, и все укладываются, молча и торопливо. Один Дахно медлит. Прижавшись спиной к колонне, весь настороженный, он прислушивается к молчанию. Он дико улыбается. Медленно поднимает руку и грозит Ярошу. Д а х н о. Не смотри на меня... Ты что? Ты смотришь или нет? Не смотри на меня глазом... Ярош молча отворачивается. Дахно отрывается от колонны. Озираясь, присаживается на нары. Долго сидит, вздрагивая и вертя головой; подолгу присматривается к Ярошу. Нерешительно лезет в карман за сигаретой. Зажигает зажигалку... и в этот момент на него на брасываются Гречка, Новиков и Еремеев. Замычав, Дахно валится на спину. Рот ему зажали. Е р е м е е в (медленно снимает руки с шеи Дахно). Всё. Кругом сон и неподвижность. Лутс дремлет на стуле, держа винтовку между колен и кивая головой. И, прямая, взявшись обеими руками за барьер, свесив волосы, смотрит с хор Валя. Г р е ч к а. Давай... Е р е м е е в. Куда? Г р е ч к а. На двор. Еремеев, Гречка и Новиков поднимают Дахно. Коели встает, отворяет им дверь. Дремлет Лутс, усердно кивая головой. Е р е м е е в, Г р е ч к а, Н о в и к о в и К о е л и возвращаются. Я р о ш (не двигаясь) Где дели? Г р е ч к а. В сортир. Я р о ш. Подходяще. Еремеев, Гречка, Новиков и Коели ложатся. Сон и неподвижность кругом. Г о л о с р а в в и н ш и (за хорами). Мойше! Шолом! Сара! Рувим! Голос ближе, скрипят ступени, - раввинша поднимается по лестнице. Сара!.. Мойше!.. Куда вы ушли? Куда вы увели детей? Где мои внуки? Где мои дети? Люди, отвечайте мне! Бог! Где ты, бог? Отвечай мне, бог!.. Она пытается отворить дверь на хоры и не может; погромыхивает медная ручка. Люди, отвечайте мне... П а р х о м о в (вскидывается, дрожа, на нарах). Не могу... Не могу... (Кричит изо всей силы.) Не мо-гу-у-у-у-у-у!.. И несколько человек вскидываются сразу, ругаясь и трясясь. О ж е с т о ч е н н ы е г о л о с а. Молчи!.. Молчииии!.. - Заставьте его молчать! - Заткните ему глотку! - Убейте его! Г р е ч к а (Пархомову, с покровительственной важностью). Ляжь... ляжь... Ничего. П а р х о м о в (глуше). Матери наши... жены... товарищи... Г р е ч к а (укрывает его). Ничего. Ничего, дорогой. И опять тихо. Только Пархомов стонет, мучаясь. Г о л о с р а в в и н ш и (удаляется). Бог! Бог! Отвечай мне, бог... |
||
|