"Собрание сочинений (Том 4)" - читать интересную книгу автора (Панова Вера Федоровна)1Зал Н-ской синагоги: громадно-высокий, голый, симметричной и унылой архитектуры. Зимние сумерки. Голубеют уходящие в высоту окна; на них черными силуэтами Давидовы щиты - шестиугольные звезды. Раздаются шаги, входит товарищ городского головы Т е е с а л у благообразный господин в шубе, за ним дежурный полицейский Л у т с с винтовкой. Лутс поворачивает выключатель. Загорается лампочка на длинном кривом шнуре. Освещается зал: нары у стены, железная печка-времянка с коленчатой трубой, которая выходит наружу через одно из окон. Наверху - хоры; видна дверь, ведущая с хор на лестницу. Вдоль стен - ряды великолепных бра. Звезды на окнах - грязно-желтого цвета, в мрачном черном орнаменте. В этом зале еще недавно молились. Сейчас на нем печать гонения и одичания. Лампочка на кривом шнуре горит одиноко и испуганно. Т е е с а л у (осматривается; ему не по себе, но с кроткой твердостью он выполняет свою обязанность). Надо больше света. Эти углы будто специально для убийства. Л у т с. Можно больше света. Хотя - убивают и при свете. (Зажигает одно бра, потом еще одно, потом все.) Вот при таком свете убили раввина. (Сообщив это, тушит все бра, кроме одного.) При желании можно много света. Т е е с а л у. Пусть они вымоют пол. Л у т с. Это от беженцев грязь. И всего ведь одну ночь тут ночевали. Сколько на свете детей и женщин, удивительно, - идут, идут... Господин Теесалу, у нас котла нет. Т е е с а л у. Придется обойтись как-нибудь. Л у т с. А из бывшего детского дома? Т е е с а л у. Взяли в госпиталь. Л у т с. Так они должны варить суп в ведре. Пока их будет десять, это ничего. А когда их будет сто? Т е е с а л у. Почему вы думаете, что их будет сто? Л у т с. Сепре сказал, что немецкий комендант обещал дать городу сто человек пленных. Т е е с а л у. Мы просили сто; но пока нам дают только десять. Л у т с. О! А мы просили сто? Это бы хорошо - сто... Т е е с а л у. Да, для ремонта. Городу нужен ремонт. Мостовые... Л у т с. Да, да. Ремонт... А нам дали только десять? Напрасно: те девяносто все равно помрут. Из лагеря каждое утро вывозят полный грузовик покойников... Картофель привезут? Т е е с а л у. Завтра. Картофель придется расходовать экономно. Капусту можете давать без ограничения. Кипяток тоже. Кипяток очень бодрит. Л у т с (без большой уверенности). Да-а... Т е е с а л у. Мороженая капуста полезна в сыром виде. В ней много витаминов. А картофель экономьте. Я на вас полагаюсь, Лутс, как на старого солдата. Л у т с. Варить, значит, в ведре... Ну, хорошо. Господин Теесалу, я вас помню вот таким мальчиком в переднике, скажите мне: раньше мы когда-нибудь экономили картофель? Т е е с а л у. Ну, это... разговор не ко времени и не к месту. Война, Лутс, война! Одним словом, сегодня вы примете первую партию. (Уходит.) Л у т с. Одним словом, одним словом... Одним словом. Бормоча, ставит винтовку в угол, уходит. Слышны шаги, поднимающиеся по лестнице. На хоры входит В а л я. На ней осеннее пальто, из которого она выросла, и шапочка набекрень. За плечами, на лямках, мешок. Валя садится на нары и медленно спускает лямки с плеч. Возвращается Лутс с охапкой дров, сбрасывает дрова у печки. Одним словом. Валя кашляет. Вернулась? В а л я (откашлявшись). Да... Л у т с. Забыла что-нибудь? В а л я (греет пальцы дыханием). Нет... Л у т с. А чего пришла? В а л я (легко). Ей-богу, не дойду. Л у т с. А куда тебе приказ идти? В а л я (греет пальцы). Гдов. Л у т с. Гдов. Там родственники? В а л я. Никого нет. Л у т с. А зачем тебе туда идти? В а л я. Я не знаю. Л у т с. Гдов. Это близко: километров, должно быть, семьдесят или восемьдесят. Надо идти, если приказ. В а л я. Не пойду я никуда. Л у т с (усаживается, закуривает). Все пошли, а ты не хочешь? В а л я. Они тоже не хотели. Они поумирают, пока дойдут. Л у т с. Так ведь пошли. Послушались. В а л я. Ну и пусть их. Не надо было слушаться. Л у т с. А ты куда? В а л я. Я - тут. (Разувается.) Л у т с. Тут больше нельзя. Тут будут пленные. В а л я. Вот и я буду. Я тоже пленная. Л у т с. Ты не пленная. В а л я. А кто я? Л у т с. Ты беженка. В а л я. Почему беженка? Мы не бежали, нас погнали к немцам в тыл. (Показывает туфлю.) Можно в таких туфлях пройти семьдесят километров по снегу? (Снимает чулок.) И в чулках снег. Л у т с. Напрасно ты. Не придется тебе тут быть. Знаешь, с пленными как строго? Нельзя им в одном помещении с жителями. В а л я. А пленные - не жители? Л у т с. Какие же они жители, когда они пленные? В а л я (надевает чулки, которые вынула из мешка). Вы меня выгоните? Л у т с. Прикажут - выгоню, конечно. В а л я. Если прикажут выгнать, то прикажут, куда меня отвести, правда ведь? Л у т с. Как же, вот сейчас побегут искать тебе квартиру. Вас тысячи проходят каждый день. В а л я. А если я опять приду, и опять, и опять? Вы меня застрелите? Л у т с. Ну... Я не застрелю. В а л я. Бить будете? Л у т с. Ну... Мне нельзя тебя бить. Ты - девушка. В а л я. В тюрьму посадите? Л у т с. Да, это может быть. В а л я. В тюрьме, по крайней мере, будет где просушить чулки. Л у т с. Ты глупая. Такая большая девушка и такая глупая. Пойди к немецкому коменданту, может, он разрешит тебе остаться в городе. В а л я. Ходила. Л у т с. Ну? В а л я. Он одно кричит: вег, вег, цу фусс, цу фусс... Попробовал бы сам цу фусс по такому морозу в дырявых туфлях. Л у т с. Ты подумай. Тут будут жить солдаты. Сначала - десять солдат. Потом - сто солдат. А ты - девочка. Молоденькая. Как же можно? В а л я. При чем здесь молоденькая или старенькая? Л у т с. Я беспокоюсь за твою нравственность. В а л я. Побеспокоились бы лучше печку затопить. Л у т с. Это нельзя. В а л я. Почему? Л у т с. Запрещается мне для них топить печку. Я их должен караулить. Довольно, что я дров принес. В а л я. А мне можно затопить? Л у т с. Тебе уходить надо. Слышен топот многих ног. Ты! Чулки развесила - спрячь! Спрячь! Становится с винтовкой у двери. Входят военнопленные: Я р о ш, М е р к у л о в, Г р е ч к а, П а р х о м о в, Е р е м е е в, Н о в и к о в, Б о л ю т и н, Ш а р а ф у т д и н о в, Д а х н о и К о е л и. Они измождены иззябли; одеты в лохмотья обуви и шинелей. У Меркулова забинтована голова... За пленными входит полицейский С е п р е с винтовкой. С е п р е (считает по-эстонски). Юкс, какс, кольм, мели, виис, кус, сейтса, каэкса, юэкса, кюмме... Смирно: буду делать перекличку. (Достает список, зажигает ручной фонарик.) Ярош! Валя смотрит с хор, опершись на руки подбородком. Я р о ш. Я. С е п р е (осветив фонарем Яроша и оглядев его). Меркулов! М е р к у л о в. Меркулов. С е п р е (направляет свет в лицо Меркулову). Рана гноится? М е р к у л о в. Нет. С е п р е. Может, зажила, а? Я ваши хитрости знаю! Симулянт, а? В лагере работал? М е р к у л о в. Работал. С е п р е. И здесь будешь работать, имей в виду. Нам лежачих не нужно. Гречка! Г р е ч к а. Да, да. С е п р е (переводит фонарь; одно за другим освещаются лица). Пархомов! П а р х о м о в. Я. С е п р е. Еремеев! Е р е м е е в (издает гортанный звук). С е п р е. Новиков! Н о в и к о в. Новиков Василий Пантелеевич. Тут. С е п р е. Болютин! (Повторяет.) Болютин! Б о л ю т и н. Вы меня?.. Я здесь... С е п р е. Шара... Шарафутдинов! Ш а р а ф у т д и н о в. Я. С е п р е. Дахно! Д а х н о. Тут! С е п р е. Коели! К о е л и. Я. С е п р е. Ты не эстонец? К о е л и. Нет. С е п р е. Похожа твоя фамилия на эстонскую. К о е л и. Нет, не похожа. С е п р е. А кто ты? К о е л и. Русский. С е п р е. Еремеев! Ты - будешь староста. Е р е м е е в. Ну его к богу. С е п р е. Что? Е р е м е е в. Не надо. Не умею я. Я р о ш. Я буду староста. С е п р е. Ты? (Направляет на Яроша свет.) Я р о ш. Это будет подходяще. С е п р е. Хорошо. (Записывает.) Ярош? Я р о ш. Ярош. С е п р е. Хорошо. Будь староста, Ярош. П а р х о м о в. Без демократии. Я р о ш. А, ты здесь демократии захотел! (Наносит Пархомову быстрый удар в челюсть.) Вот тебе демократия! (Новикову.) Затопляй печку. Живо! С е п р е. Хорошо. Устраивайся. У тебя будет порядок, Ярош. (Лутсу.) Я пойду греться в караулку. (Уходит.) Я р о ш (Лутсу). Где воду брать? Л у т с. В коридоре водопровод. Я р о ш. Котел есть? Л у т с. Ведро. Надо пол помыть. Я р о ш. Жрать надо дать людям. Хлеба дадите? Л у т с. Иди - дам. Я р о ш. Норма будет, или как? Л у т с. Норма, норма. Я р о ш. Шарафутдинов. Воды принесешь. Лутс, Ярош и Шарафутдинов уходят. Н о в и к о в (с помощью Гречки затопил времянку). Грейся, ребята. Люди жмутся к огню. Только Пархомов остается поодаль. Он отплевывается и утирает лицо. Г р е ч к а. Иди сюда. Ничего. П а р х о м о в. Какое он имеет право! Г р е ч к а. Авторитет становит. Ничего. Е р е м е е в. Хлебушка дадут... Н о в и к о в (осматривается). Что тут было? Клуб, что ли? М е р к у л о в. Синагога. Н о в и к о в. Синагога? Д а х н о. Синагога - это жидовский молитвенный дом. Жиды тут молились. Вы меня слышите, товарищ Меркулов? Я говорю - жиды тут молились. Х-ха! Не нравится, что я так выражаюсь - жиды? Х-ха! А запретите. Ну? Ш а р а ф у т д и н о в вносит ведро с водой. Г р е ч к а. Давай сюда. (Ставит ведро на печку.) Ладно, хлопцы. Из самого адского ада - похоже - выбрались. К о е л и. Еще неизвестно, какой будет здешний ад. Г р е ч к а. Ну, все же: дровишек к нашему приходу изготовили. Горяченького напьемся. А что староста бедовый - что сделаешь. Как-нибудь. Ничего. Д а х н о (Новикову). Посунься. Расселся чересчур. Н о в и к о в. Мне чересчур хочется в морду тебе дать. (К Коели.) Дать ему, Николай? К о е л и. Не тронь навоз... Г р е ч к а. Не выражайтесь: тут барышня. (Показывает.) Вон сидит. Все смотрят на Валю. В а л я. Здравствуйте. Н о в и к о в. Здравствуйте. Наша? Русская? В а л я. Русская, русская. Н о в и к о в. А что вы тут? В а л я. А так... Н о в и к о в. Так?.. (Встает.) А у вас, случайно, хлеба нету? В а л я (вскочив). Да, да... Сейчас, сейчас... Ох, ну тебя... (Рвет завязки мешка.) Н о в и к о в (дрогнувшим голосом). Скорей... Поднимает руки. Валя бросает краюшку хлеба. Дахно толкает Новикова и перехватывает хлеб. Отдай!!! Бросается на Дахно. Драка. Хлеб переходит из рук в руки. Куски рассыпаются по полу. Еремеев и Болютин кидаются поднимать куски. В а л я. Что вы делаете! Ведь мы - люди!!! Г р е ч к а (поднимает кусок, разламывает пополам, протягивает Меркулову). Ешьте. М е р к у л о в. Не хочу. Г р е ч к а (к Коели). Ну, ты съешь, сынок. К о е л и. Не хочу. Г р е ч к а. Эге, дорогие, так нельзя. С таким вашим характером, дорогие, подохнете... Н о в и к о в (вырывает у Дахно остаток хлеба). Сволочь... Я всем хотел... а он - только в свое брюхо... (Протягивает хлеб Меркулову.) Нате. М е р к у л о в. Спасибо. Не хочу. Д а х н о (сидя на полу, со слезами). Я тебе припомню! Плакать будешь! Н о в и к о в. Я еще буду ли, нет ли, а ты уже плачешь, пакость, от моей руки... Ш а р а ф у т д и н о в. Стыдно! Мужчины!.. Входит Я р о ш с корзинкой нарезанного хлеба, за ним Л у т с. Я р о ш. Кипяток готов? Г р е ч к а. Хорош! Прогреет жилы! Я р о ш. Наливай кружки. Подходи за хлебом. По одному! (К Дахно, сквозь зубы.) Ну... не совайся руками! Раздает хлеб. Последний кусок берет себе. Все затихает. Рассаживаются с кружками на нарах и вокруг печки. Прожевывай хорошо. Желудки у нас сейчас ослаблые... тонкие - вроде бумаги... Кто имеет силу - воздержись, не ешь все сразу. Завтра похлебки наварим. Подлатаемся. В плену - не на балу. К о е л и. Насчет бала - совершенно с вами согласен. При всем том не обязательно бить людей. Я р о ш. Как говоришь? К о е л и. Не обязательно драться, говорю. Я р о ш. Обязательно. Здесь, видишь ли, свои законы. Не такие, как в детском саду. (Болютину.) Ты что не пьешь? Б о л ю т и н. У меня нет кружки. Я р о ш. Плохо твое дело. Куда же ты годишься, если у тебя кружки нет? Может, няньку нанять, чтоб сопли тебе утирала? М е р к у л о в (дает Болютину свою кружку). Возьмите. Б о л ю т и н. А вы? М е р к у л о в. Я выпил. Б о л ю т и н. Спасибо... Я р о ш. Вот и нянька нашлась. Д а х н о (растянувшись на нарах, скручивает папиросу; громко). А добрый народ - эстонцы. Дай бог здоровья. Накормили, согрели... Л у т с. Эстонцы - очень хороший народ. Д а х н о. Замечательная вещь - вот покушал, и совсем другое самочувствие. То от папиросы голова кружилась, а сейчас так это... как будто куришь "Беломорканал" или "Казбек". Е р е м е е в. А что у тебя? Д а х н о. Брехать не буду: вишневый лист, и для вкусу подмешал махорки. Ш а р а ф у т д и н о в. И откуда он все берет, интересно. Входит С е п р е. Е р е м е е в (к Дахно). Дай попробовать. Ну, прошу - дай. С е п р е (увидел Валю). А эта, эта, зачем эта?.. Л у т с. Беженка. Отстала от этапа. С е п р е. Зачем она здесь, а? Барышня! Уходи вон! В а л я. Вы мне? С е п р е. Тебе, тебе. Пошла вон! Нельзя! В а л я (перегибается через перила). Скажите: куда? С е п р е (разглядев ее, мягче). Бай-бай - в другое место. В а л я. Куда, я вас спрашиваю? С е п р е. Э... Надо спрашивать полицейского комиссара. В а л я. А где я буду вечером искать полицейского комиссара? С е п р е. Ты знаешь, что бывает тем, кто разговаривает с русскими пленными? Вчера одна женщина на улице дала пленному хлеб, немецкий солдат увидал - пиф-паф, женщина на месте. Еще один раз пиф-паф - пленный тоже на месте. Очень строго. Пойдем, я тебя уложу в караулке. В а л я. Мне тут хорошо. С е п р е. Тут ты будешь бояться. В а л я. Нет; не буду. С е п р е. Посмотри хорошо - не страшно? В а л я. Нет. С е п р е. Ты храбрая. Идем в караулку лучше. Я - чистый, здоровый, красивый. И немецкие кавалеры там есть. Конфетами угостят. Идем! В а л я. Можете говорить. Что угодно говорите, пожалуйста. Ко мне не пристанет ничего. Ни одно слово. Не позволю, чтоб пристало. И все. С е п р е. Что ты там говоришь своим ротиком? Л у т с. В караулку - нехорошо. Люди будут осуждать тебя. Твоя жена узнает. Нехорошо. С е п р е. Тогда я отведу ее к раввинше. В а л я. Не хочу!! Л у т с. Пускай переночует одну ночь. Завтра я уведу ее. С е п р е (Вале, посмеиваясь). Я думал, ты храбрая, а ты боишься раввинши. В а л я. Я ее не боюсь. С е п р е. Боишься... Закричала... А я думал - вот храбрая... гм... И меня боишься. Разве я страшный? Л у т с. Иди сюда, Сепре, а Сепре. С е п р е. Ну, что? Л у т с. На минутку иди сюда. На минутку. С е п р е. Ну? Л у т с. Не надо, Сепре, чтобы русские плохо думали о нравственности эстонцев. С е п р е. Какое дело нам до русских? Русские проиграли войну! Скоро немецкая армия возьмет Москву и Ленинград! Капут! Л у т с. Но добродетель всегда останется добродетелью, а разврат всегда останется развратом! С е п р е. Вот эти (показывает пальцем) будут плохо думать про эстонцев? Да какой народ есть лучше эстонцев?! Вот, например: вы кто? Пленные! А господин Теесалу, товарищ городского головы, лично приходил смотреть ваше помещение! Француз это сделает? Англичанин сделает? К о е л и. Русский - сделает. Фельдфебель Х е м п е л ь, без шинели и пояса, простоволосый, заглядывает в дверь. Х е м п е л ь. Сепре! Сепре, майн кинд! С е п р е. Я, герр Хемпель! Х е м п е л ь. Ком'мит! (Показывает бутылку.) Ком'мит. Шнапс тринкен! С е п р е. Гляйх, герр Хемпель, данке шён! Хемпель исчезает. Еще вот, например: ваш русский милиционер знает три языка? Он знает один русский язык. А я знаю три: я могу говорить (загибает пальцы) по-эстонски, по-русски и по-немецки. Читать могу (продолжает загибать пальцы) по-эстонски и по-русски... К о е л и. Итого вы насчитали пять языков. С е п р е (смотрит на свой кулак). Три языка. Эстонская полиция самая образованная полиция. (Лутсу.) Я пойду греться в караулку. (Уходит.) Л у т с (Вале). А ты больше выскакивай! Выскакивай больше! Нарушаешь мне тут!.. Сиди тихо, а то к раввинше отведу! Е р е м е е в (к Дахно). Убедительно прошу. Слышь? Человек ты, ай нет? Сам имеешь привычку курить, должен понимать... Другой раз нужнее хлеба... На одну закрутку! Д а х н о. Ну, чудак. Ну, посуди: как я дам? Я, может, из последнего заплатил, чтоб самому курить. Некультурность с твоей стороны, больше ничего. Е р е м е е в. Дай хоть потянуть разок. Д а х н о. Тебе дать, и другой станет просить. Вас тут девять душ. Потянули все по разу - и целой закрутки нема. И скажу тебе откровенно - я очень брезгливый. (Затягивается.) Е р е м е е в. Слушай. Я заплачу. Д а х н о. Триста рублей за закрутку. Е р е м е е в. Да ты что? Д а х н о. Как хочешь. Е р е м е е в. За сигарету берут двести. Души у тебя нет. Д а х н о. А у тебя есть? Е р е м е е в. Есть. Д а х н о. Ишь ты. А у меня вот курево есть. И я мое курево за твою душу не отдам. (Затягивается.) Е р е м е е в. Давай за триста. (Лезет за пазуху.) Д а х н о. Только крупными купюрами. Мелкими не возьму. Е р е м е е в (достает деньги). Считай. Д а х н о. Засалил за пазухой... (Слюнит палец и считает деньги.) Н о в и к о в. Николай. Коели. К о е л и. Что? Н о в и к о в. Так кто был твой дедушка? И тень слабой улыбки - воспоминание о милой, ненадоедающей шутке проходит по лицам. Ш а р а ф у т д и н о в. Скажи, Коля. К о е л и. Не забыли... Н о в и к о в. Ну, скажи. Кто был твой двоюродный дедушка? К о е л и. Католикос всех армян. Н о в и к о в. Как, как? К о е л и. Католикос всех армян. Смех. Г р е ч к а. Придумал, сатана... Ну и хлопчик! Л у т с (поражен). Смеются!.. Ш а р а ф у т д и н о в. Католики бывают. Католикосы не бывают! К о е л и (лениво). Неосведомленность ваша. Отсутствие эрудиции. Католикосы тоже бывают. Г р е ч к а (Меркулову). Нет, кроме шуток. Бывают такие - католикосы? М е р к у л о в (улыбнулся). Бывают. Редко, но бывают. Г р е ч к а (с огорчением). Ну-у! А я считал - он придумал... Д а х н о. Верно. Получай. (Сыплет табак в бумажку, подставленную Еремеевым.) Е р е м е е в. Прибавь чуточку. Д а х н о. Хватит на закрутку. Е р е м е е в. Шкура... Дай прикурить. Д а х н о. За твою за ругань - иди прикуривай от печки. Е р е м е е в (прикуривает от уголька). Спекулянт чертов. Д а х н о. Ну! Разговорился чересчур. Другой раз и за три тысячи крохи не дам. Я р о ш. Дахно. Д а х н о. Тут! Я р о ш. У тебя есть немецкие сигареты. Д а х н о. Честное слово... Я р о ш. Чего? Д а х н о. Скурил. Я р о ш. Брешешь. Давай сюда сигарету. Д а х н о. Ей-богу!.. Я р о ш. Что мне - другой раз говорить? Д а х н о (достает сигарету, встает, подает Ярошу). Я... Я р о ш. Ну? Д а х н о. Я заплатил за штуку по сту рублей. Я р о ш. Опять брешешь. По троячке. Я видел. Как нас вели сюда - ты у спекулянтки купил. Что за брехливая собака. Огня подай. (Закуривает.) Хорошая зажигалка у тебя. Д а х н о. Ну, вот чтоб мне очи повылазило - я за нее кусок мыла отдал! Я р о ш. Тьфу ты! (Встает.) Слушай сюда, артель. Задаю урок. Пархомов и Гречка - замести в хате. Я с Новиковым пойду дрова пилить. Еремеев принесешь воды. Шарафутдинов - натаскаешь соломы для нар. Болютин и Дахно... приберете в отхожем. Дахно порывается что-то сказать. Ты что? Д а х н о. Нет, ничего... М е р к у л о в. А меня обошел, староста? К о е л и. Меня тоже. Лежите. Поправить повязку? М е р к у л о в. Поправьте. Д а х н о. Гад, а еще сигарету взял. (Меркулову и Коели.) Вы ж видели - он у меня сигарету даром взял. Товарищи, вы все видели... А работу загадывает самую поганую. Я р о ш. Идем, покажу, где что. Уходит, за ним все пленные, кроме Меркулова и Коели. В течение следующей сцены П а р х о м о в и Г р е ч к а, вернувшись с лопатой и метлой, скребут и метут пол. Е р е м е е в приносит воду и усаживается у печки докурить свою закрутку. Л у т с несколько раз выходит и входит. М е р к у л о в. Коля, какой вы на самом деле национальности? Фамилия у вас не разберешь какая, предков называете - русских, армян... К о е л и (делает ему перевязку). И греки были, к вашему сведению. И какая-то шведка, которую привез из Швеции какой-то грек... Больно? М е р к у л о в. Нет. К о е л и. А я, конечно же, русский, какой же еще? Собственно, до войны я об этом не думал. Я был советский, и только. И все люди были для меня советские - или же не советские. Я вспоминаю, что это у многих так было. А в войну все стали думать о своей национальности. Это хорошо? М е р к у л о в. Видимо, это неизбежно, когда война. К о е л и. Вы знаете, без этого было... М е р к у л о в. Проще? К о е л и. Свободней. А еще люди делятся на хороших и негодяев. Это я тоже в войну открыл. В плену особенно. С хор смотрит на них Валя. М е р к у л о в (встретившись с нею глазами). Смотрите? В а л я. Смотрю... М е р к у л о в. Сидите в ложе и смотрите представление... Что за раввинша, к которой вас хотели отправить? В а л я. Ох, ни за что! Лучше ночевать на улице. М е р к у л о в. Она такая страшная? В а л я. Она ужасная! М е р к у л о в. Что в ней ужасного? В а л я. Это нельзя рассказать. И смотреть на это нельзя. Она живет тут со двора... М е р к у л о в. А мне говорили, что немцы убили здесь всех евреев. Л у т с. Нет, не всех. Три осталось. Артистку одну оставили: она танцует на канате. Потом часового мастера - он очень хорошо починяет часы. И раввиншу. М е р к у л о в. А раввиншу за какие заслуги? Л у т с. Она кричала очень. Она все равно скоро помрет. В а л я. У нее всех убили: мужа, детей, внуков, правнуков. Теперь она одна. У нее восемь комнат, и она одна. Никто не хочет там жить. К о е л и (Лутсу, после молчания). Вы очень чисто говорите по-русски. Л у т с. Почти все эстонцы могут говорить по-русски. Входит Н о в и к о в с охапкой дров, складывает их у печки. Я служил в русской армии - был русский солдат. Мы русские песни пели: "Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваши жены? Наши жены - ружья заряжены..." Г р е ч к а (смотрит в окно). Мне б сейчас жену мою, жинку, жиночку, - я б вон ту фигуру красиво снял... Л у т с. А дочка у меня в Ленинграде. К о е л и. Учится? Л у т с. Нет; вышла замуж за русского офицера и уехала в Ленинград. В прошлом году. Теперь письма не ходят, мать плачет... Все-таки русский народ - неправильный народ. К о е л и. Как это неправильный? Л у т с. Смотри: эстонец пьет водку, чтобы стало весело. Русский выпьет - плачет. Эстонец если попал в плен, в плену плохо - эстонец плачет. А русский в плену шутит. Ему плохо, ему совсем плохо - он шутит! К о е л и. Так мне сейчас для порядка полагается плакать? Л у т с. Вот видишь, ты опять шутишь. К о е л и. Давайте плакать. (Вале.) Как вас зовут? В а л я. Валя. М е р к у л о в. Валя. Валентина. К о е л и. Давайте плакать, Валя. В а л я. Разве поможет? К о е л и. Именно: разве поможет?.. Закрыть глаза, потом открыть - и нет ничего этого. Приснился сон... Н о в и к о в. А по мне не так. Какой, к черту, сон. Во сне разве так мучается человек? Я воображаю, ребята, будто мы на станции ожидаем пересадки. Там заносы, или катастрофа, в общем - опоздал поезд. И мы ждем. Скучно, конечно, и жизнь самая ненормальная, но поезд придет. Обязан прийти, положен по расписанию. Сядем и поедем себе, кому куда нужно. Не знаю, как кто, а лично я собираюсь ехать еще лет шестьдесят. (Уходит.) К о е л и. Хороший парень Новиков. М е р к у л о в. Коля, что она смотрит! На раввиншу нельзя смотреть на нас тоже нельзя! (Вале.) Вы кто? Кто вы такая, девушка? В а л я. Я?.. Студентка. Учусь. Училась то есть... М е р к у л о в. Где? В а л я. В институте молочного хозяйства. М е р к у л о в. Валя, Валентина... Уходи отсюда! В а л я. Куда! Ведь некуда же. М е р к у л о в. Уходи, уходи. Скорей, Валя. Куда-нибудь. Тут слишком... (К Коели.) Скажите ей! Зачем еще это нам - чтобы жены на нас смотрели!.. К о е л и. Товарищ Меркулов... Александр Данилович... Это не жена ваша. М е р к у л о в. Не Валя? К о е л и. Это другая Валя. М е р к у л о в. Все равно. Она не должна. Чья бы ни была. Женщинам и детям нельзя... К о е л и (Вале). У вас градусника нету? В а л я. Ой, нету! М е р к у л о в. Мы, мужчины, не можем допустить... Уходите, ну?! Извольте слушать, когда приказывает комиссар! К о е л и. Александр Данилович! Нет, вы меня извольте слушать! Запрещаю говорить! У вас бред! Немедленно лечь и молчать. Силой укладывает Меркулова. Входят Н о в и к о в и Я р о ш, вносят дрова. Все уже закончили работу, недостает только Болютина и Дахно. Я р о ш. Можно спочивать. Завтра на работу вставать до свету. (Вале.) Слушайте. Иголка у вас есть? В а л я. Есть. Я р о ш. Толстая? В а л я. И толстая есть. Я р о ш. Можете дать в вечное владение? В а л я. Могу. Я р о ш. Спустите. В а л я. Я на нитке. Сейчас. (Достает из мешка.) Н о в и к о в (подходит к Коели). Николай. К о е л и. Да?.. Н о в и к о в. Картина такая: у ворот немецкий караул. К о е л и. А не эстонский? Н о в и к о в. Немецкий. К о е л и. Чего это ради? Ведь нас передали бургомистрату... Н о в и к о в. Тут, видишь, по соседству арсенал или что-то в этом духе - какая-то чертовина, которую караулят; я узнаю. К о е л и. Ты узнай. Н о в и к о в. Узнаю. В а л я (Ярошу). Держите. (Спускает иглу.) Я р о ш. Хороша. (Садится под лампочкой, зашивает шинель.) Г р е ч к а (подсаживается к Ярошу). Убедился? Я р о ш. Убедился, что уйти все-таки возможно. Г р е ч к а. По зимнему сезону? Не дождавшись тепла? Я р о ш. Ну и сиди тут один. Мне бы только Меркулов поправился. Г р е ч к а. Один я тут не останусь, без своих, ты понимаешь очень хорошо. Тихо входит р а в в и н ш а, так тихо, что ее присутствие замечают не сразу. Это древняя старуха, приземистая, горбатая, бесформенная. Она одета в очень старомодную черную плюшевую кофту и черный фетровый колпак. На груди и спине у нее нашиты шестиконечные желтые звезды. Голова ее трясется, движения медленны и неверны. О ней нельзя сказать, худа она или толста, была она брюнеткой или блондинкой, соображает ли, с кем говорит и что ей отвечают. От нее веет гибелью и могилой. Р а в в и н ш а (слабым, монотонным голосом). Кто тут? Молчание. Все смотрят на нее. Кто тут, ну? В а л я. Раввинша... Р а в в и н ш а. Это ты, Мойше? Л у т с (беспокойно, с суеверным страхом). Опять вы тут. Нет тут вашего Мойше. Р а в в и н ш а. А где Мойше? (Молчание.) И Шолома нет? Л у т с. Никого нет. Идите домой. Тут нельзя быть. Р а в в и н ш а. Где же они? И Рувима нет? Л у т с. Говорю - нет никого. Р а в в и н ш а. Тут есть люди. Л у т с. Это не те, кого вам нужно. Р а в в и н ш а. Я хочу знать про дрова. Когда мне будут дрова? Л у т с. Дров нет, сказано десять раз. Р а в в и н ш а. Отвечайте мне, люди. Л у т с. Я же отвечаю. Нету дров, и незачем вам ходить. Р а в в и н ш а. Кто же пойдет? Я должна сама ходить. Я их зову - они не приходят. Я зову: Мойше, Шолом, Рувим, Сара, - никто не приходит. Хожу все время по комнатам, зову. Я знаю, куда они ушли все сразу? И детей увели... Разве детям можно в такой мороз? В мороз детям надо давать горячее молоко, а то они заболеют... И у меня в квартире мороз. Когда просыпаюсь, у меня на глазах лед... Я не понимаю. Когда же мне привезут дрова? Во дворе лежат; это не мне? Л у т с. Нет. Р а в в и н ш а. Мне? Л у т с (в отчаянье). Да не вам! Входит Д а х н о. Р а в в и н ш а. А мне когда? Л у т с. Идите к городскому голове, что вы ко мне ходите, я тут ни при чем! Р а в в и н ш а. К кому идти? Л у т с. В ратушу! Р а в в и н ш а. Это где? Л у т с. Двести лет тут прожили, и не знаете? На площади! Идите с богом! Р а в в и н ш а. А где бог? Я его тоже звала - не отзывается. Почему он не посмотрит, как мне холодно? Почему он не дает мне обратно Мойше, Рувима, Шолома, Сару? Бог! Где ты, бог? Где мои дети? Где мои внуки? Люди, отвечайте мне: куда вы их девали? Что вам сделали маленькие дети?.. Бог!.. Л у т с. Иди, бабушка! Довольно! Довольно, я тебе говорю! Выпроваживает раввиншу и сам выходит за нею. Молчание. Д а х н о. Притворяется. Эти жиды ужасно лукавые. Л у т с возвращается, садится. В а л я (сурово). Дайте ей дров! Л у т с. А тебе что? Сиди, пока не турнули! Дал... Ты сиди, молчи! Я р о ш (к Дахно). Болютин где? Д а х н о. Кончает... Я р о ш. А ты - уморился? Д а х н о. Руки застыли. Нельзя же, на самом деле... Он закончит. Разрешите угостить сигареточкой... Я р о ш. На сей раз - черт с тобой. А на дальше - смотри, Дахно! Будешь отлынивать... Д а х н о. Да боже сохрани! Да что вы! Когда я отлынивал?.. Вы уж сразу парочку... (Подает огня.) К о е л и (с закрытыми глазами). В Москве сейчас собираются в театр. Д а х н о. На Москву сейчас это самое... бомбочки. К о е л и. Врете. Сейчас я иду по улице Горького. Огни - цепочки огней... Кремлевские звезды на небе... Толпа, толкотня, свет, а зайдешь в переулок какой-нибудь - в Малый Гнездниковский! - там снежок голубой, тишина... Д а х н о. И огней нема, и радио орет воздушную тревогу. К о е л и. Врешь, дубина. Москва такая, как прежде. Вот сейчас я проснусь - я всхожу по лестнице, пришел домой... Входит Б о л ю т и н, отчаянно хлопнув дверью. Н о в и к о в (вздрогнув). О, чтоб тебя... Я р о ш. К чертовой матери, сказился? Б о л ю т и н (неверным голосом, но очень оживленно). А что, нужно соблюдать тишину, ха-ха! Что здесь, больница, ха-ха! Смешно... Я р о ш. Вот будет тебе смешно. (Приподнимается.) Б о л ю т и н (схватывает полено). Не тронь меня! Ругай, посылай на самую подлую работу - так мне и надо... так и надо! Но не тронь! Я убью, если тронешь! Я убью... Я р о ш. Посмотрим, кто кого убьет. К о е л и (становится между ними). Он же болен, не видите разве? Выпейте. (Подает Болютину воду.) Б о л ю т и н (стуча зубами о край кружки). Пусть сунется... Я его уничтожу, зверя... Уничто-жу... К о е л и. Тихо! Г р е ч к а (присматривается к Болютину). Ей-богу, хлопец хлебнул где-то. Б о л ю т и н. Ну что ж... Г р е ч к а. В сортире шнапс нашел? Б о л ю т и н. Нем... немцы дали. Д а х н о. Дуракам счастье. Б о л ю т и н. Я не много выпил. Г р е ч к а. Тебе много и не надо. В дверях С е п р е и Х е м п е л ь. С е п р е (давясь от смеха, показывает пальцем на Болютина). Вот он! Живой и здоровый! Х е м п е л ь (хохочет). О, швайн! О, швайн! С е п р е. Храбрый малый, эй! Храбрый малый, вкусный был шнапс? Х е м п е л ь. Шмекте дас гут? С е п р е. Живой и здоровый! Х е м п е л ь. Шмекте дас гут? Хохоча, Хемпель и Сепре уходят. Г р е ч к а. Видать, дрянью тебя напоили... благодетели. К о е л и (звонко). Вы действительно свинья, Болютин! Г р е ч к а. Брось. Не в том он виде, чтоб его пропагандировать. К о е л и. Нет. Надо договориться раз и навсегда. Или мы советские люди... военнопленные... Или... (У него обрывается голос.) М е р к у л о в (неожиданно и громко). Мы - советские люди, которых хотят сделать скотами. Каждому это ясно, и не о чем много говорить. Д а х н о. Ха-ха, еще одна балалайка забалалайкала! М е р к у л о в (слабея). Не о чем много говорить. Кто крепок, тот не оскотеет, выйдет отсюда человеком... либо умрет человеком. Д а х н о. Вон ведь чего от нас требует. Сам умирай, я еще жить буду! Я р о ш (к Коели). Вот ты говоришь - не бить. Бить обязательно нужно! Умный и сильный себя соблюдет, а слабого и глупого вот так надо держать!.. Б о л ю т и н (очень тихо). Я не знал. Почем же я знал? Они дали, я обрадовался... согреться... Так мне и надо! Товарищи, я скажу. Товарищи, я сам себя погубил... Г р е ч к а. Кому это сейчас, хлопец, интересно. Б о л ю т и н. Нет, вы слушайте, я хочу сказать. Коели, слушайте, пожалуйста! Я... вот как было. Мы остались вдвоем в лесу. А немцы чесали из пулеметов. Я лег и говорю: "Не пойду". Он говорит: "Трус". И стал ругать меня. Я говорю: "Что же, вот сейчас - конец?" Он говорит: "Может быть. Это, говорит, не суть важно". Про мою жизнь сказал: не суть важно. Я бросил винтовку и говорю: "Сам иди на рожон". А он поднял мою винтовку и говорит: "Если пойдешь, то у тебя есть маленький шанс; а если останешься, говорит, то я тебя из твоей же винтовки уложу". Так отчетливо все это договорил до точки. И как только договорил до точки, сразу упал. Как будто ему нарочно дали именно до точки договорить. Не мучился: в сердце... Пулемет был совсем близко. (Молчание.) Я не мог умереть. (Молчание.) И сейчас не могу. И жить так не могу. Где же выход? (Молчание.) Не хотите говорить. Я с вами... исповедь, а вы не хотите... Н о в и к о в. Да кому твоя исповедь нужна? Чего ты оголяешься? Мы тебя просили? Б о л ю т и н. Да, не просили. Вы ничего не просите. Ни жизни, ни жалости, ничего. Я дурак пьяный. О, идиот!.. (Ярошу.) А этого зверя уничтожу, пусть тронет только... Только тронь меня! Мне уже все равно. Бросается ничком на нары и затихает. Молчание. Ярош поворачивает выключатель и ложится. Зал освещен теперь красным светом из печного поддувала; слабо светятся высокие окна с темными Давидовыми звездами. У двери на стуле дремлет Лутс, держа винтовку между коленями. Валя положила локоть на барьер хор, лица ее не видно, свисают волосы. Новиков у печки задумчиво помешивает угли кочергой. Гречка курит, сидя на нарах. По залу пробегают полосы света от автомобильных фар. Где-то далеко раздается одинокий выстрел из винтовки. Н о в и к о в (негромко). Николай. К о е л и (не сразу). Что? Н о в и к о в. Сколько отсюда до Москвы? К о е л и (подумав). Километров пятьсот. Тишина. Н о в и к о в (запевает слабым чистым тенором): Вдоль по улице метелица метет. За метелицею девица идет. Г р е ч к а (тихо вторит): Ты постой, постой, хорошая моя, Дозволь наглядеться, радость, на тебя. Л у т с (очнувшись). Поют! Поют русские... Н о в и к о в (закинув голову, медленно и мечтательно): На твою ли на приятну красоту, На твое ли что на белое лицо... Г р е ч к а (вторит): Ты постой, постой, хорошая моя, Дозволь наглядеться, радость, на тебя... |
||
|