"Беги, хватай, целуй" - читать интересную книгу автора (Сон Эми)5Она ждала меня со своим новым парнем, Китом. Он работал барменом в ближайшей к ее дому кофейной лавке, «Порто Рико Импортинг». Каждое утро по пути на работу она заходила туда выпить чашечку кофе, и вот однажды вместе с чашкой эфиопского кофе он вручил ей свой номер телефона. На эту парочку приятно было смотреть. Пока мы все трое разговаривали, Кит, не переставая, гладил Сару по спине и время от времени взирал на нее взглядом комнатной собачонки. Он рассказал мне, что приехал закончить актерскую школу при Нью-Йоркском университете, и, когда я сказала, что изучала актерское мастерство в Брауне, произнес: — Я сдавал на степень магистра искусств с парнем из Брауна, по имени Чарлтон Уэйкс. Ты его случайно не знаешь? Знаю ли я его? Мы с Чарлтоном встретились в радиопостановке «Долгое путешествие в ночь». Я тогда училась на первом курсе, а он — на последнем. Чарлтон пользовался скандальной известностью из-за двух вещей — грубых шуток и супергабаритов. Он был из тех парней, которые никогда не подвергают цензуре свои порнографические шуточки и подходят к женщине — любой женщине — с болтающимся членом, ну хоть качайся на нем, как на виноградной лозе. Но у Чарлтона была подружка — этакая красотка с журнальной обложки, дочь рискового калифорнийского капиталиста, — а я сама тогда встречалась с Уиллом, так что даже и не делала попыток к сближению. Впрочем, может, сейчас стоит попробовать? У меня появится уникальный шанс: заполучить паренька и добыть хороший материал одним махом. — Знаю, — сказала я. — Помнится, я от него балдела. Чем он занимается? — Занят в постановке в театре Сохо. — Он по-прежнему встречается с Викторией? — Нет, они расстались вскоре после того, как он закончил колледж. Чарлтон теперь свободный человек. Я слыхал, как он жаловался на свое одиночество. Почему бы тебе не позвонить ему? Придя домой, я набрала его номер. Прозвучал сигнал автоответчика. Сделав глубокий вдох, я села на диван и постаралась придать голосу интимное звучание. — Алло, Чарлтон? Ночь холодная-прехолодная, но мне тепло и уютно. Я лежу под одеялом в теплой квартире, в теплой кровати. И у меня внизу становится еще теплее, когда я думаю о тебе. Ты такой сексуальный, Чарлтон. Чего стоит одна твоя вальяжная походка победителя… О-о-о, когда я о тебе думаю, то не могу удержаться и засовываю в себя палец, воображая, что это твой… Я вся истекаю потом под одеялом. Здесь так жарко. Я вся влажная, я сейчас… Автоответчик отключился как раз в тот момент, когда я уже была готова кончить. Совсем как парень. И я перезвонила. — А-а! О-о! О-о! Сейчас кончу! Так здорово чувствовать тебя внутри, Чарлтон. Хочется сомкнуть мои мягкие губы вокруг твоего пульсирующего малыша, попробовать тебя на вкус, полизать те… — Автоответчик снова отключился. Повесив трубку, я пошла спать. Около двух часов ночи зазвонил телефон. — Это Чарлтон Уэйкс, — сказали в трубке. — Это ты мне звонила? — Как ты догадался? — Разведка не дремлет. Ты кто такая? — Я участвовала вместе с тобой в «Долгом путешествии» — весной, когда ты учился на последнем курсе. Играла горничную. — Забыл, как тебя зовут. — Ариэль, — вздохнула я. — Точно. Ариэль. Откуда у тебя мой телефон? — Я повстречалась в баре с твоим приятелем Китом, и оказалось, что мы оба тебя знаем. Кит сказал, что ты ищешь подружку. Это правда? — Угу. — Так тебе понравилось мое сообщение? — Да. — Ты мастурбировал? — Да-а-а. — Правда? А кончил? — Почти что, но ты говорила не так уж долго. — Меня вырубал твой автоответчик! И что мне, по-твоему, следовало делать? — В следующий раз можешь попробовать вживую. — Я не нашлась, что ответить. — Ну и чем занимаешься после окончания колледжа? Он не знал о колонке. Можно было сдержаться и не говорить ему, но потом меня осенило, что такому парню, как Чарлтон, наверное, имеет смысл рассказать. — Я приехала сюда, чтобы стать актрисой, — начала я. — Но потом занялась одним странным делом — веду колонку о сексе в «Сити Уик». Меня наняли, чтобы я встречалась с разными парнями и писала о них. — Ты меня дурачишь. — Нет, Чарлтон. Я говорю совершенно серьезно. Мне платят за то, чтобы я бывала в обществе и спала с подходящими красивыми холостяками. — Знаешь, в пятницу вечером у нас проводится вечеринка исполнителей, занятых в спектакле. Хочешь прийти? Я могу достать тебе контрамарку на спектакль, и после него вместе пойдем на вечеринку. — Хорошо. Чарлтон дал мне адрес театра, и мы попрощались. Через несколько минут снова зазвонил телефон. — Не могла бы ты сейчас поговорить со мной? — прошептал он. — Ты это серьезно? — Угу. Я задержу тебя недолго, обещаю. Я стала обдумывать варианты. Одно дело — угостить парня сексом по телефону, потому что он об этом просит, и совсем другое — сделать это ради исследования. Распутничать ради вдумчивого изучения персонажа — далеко не так порочно, как делать это ради самого процесса. — Что же ты хочешь от меня услышать? — спросила я. — То есть с чего лучше начать? — Ближе к делу. — Ладно. Я расскажу тебе об одном парне… с которым сейчас встречаюсь. Его зовут… Ройалтон. И он немного похож на тебя, Чарлтон. Но он — не ты. Он — Ройалтон. На днях он пригласил меня к себе домой на ужин и приготовил кучу еды — устрицы, спагетти и вино, плюс еще сигареты. Устрицы и красное вино довольно сильно меня разогрели. — Угу. — Покончив с едой, мы продолжали сидеть за столом, ослабив пояса и отдуваясь. И тут он встал и потянулся за салфеткой, лежащей на полке позади меня, и рукой нечаянно коснулся моей груди — чуточку задел мой сосок… — М-м-м, гм-гм. — И это просто свело меня с ума — то есть я здорово завелась, потому что мой бывший любовник имел обыкновение часами играть с моими сиськами, и теперь они у меня жутко чувствительные. Если кто-нибудь случайно заденет хотя бы одну из них, я обалдеваю! — Расскажи, как вы трахались. «Черт, — подумала я, — слишком увлеклась темой сисек». — Ладно. Я пошла к кровати, улеглась, а Ройалтон лег рядом и давай забавляться с моими сиськами. Нет, это не самое главное! Хочу сказать, я сама тем временем начала играть с его большим твердым пенисом… — Угу-у-у. — Ты не поверишь, до чего большой у него пенис, Чарлтон. Просто огромный. — Понимаю. — Он просто так и выпячивался из штанов того парня. Ему стало в штанах настолько тесно, что мне захотелось освободить его. Я принялась его гладить, и он так здорово затвердел, что я вдруг поняла, что не могу этого больше выносить! Я просто задрала юбку — а на мне, между прочим, не было трусиков — и хлопнулась прямо на этот восхитительный член! И ну подскакивать вверх-вниз, как девчушка, затеявшая возню с папочкой. Совсем скоро я почувствовала, что парень сейчас будет готов… — Сочини, чтобы он кончил от минета. — Гм… Но я устала от секса. Чего мне действительно хотелось — так это взять его в рот. Я слезла с парня, взяла пенис обеими руками, потом наклонилась, открыла рот и плотно прижалась губами к кончику. Я старалась не задеть его зубами, чтобы случайно не укусить. Я очень-очень глубоко засунула его себе в рот и стала забавляться с малюсенькой выпуклостью у самого основания, прямо под яичками, нажимая на это место языком… — М-м-м-м-м. — У меня возникло такое ощущение, что мой партнер скоро кончит. Или я ошибалась? — Думаю, нет. — Итак, я неустанно трудилась над его органом — лизала, целовала, все время теребила яички! Я почувствовала, как он начинает дрожать и вибрировать. Его пенис сделался твердым, как моя спина, и вдруг начал извергать теплейшую сперму… — Ухты! — Сперму теплую, как суп… — У-х-х-х! — И она потекла мне прямо в горло — такая сладкая и приятная. — А-а-а-а-а-а-х! Он замолчал. — Ну и как? — спросила я. — Запиши на мой счет. — Ты серьезно? — Абсолютно. Себя ты тоже ублажала? — Нет, Чарлтон. Для меня это был скорее… артистический оргазм. Увидимся в пятницу. На следующее утро, придя на работу, я написала стенограмму телефонного секса, держа блокнот на коленях — все, что смогла вспомнить. Я понимала, что это нельзя печатать на компьютере: кто знает, что может в конце вылезти на жестком диске фирмы, если у них тут все автоматически сохраняется. В тот момент, когда я дошла до середины фразы про «девчушку, затеявшую возню с папочкой», из своего кабинета внезапно вышла Крыса, и мне пришлось рывком задвинуть свой вращающийся стул под стол, чтобы она не застукала меня за недозволенным занятием. С тех самых пор, как мне предложили вести колонку, я немного нервничала, опасаясь, что начальница узнает и уволит меня. Но Нью-Йорк тем и хорош, что на самом деле — это тысяча разных городов. Каждый человек живет в своем обособленном мире, и эти миры почти никогда не пересекаются. Средней руки управляющий корпорации не станет читать бесплатную еженедельную газету, если только он не большой оригинал, а я никогда не сомневалась в том, что Крыса на сто процентов ординарна. В пятницу вечером я надела белый блестящий топик с бахромой из коллекции французской моды и узкие красные брюки-дудочки. Должна признаться, я осталась довольна собственной внешностью. Из-за того что блузка была бахромчатой, я выглядела тоньше, а брючки обтягивали мой зад в стиле стильных девчонок 1950-х годов. Спектакль Чарлтона рассказывал о семье фанатов Элвиса, живущей в парке, в автоприцепе. Чарлтон играл папочку. Едва он вышел на сцену своей вальяжной походкой (а он играл босяка — с сильно заросшим лицом, почерневшими зубами и комком жевательного табака во рту), я пришла в небывалое возбуждение. Если уж мужчина-актер становится для вас идолом, то это серьезно. После спектакля я пошла в гримерную. Чарлтон стоял перед зеркалом без рубашки, стирая с лица гигиенической салфеткой фальшивую щетину. Грудные мышцы у него просто выпирали, но волосы на груди не росли. — Привет, Ройалтон, — сказала я. Обернувшись, Чарлтон окинул меня оценивающим взглядом с головы до ног. — Прекрасно выглядишь, — сказал он. Покоривший меня актер мог того и гляди стать моей игрушкой. Мы доехали на такси до Вест-Виллидж, где устраивалась вечеринка, схватили по пиву и, протиснувшись сквозь толпу, уселись рядышком на кушетке. — Правда здорово увидеться снова, Чарлтон? — начала я. — Я часто тебя вспоминала за прошедшие годы. — Да ну? — Прищурив глаза, он придвинулся ближе. — Угу. Ты мне страшно нравился, когда мы ставили «Долгое путешествие». Но я боялась даже флиртовать с тобой, потому что слыхала, что Виктория невероятно ревнива. — Так и есть. Это одна из причин нашего разрыва. — Когда вы расстались? — Через несколько месяцев после выпуска. — А с тех пор были у тебя серьезные отношения? — Пару раз были, но все быстро закончилось. А ты? Встречаешься с кем-нибудь? — Разумеется, нет. Я веду колонку о сексе, забыл, что ли? Чарлтон откинулся на спинку кушетки, склонил голову набок и сказал: — Меня не удивляет, что ты занимаешься таким делом. Есть в тебе нечто такое, что вызывает у мужиков желание мастурбировать, когда ты рядом. — Что-что ты сказал? — В тебе есть нечто, вызывающее у мужиков желание мастурбировать. Он был прав — то есть мой опыт доказывал его правоту, — но ни один парень до сих пор не заявлял этого столь дерзко и нагло. — Господи Иисусе! — завопила я. — Что такое? — Необязательно говорить это вслух, даже если ты действительно так думаешь! Ты должен был сказать мне: «Есть в тебе нечто такое, что заставляет мужчин в тебя влюбляться». — Я в тебя не влюблен, — сказал Чарлтон. — Но мне и вправду хочется кончить. У меня сейчас такая эрекция. Тут есть задний двор. Не хочешь спуститься туда со мной? Он был груб, похотлив и не умел вести себя в обществе — паршивый материал для бойфренда, но идеальный — для колонки. Как там говорил Вольтер: «Единожды философ, дважды — извращенец»? Что плохого в том, чтобы немного, по взаимному соглашению, доставить друг другу удовольствие? Я ведь его хотела. Так что вряд ли останусь ни с чем. Я спустилась за Чарлтоном по ступенькам, и мы обошли дом сзади. Там стояла скамейка для пикника, которую мы оседлали, усевшись лицом друг к другу. Он обхватил мою шею ладонями и наклонился ко мне с приоткрытым ртом. Я думала, что Чарлтон классно целуется, но ошиблась. Поцелуй оказался приторным и не очень влажным. Я обняла его руками за спину, ощутив мускулы. Он просунул руку мне сзади под блузку и в один миг расстегнул бюстгальтер. Я почувствовала себя Сьюзан Сарандон рядом с Кевином Костнером. Это было классно. Когда заводишься, а парень не может расстегнуть твой лифчик, это здорово опускает. Чарлтон поднял лифчик наверх и, погладив мои груди, вздохнул. — Надеюсь, они тебе нравятся, — сказала я. — Они настоящие. — Не сомневаюсь, — откликнулся он. Повозившись с его ширинкой, я высвободила пенис. Он был твердым и гладким, совсем как его грудь. Чарлтон расстегнул молнию на моих брюках и просунул руку мне в трусики. Было здорово, но никак не получался нужный угол, потому что на мне были брюки и я сидела на скамейке. — Ну и чего бы ты от меня хотел? — прошептала я, прижимая другой его ладонью пенис. — Сделай мне минет! — Ничего себе заявление. — А еще? — Позволь мне потереться о твои сиськи! — Он попытался запихнуть между ними пенис, но в этот момент какой-то подвыпивший парень из числа приглашенных на вечеринку, спотыкаясь, приблизился к нам, и мне пришлось высвободиться. Когда парень отошел, я наклонилась к Чарлтону и прошептала: — Мой крошечный открытый ротик мог бы так классно тебя пососать. Держу пари, девчонки все время хотят тебя сосать. Уверена, они умоляют тебя позволить им сделать это. Правда, Чарлтон? Ведь правда? — А-а! А-а-ах! А-а-а-а-а-а-х-х-х-х-х-х-х-х-х! — застонал он, эякулируя на скамейку. Три клейкие капли клевого сока. — Господи Иисусе, — выдохнул он, — не могу поверить, что ты меня так подзавела. — Я тоже, — сказала я. Он застегнул ширинку, и мы вернулись в дом. Когда мы вошли в гостиную, я уселась на кушетку, а он стал танцевать с одной из актрис. Вдруг она отстранилась от него с воплем: — Чарлтон! Чарлтон! К твоим брюкам прилипла жвачка! — О господи! Правда? — сказал он, посмотрев вниз. — Как неудобно! Я покраснела и опустила голову в уверенности, что это пятно от спермы. Девушка спросит Чарлтона, что с ним случилось, и он покажет на меня. Все повернутся и начнут меня разглядывать, и тогда придется им все рассказать. Чарлтон повозился со своей ширинкой, и мне на мгновение показалось, будто из его штанов тянется лента гигантской жвачки. Но, приглядевшись, я поняла, что это кожа его яичка. Он вытягивал из ширинки кожу яичка, чтобы все подумали, что это жвачка. А в глазах у него появился особый блеск, не оставляющий сомнения в том, что этот трюк, который он проделывал и раньше, — его коронный номер. — Повтори еще, Чарлтон! — скандировали его друзья. — Еще раз! Мрачно улыбаясь, наблюдала я, как он вторично вытягивает кожу. В этом coup de grace[85] Чарлтон проявил себя не только пошляком, но и полным придурком. Чем скандальнее материал, тем лучше. Эта байка станет прекрасным противовесом к рассказу «Не звоните нам». Под рев толпы, которым сопровождалась очередная демонстрация яичек Чарлтона, я выскользнула за дверь и отправилась домой — сочинять колонку. Я быстро закончила свою историю, но когда отправила ее Тернеру, у меня засосало под ложечкой. В разгар встречи, когда я заводила его шепотом, а Чарлтон меня гладил, я пришла в такое возбуждение, что буквально наэлектризовалась. Но теперь я лишь чувствовала усталость. Как давно я в последний раз ласкала пенис мужчины, которого люблю. Давненько уж я никого не обнимала, и меня тоже не обнимали. У меня оказалась душа безнадежного романтика, заключенная в тело похотливой потаскушки. Мне не хватало чьей-то близости. Мне хотелось страсти и общения, серьезных разговоров и многочисленных комплиментов, искренних и регулярных, которые бы не пришлось выпрашивать. Мне хотелось, чтобы меня обнимали прямо на улице и держали за руку, и гладили по волосам, и по восемь часов кряду занимались со мной любовью, и без конца названивали по телефону, и говорили всякую чепуху, как в кино. Но я не знала, как можно это получить. Если уж мне не победить парней, то не будет ли более благоразумным подстроиться под них? И заодно на этом заработать? Выключив компьютер, я посмотрела на огни автострады за окном. Среда, когда было напечатано «Яичко из жвачки», пришлась на канун Дня Благодарения. Каждый год мы с родителями и Заком едем в этот день Филадельфию, в гости к бабушке с дедушкой, и в том году было точно так же. Крыса отпустила меня с обеда, и я должна была поехать прямо к родителям, чтобы оттуда отправиться на машине в Филадельфию. По пути к метро я остановилась у ящика «Уик», чтобы взять газету. Прежде всего, я нашла свою колонку. На рисунке было изображено, как я сижу на скамейке, схватив Чарлтона за член, а на лице у меня видны три капли спермы. Перелистав газету на несколько страниц назад, к разделу «Почта», я просмотрела колонки в поисках своего имени, но не нашла там ни единой буквы по поводу «Не звоните нам». Это меня не удивило. Я сложила газету и принялась читать статью на обложке — интервью с каким-то важным деятелем Республиканской партии, — когда вдруг мне на глаза попалось нечто. В низу первой полосы на красном фоне огромными белыми буквами была напечатана шапка: Схватившись за голову, я выдрала из нее клок волос. Если родители увидят шапку, они обязательно прочтут колонку и сочтут ее совсем уж омерзительной. Во всех моих прежних историях, по крайней мере, присутствовало совокупление. Это нормальный секс, но секс по телефону и мануальное стимулирование партнера во дворе дома выглядят куда более шокирующими. Когда я подошла к дому родителей, мама с папой загружали взятую напрокат машину (у них нет своей собственной, потому что отец не умеет водить), а Зак расположился на заднем сиденье. Укладывая свой чемодан в багажник, я с подозрением оглядывала родных. Но их лица абсолютно ничего не выражали. Непонятно было: то ли они прочли и не придали значения, то ли очень заняты и им не до разговоров. На протяжении всего полуторачасового переезда до Филадельфии я не услышала ни единого намека, ни родители, ни Зак и словом не обмолвились о сегодняшней колонке. Я спрашивала себя, что означает их молчание, и, постепенно начиная понимать его смысл, пришла в раздражение. Мне хотелось узнать их потаенные мысли. Может, они говорили себе, что все это выдумка? Или думали, что я схожу с ума или преувеличиваю? Несколько раз за время поездки у меня с языка готовы были слететь слова: «Ну и как вам моя мануальная терапия?» — но у меня все-таки не хватило смелости их произнести. Когда мы подъехали к дому бабушки и дедушки, мама с отцом вышли из машины, чтобы достать наш багаж. Зак тоже собрался выйти, но я дернула его за руку и прошептала: — Не знаешь, читали они последнюю колонку? — Мы с папой читали, а мама — нет. Отец не приносит домой те номера, которые могут ее расстроить. — А она не ходит в Манхэттен, чтобы самой посмотреть? — Нет. Говорит, раз уж он ей не показывает, для этого должна быть веская причина. — Ну а сам ты, что об этом думаешь? — Тот кусок про секс по телефону такой забористый! Я читал газету в метро по дороге домой из школы, и у меня встало, а потом я сказал себе: «Тпру! Это же написала моя сестра!» Но вообще-то я здорово завелся. Мы вслед за родителями вошли в дом, и едва я успела открыть дверь, как мой дядя Пол заорал: — Привет, Ариэль, как твоя сексуальная жизнь? Я промчалась мимо него в ванную, чтобы там скрыться, но по пути наткнулась на группу маминых кузин, которые бешено набросились на меня с идиотскими подколами, так что у меня уши свернулись в трубочку. — Почему ты никогда не присылаешь нам свою газету? — Я слыхала, ты шокируешь целый город! — Маленькая Ариэль уже подросла! И все в том же духе. Я ухмылялась, делая вид, что воспринимаю это с юмором, но на самом деле мне хотелось послать их всех к черту. Мне, по крайней мере, нравится моя работа, и я, во всяком случае, не училка, как все они. Моя мама была воспитана в духе гуманизма, в светских традициях еврейства, и большинство ее родственников беззаботны, как хиппи. Все мужчины одеваются у Кларка Уоллаби и носят бороды, а женщины щеголяют в свободных платьях, купленных на ярмарках народных промыслов, и навешивают на себя массу дешевой бижутерии. Все мои родственники остры на язычок и, в целом, довольно забавны. Но сегодня мне так не показалось. Я пожалела, что не танцовщица из ночного клуба или не занимаюсь чем-нибудь в этом роде. Тогда никто не проронил бы ни слова, потому что подобная тема для разговора оказалась бы чересчур шокирующей. Но поскольку моя деятельность балансирует на грани респектабельности, родственники посчитали, что имеют полное право потешаться надо мной в свое удовольствие. В День Благодарения мы провели после обеда семейный матч по футболу, наш «Кубок унитаза», традиционно разыгрывавшийся на ближайшем поле. В нашей семье играют в эту игру с 1945 года. Мы — еврейские Кеннеди. Примерно до конца шестидесятых «Отцы» играли против «Сыновей», но потом, в семидесятые, дочери тоже захотели участвовать, так что теперь «Родители» сражаются на поле против «Детей». Я ненавижу «Кубок унитаза» по двум причинам: 1) я не сильна в футболе и 2) терпеть не могу делать что-то, в чем не сильна. Но, тем не менее, я играю каждый год, потому что я девушка и не хочу поддерживать расхожее представление о том, что девушки ненавидят спорт. К несчастью, сегодня моя решимость играть обернулась полной неудачей. Наша команда потерпела поражение, причем из-за меня. Случайно я повела мяч не туда, куда надо, и «Родители» добились успеха, забив решающий гол. На обратном пути домой мой кузен Эдди сказал: — Пожалуй, тебе лучше заниматься сочинительством. После праздничного ужина (индейка, рулет из мацы, батат) мы собрались в гостиной на импровизированный концерт. Малышка Рева продемонстрировала гимнастические упражнения, Зак исполнил на гитаре «Лайлу», а мой тринадцатилетний кузен Сэм сыграл на скрипке. Когда он закончил, все с восторгом зааплодировали. После того как хлопки стихли, возник один из тех неловких моментов, когда никто не знает, что сказать. В комнате вдруг стало тихо, а потом бабушка предложила: — Почему бы всем детям по очереди не рассказать нам, чем они занимаются? В наше время так сложно быть в курсе событий. — По-моему, бабушка, ты не слишком удачно придумала, — заметила я. Но все старики закричали: — Давайте, давайте! Не успела я опомниться, как моя кузина Несса уже вещала, до чего ей нравится ее работа в Министерстве энергетики, а ее сестра Рейчел рассказывала, как она обучает детей из бедных семей в Чикаго. Уставившись на ковер, я с ужасом ожидала своей очереди. После Рейчел шел Эдди, работавший спортивным комментатором в Бергене, а потом настала моя очередь. В комнате стало тихо, и все глупо ухмылялись в предвкушении моего выступления. — Гм… я временно работаю секретарем, — сказала я. — И еще веду колонку в газете. — Мы слыхали, она весьма пикантна! — выкрикнула тетя Вивиан, и все тут же разразились хриплым раскатистым хохотом. Взрывы смеха не прекращались целую минуту. Это напоминало коллективный оргазм: они весь день ждали случая хором высмеять меня, и вот такая возможность им наконец представилась. Не смеялись только мои родители. Крепко взявшись за руки, они смотрели по сторонам, одинаково наморщив лбы. За двадцать лет мои родственники продвинулись от аплодирования моему танцу в голом виде до неприкрытых насмешек над выбранной мной необычной карьерой. Они высмеивали тот самый дух эксгибиционизма, который однажды их очаровал. Я пожалела, что мне не два года от роду. Все утро пятницы я проверяла автоответчик в надежде, что получу сообщение, которое позволит мне вернуться в Нью-Йорк. И около полудня это, наконец, произошло. Пришло сообщение от Джека Данливи, режиссера радио. — Твой номер мне дал Билл Тернер, — сказал он. — Я веду на радио «Шоу Нормана Клейна». Хотелось бы узнать, сможешь ли ты сегодня вечером, от одиннадцати до двенадцати, прийти к нам и поучаствовать в передаче. Мы хотим побеседовать о твоей колонке. Еще будет приглашена артистка эстрады Френ Маклейн. Я никогда не слыхала о Клейне, но Маклейн пользовалась скандальной известностью. Это она в одном из своих шоу вымазала себе быстрорастворимыми хлопьями «Карнейшн» зад вблизи анального отверстия, угодив затем в черный список сенатора-южанина из консерваторов Тайрона Уэлтса. И вот мне оказали честь, пригласив на шоу вместе с такой одиозной фигурой. К тому же родители никак не могли услышать эту передачу, находясь в Филадельфии. Так что я перезвонила Данливи, сказав, что приду, и отправилась в Нью-Йорк на поезде. Когда я добралась до радиостудии, передача уже началась. В помещении с наушниками на голове сидели Френ и Норман, седой мужчина лет пятидесяти с небольшим. Рядом со студией находилась операторская, в которой перед пультом управления сидел мужик лет шестидесяти, а тощий тридцатилетний парень отвечал на телефонные звонки. Мне было слышно через звуковой монитор, как один из звонивших поносит Френ за инцидент с быстрорастворимым завтраком. — Вы — мерзкая и развратная баба, — говорил он. — Спасибо, — откликнулась артистка. Я посмотрела на Френ через стекло и попыталась представить ее себе голой перед многотысячной аудиторией, но так и не смогла. Она больше походила на молодую спортсменку, чем на артистку эстрады. Настала рекламная пауза, и Норман сделал мне знак войти. Поздоровавшись со мной за руку, он сказал, что большой мой поклонник. — Чем ты занимаешься? — спросила Френ. — Я — обозревательница «Сити Уик». — Никогда не слыхала про такую газету, — сказала она. — Ее можно взять в зеленых ящиках — тех, что стоят на каждом углу в центре Манхэттена, — объяснила я. — Я не живу в Нью-Йорке. Мы с мужем переехали в Скарсдейл после рождения второго ребенка. Норман передал мне комплект наушников, и я их надела. Когда снова включился эфир, он сказал: — Только что к нам в студию пришла Ариэль Стейнер. Ариэль — автор колонки в «Сити Уик». Колонка называется «Беги, хватай, целуй». Наша гостья разыскивает самых отвратительных, неподходящих партнеров, каких только можно себе представить, а потом пишет о них. Можно сказать, что у Ариэль с Френ есть что-то общее: Френ — эстрадная исполнительница, а у Ариэль вся жизнь — это спектакль. Я не до конца разделяла это утверждение, но шла радиопередача и не стоило начинать с возражений во время представления гостей. Под потолком висел экран, на котором высвечивались имена всех слушателей, ожидающих своей очереди в эфире. Как только Норман меня представил, монитор бешено замигал. Я и понятия не имела, что так популярна. Но, оказывается, все слушатели хотели говорить с Френ. Я с полчаса сидела молча, пока она отвечала на мерзкие звонки консервативных идиотов. День Благодарения в кругу семьи начинал казаться мне довольно привлекательным. Наконец Френ ушла, потому что ей пора было домой, к детям. — Френ поехала домой, — произнес Норман в микрофон. Монитор погас. — Но с нами по-прежнему остается Ариэль Стейнер, автор колонки «Беги, хватай, целуй» в «Сити Уик». Я взглянула на монитор. По-прежнему пусто. Я посмотрела на Нормана. Его лоб блестел от пота. Я предполагала, что у меня были тысячи читателей, но, судя по откликам слушателей, ошибалась. Возможно, единственными моими читателями были те, что писали в газету. В конце концов, я поняла, как обманывалась насчет собственного величия. На студию не позвонит ни единый человек, Норману придется на ходу придумывать вопросы для заполнения простаивающих телефонных линий, и каждый участник эфира поймет, что я — гость, которого позвали в последний момент, никто, жалкое подобие знаменитой Френ Маклейн. — В своей колонке, Ариэль, — сказал Норман, — ты рассказываешь о свиданиях с наркоманами, вызывающе одетыми типами и социалистами, а на этой неделе написала о том, как на вечеринке занималась с парнем мануальным стимулированием. Хотелось бы узнать: правда ли все то, о чем ты пишешь? Нельзя было и помыслить о том, чтобы рассказать ему, что я придумала отрывок про оргазм. Или что Эван сам меня бросил, а не наоборот. Приходилось оставаться королевой похоти — ведь такой хотели меня видеть люди. — Да, — выразительно произнесла я. — Каждая деталь в моих рассказах — правда. Особенно… — я на мгновение задумалась, — особенно те места, которые вас сексуально возбуждают. — Ух, ты! — сказал Норман, краснея. — У меня такое чувство, словно мы здесь в «Шоу Ховарда». — Посмотрите на себя, Норман, — сказала я. — У вас такое красное лицо, это очаровательно. Вы довольно сексуальны. — Я совсем так не думала, но надо было привлечь слушателей. — Вы когда-нибудь придете ко мне на свидание? — Не уверен. В сущности, эта мысль меня несколько путает. А вдруг ты обо мне потом напишешь? — Не следует страшиться такой перспективы. Следует получать от этого удовольствие. Разве я не потешу ваше самолюбие, выставив наше свидание на обозрение публики? Разве какая-то часть вашего существа не будет наслаждаться, если вы станете прообразом для моей статьи? — Я сама не понимала, что несу, но звучало это неплохо, и я продолжила разговор: — Основа нашей культуры — вуайеризм.[86] Мы не можем прожить без сказок, и я прошу вас стать участником моей истории. — В твоих устах это звучит довольно заманчиво. Но вот ведь какая штука. Я огорчусь, если ты обо мне напишешь не очень лестно, и в то же время огорчусь, если не напишешь вообще. — Ага! Итак, вы хотите встретиться со мной! О, Норман, не могу этого дождаться! Знаете, моими кумирами всегда были мужчины старше меня. — Он снова зарделся. — Я бы хотела выявить вашу дурную сторону. Держу пари, в вас прячется озорной мальчишка, с радостью готовый расстаться со старомодной оболочкой. — Старомодной? Я что, должен быть этим польщен? — Просто я говорю то, что думаю. Не могу дождаться того момента, когда останусь наедине с горячим мужчиной вроде вас. — Ой-ой, пора, кажется, открыть окно. Следует ли мне встречаться с Ариэль? Звоните и голосуйте за свое мнение. Линии свободны. Мы вернемся в эфир сразу после приема сообщений. Я подняла глаза к монитору. Он начал заполняться. — У тебя полна коробочка, — сказал ведущий, снимая наушники. — Я просто хотела помочь раскрутить передачу. Надеюсь, вы не против моего дурачества? — Вовсе нет. Потрясающий треп. Обычно мы обсуждаем только политику. И Норман снова надел наушники. Мы слушали рекламу, уставившись на стены. — Итак, мы снова в эфире. Напоминаем, что у нас в гостях с Ариэль Стейнер, автор колонки «Беги, хватай, целуй» из газеты «Сити Уик». Послушаем Тедди из Рего Парк. Тедди, вы в эфире. Зазвучал пронзительный мужской голос: — Привет! Я сейчас слушаю вашу передачу и хочу только сказать, что считаю Ариэль Стейнер умной молодой женщиной с изысканной манерой речи. — Спасибо, Тедди, — сказала я. — И она такая чертовски сексапильная. Это здорово. Теперь пришел мой черед краснеть. Но чувство было приятным. Публика меня приветствовала. — Спасибо, что позвонили, Тедди, — сказал Норман. — Берт из Куинс, вы в эфире. — Ага, привет! — начал Берт. — По-моему, все, о чем говорят эти девочки, Френ и Ариэль, вообще все, к чему сводится сегодняшняя передача, — это обретение женщинами полной свободы. — В студии стало тихо. — И что дальше? — спросил Норман. — Это все, что вы хотели сказать? — В общем, да. Некоторые мужчины боятся того, что женщинам многое позволено. Они опасаются цыпочек вроде Френ и Ариэль. — Ты, похоже, нас не боишься, Берт, так ведь? — спросила я. — Нет, не боюсь. — Это здорово. Я очень рада. Ты мне нравишься, Берт, очень нравишься. Ты не боишься свободных женщин. Это подкупает. Тебе, наверное, знакомо это высказывание: «Настоящий мужчина не боится сравняться с женщиной»? Он хохотнул. — Ариэль, а как насчет того, чтобы прийти ко мне в гости после передачи? Я с тревогой посмотрела на Нормана. — Я… — Я не сделаю тебе ничего плохого. Даже не притронусь к тебе. Просто буду сидеть на кушетке с миской чипсов на коленях, а ты можешь раздеться, надеть на голову абажур от лампы и так постоять немного, не шевелясь. Я буду поглощать чипсы, и созерцать твое тело. Где находится студия? Я за тобой заеду. Тут вмешался Норман. — Извини, Берт, — сказал он, бросив на меня встревоженный взгляд, — не могу тебе этого сказать. Джон из Вашингтон-Хайтс, вы в эфире. — Ариэль, у тебя когда-нибудь были сексуальные контакты с женщиной? Ничего себе вопросик мне задали! По правде говоря, таких контактов не было. Самое большее, что я себе позволяла с подружками, — поцелуи, но едва ли можно принимать их в расчет. Это случилось всего три раза, с тремя различными женщинами из Брауна, и каждый раз я была пьяная или под наркотой, и они тоже. Но признать свой скудный опыт оказалось совершенно невозможно. В конце концов, у меня имелась дурная репутация, которую следовало поддерживать. — Разумеется, были, Джон, — сказала я. — Правда? — Ага. — Но я не знала, что сказать еще. Эфир умолк на целую секунду. Если я сейчас же что-нибудь не придумаю, парень поймет, что я вру. Надо было сочинить сексуальную историю про цыпочек. И поскольку у меня не было собственного опыта, я рассудила, что неплохо бы позаимствовать чужой. — Конечно, правда, — сказала я. — У меня был ранний сексуальный опыт с девочками. Когда мне было восемь, мы с подружками тискали друг друга на так называемых ночных девичниках. — По-настоящему? — спросил Норман. — Очень даже. Мы разыгрывали с нашими Барби небольшие сексуальные сценки. Потом снимали кофточки и касались друг друга языками. А иногда забирались в спальные мешки и терлись о мягкие игрушки, пока не кончали. — Ух, ты! — вырвалось у Джона. — Это… действительно нечто… — Это всего лишь верхушка моего лесбийского айсберга! Когда мне было четырнадцать, мы занимались сексом с моей лучшей подружкой Даной. Однажды она ночевала у меня дома, и мы разговорились о том, кому из нас как нравится целоваться с мальчиками, и тут Дана наклонилась и страстно поцеловала меня в губы. Поначалу это меня шокировало, но потом мы принялись ласкать друг друга, и я поразилась тому, насколько лучше мальчиков она знает мое тело. С тех пор каждый раз, как Дана ночевала у нас, мы занимались сексом. Самое клевое во всем этом было то, что мои родители ни о чем не догадывались. Уж не знаю, выглядела ли эта байка хотя бы отдаленно правдоподобной, но передача звучала поздно вечером, и я надеялась, что слушатели не окажутся достаточно проницательными, чтобы уличить меня во лжи. — Тебе интересно было бы встретиться как-нибудь со мной и моей подружкой? — спросил Джон. — Конечно. Оставь свои координаты у звукооператора, и, возможно, я вам перезвоню. — Фрэнк из Озон Парк, вы в эфире. — Ариэль, можешь ли ты сказать, что ищешь долговременных отношений? Что я могла ему ответить? «Конечно, мне этого хочется, но с тех пор, как мой бойфренд бросил меня три года тому назад, мне не удавалось удержать при себе ни одного парня дольше третьей эякуляции». Я бы выглядела тогда полной неудачницей. Мне хотелось казаться беззаботной холостячкой, у которой все под контролем и которая предпочитает моногамии неразборчивость в связях — одинокой по собственному желанию, а не по стечению обстоятельств. — Ищу ли я серьезных отношений? — переспросила я. — Ни в коем случае! Я категорически против моногамии. Она обуздывает свободу человека. — Ты и вправду так думаешь? — спросил Фрэнк. — Еще бы! Ничто не удручает меня больше, чем вид двух людей, которых связывает вместе лишь страх! Пусть лучше я буду одна, чем свяжу себя не с тем парнем. А самое лучшее в холостяцком положении — это то, что можно делать что угодно, с кем угодно и когда угодно. Хо-хо! Вот когда пригодились мои навыки в импровизации! — Считаешь ли ты себя шлюхой? — спросил Фрэнк. — Несомненно! — завопила я. — И тебе не стыдно говорить такое? — поинтересовался Норман. — А почему я должна стыдиться? Я горжусь своим блядством. Почему позволять лишь одному парню пользоваться своим телом, когда я могу поделиться им с целым светом? — Можно мне тоже оставить свой телефон у оператора? Я это совершила! Он попался на удочку. Как там говорил Буковски: «Красивая ложь — вот все, что им нужно. Люди — дураки». Ни один человек, сидящий у радиоприемника в полдвенадцатого ночи, не желает слушать истории о чьем-то одиночестве. Я дала им то, что они искали. Я заставила их поверить, что где-то есть женщина, которой не нужны никакие обещания и обязательства. Я придумала девушку их мечты. — Эдна из Бронкса, — сказал Норман, — вы в эфире. Это была женщина средних лет, говорившая с подвыванием. — Норман, мне очень нравится ваша передача, но нисколько не нравится ваша гостья. Она — дешевка, Норман, совершеннейшая дешевка. Какая ты с виду, Ариэль? — А что? — спросила я. Мне показалось, я знаю, что произойдет дальше. — Сейчас скажу. Некоторые женщины, например супруга Джон-Джона…[87] — Каролин Бессет Кеннеди? — Да, Каролин Бессет Кеннеди. Она не слоняется без дела, болтая про секс, потому что она такая красивая. Ей нет нужды унижаться, чтобы привлечь внимание мужчин. — Вы спрашиваете, уродлива ли я? — уточнила я. — Именно. — Ариэль — весьма привлекательная молодая женщина, — пояснил Норман. — Да? Странно, — заметила Эдна, — поскольку из своего опыта я знаю, что люди, много об этом болтающие, никогда этого не делают. Будь ты красива, как жена Джон-Джона, у тебя не возникло бы желания нести вздор. Омерзительно слушать молодую женщину, говорящую всякие непристойности. — О, Эдна, — сказала я, — если вы считаете, что женщинам следует заткнуться и изображать из себя недотрог, то у вас взгляды каменного века. Каролин Бессет Кеннеди, тоже мне, нашли образец для подражания. Думаю, что все восторги публики по ее адресу лишний раз подтверждают тенденцию боготворить посредственность в лице крашеных блондинок, сделавших себе карьеру, эксплуатируя имидж скучающей красавицы. (На самом деле я этого не говорила. В действительности я сказала: «Ненавижу Каролин Бессет Кеннеди! Меня тошнит от разговоров о ней! Терпеть ее не могу!» Но клянусь, мысли мои были облечены в красноречивую форму.) — Что ж, думаю, ты настоящая распутница, — молвила Эдна. — И я считаю, что кто-нибудь должен отмыть твой рот мылом! — Спасибо, что позвонили, Эдна, — сказал Норман. — Обратимся к Ариэль из Нью-Брансуика. Так что, Ариэль, ты говоришь, твой бойфренд плохо с тобой обращается? — Да. Голос был мужским. Не просто мужским, а голосом мужчины, старавшегося скрыть свой пол. Я и раньше встречала мужиков по имени Ариэль (это довольно распространенное еврейское имя), но сейчас не поняла, кто это — гей Ариэль или шутник. — Ты — женщина, Ариэль? — спросил Норман. — Да, — ответил он. — Ты знаешь, что по голосу ты — мужчина? — Мне постоянно об этом говорят, — сказал Ариэль. — Так или иначе, у меня есть приятель, и он действительно подло со мной обращается: оскорбляет словами и действиями. Иногда он сводит меня с ума, он просто… И тут в отдалении зазвучал другой мужской голос: — Отойди от телефона, несчастная потаскуха! Сейчас как врежу! Шлюха! Норман быстренько их отключил, сделав знак звукооператору, чтобы тот успел заглушить ругательства. Поневоле мне стало чуточку не по себе. Как бы меня не переплюнул мужчина, вообразивший себя девушкой Ариэль и встречающийся с придурками. Я почувствовала себя обойденной вниманием. Мне захотелось сказать нечто пикантное и остроумное, что позволило бы высмеять позвонившего. — Вот видите, Норман? — начала я. — Вы становитесь в моих глазах все более привлекательным партнером — теперь, когда я ознакомилась с альтернативными вариантами. Эти двое, увы, типичные представители моего поколения, Норман. По сравнению с вами они — изрыгающие ругательства болваны. — Несколько двусмысленный комплимент, если это вообще комплимент. — Я не хотела вас обидеть. Вы мне действительно нравитесь. Ну, что скажете? Будем встречаться? — Не знаю. А что, если я в тебя влюблюсь? Тогда я стану сильно переживать и ревновать. Ты сама сказала, что не веришь в моногамию. — Ну, по крайней мере, сможете хорошо потрахаться. — Существенный момент. — Вы покажете мне город, а я покажу вам свои сиськи. Он сделал знак оператору, лихорадочно нажимавшему на какие-то клавиши, и сказал: — Ох, Ариэль, нам придется это стереть. — Ну и дела! Мне что, нельзя произнести в эфире слово «сиськи»? — Ведущий снова махнул инженеру. — О господи, прошу прощения. Я прямо как Мадонна в шоу с Давидом Леттерманом.[88] — Ничего. Только больше так не делай. Том из Ист-Орандж, вы в эфире. — У меня вопрос. Вот, допустим, есть маленький городок. И судьба этого городка зависит от исхода футбольного матча. Если будущее всех и каждого зависит от того, победит ли город в этом матче, то кому надо играть — мужчинам или женщинам? Наступила пауза. Мы с Норманом переглянулись. — К чему ты клонишь. Том? — спросил Норман. — Да к тому, что все женщины — слабачки. Мужчины сильнее. Мне надоело слушать, как девчонки вроде этой Ариэль говорят, что женщины и мужчины одинаковы. Мне захотелось вразумить этого парня, объяснить ему, до чего он тупой, раз позвонил на радиостанцию, чтобы назвать женщин слабыми. Сказать ему, что, судя по отчаянию, прозвучавшему в его голосе, он уже давно не спал с женщинами. Я уже открыла рот, чтобы напуститься на него, но тут зазвучала заключительная мелодия, а Том уже повесил трубку. — Вот и окончилось наше эфирное время, — заключил Норман. — Поблагодарим, Ариэль Стейнер. Настройте ваши приемники на нашу волну завтра вечером, когда нашей гостьей будет колдунья из Ист-Виллидж Дарси Капловиц. Пока я ехала домой на такси, я начала потихоньку съезжать с катушек. Я уже не понимала, кто я такая на самом деле. Ариэль Стейнер — это девушка из ток-шоу, наглая, скандально известная сексапилка из Нижнего Манхэттена, хотя я сама живу в Бруклине. Она не ищет отношений глубже собственной вагины. Ей не нужно ничего, кроме твердого пениса. Она не разговаривает с партнерами по утрам и, когда трахается, достигает оргазма, хотя у меня самой это не получалось. Одна моя половина презирала эту девушку, а другая хотела ей стать. Вернувшись домой, я увидела, что лампочка автоответчика не мигает. Никто не звонил — ни Сара, ни мальчики. Без сообщений на автоответчике я уже не чувствовала себя наглой, скандально известной сексапилкой. Сняв пальто, я в темноте уселась на диван. Потом подошла к телефону и набрала номер Чарлтона. — Привет, Ариэль, — откликнулся он. — Мне понравилась колонка, которую ты обо мне написала. Я словно опять все это пережил. — Я рада, что тебе понравилось. Хочешь снова встретиться? — Угу. Что ты делаешь завтра вечером? — Ничего. — Можешь подойти к ступенькам Центрального автовокзала в пять часов? Навряд ли он собирается вести меня на «Короля-Льва». — Почему ты хочешь встретиться именно там? — Это сюрприз. — А что такое? — Если скажу, то сюрприза не получится. Но вот тебе подсказка: можешь получить хороший материал для колонки. — А нельзя просто прийти к тебе домой? — Нет. Если не хочешь встречаться со мной на Сорок Второй улице, ничего страшного. Но у меня дома мы встречаться не будем. И, несмотря на то, что я точно знала, что Чарлтон задумал, я ему не отказала, потому что хотела, чтобы он желал меня, пусть даже самым унизительным образом. Кроме того, он был прав по поводу материала. Мне надо было представить колонку к завтрашнему дню, а писать про радиопередачу было бы совсем скучно. Делается все возможное в интересах расследования. Я — Ариэль Стейнер, журналистка, пишущая о сексе. Ариэль Стейнер готова на любые авантюры. Она околачивается в самых грязных, низкопробных притонах разврата и скоротечных удовольствий в городе, не поддаваясь неудачам. Она не страшится греха; грех — орудие ее производства. Когда я пришла в назначенное место, Чарлтон поглощал хот-дог, и на его лице блуждала какая-то зловещая улыбка. — Куда мы идем? — спросила я. Он указал на черно-желтую вывеску на противоположной стороне улицы: Мы перешли через улицу и вошли в здание. За дверью оказался магазин, совмещающий в себе газетный киоск и секс-шоп. На прилавке были разложены порнографические журналы, а на стенах развешены разные сексуальные игрушки. За прилавком с журналами стояли двое пакистанцев. Я нервно взглянула на них в ожидании, что они с удивлением воззрятся на меня, но парни даже не подняли глаз. Чарлтон стал листать какие-то журналы, а я глазела на вибраторы и искусственные пенисы. У меня был вибратор — такая маленькая приятная розовая штуковина под названием «Мини-жемчужина», которую я заказала как-то по почте из Сан-Франциско. Но эти члены имели просто устрашающий вид. Я подошла к Чарлтону. Он рассматривал страницу журнала с фотографией женщины, прикованной наручниками к кровати и лежащей на животе; ее трахал гигантский рельефный пенис с разбухшими венами. — Как тебе здесь? — спросил он. — Думаю, надо войти, — сказала я. Чарлтон подвел меня к высокой стойке, за которой сидел тучный темнокожий мужчина. Чарлтон купил у него несколько жетонов. Пройдя через турникет, мы подошли к лестнице, у которой висело объявление: Чарлтон кивнул на вывеску и указал пальцем наверх, выжидательно глядя на меня. Я отрицательно покачала головой. Существует некая грань, которую я не могу переступить даже в поисках хорошего материала. Мне не хотелось видеть живых женщин, спрашивать себя, есть ли у них дети, каково им живется и как они здесь оказались. Киношки безопаснее, в них больше притворства. Справа от лестницы в обе стороны шел коридор с рядами кабинок. Мы пошли по проходу в поисках свободного помещения. Между дверями имелись надписи: — И что же нам делать? — спросила я. — Незаметно проскользнешь за мной, — ответил Чарлтон. Мимо прошел уборщик, катя перед собой тележку с ведром и шваброй. Когда он пропал из виду, Чарлтон вошел в одну из дверей, а я скользнула за ним. Комнатка оказалась крошечной, примерно четыре на четыре фута. Пахло дезинфицирующим средством. Стены были из красного огнеупорного пластика, а справа от двери находился небольшой выступ для сидения. Слышны были только отдаленные стоны из фильмов, идущих в других кабинках. Чарлтон запер дверь и уселся на лавку для онанистов, а я прислонилась к двери, и мы стали смотреть на экран. В сопровождении бодрой электронной музыки на зеленом фоне загорелась надпись: « Чарлтон вставил жетон в прорезь, и на экране появились четыре квадратика, демонстрирующие разные фильмы, на ваш выбор: азиаточка, которую сзади трахает толстощекий белый парень; теннисный корт с двумя парами совокупляющихся игроков; мужчина, наткнувшийся в ванной на мастурбирующую жену; и темнокожая женщина на кушетке, с которой занимается оральным сексом молодой негр с кольцом в виде золотого листа марихуаны на одном из пальцев. — Какой хочешь посмотреть? — прошептал Чарлтон. — Все равно, — прошептала я в ответ. Он нажал клавишу с фильмом, где была азиаточка. Маленький квадратик увеличился до размеров экрана, сделавшись пугающе большим. Перед камерой маячил зад мужика, а на заднем плане виднелась голова девушки, повернутая набок, чтобы зрители могли видеть лицо. Она все время повторяла: «Давай» и «Еще», но лицо девушки скорее было искажено болью, чем выражало удовольствие, а ягодицы мужика оказались такими бледными и безобразными, что я нисколько ей не завидовала. Чарлтон нажал следующую клавишу, и на экране появилась белокожая женщина с белой лентой в волосах, делающая минет бородатому латиноамериканцу. У нее по лицу размазалась тушь — из-за близкого соседства с пенисом. Чарлтон нажал следующую клавишу, и начался фильм про молоденькую азиатку, занимающуюся в постели оральным сексом с белой девушкой, — у той были сбриты волосы на лобке. — Хочешь сесть ко мне на колени? — спросил Чарлтон. Я подошла к парню и оседлала его, повернувшись спиной к экрану. — Что ты делаешь? — Не хочется смотреть. Он пожал плечами и, наклонившись ко мне, поцеловал в губы, а потом, приподняв мою блузку и лифчик, сжал груди. Я стала тереться о него и, закрыв глаза, пыталась представить себе, что мы находимся где угодно, но только не в «Мире кино». Когда действие очередного жетона кончалось, звучала музыка из компьютерной игры, и Чарлтону приходилось нагибаться, чтобы вставить в автомат следующий. Периодические остановки не очень-то настраивали на сексуальный лад. Немного погодя я открыла глаза и заметила, что его закрыты. — Зачем ты меня сюда привел, если не смотришь фильм? — спросила я. — Меня заводят в основном звуки. — Звуки? Но они такие ненатуральные. — Знаю, — сказал Чарлтон с ухмылкой. — Именно поэтому они меня и заводят. Он продолжал меня целовать, и я начала возбуждаться. Я почувствовала, как у него твердеет. Партнер крепко притянул меня к себе. Потом достал из кармана презерватив и выразительно на меня посмотрел. Уставившись вниз, на квадратик пластика, я подумала: «Других девушек это напугало бы, но только не Ариэль Стейнер. Ариэль Стейнер может трахаться в кабинке для просмотра порнофильмов и выйти оттуда, ощутив себя свободным человеком, а не грязной потаскухой». Как бы мне хотелось найти в себе силы это совершить. Как бы мне хотелось не бояться. Мы оба поднялись, и я приспустила джинсы и трусики с зада. Мы поменялись местами, и теперь на приступку уселась я. Я боялась, что на сиденье могли остаться следы спермы предыдущего мужика, и я рискую чем-нибудь заразиться, поэтому я соскользнула вперед, приподняв свое тело как можно выше. Чарлтон спустил джинсы и трусы, натянул презерватив и, наклонившись надо мной, вошел в меня и начал трахать, опершись одной рукой о стену, а другой играя с моими грудями. Скоро жетон кончился, и снова зазвучала музыка. Слушая «пип» и «дзинь» и не сводя глаз с потного лица Чарлтона, я снова почувствовала себя четырнадцатилетней девочкой, лежащей на пляже в ожидании стона, потому что знала, что этим все должно кончаться. Но мне не хотелось быть такой жалкой. Хотелось получать от этого удовольствие. Я трахалась совершенно беззаботно, совсем как парень. Разве не это — мечта журналистки, ведущей колонку о сексе? Вдруг послышался стук в дверь. Мужской голос произнес с акцентом выходца из Вест-Индии: — Нужно вставить следующий жетон. — Секундочку! — завопил Чарлтон, оставаясь во мне и шаря в карманах в поисках жетона. Я мгновенно представила себе, как служитель натыкается на нас: видит меня на приступке, в задранной кверху блузке и бюстгальтере поверх грудей, в наполовину спущенных брюках, и Чарлтона надо мной. Он позовет других извращенцев посмотреть, и все они откроют красные двери и соберутся поглазеть на нас. Чарлтон продолжит толчки, довольный, что устроил спектакль, а мужики столпятся у кабинки с высунутыми языками и глазами, налитыми кровью от извергнутой спермы. Я вскочу с места, протолкаюсь сквозь толпу и помчусь в сторону Центрального автовокзала, по пути натягивая одежду, — униженная и совершенно одинокая. Я не могла допустить, чтобы этот ночной кошмар ожил. Оттолкнув Чарлтона, я встала, застегнула джинсы, поправила блузку и побежала по коридору. Но, подойдя к тому месту, где должен был находиться выход на улицу, я увидела тот самый турникет, через который мы вошли. Я попыталась пройти через него обратно, но он не поворачивался. На меня уставились служащие магазина и продавец жетонов. Я повернулась кругом и побежала обратно по тому же пути. В одну из кабинок собирался войти усатый мужик в деловом костюме. Он одарил меня полунасмешливым, полуошеломленным взглядом. Я промчалась мимо него и, в конце концов, добралась до двери, выходящей на Восьмую авеню. Я сделала несколько шагов по улице, глубоко вдыхая запах Нью-Йорка, в котором смешалась вонь от выхлопных газов, хот-догов и сигаретного дыма, и впервые в жизни этот запах большого города не вызвал у меня отвращения, а принес облегчение. Я заметила на той стороне улицы кафе-мороженое «Бен и Джерри». Мне показалось необычным то, что новая и старая Таймс-сквер смотрят друг на друга через разделяющую их границу, словно противостоят друг другу и выжидают, кто же из них сдастся первым. За дверью возник Чарлтон. — Хочешь пойти в другой кинотеатр? — Нет, — сказала я. — Думаю, с меня довольно. И направилась по улице к станции метро. На станции «Бродвей-Нассау-стрит» вошел мой отец. Я собралась удрать в другой вагон, но не успела. Он увидел меня через окно еще до открытия дверей. — Какие люди! — сказал он. Я подвинулась, и отец сел рядом со мной. Мог ли он догадаться о том, где я была, по выражению моего лица? Чем от меня пахло? Спермицидом? Лизолом? Сексом? — Ты откуда едешь? — спросил он. — Э-э… от подруги. Из Хелл Китчен. А ты? — Из офиса. Мы вернулись из Филадельфии только сегодня утром, так что пришлось задержаться на работе. Как прошла радиопередача? — Было прикольно. Звонило много всяких чудаков. Папа поднял брови и кивнул, словно хотел услышать продолжение, но я не могла рассказать ему больше, не упомянув о том, что, желая поразить слушателей, я представила себя страстной женщиной и к тому же бисексуалкой, так что я не стала развивать эту тему. Отец несколько мгновений упорно смотрел на меня, ожидая продолжения рассказа, а потом вынул из кейса «Нью-Йоркер» и принялся за чтение. Он — мой отец, а мы не способны поддержать разговор дольше нескольких минут. Раньше все было не так. В детстве он был моим лучшим другом. Каждую весну, по выходным, мы, бывало, ездили на велосипедах через Бруклинский мост в Нижний Ист-Сайд, выполняя мамины поручения. Мы покупали там фисташки, одежду и рыбу, а потом заходили в отделение Нью-Йоркской Публичной библиотеки в Чайнатауне, и он брал для себя детективы, а для меня — книги Джуди Блум.[89] Когда я подросла, папа водил меня в кинотеатры, вроде «Театра-80» или «Куод», где мы смотрели фильмы про Эркюля Пуаро и «Волшебное таинственное путешествие», и «Сержанта Перца». Мы возвращались домой на велосипедах и на обратном пути обычно обсуждали фильмы, и я чувствовала себя ужасно умной, забавной и любимой. Мы были вместе, когда я сильно разбила себе подбородок. Это произошло летом (я перешла тогда в шестой класс), когда мы с мамой, папой и Заком на несколько недель сняли дом в Вермонте. Однажды после обеда мы с ним решили отправиться на велосипедную прогулку, а мама с Заком пошли на пляж. Мама довезла нас на машине до нашего дома, а потом мы помахали ей на прощание рукой и покатили вместе по ровной, вымощенной черной плиткой дорожке. Через несколько миль мы добрались до спуска с крутого холма. Я ехала намного впереди отца, наслаждаясь скоростью и ветром. Я слышала свист ветра в шлеме, чувствовала, как треплется о грудь футболка, и ощущала себя сильной, свободной и совершенно неуязвимой. На полпути с холма велосипед начал сильно разгоняться, и я понеслась, теряя контроль над скоростью. — Я слишком разогналась! — закричала я и услыхала в отдалении голос отца: — Жми на тормоза! Но мои тормоза все утро меня не слушались — стоило мне на них нажать, как велосипед начинал вилять, — и я была уверена, что торможение на такой скорости только все испортит. Поэтому я продолжала ехать, надеясь на лучшее, но скоро меня перебросило через руль, швырнуло на боковую дорожку, и я покатилась с холма, пропахав его коленями и локтями, в полной уверенности, что настал мой смертный час. Когда я, наконец, остановилась, то услыхала, как папа мчится за мной, и в следующий момент его велосипед с грохотом подъехал к тротуару. В ту же минуту он бросился ко мне. Я медленно поднялась на ноги, и мы осмотрели мои раны. На коленях и локтях у меня красовались огромные ссадины, и сначала казалось, что это самое худшее, но тут папа сказал: — Да у тебя сильно разбит весь подбородок! — Думаешь, придется зашивать? — Надеюсь, нет, — сказал он, поднес ко рту подол своей рубашки, зубами оторвал полоску ткани и подвязал мне челюсть, замотав повязку над головой. Невыносимо было видеть отца в этой разорванной рубашке. У меня возникло чувство, что мы — жертвы трагедии, и это чувство мне претило. Папа помог мне поднять велосипед, и мы пошли по дороге в поисках помощи. Он сказал, что минут десять назад заметил проходящую мимо машину, в которой сидела целая семья, и подумал, что их дом должен быть где-то поблизости. Мы некоторое время молча катили велосипеды, и тут я вдруг разрыдалась. Я ненавидела себя за то, что испортила день, за то, что заставила отца волноваться, что упала из-за собственной глупости. — Прости, что не нажала на тормоза, — сказала я. — Прости, что не послушалась тебя. — Закрой рот! — сказал папа. Сказано было резко, но с такой знакомой интонацией, что прозвучало как бальзам для души. Я — неумеха, а он — мой герой, а когда герой проявляет некоторую жестокость, то за это любишь его еще больше. Пока отец читал журнал, я смотрела на него, и мне захотелось вдруг рассказать ему правду о том, где я была. Вместо того чтобы заявить: «Необязательно рассказывать родителям все», папа простит меня и скажет, что все будет хорошо, и тогда я объясню ему, что не надо больше волноваться, потому что я собираюсь измениться — больше не буду его унижать, и он сможет мной гордиться — так, как это было еще до колонки, до всей этой кутерьмы. Когда электричка подъезжала к станции «Хай-стрит», отец положил журнал в портфель и сказал: — Не хочешь зайти к нам поужинать? Уверен, мама и Зак будут рады тебя видеть. Я представила себе, как прихожу к ним на ужин и как повторяется все, что произошло в машине по дороге в Филадельфию. Мы станем говорить о чем угодно, только не о моей колонке, и у меня опять не хватит смелости спросить, что папа о ней думает. Мы будем обмениваться ничего не значащими шутками и остротами. Провести вечер подобным образом представлялось мне даже более обидным, чем не встречаться вовсе. — Я, вообще-то, устала, — сказала я. — Надеюсь, что… — Ничего, — сказал папа. — Я ведь все понимаю. Двери открылись, и, слегка помахав мне рукой, папа вышел. Придя на работу, я нашла в почте еще два письма от поклонников, которые мне переслал Тернер. Я отнесла письма домой, положила их в папку под кровать и уселась за компьютер. Для отца я хотела стать хорошей, но для читателей приходилось оставаться плохой. Я была той девушкой, на которую хотели быть похожими женщины. Я была воплощением того секса, к которому стремились все. Город рассчитывал на то, что я стану потакать его низкопробным потребностям. Мне надлежало написать о «Мире кино», но рассказать свою историю так, словно это настоящий мир. Мне всегда хотелось заняться сексом в кабинке, где показывают порнофильмы. И вот на прошлой неделе мне это наконец удалось. Я позвонила любителю показывать свои яички, Ройалтону Шейксу, и сказала ему, чтобы встречал меня в кинотеатре «Мир кино», на углу Сорок второй и Восьмой авеню. Когда я пришла, он жевал хот-дог. На лице его сияла широкая улыбка. Войдя, мы вместе поглазели на искусственные пенисы, посмеявшись над их непомерными размерами. Потом я привела его к турникету, и мы купили жетоны. Входя, я успела подмигнуть продавцу жетонов. Мы вошли в кабинку, заперли дверь изнутри и уселись рядышком на приступке для онанистов. Я вставила в автомат жетон и выбрала фильм с двумя цыпочками. Мне нравится смотреть, как девчонки занимаются сексом. Потом я столкнула Ройалтона на пол, чтобы он встал на колени лицом ко мне, стянула джинсы и задрала ноги, оперевшись о противоположную стену. Девчонки из фильма были соседками по комнате, и одна из них всегда испытывала тайное влечение к другой. Однажды она, наконец, призналась своей соседке, и так они оказались вместе. Я представила, что Ройалтон — моя соседка по комнате, а я — девушка из фильма. Он настолько потрясающе делал куннилингус, что моя киска замурлыкала уже после трех жетонов. — Изумительно, — сказала я. — Теперь твоя очередь выбирать фильм. Он выбрал фильм с двумя парнями. Я не стала высказывать своего суждения. Парни занимались этим в переулке. Разговора почти не было, за исключением: «Давай» и «Еще». Ройалтон спустил брюки, а я встала на колени и схватила вожделеющими губами его огромный, великолепный член. Черт, это было вкусно. Обожаю делать минет. Это мое самое любимое занятие. Могу весь день заниматься только этим, и тогда жизнь предстает передо мной во всей полноте. Но скоро его пенис сделался чересчур огромным даже для меня, так что я высвободилась, повернулась к нему спиной, с двух сторон оперлась руками об экран и наклонилась вперед. Партнер зарычал, как дикий кабан, и въехал прямо в мой туннель Линкольна. Я люблю секс по-собачьи. Это мое самое любимое занятие после минета. Могу целый день заниматься оральным сексом и сексом по-собачьи — ведь это дает мне ощущение полноты жизни. Мое лицо находилось всего в нескольких дюймах от экрана, так что я могла разглядеть каждого мужчину вблизи. Этот опыт оказался в тысячу раз более волнующим, чем я могла себе представить. Один пенис около лица, второй внутри меня; в ноздри ударяет запах спермы других мужчин; из разных кабинок доносятся звуки непристойных фильмов. Пока Ройалтон продолжал раздирать меня пополам, я периодически лезла в карман джинсов за новыми жетонами. Эти регулярные остановки лишь усиливали пыл Ройалтона. Как раз в тот момент, когда мужчина в фильме издал глухой стон, Ройалтон тоже застонал, и я почувствовала, как его гигантский ствол начинает пульсировать. Его озноб передался мне, и я с удивлением ощутила, что сама затрепетала. Партнер вздохнул, и я — тоже, а потом он плавно и медленно вытащил свою штучку. Повернув к нему лицо, я одарила его любящим взглядом, довольная тем, что наконец осуществила свою фантазию, довольная, что он мне в этом помог. Мы быстро оделись и вышли на улицу. Напротив кинотеатра есть мороженица «Бен и Джерри». Мы пошли туда, и Ройалтон купил мне мороженое. Белое и пышное, оно стекало по моему подбородку, и я пожалела, что не дала парню эякулировать себе в рот, поскольку мало что доставляет мне большую радость, чем сладкий вкус свежего семени. Я поделилась этой мыслью с Ройалтоном, и он предложил вернуться в кинотеатр. Утерев губы, мы пошли назад в «Мир кино». К счастью, наша свадебная кабинка все еще была свободна. Так что мы вошли в нее, запустили следующий фильм, и я сосала Ройалтона до тех пор, пока он не кончил мне в глотку. |
||
|