"Беги, хватай, целуй" - читать интересную книгу автора (Сон Эми)4В этот день вышли в свет « — Скажи мне что-нибудь утешительное, — попросила я, откладывая газету в сторону. Она на мгновение задумалась, потом сказала: — Твоя ошибка была вызвана объективными причинами. Все зависит от того, как рассматривать наклон хрена — с его точки зрения или со своей! — И это слова утешения? — гневно выпалила я. — Чего ты от меня ждешь? Ты сама выбрала эту работу. Вот теперь и мирись с последствиями. Просто помни, что говорила Дороти Паркер: «Лучше…» — Знаю, — сказала я. — Все это я прекрасно знаю. Когда я вернулась с обеденного перерыва, позвонил папа. — Кто этот подонок Садовски? — прорычал он. — Садовски? — ответила я. — А как насчет Аарона? — Это письмо меня волнует не так сильно. Оно, вероятно, унизительно для тебя, но там не упоминается про маму и меня. Слушай, что же мне делать? Ответить ему, что мы воспитывали тебя правильно? — Нет! — Так правильно мы тебя воспитывали или нет? — Что ты имеешь в виду? — Ты действительно такая неуравновешенная? — Папа, ты когда-нибудь слыхал о сатире? — Я понимаю, что это сатира. Только не совсем уразумел, в какой степени. — Помнишь тот наш разговор, когда я просила тебя не рассказывать мне, что именно ты прочел? — Да, но посчитал, что ты просто бросила мне кость. К тому же меня сильно выводит из себя Ларри Стенли. — А это еще кто такой? — Парень из нашего офиса. Каждую среду после обеденного перерыва он подходит к моему столу с газетой, говоря: «Эй, Лео, послушай-ка вот это!» А потом очень громко зачитывает самые пикантные места из твоей колонки, так чтобы услышали все прочие специалисты по системному анализу. — И что ты говоришь в ответ на это? — Говорю, что нечестно цитировать тебя вне контекста. Я не могла не восхититься отцом. В этой чрезвычайно сложной ситуации ему не изменил здравый смысл. Он оказался в затруднительном положении. Подобное способно шокировать родителя-еврея: его ребенок получил Пулитцеровскую премию… за порнографию. Отцовская гордость, вероятно, подталкивала его похвастаться перед сотрудниками моими успехами на новом поприще, а его консервативность и степенность заставили устыдиться сферы моей компетентности. — Я понимаю, как тебе сейчас трудно, — сказала я. — Не обо мне следует беспокоиться. О маме. Она предлагает, чтобы мы носили с собой маленькое табло с надписью «Это все вымысел», которое можно будет быстро включать на вечеринках, когда нас спросят, насколько все это соответствует истине. Придя в тот вечер домой, я нашла в почтовом ящике фирменный конверт «Сити Уик». Внутри лежали три письма, полученные газетой на мое имя, которые переслал мне Тернер: Прочтя это, я уже не чувствовала себя так паршиво из-за опубликованных в газете писем. У меня были поклонники, пусть даже они и не писали об этом в рубрику «Почта». И у меня появились друзья, пусть даже я и не встречусь ни с одним из них лично. Перечитав каждое письмо по нескольку раз, я подшила их в папку-скоросшиватель и положила под кровать — на случай плохого настроения, чтобы взбодриться. Потом я отправилась на встречу с Сарой. Ее учитель музыки, Эван, играл в тот вечер на аккордеоне в «Барби», роковом клубе на авеню Би, куда она и пригласила меня. Придя в клуб, я нашла Сару в первом ряду — она курила и самозабвенно танцевала. Музыка была не похожа ни на что, слышанное мной ранее — поп и джаз одновременно. Да и набор инструментов оказался необычный: скрипка, мандолина, виолончель, электрогитара, фагот и ударные. Эван — высокий, изможденный, с растрепанными темными волосами и бледной блестящей кожей — играл с невероятным азартом. Пальцы его так и мелькали, голова напряженно склонилась, к губам прилепилась сигарета. В промежутках между песнями он наклонял голову, застенчиво объявлял в крошечный микрофон, вмонтированный в аккордеон, следующую песню, иногда просил у слушателей прикурить. Пожалуй, успеху способствовала его внешность — какая-то причудливая смесь двенадцатилетней девочки с крутым рокером, и подобное сочетание ввело меня в заблуждение. В конце первого отделения мы с Сарой подошли к стойке бара за выпивкой. И тут я увидела, что к нам подходит Эван. — Привет, Эван! — сказала Сара, помахав ему рукой. — Это моя подруга Ариэль. — Сара говорила мне, что знакома с тобой, — сказал он. — Я твой большой поклонник. — Правда? — откликнулась я, распустив от удовольствия губы. Неслабый взлет собственного эго — была фанаткой, а теперь у самой появились фанаты — и все это за какие-нибудь несколько недель. Один из музыкантов группы Эвана сделал ему знак со сцены, и тот кивнул в ответ. — Мне пора, — сказал Эван. — Но после концерта небольшая компашка собирается пойти в бар «Ни Рабл» послушать тяжелый рок. Девчонки, не хотите пойти? — Вообще-то, — сказала Сара, — у меня свидание с Джоном, но, может, Ариэль хочет. — О'кей, — согласилась я. — Отлично, — заключил Эван, отправляясь на сцену выступать в следующем отделении. — Мне правда понравилось ваше выступление, — говорила я, когда мы с ним шли рядом по улице. Эван вышагивал важной, немного женственной походкой, скорее говорящей о том, что его кумиром был Боуи,[73] нежели о каких-то скрытых наклонностях. — Ты так смешно шепчешь в свой аккордеон. Он улыбнулся. — Действительно, наверное, со стороны выглядит смешно. Это получилось случайно. Просто микрофонов не хватало. — Правой рукой он вынул из джинсов пачку сигарет, достал одну, засунул в рот и зажег, а левая рука все это время оставалась в кармане. — Ты все делаешь одной правой, чтобы сразить меня ловкостью рук? — спросила я. — Нет, — ответил Эван, вытаскивая из кармана левую руку. Он держал цепочку от ключей, на которой висел маленький баллончик со слезоточивым газом. — У меня палец постоянно на спусковом крючке, так что я наготове, если кто-то захочет пошалить. Я такой тощий, что меня любят доставать всякие бандиты. Меня восемь раз грабили, пока я не додумался брать с собой баллончик. — Кошмар. Ты всегда был таким худым? — Угу. Многие думают, мол, это оттого, что я вдыхаю героин, но на самом деле виноваты мои шотландские предки. — Так ты не вдыхаешь героин? — Почему, вдыхаю, но я был тощим еще до того, как начал. Ну вот, еще не хватало: мне приходилось встречаться и с наркоманами, и с пьяницами, но героин — штука посерьезней. Тут стоит призадуматься. Эван, должно быть, заметил, как изменилось выражение моего лица, потому что быстро добавил: — Я не часто это делаю. Только изредка. Честно говоря, собираюсь завязать. По крайней мере, человек собирается бросить и понимает, что это для него вредно. Может, я делаю из мухи слона? Мы живем в современном Нью-Йорке. Нельзя судить людей слишком строго. — Так потрясно встретить тебя во плоти, — сказал он. — Мне немного неловко, что я назвался твоим поклонником. Боюсь, у тебя может сложиться обо мне неверное представление. — Какое же? — Подумаешь, что я слегка чокнутый и интересуюсь тобой лишь потому, что хочу, чтобы ты обо мне написала. — А на самом деле? — Я не стал бы возражать, появись мое имя в колонке, — сказал Эван, покраснев, — но это не главное мое побуждение. — И какое же главное? — Просто я думал… я хочу сказать — когда читал тебя, что ты — тот человек, которого мне бы хотелось узнать. — В библейском смысле? — с надеждой спросила я. Он улыбнулся. — Просто ты кажешься мне честным человеком. Едва только начав читать твои статьи, я задавался вопросом: какая ты? И, признаюсь, немного струсил, когда Сара сказала, что ты ее подружка, потому что подумал: а вдруг я тебя как-нибудь встречу и ты мне не понравишься, а мне этого не хотелось. Но потом, когда она познакомила нас, я почувствовал облегчение, потому что я… одним словом… Этот парень явно старался гладить меня по шерстке, превознося одновременно мое женское и артистическое эго. Но мне было не по себе. Создавалось ощущение, что я приобрела репутацию женщины-вамп, которой надлежит следовать, а я не знала, смогу ли. Что, если он хочет меня только потому, что считает доступной? Может, лучше не торопиться с соблазнением? Правда, меня к Эвану сильно тянуло. И не хотелось из принципа разыгрывать из себя Полианну,[74] чтобы потом лишить себя удовольствия. Я решила действовать по обстановке. Забыть, что Эван раньше читал мою колонку, и сделать вид, что это обычное милое свидание, как в том фильме, где пишущая о сексе обозревательница Эмили встречается с торчком Джорджем. Бар «Ни Рабл» действительно оказался местом сборища любителей тяжелого рока: чересчур громкая музыка и толпа фанатов в коже и татуировках. Мне тут не особенно понравилось. Но я мотала головой в такт музыке, чтобы Эван считал меня такой же крутой и центровой, как он сам. Когда первое отделение закончилось, он сказал: — Не хочешь зайти ко мне? Его квартира помещалась в огромной запущенной мансарде над рестораном, на Первой улице, между Третьей и Четвертой. На стенах — никаких постеров, пол покрыт пылью. Единственное, на чем можно было сидеть, — жалкий, обитый твидом диван, из которого торчали внутренности. Направляясь к дивану, я поняла, что дрожу. — Почему здесь так холодно? — спросила я. — У нас отключили тепло и свет, потому что мы с товарищами по комнате задолжали по счетам. Вот мы и крадем электричество у соседа сверху, — Эван указал на отвод кабеля, просунутый в отверстие в потолке, — но пока не придумали, как красть тепло. Я кивнула и села. — Я, пожалуй, нюхну немного наркоты, — сказал он. — Хочешь попробовать? — Нет, благодарю, — ответила я. — Когда дело касается наркотиков, я становлюсь почти что блюстителем нравственности. — Это круто, — сказал Эван. Он подошел к ломберному столику у противоположной стены. Я отвернулась, испугавшись, что зрелище будет чересчур удручающим. Я никогда еще не видела человека, нюхающего кокаин, а уж тем более героин. В Брауне никто и никогда не употреблял наркотиков, вызывающих привыкание, на людях. Если не участвуешь, то и не смотришь. Через несколько минут Эван сел рядом со мной. Зрачки его слегка расширились, но в остальном он казался прежним. — Ты когда-нибудь делал себе инъекции? — спросила я. — Нет, никогда. Я глуп, но не настолько. Я верила ему, потому что надеялась потрахаться с ним. Мне приходилось ему верить. — А ты хоть раз проверялся? — Да. А ты? — Угу. Я проверялась три раза, в последний раз — осенью на первом курсе, когда только начала встречаться с Уиллом. С тех пор я делала минет четырем парням, у которых не было презервативов — но все они утверждали, что абсолютно здоровы, — и разрешила только одному из них кончить мне в рот. Еще двое входили в меня секунды на четыре, после чего я заставляла их вытащить и надеть презерватив. Кроме того, мне делал куннилингус один парень, сидевший на игле, но регулярно проверявшийся и утверждавший, что у него все в порядке. Так что я не лгала, хотя и не была стопроцентно уверена в состоянии своего здоровья. Не думаю, что и Эван врал, но, как бы то ни было, последний анализ он сдавал слишком давно, поэтому тот результат уже ничего не значил. Обсуждение сексуального опыта, которое обычно предшествует сексу, — довольно лицемерное занятие. Оба утверждают, что здоровы, но при этом не спрашивают друг друга, когда сдавали анализы и чем каждый занимался с тех пор, делая вид, что сообщить партнеру, что ты здоров — то же самое, что знать это наверняка. Эван поднялся, чтобы поставить компакт-диск (он сказал, что это Фред Фрит[75]), а потом снова сел, накрыв наши колени одеялом, и взял меня за руку. Я погладила его большой палец. Он был холодным. Эван наклонился и поцеловал меня. Губы у него были приятными на вкус, но язык — немного горьким, и я вдруг испугалась, что на меня подействует наркотик. — Может, наркотик подействовать на меня через поцелуй? — спросила я. — Нет. Он уже попал в мое кровяное русло. Мы стали целоваться дальше. Он гладил мою грудь через блузку. Я положила ладонь ему на промежность. — Прости, это все доза, — сказал он, отодвигаясь. — О-о. — Но, может быть, завтра, когда я не буду… что ты делаешь завтра вечером? — Ничего. — Можно тогда мне прийти к тебе домой? Я играю в баре до полуночи, а потом могу сразу прийти к тебе. — Хорошо, — сказала я. Я написала ему свой адрес, а потом Эван проводил меня до такси. Едва он пришел на следующий вечер ко мне домой, как мы забрались в постель. Мы уже вовсю распалились, когда он, наклонившись в сторону, потянулся к брюкам. — Надеюсь, не за дозой? — спросила я. — Нет. За презервативом. Развернув резинку, он натянул ее, взобрался на меня, покачался минуты три и в изнеможении рухнул мне на грудь. Это был первый нью-йоркский постуниверситетский секс независимой девушки-холостячки, и с сожалением признаюсь: он меня сильно разочаровал. Для меня секс часто оказывается именно таким. Меня гораздо больше завораживают мысли о нем, чем сам акт. И дело не в том, что у меня никогда не было хорошего секса. Безусловно, был. Но только с Уиллом. Это можно объяснить так: а) он мне сильно нравился; и б) я стимулировала себя во время занятий сексом, либо это делал мой партнер. В результате я и испытывала оргазм. Признаться, мой первый сексуальный опыт был кошмарным. В один из вечеров, свободных от присмотра за близнецами, прогуливаясь по дощатому настилу набережной, я встретила некоего серфера. Ему было восемнадцать, родом парень был из Пенсильвании. Он проводил лето в компании друзей, живущих в одном доме, занимаясь серфингом и покуривая марихуану. Мы обычно встречались с ним часов в десять или одиннадцать, играли в скибол[76] или катались на колесе обозрения, а потом обнимались на скамейках, стоящих вдоль пляжа. Однажды он предложил мне пойти на пляж, и мы в темноте улеглись на песок. Несколько минут парень возбуждал меня пальцем, а потом спросил, можно ли ему вставить. Секс вызывал у меня жгучее любопытство, потому что мы с Флипом Голдином проделывали в лагере все, кроме самого акта. Мне казалось, что это будет похоже на фейерверк: что-то вроде взрыва, прекрасное и романтичное одновременно. Но я побаивалась, поэтому предупредила в надежде, что он отступится: — Я девушка. Но он не отступился. Сказал только: — Все нормально. — У тебя есть презерватив? — Нет, но не волнуйся. Я вовремя вытащу. И хотя меня учили на занятиях по санитарному просвещению никогда не делать — О'кей! — И закрыла глаза. Он сдвинул в сторону мой купальник, навалился на меня и ввел член в вагину. Меня пронзила опаляющая боль — не такая, как при снятии пластыря, длящаяся одно мгновение и тут же проходящая. Эта раздирающая боль длилась долго, не утихая со временем. Я откинула голову назад и заскрипела зубами, моля Бога, чтобы мне полегчало, но этого не произошло. В конце концов, я заплакала. Мой партнер ничего не замечал. — По-моему, хватит, — сказала я. Парень прервался и лег рядом со мной, тяжело вздохнув. — Что такое? — спросила я. — Жутко хочется кончить. Мне хотелось видеть его счастливым. Даже едва зная парня, я не хотела мешать ему делать то, что он считает нужным. Я хотела, чтобы ему это понравилось, хотя мне все это показалось ужасным. Но ведь тогда он меня полюбит, а я так хотела, чтобы меня любили. Поэтому я сказала: — Ладно, попробуем еще. Он опять навалился на меня, продолжив свое занятие. Боль немного утихла, но определенно на фейерверк это было совсем не похоже. Через несколько минут парень резко прервал акт, оставив теплое влажное пятно спереди моего купальника. Натянув шорты, я поднялась, чтобы уйти, но, запустив руку в карман, чтобы достать ключ от велосипедного замка, я его не нашла. Видимо, ключ выпал из кармана и затерялся в песке. Велосипед был не моим, а матери близнецов, и я испугалась, что она уволит меня, узнав про потерю ключа. В результате мы с серфером целых двадцать пять минут прочесывали песок в поисках пропажи. Я заплакала — не только из-за ключа, но и из-за того, что мой первый опыт оказался таким чудовищным и так меня разочаровал. Парень потрепал меня по спине и сказал: — Не беспокойся. Я отыщу ключ и приведу велосипед к твоему дому. Я назвала ему свой адрес и пошла домой. Поднявшись наверх, я заперлась в ванной, пустила душ и разделась. Низ купальника был испачкан кровью и песком. Забравшись под душ, я подставила купальник под сильную струю, пытаясь смыть с души осадок от этой ночи. Я никак не ожидала, что все окажется так гадко. Раньше это представлялось мне идеальным и красивым, как в кино. В моем воображении соблазнитель был милым и любящим меня до безумия — вспомните Джона Кьюсака с Ионой под тем одеялом на заднем сиденье его «Малибу». Я никак не могла себе представить, что моим первым мужчиной окажется неотесанный наркоман. Я вытерлась, надела сорочку и скользнула под прохладные простыни. И тут я услышала за окном постукивание и посмотрела вниз. Это он катил велосипед по подъездной дорожке к дому. Я прижала нос к сетке от насекомых, а он улыбнулся и помахал мне. На один краткий миг я перестала переживать из-за неудачного секса, потому что парень все-таки повел себя как джентльмен и занялся поисками ключа. И так с тех пор у меня было почти со всеми партнерами. Они могли быть на девяносто девять процентов мудаками и на один — зайчиками, но и одного процента мне оказывалось достаточно, чтобы остаться. Эван отлепился от меня и, сняв резинку, бросил ее на пол рядом с кроватью. — Жаль, что я так быстро кончил, — сказал он. — Все нормально, — сказала я. Я встала пописать, чтобы не подхватить инфекцию мочевыводящих путей, и, вернувшись, застала его спящим. В пятницу вечером я пригласила Эвана в «Квод» посмотреть известный фильм о тех подростках, фанатах «хэви-метал», которые убили маленьких пацанов. В середине фильма он взял меня за руку и стал гладить. Я почему-то сразу перестала переживать из-за вчерашнего. Уж если он по собственной воле гладит мою руку, значит, настроен романтически. И меня немедленно обуяли фантазии о том, как мы проведем вместе остаток жизни. Моя любовь будет направлять Эвана в жизни, и он постепенно превратится из музыканта-наркомана в моего друга с высоким чувством ответственности. Он станет пользоваться ингалятором «Никоретт», вступит в Общество анонимных наркоманов и пополнит свое образование по части того, как доставлять сексуальные наслаждения женщине. Мы купим фабрику в Уильямсберге и перестроим ее, превратив в жилой дом. У нас будут шотландско-еврейские отпрыски — умные и шустрые крепыши, классные дети. Эван сам говорил, что не имеет ничего против того, чтобы я писала о нем. Так что моя колонка из дневника холостячки постепенно превратится в описание хипстерской моногамии. Я буду писать еженедельные напыщенные статьи о проблемах покупки детской одежды в стиле «винтидж»[77] или про наушники для пятилетних малышей. У меня появится множество горячих поклонников, и «Уик» поднимет мне гонорар до тысячи долларов за рассказ. Уильямсберг отберет пальму первенства у Челси, став районом, где обитают самые скандально известные в городе знаменитости. Эван будет присматривать за детьми днем, пока я буду писать, а я — по вечерам, когда он выступает на концертах. Наши взаимоотношения перерастут в идеальный союз. Каждый раз, когда люди станут спрашивать о нашей первой встрече, мы будем рассказывать им невероятную историю о том, как он сначала был поклонником моей газетной колонки, а потом сделался моим любовником и, перевернув свою жизнь, отказался от наркотиков, — и все благодаря моей чистой, бескорыстной привязанности. Когда мы вышли из кинотеатра, я обняла Эвана руками за шею и впилась в его губы долгим поцелуем. Он высвободился из моих объятий со словами: — Я, пожалуй, сейчас пойду к себе и немного позанимаюсь. Но сегодня моя приятельница Кэт отмечает свой день рождения. Не хочешь встретиться у нее на вечеринке около полуночи? — Он дал мне адрес и торопливо пошел прочь. После такого нелегко было фантазировать по поводу детей. Но я не стала распускать нюни. Я ведь была такой же свободной, как и он. И я была не просто одинокой несчастной девушкой в поисках бой-френда — одной из многих, — я была Ариэль Стейнер, весьма успешной молодой женщиной, ведущей собственную газетную колонку в самом клевом городе мира. Незнакомые люди присылали мне восторженные письма. Мою фамилию изъяли из телефонного справочника. Эван же — не более чем жалкий рядовой читатель, которому посчастливилось общаться со мной. Если кто из нас двоих и был менее ослеплен, так это я. Притом он подошел ко мне первым. А ведь, в конечном счете, всегда бросают преследователя, а не наоборот. Придя на квартиру к Кэт, я увидела Эвана, который сидел на краю тахты и ощупью искал что-то на полу. — Ты что делаешь? — спросила я. — Ищу свой валиум. У меня отходняк от дозы. Несколько минут тому назад уронил таблетку на пол и вот не могу найти. — Какая она на вид? — Маленькая, белая, с маркировкой в виде «v». Поискав вокруг, я нашла таблетку и отдала Эвану. — Спасибо, — сказал он, проглатывая ее, не запив. После вечеринки мы на такси приехали ко мне. Оказавшись в моей комнате, Эван сразу же лег на мою кровать и вырубился. Я была несколько разочарована тем, что мы не будем заниматься сексом, но сказала себе, что он не виноват. У человека проблемы, связанные с наркотиками. Нельзя винить его за то, что он заснул. Эван позвонил мне следующей ночью в половине четвертого. — Слушай, нельзя ли к тебе прийти. Я все время думаю о тебе. Все мои нехорошие чувства к нему улетучились. Ну просто любовная история из фильма Джона Хью.[78] Парень собирается заскочить ко мне среди ночи, потому что не в силах выкинуть любимую из головы. Ну просто слащаво до невозможности. Минут через сорок в дверь позвонили, и я пошла вниз открывать. В холле стоял Эл в пижаме и разглядывал гостя через стекло. — Этот тип позвонил ко мне, — сердито сказал хозяин. О, Господи! Этот чувак меня выселит. — Извините, Эл, — сказала я. — Это мой… гм… кузен. Он, видимо, ошибся. Мне очень жаль. Обещаю, что этого больше не повторится. — Надеюсь, — сказал он, направляясь в свою квартиру. Я открыла дверь. — Ты разбудил моего хозяина! — прошипела я. — Ты что, не мог прочитать мое имя на звонке? Написано вполне разборчиво! — Прости, пожалуйста. Мы поднялись наверх и сели в кухне за стол. — Спасибо, что разрешила мне прийти так поздно, — начал он. — Я забалдел и никак не мог уснуть. У тебя есть что-нибудь выпить? Мне нужно расслабиться. — Эван, — сказала я, — ты пришел, потому что думал обо мне или потому что не мог уснуть? — То и другое, — ответил он. У меня в голове зазвучала сирена: «Осторожно! Неправильный ответ». Но я все-таки налила ему «Карло Росси», потому что я — щедрая душа. Прикончив четвертый бокал, Эван начал невнятно бормотать: что-то насчет того, что действительно пора прекращать нюхать героин, но это такой балдеж — гораздо сильнее, чем от кокаина, да к тому же дешево. Потом он сказал: — Последнее время я вижу такие странные сны. — Какие еще сны? — Ну, после дозы, перед самым пробуждением. Джим Кэррол[79] написал про это целую книгу. Называется «Книга приходов». И Эван принялся подробно пересказывать некоторые из сновидений писателя. Я пыталась слушать, но мне было глубоко наплевать на сны Джима Кэррола. Основная причина, почему наркоманы бывают паршивыми любовниками, не в том, что у них не встает, а в том, что единственная интересующая их вещь — это полученный от наркотика кайф. Они желают говорить лишь о том, какими гениями были Хантер С.Томпсон, Карлос Кастанеда и Джим Кэррол. Девушка не в состоянии долго слушать подобную чепуху — это наводит на нее скуку. — Пойдем лучше в постель, — сказала я в надежде, что это его успокоит. Мы пошли к дивану и принялись целоваться-обниматься. Эван надел резинку, и я его оседлала. На этот раз я ублажала себя сама в надежде, что достигну оргазма, но испытывала только неловкость, а он лишь слегка возбудился, так что через двадцать минут стало ясно, что ни один из нас и за тысячу лет не способен достичь кульминации. В конце концов, он вздохнул со словами: — Боюсь, мне сегодня не кончить из-за дозы. — Ладно, — сказала я и, держась за спинку кровати, слезла с него. Эван снял презерватив. Мы лежали и молчали. Мне хотелось, чтобы между нами что-нибудь произошло. Я хотела возбудить его — несмотря даже на то, что не была уверена, нравится ли он мне. Я положила ладонь на это. Оно проснулось. Я сползла вниз и взяла эту штуку в рот. Вкус был горьковатым из-за спермицида, но я очень старалась и через несколько минут была вознаграждена за свои усилия. — Ну как, понравилось? — спросила я, ложась рядом с ним. — Ага, — ответил Эван. Потом прищурился и сказал: — Хочешь услышать потрясающую историю? — Валяй. — Сегодня вечером я встретился со своим дружком, Реем, и, когда тот шел по улице мне навстречу, я заметил торчащий у него из-за спины пластырь. Я попыталась уяснить себе, какое отношение это имеет к только что свершившемуся акту. Хотел ли Эван сказать мне, что Рей использовал пластырь вместо презерватива, а после общения с девушкой забыл его снять? Может, когда он вертелся в кровати после акта, эта штука каким-то образом прилипла к его плечу? — Ну и что дальше? — спросила я. — Ну вот, я во все глаза уставился на эту штуку, пытаясь сообразить, зачем она нужна на спине, а потом вдруг заметил под ней татуировку — громадную черную ворону Я знал, что Рей собирается сделать татуировку, но не мог себе вообразить, что она окажется такая огромная! Я вдруг поняла, что эта байка не имеет никакого отношения к проделанной мной работе. Я ждала от него примерно таких слов: «Хочешь услышать потрясающую историю? Это был лучший минет в моей жизни!» Или: «Хочешь услышать потрясающую историю? У меня три года была связь, но фелляция, которую делала она, не идет ни в какое сравнение с тем, что я только что получил от тебя». Мне не хотелось слушать россказни про ворону на спине его тупого дружка. Я сделала Эвану минет, а он мне рассказывает байку про татуировку. Много раз была я свидетелем постэякуляторного синдрома временного отупения, но никогда не встречалась со столь тяжелым случаем. — Действительно… забавная история, — сказала я. — Еще бы, — откликнулся он, перекатился на другой бок и заснул. На следующее утро мы оделись и отправились позавтракать в ресторанчик на Корт-стрит. Эван заказал кофе, яйца и пиво. — Как это можно одновременно пить кофе и пиво? — спросила я. — Мне всегда казалось, что одно другое исключает. — Вовсе нет, — сказал он. — Кофе поможет мне проснуться, а пиво — опохмелиться. — Понятно. — Ариэль… Первое предупреждение. — Да? — По-моему, нам не стоит продолжать встречаться. Просто какой-то город расставаний. — Почему же? — Последнее время я чувствую себя хреново: все думаю, не завязать ли с героином? Какая-то безумная полоса! Пожалуй, мне следует немного побыть одному. — Так тебе хреново из-за героина, а не из-за меня. — Ничего подобного. — Неужели из-за меня? — Из-за тебя. — Уф. — Я хотел поговорить с тобой об этом прошлой ночью. За этим и пришел. Но сказать ничего не сумел, потому что был под кайфом. Когда я впервые с тобой встретился, то не думал, что тебе нужны какие-то отношения. То есть я хочу сказать — ты же ведешь колонку о сексе. Зачем тебе бойфренд? Но потом оказалось, что он тебе все-таки нужен, а я сейчас просто не в состоянии ничего дать. Мне, правда, нужно сконцентрироваться на себе и своей музыке. Хотя почему бы нам иногда не встречаться в кафе? Я тебе позвоню. — Эван встал, поцеловал меня в щеку, положил на стол деньги и направился к двери. Я вдруг позабыла о его скучных разговорах, дурных привычках, проблемах с эрекцией и отсутствии должного отклика на мое умение возбуждать мужчину. До меня не доходило, что, бросая меня, Эван, скорее всего, оказывает нам обоим огромную услугу. Единственной моей мыслью было: «Не могу поверить, что я позволила ему уйти первым». Я устала от того, что меня бросают. Я сама хотела бы отменять свидания из-за репетиции оркестра или полок, которые надо смастерить. Мне хотелось бы, задрав нос, позвать ухажера по имени притворно нежным тоном, а потом без обиняков послать его подальше. Но сейчас, когда все так обернулось, я не слишком обижалась на Эван. Скорее, жалела, что я — не он. Я завидовала всем этим подонкам. Каждого из них интересовала только собственная персона да работа. Для счастья им не нужны были отношения. Они не искали ничего длительного, поэтому ничто их не трогало. Мне хотелось бы стать такой же отчаянно самонадеянной, приняв за основополагающий принцип жизни неслыханную установку, заключающуюся в том, что любовная связь — это нежелательное отвлечение от дел. Мне хотелось бы стать изоляционисткой, испытывающей фобию к любым обязательствам. Пресытившейся шлюхой. Я хотела бы стать парнем. А что, если моя колонка поможет мне отрастить пенис, которого мне не хватало всю мою несчастную жизнь? Он мог бы заменить мне репетицию оркестра или выпиливание полок и стать моим главным достоянием. Если развить в себе задатки ученого, вместо того чтобы быть простофилей, можно превратить мужиков из мучителей в подопытных. Как справедливо заметил Эван, я веду колонку о сексе. Зачем мне вообще нужен любовник? Я — не из тех, кого бросают. Я — распутница. И меня нельзя назвать невезучей — просто я не верю в моногамию. Дело не в том, что мне не найти любовника: просто заведи я кого-то, мигом потеряю работу. Вернувшись домой из ресторанчика, я написала колонку про Эвана, изменив несколько деталей: я не упомянула, что он — поклонник моих статей (чтобы у читателей не возникло всяких мыслей); изменила его имя на Кевина; написала, что это я порвала с ним из-за героина и что один раз, когда у него была эрекция, я испытала оргазм. Этот последний вымысел был наиболее важным. Я никак не могла допустить, чтобы мои читатели прочли мое самое печальное признание: с юношеских лет мои оргазмы оказывались столь же неуловимыми, как и мои кавалеры. Впервые я испытала оргазм на первом курсе университета, когда мне было восемнадцать. Не потому, что раньше не пробовала. В старших классах школы я частенько мастурбировала под одеялом поздно вечером в надежде, что когда-нибудь смогу вступить в «Клуб особых девочек». Но я вечно никак не могла расслабиться и так сердилась на себя, пока занималась этим, что никак не могла туда попасть. Мне хотелось достичь оргазма по двум основным причинам: 1) я думала, что это будет самое волнующее физическое ощущение; и 2) все мои подружки это умели. Мне всегда хотелось быть лучшей во всем, и меня убивало то, что я отстаю в вопросе достижения оргазма. Я просила подружек рассказать мне, что в точности происходит, когда кончаешь, но все они ограничивались стереотипным ответом, приводившим меня в бешенство: «Не могу объяснить, но ты поймешь, когда это произойдет». Такой неопределенный ответ меня совершенно не устраивал. А те немногие девочки, которые более четко выражали свои мысли, настолько расходились в объяснении собственных ощущений, что от этого тоже было мало толку. Некоторые называли это волной, другие — содроганием или взрывом. Мальчики, с которыми я флиртовала, были еще более неопытными, чем я. Большинство, пожалуй, и не догадывалось, что там, внизу, есть «красная кнопка», и лишь немногие пытались ее отыскать. Вместо этого они предпочитали использовать плунжерную технику, состоящую примерно в следующем: 1) засунуть как можно дальше как можно больше пальцев; 2) бесцельно пошевелить ими туда-сюда в течение нескольких минут, словно щекочешь шею котенка; 3) остановиться, как только тебе это надоест, и ни секундой позже. Но поскольку я плохо представляла, что должна делать сама, то не могла толком проинструктировать немногих парней, знающих о клиторе. Я неизменно разрешала такому парню немного помаструбировать, а потом со вздохом похлопывала его по плечу, говоря: «Хватит. Можешь остановиться». Я продолжала надеяться, что один из них запротестует и скажет: «Нет, не хочу. Мне очень важно, чтобы тебе было хорошо». Но вместо этого он одаривал меня благодарным взглядом и спрашивал, не против ли я сделать ему минет. И я опускалась этажом ниже. По-моему, хоть кто-то из партнеров должен получить удовлетворение, но всякий раз это оказывалась не я. Уилл, мой бойфренд из Брауна, подвел меня к этому ближе, чем кто бы то ни был раньше. Он лизал, щекотал, дрючил и трахал меня часами без передышки, но все без толку. Однако, несмотря на все мое разочарование, какая-то часть моего существа противилась тому, чтобы парень первым привел меня туда. Мне это казалось несправедливым, потому что я всегда считала, что женщина сама должна править бал. Однажды поздно вечером он пришел ко мне в общежитие — мы встречались с Уиллом уже несколько месяцев, и он еще не узнал тогда о моих шашнях с Бо Родригесом — и подарил мне две книжки в мягких обложках: «Мой тайный сад» Нэнси Фрайди и «Помоги себе сама: реализация женской сексуальности» Лонни Барбах. На обложке второй книги была помещена фотография автора: семитского типа молодая женщина с усиками. Я сразу поверила, что сестра-иудейка мне поможет. Книга начиналась с фразы: «Итак, ты никогда не испытывала оргазма или не знаешь, был ли он у тебя». Я едва не разрыдалась от восторга. В течение следующих трех недель с помощью Барбах и Фрайди я пыталась осуществить свою «невыполнимую миссию». Я мастурбировала всякий раз, как выдавалось свободное время, но безрезультатно. Однажды после обеда ко мне в комнату пришел Уилл. Мы поставили нашу любимую пленку — ту, на которой записаны «Эта слабость во мне…», «Наездница в песках», «Качай меня еще, и еще, и еще» и «Скажи мне что-нибудь хорошее», — забрались в постель и принялись за дело. Эти песни меня растревожили. Когда Уилл наконец ушел в библиотеку, я закрыла за ним дверь, пребывая в самом ошеломленном состоянии и решив, что сейчас самое время моей киске замурлыкать. Выключив магнитофон, я остановилась перед своей коллекцией компакт-дисков, выбрала альбом «Фрэш» группы «Слай энд Фэмели Стоун» и вставила в плейер. Снова забравшись под одеяло, я сказала себе, что не буду пытаться кончить. Просто послушаю музыку, расслаблюсь и получу удовольствие, ублажая саму себя. Все это продолжалось уже около получаса, когда вдруг, прямо посередине песни «Кё сера, сера», произошло нечто странное. У меня появилось ощущение, что моя киска хочет чихнуть. Я постаралась расслабиться и вжиться в это ощущение, дыша спокойно и размеренно, и продолжала мастурбировать — не быстро и суматошно, а медленно, нежно и непринужденно. Состояние ожидания чиха все нагнеталось, и наконец, это произошло. Удар. Волна. Дрожь. Взрыв получился очень слабым и кратким и длился не более пяти секунд, но это было величайшее достижение в моей жизни. Я помчалась в библиотеку и, с трудом сдерживая дыхание, сообщила Уиллу хорошую новость. Он захлопнул книгу, мы вернулись в его комнату и принялись за дело. У нас ушло на это около часа, и благодаря моему инструктажу и его настойчивости он наконец-то раскачал мой Гибралтар. Это было началом новой фазы нашей сексуальной жизни. По мере того как я совершенствовалась в самоудовлетворении, Уилл тоже усовершенствовался в удовлетворении меня. Я даже достигла такого уровня, что могла кончить во время секса, но только если кто-то возбуждал меня рукой во время акта. Эта зависимость от руки меня доставала. Мне хотелось, чтобы наш секс с Уиллом был в точности таким, как в кино. Вы когда-нибудь видели, чтобы Том Круз тянулся вниз, дабы полапать Келли Макгиллис в фильме «Лучший стрелок», или Ричард Гир дрочил Дебру Уингер в «Офицере и джентльмене»? Ладно. Возможно, Том и Дик — не самые лучшие образцы неистовой мужской гетеросексуальной мощи, но все же меня это раздражало. Я хотела испытать оргазм от пениса и только от пениса, поскольку в голове у меня застряла идея, что «настоящая женщина» на это способна. Уилл купил вторую книгу Барбах, «Поможем друг другу», и мы стали осваивать технику секса, помогающую в достижении женского оргазма. Мы подкладывали под ягодицы подушку, чтобы мой клитор оказался под углом к его тазовой кости, и хотя ощущения были приятные, я не могла взять барьер. Я пробовала оседлать партнера, наклонившись вперед. Еще мы делали это по-собачьи, чтобы Уилл мог стимулировать мою точку «джи».[80] Однако за все время наших отношений у меня так этого и не получилось. И с тех пор уже с другими парнями достичь оргазма во время секса я могла только с помощью руки партнера. Но ничего подобного написать в колонке я не могла. Я хотела прослыть для своих читателей новой Эрикой Джонг,[81] а Джонг испытывала оргазм. Или, по крайней мере, так было с ее главной героиней. Даже перестав любить своего мужа Беннета, Айседора Уинг[82] продолжала вопить, когда они трахались. И она кончала также со своим любовником Адрианом, хотя у того и не всегда вставало. Узнай мои читатели о моих проблемах с оргазмом, и прощай, новоявленная Джонг! Привет, жалкая шлюшка! Они станут считать меня не просто потаскушкой, а фригидной потаскушкой. Они станут меня жалеть. А я не хотела, чтобы меня жалели. Я хотела, чтобы мне завидовали. Поэтому я выдала моим читателям то, что они от меня хотели, — ложь. Закончив колонку про Эвана, я отправилась на встречу с Сарой в бар «Эф». Я поведала ей о своих оргазмических извращениях и о том, что не могу кончить от самого акта, и она понимающе кивнула. — Ты хочешь сказать, у тебя то же самое? — спросила я. — Нет, — сказала подруга. — Я каждый раз испытываю оргазм. Если я тебе посочувствовала, то это вовсе не значит, что у меня те же проблемы. — И снова меня поставили на место. — А кто наверху, когда ты кончаешь? — спросила я. — Я. Я кончаю, только когда наверху. Оседлываю парня и дохожу до оргазма, а потом он переворачивает меня и кончает сам. — Когда у тебя был первый оргазм? — В восемь лет. — Что? — Мы с подружками собирались вместе перед сном и разыгрывали маленькие сексуальные сценки с нашими Барби. Потом забирались в спальные мешки и быстро-быстро терли себя мягкими игрушками, пока не кончали. — Ну уж и придумала, нечего сказать! — Я серьезно. А тебе, сколько лет было? — Восемнадцать. — Вот кошмар! — Спасибо на добром слове. — Мне правда жаль. Весьма преклонный возраст. Но не переживай. Я очень легко достигаю оргазма, а большинство женщин — нет. Я даже читала где-то, что из десяти женщин семерым нужно для достижения оргазма во время секса возбуждать клитор. Я знала, что эта статистика должна была меня утешить, но ничуть не бывало: мне хотелось быть одной из трех. И тут ко мне бочком подошел тощий парень в шляпе из дорогой ткани ручной выработки. — Ариэль? — обратился он ко мне. — Это был Дэн Трайер, юрист, проходивший в Брауне стажировку, когда я была на первом курсе. Он никогда не казался мне особо привлекательным, но сейчас выглядел как кукла Кен еврейской национальности. Мы обнялись, и я познакомила его с Сарой. Похоже, он не запал на нее, отчего я испытала облегчение. Пожав ей руку, парень повернулся ко мне со словами: — Как странно, я ведь читал твою колонку и думал: вот бы мне тебя встретить. Этот пижон захвачен чарами Стейнер. Невозможно избежать их порочного влияния. Я найду свою первую жертву. Свое первое зерно. Мне не терпелось пропустить его через мельницу. — Сейчас меня ждут друзья, — сказал Дэн, — но я играю на скрипке в одной группе, называется «Кандидиасис». У нас будет концерт в среду в баре «Барбара Уолтере». Если хотите, приходите. — Спасибо за приглашение, — ответила я. Но едва он ушел, Сара сказала: — Думаю, тебе надо сходить одной. Он явно тобой интересуется. И я решила пойти. Я прикинула, что могла бы в одной статье описать одновременно наше знакомство и музыку: сначала рассказать о его заигрываниях, а потом о его манере игры. На следующее утро на работе Крыса заставила меня распаковать и собрать бумагорезательную машину. Инструкции были совсем несложными, и мне потребовалось всего около десяти минут. Внизу листка с инструкцией было напечатано: « Из кабинета вышла Крыса, взглянула на мигающее табло и спросила: — Что случилось? — Машина зажевала бумагу. — Где инструкция? — Я ее разрезала. — Зачем? — Согласно ее последнему пункту. — Не могло быть такого написано в инструкции! — Очень даже могло! — Что за бред ты несешь! Свяжись по телефону с производителем и выясни, что делать, когда зажевывается бумага. Предполагается, что ты здесь для того, чтобы решать проблемы, а не создавать их. Войдя в кабинет, она с шумом захлопнула дверь. «Ты знаешь, кто я такая? — хотелось мне закричать. — Знаешь, кем ты пытаешься командовать? Самой бедовой журналисткой в городе, ведущей колонку о сексе! Есть немало мужиков, которые с удовольствием оплатили бы все то время, что ты отнимаешь у меня! Ты, по меньшей мере, могла бы обращаться со мной хоть чуточку уважительней!» Но я понимала, что, скажи я это, она меня уволит, а мне нельзя было рисковать. Может, я и стала скандально известной журналисткой, но пока еще далеко не самой высокооплачиваемой. Позвонив в фирму, я заказала новый комплект инструкций, после чего проверила свой автоответчик. Я обнаружила там лишь одно, довольно странное, сообщение: Я сразу же позвонила Дане. — Это Ариэль Стейнер… — вопреки обыкновению начала я неуверенно мямлить. — Я получила ваше сообщение. — Спасибо, что перезвонили, — сказала Дана. — Только что читала «Рокера» и наткнулась на нечто, смутившее меня. О, Господи! Теперь мне придется рассказывать ей печальную повесть о моей мануальной зависимости. Она, конечно, меня не поймет. Эту цыпочку зовут Даной, а все Даны быстро кончают. Она станет высмеивать мою неполноценность, не задаваясь целью правильно оценить ситуацию, а я буду рыдать в трубку, умоляя ее не наказывать меня за ложь. — Что именно? — спросила я. — Вы пишите, что бар, в котором играл Кевин, называется «Барби», а чуть дальше продолжаете: « — Ну да, разумеется! — завопила я. — Именно так и должно быть! Мне очень жаль! Не понимаю, как я могла допустить такую ошибку! Видимо, у меня начисто отсутствует чувство ориентации в пространстве! Ха-ха-ха! — Благодарю, — отрывисто произнесла Дана. — Это все, что мне хотелось узнать. В среду, в полдень, мы с Сарой пошли к ящику на углу, взяли два экземпляра газеты и направились к «Метлайф-билдинг». На иллюстрации в этот раз было изображено, как меня трахает сзади очередной парень с бачками. В облачке у меня над головой можно было прочесть: «До чего классный торчок!» — Интересно, что скажет мне Эван на уроке сегодня вечером, — произнесла Сара, окончив чтение колонки. — Надеюсь, он не даст мне от ворот поворот. — С чего вдруг? — Он может не захотеть общаться с твоими знакомыми. — Из-за такой ерунды? — Ты назвала его торчком и слабаком, изменив в его имени лишь две буквы. — Ну и что? — А как бы ты себя чувствовала, напиши кто-нибудь о тебе подобную гадость и чтобы весь город это читал? — У меня нет пениса. — Ты понимаешь, что я хочу сказать. — Думаешь, он будет жаловаться? — Если он не обидится на «торчка» и «слабака», то уж наверняка выйдет из себя, прочитав тот кусок, где ты плюешь ему под ноги, сообщив о разрыве. — Считаешь, это уж слишком? Сара сложила вместе большой и указательный пальцы, словно ущипнула что-то очень маленькое. Интересно, права ли она? Что, если Эван действительно на меня окрысится? Что он тогда сделает? Напишет в газету, чтобы обозвать меня паршивой шлюхой? Станет разоблачать мою ложь насчет оргазма? Я надеялась, что Сара сумеет успокоить его во время урока. Мы пролистали газету от моей колонки до «Почты». Я очень надеялась, что взбодрюсь от положительных откликов, но удача от меня отвернулась. — Господи Иисусе! — воскликнула я. — Что такое? — спросила Сара. — Как же я могу пойти сегодня на концерт группы Дэна? Он ни за что не согласится встретиться со мной. Какой парень в здравом уме захочет иметь дело с девчонкой, имеющей репутацию развратной потаскухи? — О чем ты говоришь? — возразила Сара. — Да большинство парней ухватилось бы за возможность пообщаться с девчонкой, имеющей подобную репутацию. В этом что-то было. Поэтому я пошла в тот вечер на концерт. «Кандидиасис» мне понравились, а Дэн с большим жаром играл на скрипке. За время выступления я выпила три «Джеймсона» и сильно нагрузилась. Кончив играть, Дэн подсел ко мне за стойку и заказал пиво. Я взяла из стоящей на стойке чаши пригоршню арахиса, пожевала, близко наклонилась к нему и спросила: — Ты когда-нибудь задумывался над тем, каков на вкус обжаренный на меду арахис, смешанный с дыханием женщины? Покраснев, он отвернулся в сторону. — Что такое? — У тебя на меня есть виды? Меня немного смутила прямота, с которой был задан этот вопрос, но я не хотела лгать. — Гм… Пожалуй, да. — Тогда лучше уж буду с тобой откровенным. Меня всегда к тебе тянуло, и я считаю тебя милой, умной и забавной. Поэтому я и пригласил тебя сюда. Но совершенно исключено, что я буду с тобой встречаться. — Ты читал сегодняшнюю « — Угу. Письма довольно мерзкие. Но меня пугает не это. — А что же? — Мне наплевать, что о тебе говорят эти люди. Они идиоты. Я боюсь другого: не хочу встретиться с тобой, а потом открыть на следующее утро газету и прочитать обо всем том, чем мы занимались. Да при этом мне будет еще дан совершенно прозрачный псевдоним, так что любой дурак догадается. — Кто тебе сказал, что я пользуюсь прозрачными псевдонимами? — Потихоньку до меня стало доходить. Пойми меня правильно. Будь у тебя другая работа, я бы непременно начал флиртовать с тобой. Но сейчас, в целях самозащиты, мне, я думаю, лучше сохранять с тобой платонические отношения. Просто не верилось. Моя первая жертва ускользала из рук. Все должно было происходить совсем не так. Мужики должны были сбегаться по моему первому зову, а не смываться, едва успев подцепить. Я чувствовала себя Мадонной, которую Деннис Родман[84] отказался удовлетворить орально. О жуткий, безумный мир! Моя газетная колонка встала между мной и моей вагиной. Вернувшись домой из бара, я позвонила Саре. — Ну как погуляла? — спросила она. — Лучше не спрашивай, — откликнулась я. — Как твой урок? — Отлично. — Что сказал Эван? — Он сказал: «Я знал, во что ввязываюсь. Если ей нужно присочинить, будто она меня бросила, чтобы произвести впечатление на читателей — на здоровье». Тогда я спросила: «А как насчет описания твоей анатомии? Не боишься, что твои друзья это прочтут? А он ответил: «Мои друзья сроду ничего не читают». Я с облегчением вздохнула. Низкий образовательный уровень контингента моих кавалеров имел и свою положительную сторону. Я была в безопасности, по крайней мере, на какое-то время. Но я по-прежнему не представляла, чем заполнить следующую колонку, и ведь ни один придурок не поднимал головку. На следующее утро я уже собралась было сделать набросок рассказа о моем первом минете, когда проверила автоответчик и нашла сообщение от Фей. На днях позвонила моя агент, Мей. Она пристроила меня на пробы для нового фильма о братьях-наркоманах, которым никак не выйти из состояния деградации. — Действие происходит в Эстонии, — сказала Мей. Вот здорово. Кино о наркоманах из Восточной Европы. — А актерам оплачивают билеты на самолет? — спросила я. — Зачем тебе нужны билеты на самолет? — Разве вы не сказали, что фильм снимается в Эстонии? Выяснилось, что не в Эстонии, а у нас в США, в Астории. Я слегка приуныла. Но тут же постаралась взять себя в руки. Место не так важно. Главное — люди, с которыми предстоит работать. — Кто режиссер? — с оптимизмом спросила я. — Один мужик по имени Эд Пуччи. Это тот самый, который спустился на парашюте на стадион «Шей» во время чемпионата США по бейсболу тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. Остатки моей веры в этот проект улетучились, как дым. Мне досталась роль Эйлин, вдовы одного из братьев. В пробном эпизоде я должна была горько жаловаться своему другу на угрызения совести по поводу того, что не смогла удержать мужа от передозировки. Первые несколько строк получились неплохо, но, столкнувшись с ремаркой: «Эйлин теряет самообладание и разражается истерическими рыданиями», я пришла в замешательство. Мне всегда было трудно выдавить из себя слезы. В жизни мне это иногда удается, на сцене — почти никогда. Вечером накануне прослушивания я сидела на кровати, вновь переживая все свои неудачные любовные истории, бойкот одноклассников в шестом классе, публичное унижение, упущенные возможности и кризис в семье. Но, припоминая эти мини-трагедии, я пришла к выводу, что в ретроспективе ни одна из них не стоит моих слез. Вместо того чтобы начать рыдать, я просто пожалела себя. И тут я вспомнила одно место из учебника по актерскому мастерству: Лоуренс Оливье заставлял себя плакать, думая о маленьких пушистых горностаях на Аляске. Охотники обычно ловили горностаев с помощью рассыпанной на снегу соли, и когда бедные малыши наклонялись, чтобы слизнуть соль, их язычки прилипали, и охотники убивали зверьков. Я пыталась представить себе их прелестные маленькие язычки, прилипшие к холодному колючему снегу, и охотников, забивающих горностаев острогами насмерть, но и это не помогало. Эта история на меня подействовала, но не так уж сильно. Поэтому я решила действовать по обстановке. Вжиться в чувства героини в надежде, что слезы придут сами собой. Придя в кастинг-студию, я уселась в приемной в кресло и закрыла глаза. Я стала уже расслабляться, как вдруг услыхала тихие рыдания. Я открыла глаза. Девушка, сидевшая недалеко от меня, проговаривала текст своей роли, и по ее щекам в изобилии скатывались настоящие сверкающие слезинки. Она застенчиво мне улыбнулась, словно стыдясь, что выставляет свои чувства напоказ. Я со злостью посмотрела на нее, а потом вышла режиссер по кастингу со словами: — Ариэль? Мы готовы тебя прослушать. Она отвела меня по извилистому коридору в комнату для прослушивания. За столом сидел гигант, ростом около шести с половиной футов, с широким суровым лицом. — Я — Эд Пуччи, — представился он. Мы обменялись рукопожатием, причем режиссер едва не сломал мне пальцы. Я уселась в кресло напротив. Он произнес высоким, как у женщины, голосом первую реплику эпизода: — Все в порядке, Эйлин. В этом нет твоей вины. — Есть, есть! — закричала я. — Гэри не умер бы, если бы не я! — Это неправда, и ты сама это знаешь. Ты ничего не могла изменить. Заглянув в сценарий, я прочла: «Эйлин теряет самообладание и разражается истерическими рыданиями». Я попыталась представить себе крошек-горностаев, прилипших к айсбергу, но вместо этого перед моим мысленным взором появилась огромная медвежья фигура Эда Пуччи, рухнувшая на поле стадиона «Шей». Вместо того чтобы заплакать, я хмыкнула, но быстро стерла с лица ухмылку в надежде, что он примет ее за нервный тик, опустила голову и затрясла плечами, изображая рыдания. Очевидно, мой трюк не сработал, потому что, когда я закончила, режиссер сказал: — Хорошо. Но я бы все-таки хотел видеть твои слезы. Эйлин очень тяжело. Она чувствует себя в ответе за смерть Гэри. — Понятно. — Все в порядке, Эйлин, — сказал он. — В этом нет твоей вины. На этот раз, дойдя до места со слезами, я попыталась представить, как отца, маму и брата зарубает насмерть маньяк. Но каждый раз, начав всхлипывать, я ловила себя на мысли о том, до чего обидно не суметь расплакаться на пробе, и рыдания мои сходили на нет. Я завершила пробу с сухими глазами, и Эд поблагодарил меня с таким выражением лица, которое ясно говорило, что у меня нет никаких шансов получить роль. Я прошла через приемную мимо штатной городской плакальщицы, вышла из здания и направилась к автобусному терминалу Портового управления, чтобы на метро вернуться на работу. Перед закусочной «Бургер Кинг» на Восьмой авеню дрались двое недоумков, а еще один парень громко орал на кого-то по телефону. На какое-то мгновение мне захотелось послать все к чертям. Но потом орущий парень вышел из таксофонной будки, а я вошла туда, чтобы проверить свой автоответчик. В понедельник вечером, представив на рассмотрение очередную колонку, я получила от Тернера по электронной почте послание: «Мне понравилось, но Стив считает, что на сегодняшний день эта тема — самая неудачная. Он говорит, что ты можешь изредка высовывать голову из будуара, если только это не войдет у тебя в привычку. Будем считать, что ты до поры до времени исчерпала актерскую тему. По крайней мере, еще несколько месяцев можно ее не затрагивать». Как будто этого одного было мало, так еще в день выхода колонки папа оставил сообщение на автоответчике: «Мне понравилось! Нет, правда! Я позвонил маме и прочитал ей статью по телефону! Потом сделал десять копий и разослал всем родственникам. Я так рад, что ты наконец написала что-то, что можно им показать!» Я вздрогнула, стерла сообщение и повесила трубку. Если отец счастлив моим сочинительством, значит, дело плохо. Моих читателей интересовала только одна вещь — и отнюдь не моя актерская карьера. Пора было снова начинать охоту. Пришло время в поте лица заняться любовными трудами. Господь, должно быть, услыхал мои молитвы, потому что, придя как-то вечером с работы домой, я нашла в почтовом ящике письмо от Фей. Поднявшись к себе, я разорвала конверт: « Поначалу я маленько расстроилась, но вскоре испытала странное чувство облегчения. За пять с половиной месяцев проб меня утвердили лишь на одну роль — в порношоу, рядящемся под рок-мюзикл. С точки зрения статистики это не было самым плохим достижением, но, безусловно, и не самым хорошим. Может, письмо Фей несет в себе благословение? Мне никогда не придется снова идти по вызову, как проститутке, не придется запоминать слова роли, плакать на пробе или быть дублером. Похоже, я уже никогда не стану «королевой всех средств массовой информации», но, с другой стороны, титул королевы хотя бы одного из этих средств — тоже не так уж плохо. Переодевшись в короткую юбку и туфли на платформе, я отправилась на метро на встречу с Сарой в бар «Нейкл». |
||
|