"Забытый вопрос" - читать интересную книгу автора (Маркевич Болеслав Михайлович)

III

На чистомъ воздухѣ мнѣ стало легче. Свѣжо повѣяло мнѣ вѣтромъ въ горящее лицо. Солнце такъ кротко сіяло; такъ спокойно глядѣли вокругъ меня простыя, добрыя лица. Какимъ-то умирающимъ гуломъ гудѣли колокола въ вышинѣ. Я вздохнулъ всею грудью, какъ бы просыпаясь отъ тяжелаго сна.

— Борисъ, ты, кажется, забылъ въ кресту подойти? И матушка, вышедшая за мною изъ церкви, взяла меня за руку, пристально глядя на меня. — Зачѣмъ ты ушелъ? Что съ тобой?

Я не знаю, что отвѣчалъ бы ей. Мнѣ было не въ привычку таиться отъ матушки; я ее любилъ страстно. На мое счастіе, насъ уже окружала толпа, выходившая изъ церкви. Генералъ Рындинъ, впереди всѣхъ, велъ подъ руку Анну Васильевну. Она едва успѣвала откланиваться, благодарить, касаться губами ко лбу гостей, наперерывъ бросавшихся "къ ручкѣ". Громкія поздравленія оглашали воздухъ. За гостями все село кинулось въ ней. Ее чуть съ ногъ не сбили. Напрасно взывалъ густымъ басомъ генералъ: "осторожно, говорятъ вамъ, черти, осторожно!" Напрасно, тончайшимъ фальцетомъ, пищала о томъ же толстая попадья, держа въ обѣихъ рукахъ подносъ съ огромнымъ кренделемъ, утыканнымъ подгорѣвшимъ изюмомъ; крестьяне ловили и цѣловали края платья Анны Васильевны: "мати наша, голубонька била", восклицали старухи, продираясь въ ней; дивчата и маленькія дѣти протягивали ей вѣнки изъ полевыхъ цвѣтовъ, кузовочки съ ягодами и грибами. Бѣдная Анна Васильевна, по обыкновенію, вся горѣла отъ замѣшательства. Ѳома Богдановичъ — тотъ просто плавалъ въ умиленіи сердечномъ и побѣжалъ обратно въ церковь благодарить своихъ пѣвчихъ.

Наконецъ толпа стала рѣдѣть, и мы могли добраться до Анны Васильевны. Она обнялась съ матушкой и поцѣловала меня.

— Тебѣ будетъ новый товарищъ, Боря, сказала она, — ты его навѣрно полюбишь… Сынокъ бѣднаго Герасима Иваныча, домолвила она, обращаясь въ матушкѣ:- они вчера изъ К. пріѣхали въ моему рожденію; спасибо Любочкѣ, не позабыла. Да гдѣ же она? спросила Анна Васильевна, озираясь кругомъ.

— Вы о ней не безпокойтесь, отвѣчалъ на это генералъ Рындинъ, смѣясь всею грудью, — хорошенькая женщина, что казенное добро, въ водѣ не тонетъ, въ огнѣ не горитъ. При ней, кажется, на караулѣ мой ординарецъ. Онъ вамъ знакомъ, Софья Михайловна? спросилъ онъ матушку, подымая въ верху усы широкою и красною рукой, по которой бѣжали толстыя, синія жилы, точно рукава Волги на большой картѣ Россіи.

— Кто это?

— Баронъ фонъ-Фельзенъ, штабъ-ротмистръ *** гусарскаго полка; въ настоящую эпоху состоитъ у меня за адъютанта; прекрасное пріобрѣтеніе для общества (генералъ отчеканивалъ каждую свою фразу). Изъ гвардіи разжалованъ былъ; имѣлъ тамъ исторію; въ чести его впрочемъ относится: секундантомъ былъ въ поединкѣ. Въ настоящую эпоху (генералъ очень любилъ это слово,) тамъ этого не любятъ, строгости пошли: кого въ солдаты, кого въ армію переводятъ. Послѣдній духъ хотятъ убить въ войскѣ! докончилъ онъ, высоко поднявъ плечами. — А, да вотъ они! Прекрасная сестрица, здравія желаю!

Эти слова обращены были въ красивой дамѣ, медленно приближавшейся въ намъ. Она шла въ сопровожденіи гусара, держа въ рукѣ маленькій зонтикъ, который служилъ ей болѣе игрушкой, чѣмъ защитой отъ солнца. Она щурилась, опускала глаза. Офицеръ что-то весело ей разсказывалъ. Они оба смѣялись.

— Здравствуйте, сказала она, подходя и протягивая генералу свою длинную бѣлую руку. — Я дождалась въ церкви, покуда всѣ выйдутъ. Я боюсь толпы! промолвила она съ недовольнымъ, почти презрительнымъ видомъ.

— Пора бы ѣхать, заговорила вдругъ торопливо Анна Васильевна, озираясь съ безпокойствомъ. (Я понялъ, она боялась, чтобы кто-нибудь изъ стоявшихъ вокругъ насъ гостей не обидѣлся словами красавицы). — Я еще твоего мужа не видала сегодня, Любочка, промолвила она.

— Онъ спитъ, отвѣчала та.

— Какъ теперь его здоровье? спросила матушка.

— Все то же: ничего не понимаетъ, не говоритъ, а впрочемъ здоровъ…

И она какъ-то нетерпѣливо пожала плечомъ. "Ее зовутъ Любовь!" промелькнуло почему-то у меня въ головѣ.

— Ты, надѣюсь, Софью Михайловну помнишь? спросила Анна Васильевна, — васъ знакомить не нужно?

— Я васъ сейчасъ узнала, сказала красавица матушкѣ, пожимая ей руку: — а какъ мы съ вами давно не видались, вспомнить страшно! Я тогда только что вышла замужъ, была почти дитя…

— Я, кажется, вашего сына видѣла въ церкви? спросила матушка, красивый мальчикъ, на васъ похожъ.

— Mais oui, отвѣчала Любовь Петровна съ улыбкой, — un grand garèon, просто стыдно…

— Это ея сынъ? не братъ! чуть не громко вскрикнулъ я, глядя съ великимъ изумленіемъ на ея молодое, капризное, какъ у дѣвочки, лицо, не вѣря своимъ глазамъ и чувствуя между тѣмъ, что снова краснѣю.

— И собой молодецъ! примолвилъ генералъ, смѣясь густымъ басомъ и дребезжащимъ смѣхомъ. — Жаль, физикой жидокъ, а то хоть бы сейчасъ въ кавалергарды.

Любовь Петровна прищурилась. взглянула на генерала и пожала плечами съ невыразимымъ оттѣнкомъ насмѣшки.

— Да гдѣ же онъ? гдѣ Вася? спросилъ генералъ, поворачиваясь всѣмъ тѣломъ и потянувъ головой изъ-за высокаго воротника своего мундира.

— Мы здѣсь, папа, отвѣчалъ ему изъ толпы голосъ Саши:- что тебѣ нужно?

Онъ подошелъ къ отцу, держа за руку кудряваго, голубоокаго мальчика, — ея сына.

— А! сказалъ генералъ, окидывая обоихъ ихъ быстрымъ взглядомъ, но въ которомъ легко было прочесть, что онъ въ эту минуту сравнивалъ ихъ и что сравненіе оказалось все въ пользу краснощекаго, здороваго Саши. Оба налицо! Въ порядкѣ!

И онъ снова задребезжалъ своимъ густымъ смѣхомъ.

— У васъ большія дѣти? говорила между тѣмъ матушкѣ Любовь Петровна.

— Вотъ мой старшій сынъ.

Матушка обернулась ко мнѣ.

— Ah! c'est Monsiur? промолвила она и засмѣялась, — мы знакомы… Онъ у васъ премилый и преучтивый, добавила она, взглянувъ на меня.

Эти слова, этотъ насмѣшливый взглядъ прямо относились къ моему несчастному поклону… Я бы, кажется, въ эту минуту съ радостію провалился сквозь землю, — и съ нею вмѣстѣ! Никого въ мірѣ не ненавидѣлъ я такъ, какъ ее въ эту минуту.

— Вотъ моя карета, возгласилъ генералъ. — Не угодно ли, сударыни? Она четверомѣстная. Сестрица, Софья Михайловна. Анна Васильевна, прошу. Да гдѣ же ваши барышни? я ихъ не вижу.

— Онѣ поѣхали всѣ въ линейкѣ, съ англичанкой, закричалъ въ отвѣтъ бѣжавшій изъ-за ограды и запыхавшійся Ѳома Богдановичъ; — я ихъ вывелъ другими дверями. Поѣзжай, Ганна, принимать дорогихъ гостей: и васъ прошу, говорилъ онъ суетливо дамамъ, едва переводя духъ и усаживая ихъ въ карету, — а мы съ его превосходительствомъ въ коляскѣ, а дѣти…

— Мы пѣшкомъ пойдемъ, возразилъ Саша, — всѣ вмѣстѣ пойдемъ.

Вокругъ него собрались уже всѣ наши товарищи. Все это кричало, прыгало, обнималось, хохотало.

— Орда! забасилъ весело генералъ и отправился съ Ѳомой Богдановичемъ въ коляскѣ.

Толпа гостей потянулась за ними. Одинъ гусарскій офицеръ, мой врагъ, не пошелъ за прочими.

— Здравствуйте, мой юный другъ, сказалъ онъ, протягивая руку кудрявому мальчику, котораго звали Васей: — какъ вы себя чувствуете послѣ дороги?

— Здравствуйте, отвѣчалъ ему холодно Вася, не глядя на него и не подавая ему руки, такъ что тотъ долженъ былъ, въ немалому моему удовольствію, довольно неловко опустить свою руку.

Саша Рындинъ нахмурился и съ неудовольствіемъ посмотрѣлъ на Васю.

— Вы пойдете съ нами, Эдуардъ Карлычъ, сказалъ онъ живо офицеру, который крутилъ усы и улыбался какою-то недоброю усмѣшкой. — Насъ много, мы пойдемъ справа по шести, а вы будете нашимъ эскадроннымъ командиромъ. Хотите?

— Гдѣ мнѣ, старику, съ вами справиться! отвѣчалъ гусаръ, сверкнувъ бѣлыми зубами, которые показались мнѣ остры, какъ у щуки. — Благодарю за честь. У меня есть здѣсь какая-то таратайка.

Онъ приложилъ руку въ шляпѣ, надъ которою развѣвался щегольски по вѣтру длинный бѣлый султанъ, и пошелъ за ограду, гремя своею круглою и сверкающей саблей.

— Зачѣмъ ты ему руки не подалъ? спросилъ Саша, только-что офицеръ отошелъ отъ насъ.

— Я его не люблю, отвѣчалъ Вася, подымая свои большіе глаза на Рындина.

— Вотъ на! Это почему?

— Не люблю, повторилъ мальчикъ. И глаза его потускнѣли.

Меня такъ и подмывало кинуться ему на шею.

— Почему? я тебя спрашиваю! настаивалъ Саша.

— Каждый воленъ любить, кого хочетъ, сказалъ глубокомысленно Петя Золоторенко, извѣстный между нами своимъ безпристрастіемъ.

— У него недоброе лицо, у твоего гусара, добавилъ я.

— Все глупости! закричалъ Саша, топая ногой. — Онъ молодецъ собой и отличный офицеръ, на Кавказѣ отличался, а вы молокососы и ничего не понимаете, вотъ что!

— У! яки дурный генералъ! завизжалъ вдругъ пронзительнымъ голосомъ маленькій Опицкій и неожиданно съ налета вскочилъ ему прямо на плечи.

Саша весь побагровѣлъ, сдернулъ его съ себя одною рукой, а другою принялся бить его немилосерднымъ образомъ.

— Саша! вскрикнулъ задрожавъ Вася и кинулся къ нему.

Но Рындинъ ничего не слушалъ. Мы едва могли общими силами вырвать Опицкаго изъ его рукъ. Неисправимый шалунъ едва всталъ на ноги, весь помятый и исцарапанный, высунулъ языкъ и, потрясая худенькимъ кулачкомъ. закричалъ Сашѣ:

— Погоди, москаль! дай мнѣ вырости!

— Ребенка! безсильнаго! говорилъ Вася тихо. Саша качнулъ головой.

Ему стало совѣстно.

— Другой разъ не будешь! проговорилъ онъ еще дрожащимъ голосомъ, но уже безъ всякаго гнѣва.

— Сломить тебѣ когда-нибудь голову! замѣтилъ Опицкому Жабинъ въ видѣ наставленія.

— Что жь! И сломаю, возразилъ онъ не задумавшись.

Онъ точно сломилъ ее нѣсколько лѣтъ спустя, подъ солдатскою фуражкой, въ глубокомъ ущельи Чечни…

Саша былъ еще весь взволнованъ и притомъ замѣтно не доволенъ собой. Онъ повернулся и молча пошелъ по направленію дома.

Всѣ двинулись за нимъ.

Опицкій уже скакалъ на одной ножкѣ.

— Какой безстрашный, сказалъ мнѣ Вася, глядя на него:- я такого еще не встрѣчалъ.

— И Саша безстрашный, замѣтилъ я. — Онъ ничего не боится; и добрый. только вспыльчивъ. A Опицкій извѣстный забіяка.

— Да, сказалъ Вася, — Сашу ужь такъ воспитывали. У него отецъ самъ такой… рубака, домолвилъ онъ.

— И у Опицкаго тоже, сказалъ я:- отецъ его Саррагоссу бралъ, знаете, въ Испаніи есть такой городъ?

— Знаю. Вася улыбнулся. — Какъ же это онъ ее бралъ?

Мнѣ показалось, что Вася не вѣритъ мнѣ.

— Спросите всѣхъ, всѣ знаютъ, я ужь конечно не буду лгать, увѣрялъ я его, нѣсколько обиженный, — онъ у Наполеона служилъ.

— Гдѣ же онъ теперь?

— Онъ недалеко отсюда живетъ, у Ѳомы Богдановича арендуетъ имѣніе, Селище называется, отсюда версты четыре всего, и отъ насъ близко…

Черезъ четверть часа я успѣлъ передать ему біографіи и родословныя всей нашей веселой компаніи, начиная съ самого себя, описать наши съѣзды въ Богдановскомъ по праздничнымъ днямъ, наши шумныя забавы…

До дому было съ версту. Разговаривая, мы стали мало-по-малу отставать отъ прочихъ.

— Здѣсь бываетъ такъ весело всегда, говорилъ я. — Вы въ первый разъ въ Богдановскомъ?

— Я былъ здѣсь ребенкомъ, но не помню… Да, сказалъ онъ съ разстановкой, — здѣсь хорошо, есть просторъ глазамъ! Какъ широко! Прелесть!

Онъ видимо думалъ совсѣмъ о другомъ, чѣмъ я. Онъ озирался кругомъ, на село, на лѣсъ, на поля, пропадавшія въ свѣтлой дали…

Онъ откинулъ голову назадъ; глаза его сіяли.

— За границей этого не увидишь… простора этого, договорилъ онъ, снимая съ головы фуражку и откидывая назадъ свои длинные волосы, которые вѣтромъ все относило ему на глаза.

— A вы были за границей?

— Два года слишкомъ, отвѣчалъ онъ съ замѣтнымъ оттѣнкомъ грусти въ голосѣ.

— Скажите, спросилъ я, — весело за границей жить?

— Не знаю… Мы ѣздили для отца… Онъ боленъ третій годъ…

— Такъ давно! Что же съ нимъ такое?

Глаза Васи мгновенно потускнѣли; онъ отвернулся.

— Онъ безъ ногъ и безъ языка, въ параличѣ… проговорилъ онъ глухо, не смотря на меня.

— Параличъ! это ужасно! Не говорить! ничего не понимать! И я содрогнулся невольно.

— Не понимать! воскликнулъ быстро Вася, поворачиваясь ко мнѣ:- кто это вамъ сказалъ?

— Ваша матушка, чуть не отвѣтилъ я, но остановился. Я смутно понялъ, что этого не слѣдуетъ говорить ему. — Я думалъ… параличъ… пробормоталъ я.

— Папа видитъ все, понимаетъ… онъ хочетъ говорить и не можетъ… Вотъ что ужасно!…

На блѣдной щекѣ Васи засверкали слезы…

— Саша вѣрно захочетъ въ войну играть. Вы будете? сказалъ я поспѣшно, не зная, какъ разсѣять его.

"Зачѣмъ это я спросилъ его объ отцѣ," укорялъ я себя. "Какой это день сегодня вышелъ для меня несчастный!"

— Не знаю, я никакихъ игръ не знаю, отвѣчалъ онъ улыбаясь и видимо черезъ силу.

Я взглянулъ на него съ удивленіемъ.

— Вѣдь я одинъ: у меня нѣтъ ни братьевъ, ни сестеръ, объяснилъ онъ съ тою же улыбкой и тою же звучащею въ голосѣ грустью.

— A Саша вамъ не родня?

— Онъ мнѣ двоюродный братъ…. но мы вѣдь съ нимъ врозь живемъ.

— Двоюродный братъ! повторилъ я. — Такъ вотъ почему генералъ называлъ вашу maman сестрицей?

— Да, она родная сестра покойницѣ Сашиной матери.

— Вы и Аннѣ Васильевнѣ родня тоже?

— Отецъ мой родной племянникъ Ѳомы Богдановича, сынъ его сестры; она была замужемъ за дѣдомъ моимъ, Лубянскимъ.

— Вы теперь изъ-за границы пріѣхали? спросилъ я опять Васю.

— Да, недавно. Мы пріѣхали теперь изъ К., вмѣстѣ съ дядюшкой и Сашей.

— И этотъ офицеръ… баронъ… и онъ съ вами пріѣхалъ? старался проговорить я какъ можно равнодушнѣе.

— Да, сказалъ Вася сквозь зубы.

— Онъ служитъ у вашего дядюшки?

— Да, кажется. Онъ ѣхалъ впередъ, заготовлялъ намъ лошадей.

— Раавѣ это надобно? Это его должность?

— Не знаю, отвѣчалъ онъ отрывисто и пожалъ плечами. Можетъ быть онъ и изъ удовольствія…. не знаю.

— A онъ мнѣ очень не нравится! сказалъ я по нѣкоторомъ молчаніи, между тѣмъ какъ на языкѣ такъ и вертѣлось спросить его: отчего онъ не любитъ гусара?

Вася быстро обернулся на меня.

Я невольно опустилъ глаза.

Не знаю, что прочелъ онъ на моемъ лицѣ, но онъ не отвѣтилъ мнѣ ни слова, и мы молча продолжали путь.

Подходя въ дому, мы услышали веселые крики и смѣхъ. Это былъ Саша, поднимавшійся на крыльцо съ толпой мальчиковъ. На его плечахъ сидѣлъ маленькій Опицкій и понукалъ его ногами, крича писклымъ голоскомъ: "ну, ну, живѣе, въ галопъ!" Они дорогой помирились.