"Забытый вопрос" - читать интересную книгу автора (Маркевич Болеслав Михайлович)

VI

Какъ пчелы на пасекѣ въ знойный день, жужжали гости въ высокой залѣ въ два свѣта, съ хорами, въ которой отбывались по большимъ днямъ пиры Ѳомы Богдановича. Въ столовой помѣщались дамы и дѣвицы. Изъ-за растворенныхъ дверей ея можно было любоваться впрочемъ эполетами генерала Рындина; они сверкали какъ-то особенно торжественно среди женскихъ платьевъ. Генералъ одинъ удостоился этой чести. Вся остальная мужская компанія собрана была въ залѣ. Въ углу, у окна, ближайшаго ко входу, отдѣльной группой собрался цѣлый полкъ учителей, гувернеровъ и дядекъ, "нашихъ просвѣтителей", какъ называлъ ихъ Саша Рындинъ, съ которымъ, сказать мимоходомъ, еще ни одинъ просвѣтитель не могъ ужиться долѣе недѣли. Между ними стоялъ и Керети. Увидѣвъ меня, онъ кивнулъ мнѣ ласково головой, но не отдѣлился отъ группы собратій, изъ которой отъ времени до времени вырывались глухіе взрывы сдерживаемаго хохота. Это потѣшалъ публику нѣмецъ-музыкантъ, жившій у Галагаевъ, маленькій человѣчекъ на дряблыхъ ножкахъ, съ серебряными очами, вѣчно спадавшими съ его крошечнаго ястребинаго носа. Настоящая фамилія его была Богенфришъ, но всѣ, даже Ѳома Богдановичъ, звали его почему-то Булкенфрессъ — прозвище, на которое онъ обыкновенно отвѣчалъ слѣдующимъ витцемъ: "да, я люблю булка, когда она свѣжая и румяная есть, какъ щеки у молодой прачка". Булкенфрессъ говорилъ на всѣхъ языкахъ и на всѣхъ одинаково дурно, но имѣлъ даръ съ невозмутимѣйшимъ хладнокровіемъ отпускать такія штуки, отъ которыхъ эти господа чувствовали даже и на другой день колотья въ боку.

За ними вслѣдъ, скромно придерживая одной рукой у груди полу своей рясы, другою зачесывая за ухо волнистые съ просѣдью волосы и низко кланяясь еще изъ другой комнаты, вошелъ высокій и тучный священникъ.

— Ахъ, батюшка, васъ только и ждемъ, милости просимъ! воскликнулъ Ѳома Богдановичъ съ другаго конца залы, завидя его и кидаясь подъ благословеніе.

— Благочестной супругѣ вашей, Аннѣ Васильевнѣ, желалъ бы принести душевное мое поздравленіе со днемъ… началъ было священникъ.

— Покорно благодаримъ, покорно благодаримъ, батюшка, она тамъ, перебилъ его торопливо Ѳома Богдановичъ, указывая ему пальцемъ на столовую. — Да не прикажете ли тминной, батюшка?

Батюшка взглянулъ на дверь столовой, потомъ на столъ съ графинами и закуской, какъ бы соображаясь.

— Тминной я выпью, Ѳома Богданычъ, рѣшилъ онъ смиреннымъ голосомъ и кланяясь въ поясъ.

И, выпивъ рюмку, направилъ стопы свои къ новорожденной.

Ѳома Богдановичъ заковылялъ поспѣшно за нимъ.

Но изъ дверей буфета, отворившихся настежь, повалилъ въ то же время запахъ кушанья. Богунъ, все еще въ пѣвческомъ кафтанѣ, выступалъ торжественно впередъ, ведя за собою рядъ людей, которые съ трудомъ несли на большихъ блюдахъ исполинскія кулебяки.

Ѳома Богдановичъ быстро повернулся на ходу и остановилъ священника.

— Снѣдь сію благословите, батюшка, сказалъ онъ, живописно вскидывая обѣ руки по направленію блюдъ.

Священникъ обернулся къ образу.

Все кинулось къ столамъ. Говоръ смолкъ. Съ какимъ-то неистовствомъ, громко жуя и чмокая губами и держа вилки свои у самыхъ зубцовъ, принялись гости Ѳомы Богдановича за уничтоженіе его кулебякъ.

Едва успѣли мы съ Васей проглотить кусокъ пирога, какъ уже Саша торопилъ насъ.

— Полно вамъ жадничать, еще обѣдъ впереди. Они тутъ цѣлый часъ чавкать будутъ, говорилъ онъ, указывая на гостей, — а у насъ время только пропадаетъ. Пойдемте въ садъ въ войну играть.

— Давай, давай! въ войну! отозвались веселые голоса товарищей, сбѣгавшихся со всѣхъ угловъ залы на призывные знаки, которые онъ дѣлалъ имъ глазами и рукой.

— Такъ за мной, ребята, маршъ! Вася, Боря, Петя, впередъ!

Настоящею ордой, какъ говоритъ генералъ, со смѣхомъ и криками побѣжали мы въ двери, ведущія на террасу, а оттуда въ садъ.

Нѣсколько человѣкъ изъ группы "просвѣтителей" кинулись съ мѣстъ своихъ за нами въ погоню.

— Куда, господа? погодите!… не шалите!… кричали они, выбѣжавъ на террасу.

Но ихъ никто не слушалъ.

Одинъ Керети поймалъ налету брата Леву.

— Monsieur Léon, сказалъ онъ ему, — vous savez nos conventions: si vous me revenez déchiré ou sali, vous ne retournez plus à Bogdanovek.

— Non, non, M-r Que! увѣрялъ Лева, вырываясь изъ его рукъ, и, минуя ступеньки террасы, вылетѣлъ въ садъ однимъ прыжкомъ.

— Въ крѣпость! въ крѣпость! раздавался впереди голосъ Саши.

Крѣпость, къ которой мы прибѣжали, была небольшая четвероугольная площадка, осѣненная деревьями, вокругъ которой Ѳома Богдановичъ, по просьбѣ Саши, велѣлъ вырыть. маленькій ровъ, насыпать валъ и утыкать его палисадомъ. Мы, даже не стѣсняясь, разобрали на это употребленіе сажени четыре плетня, окружавшаго садъ. Черезъ ровъ Саша перекинулъ подъемный мостъ и устроилъ у входа тяжелый шлагбаумъ, выкрашенный даже, по его указаніямъ, богдановскими малярами, тремя казенными цвѣтами. Подъ маленькою палаткой, сложенною изъ вѣтвей, хранились наша доспѣхи, сабли и пики, небольшая мѣдная пушка и знамя, вырѣзанное изъ старой бѣлой атласной юбки, пожертвованной Анной Васильевной, и на которой Петя Золоторенко удачно намалевалъ двуглаваго орла. Саша всѣмъ этимъ очень гордился и дорожилъ.

— Давайте прежде всего жребій видать: кому быть русскимъ, а кому туркой, распоряжался онъ. — Сколько насъ всѣхъ?

— Девятнадцать; я еще въ церкви сосчиталъ, отвѣчалъ Петя Золоторенко.

— A Людвига Антоныча считалъ?

Людвигъ Антоновичъ былъ студентъ к-го университета, жившій лѣтомъ на кондиціи у одного помѣщика. Онъ иногда принималъ участіе въ нашихъ играхъ и теперь очутился посреди насъ.

— Будете играть съ нами? спросилъ его Саша.

— Для чего нѣтъ? отвѣчалъ нараспѣвъ и съ сильнымъ удареніемъ на о и на первые слоги словъ, студентъ, потрясая огромными и курчавыми волосами, которые, словно черкесская шапка, мохнато вились вокругъ его головы.

— Молодецъ Людвигъ Антоновичъ! Вотъ и четное число. Ну, давайте теперь попарно на палку! чья рука выше возьметъ, тому быть русскимъ, а ниже, — ступай въ бусурманы!

Когда мы раздѣлились на партіи, причемъ было, разумѣется, не мало спора и крика, потому что большинству изъ насъ хотѣлось попасть въ русскіе, Саша скромно предложилъ было выбирать начальниковъ на голоса; но русская армія единодушно положила, что никто, какъ онъ, долженъ быть фельдмаршаломъ.

— Ну, а пашой кому быть? спросилъ онъ.

— Людвига Антоныча пашой, Людвига Антоныча! онъ всѣхъ насъ старше! закричали турки.

— Прекрасно! Согласны вы, Людвигъ Антонычъ!

— Для чего нѣтъ? отвѣчалъ тѣмъ же пѣвучимъ голосомъ студентъ.

— Отлично! такъ ступайте въ крѣпость!

— Нѣтъ, нѣтъ! раздавалось со стороны туровъ, — на палку, кому крѣпость защищать! A то туркой будь, да еще въ крѣпости сиди, нападать не смѣй! На жребій!

— Да вѣдь это противъ исторіи! возражалъ Саша, — Русскіе всегда нападали, а турки въ крѣпостяхъ сидѣли!

— Потому они дурни были! замѣтилъ Людвигъ Антонычъ.

— Все равно! На жребій, на палку! кричали голоса, даже и изъ среды русской арміи.

— A не такъ, не хочу турчиномъ быть! объявилъ Петя.

Рындинъ уступилъ.

— Давайте тянуть, Людвигъ Антонычъ, сказалъ онъ, подымая палку.

Студентъ взялъ полувершкомъ выше Сашиной руки.

— Въ крѣпость, Саша! въ крѣпость! закричали, торжествуя, турки.

— Пойду! сказалъ съ неудовольствіемъ Саша, — но ужь я вамъ покажу, какъ надо защищаться; азовское сидѣнье покажу я вамъ, вотъ что!

— Увидимъ, увидимъ!

Жабинъ, попавшій въ число чалмоносцевъ, неожиданно выступилъ впередъ и, предварительно ударивъ себя, что есть силы, кулакомъ въ грудь, завопилъ:

У него были готовы стихи изъ Озерова на всѣ случаи жизни.

Саша и не отвѣтилъ ему. Но студентъ, котораго, повидимому, сильно поразилъ завывающійся басъ "донской жабы", подошелъ въ нему и сказалъ:

— Я учусь на медика и могу васъ завѣрить, что вы можете со временемъ умереть отъ какой другой болѣзни, только отъ чахотки никогда!

Общій хохотъ послѣдовалъ за этою выходкой. Опицкій съ радости даже ковырнулся въ травѣ.

— Ребята, мы только время теряемъ съ этимъ балагурствомъ, говорилъ между тѣмъ Саша. — Людвигъ Антоновичъ, знаете-ли вы ваше мѣсто? У колодца, въ самомъ углу сада, подлѣ баштана, — и не смѣть идти на насъ раньше, чѣмъ займете свои мѣста! Тамъ и лагерь вамъ готовъ, — сторожка есть. Петя знаетъ.

— Знаю, знаю, отвѣтилъ Золоторенко, — не безпокойся! Когда турки удалились, взявъ сабли и обмотавъ себѣ, по приказанію студента, носовые платки жгутомъ вокругъ головы для изображенія чалмы, Саша, педантъ своего дѣла, осмотрѣлъ кругомъ крѣпость, поставилъ пушку противъ подъемнаго моста, назначилъ караулъ и, оставивъ на площадкѣ свои главныя силы, отправился съ Васей, со мной и Левой отыскивать удобное мѣсто для форпостовъ. Мы ушли довольно далеко; Саша все оставался не доволенъ мѣстностью. Наконецъ онъ остановился на самомъ берегу озера.

— Здѣсь чудесно! воскликнулъ онъ, — здѣсь они насъ не обойдутъ. Становись, Лева, сюда въ кусты. Какъ только завидишь непріятеля, лети стремглавъ въ крѣпость доложить мнѣ, откуда идетъ онъ и въ какихъ силахъ. A вы, Боря и Вася, сюда за дерево! — и онъ указалъ намъ на большую ветлу, на противоположной окраинѣ аллеи. Въ случаѣ нападенія бѣгите мимо бесѣдки на соединеніе со мною. Они пустятся всѣ за вами, — Людвигъ Антонычъ, я знаю, плохой стратегикъ, прибавилъ съ важностью Саша, — а я тутъ-то и сдѣлаю вылазку, ударю имъ во флангъ, раздѣлю и потомъ разобью каждый отрядъ порознь! говорилъ онъ, пылая заранѣе торжествомъ будущей побѣды.

— Смотрите же, смотри, Лева, крикнулъ онъ брату, который уже усаживался въ свою засаду, — помните, что отъ вашей распорядительности зависитъ, такъ-сказать, участь русской арміи. Прощайте; надѣюсь, что отечество будетъ вами гордиться!

И онъ удалился, кивнувъ намъ покровительственно головой.

— Багратіонъ! хихикнулъ ему вслѣдъ Лева, выставляя изъ кустовъ свою лукавую рожицу.

— Не шали, Лева! закричалъ я ему.

Онъ живо юркнулъ и исчезъ въ зелени.

— Что же мы будемъ дѣлать? спросилъ меня Вася.

— Ждать непріятеля.

— И это долго будетъ?

— Не знаю: можетъ быть, онъ и совсѣмъ не пойдетъ сюда.

— Такъ для чего же насъ поставили?

— Для предосторожности.

— Опытный, какъ видно, воинъ Саша! сказалъ онъ, разсѣянно улыбаясь.

— Хотите, я васъ буду называть ты, и вы меня тоже? спросилъ я его вдругъ, самъ не понижая, какъ это у меня вырвалось.

— Благодарю васъ, хочу… благодарствуй! поправился онъи покраснѣлъ.

— Хотѣлъ-ли бы ты былъ въ настоящемъ сраженіи, Вася? поспѣшилъ я спросить его, боясь, чтобы разговоръ не оборвался на этомъ "благодарствуй".

— Въ сраженьи? повторилъ Вася, садясь на траву. — Нѣтъ! Раны, кровь, рѣжутъ руки и ноги, проговорилъ онъ медленно и вздрогнувъ всѣмъ тѣломъ, какъ будто всѣ ужасы войны представлялись ему въ это время. — Лучше всего, если убьютъ разомъ.

— Лучше, если не убьютъ и побѣдишь!

— Богъ знаетъ! отвѣчалъ онъ тихо, какъ бы про себя, и затѣмъ тотчасъ же поднялъ голову. взглянулъ на меня и улыбнулся.

Лева въ это время выглянулъ опять изъ кустовъ.

— Боря, Боря! звалъ онъ шепотомъ и маня меня рукой. — Погляди сюда!

Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ его засады, на половину вытащенная на берегъ, подымала корму свою большая восьмивесельная лодка, въ которой Ѳома Богдановичъ прогуливалъ иногда вечеромъ гостей своихъ по озеру. Она вытащена была вѣроятно для починки. потому что вся разсѣлась отъ жары, и большія щели сквозили въ ней на солнцѣ.

— Я взлѣзу туда, говорилъ Лева. и побѣжалъ къ лодкѣ.

— Полѣзешь и упадешь! кричалъ я ему.

Но Лева уже подкатилъ въ лодкѣ какую-то колоду, валявшуюся на берегу, поставилъ ее стоймя, взгромоздился на нее, уцѣпился обѣими руками за бортъ и очутился въ лодкѣ.

— У-а? какъ славно смотрѣть! кричалъ онъ оттуда, — теперь я ихъ ни за что не пропущу. Вотъ я влѣзъ! обратился онъ ко мнѣ, прыгая по скамьямъ и трубя въ кулакъ какой-то маршъ.

Я бы могъ урезонитъ его, уговорить вылѣзть изъ лодки, но мнѣ было не до Левы. Я думалъ о моемъ новомъ товарищѣ. Его улыбка не обманула меня. Я донималъ, что въ его послѣднихъ словахъ высказывалась его задушевная, безотрадная мысль. Но самъ я до этихъ поръ не испытывалъ горя, и мнѣ трудно было понять въ другомъ его постоянное, ноющее безъ умолку присутствіе.

"Какой онъ странный мальчикъ!" говорилъ я себѣ,- "неужели же лежать въ душномъ, тѣсномъ гробу, подъ тяжелою землей," — и я вздрогнулъ, невольно думая объ этомъ, — "лучше, чѣмъ жить, дышать этимъ вольнымъ воздухомъ?…"

Я взглянулъ кругомъ себя. День былъ такъ свѣтелъ, небо такъ сине! Блестящія капли, слѣды ночной грозы, еще дрожали на яркой листвѣ… Въ воздухѣ пахло каприфоліемъ и бѣлою акаціей…

— Взгляни-ка, Вася, какъ здѣсь хорошо! сказалъ я, переходя въ нему.

— Да, хорошо, отвѣчалъ онъ, не перемѣняя положенія.

Онъ лежалъ на спинѣ, закинувъ руки за голову, и глядѣлъ на небо.

— Какъ чудесно облака плывутъ, сказалъ онъ, — точно корабли по морю.

Я легъ въ траву подлѣ него и сталъ смотрѣть.

Бѣлыя, пушистыя облава бѣжали по синему небу. Они то свивались, то расходились и таяли, образуя безпрестанно новыя, измѣнчивыя очертанія.

— Корабль покончился, говорилъ Вася, — жаль! A тамъ, гляди, какія горы! И на нихъ точно башни пошли, а внизу цѣлый лѣсъ. Надъ Рейномъ я видѣлъ такіе старые замки…

— Вотъ звѣрь какой-то, налѣво, налѣво! закричалъ я, увлекаясь этою причудливою и заманчивою игрой, — заяцъ, заяцъ! И уши поднялъ!…

— A посмотри, какъ красиво орелъ летитъ!

Я взглянулъ по направленію его руки. Онъ указывалъ на черную точку, мелькавшую въ вышинѣ и медленно опускавшуюся внизъ.

— Какъ хорошо ему тамъ! продолжалъ Вася.

Орлу дѣйствительно казалось хорошо тамъ. Онъ не леталъ, а словно нѣжился, купаясь въ свѣжихъ волнахъ лазури и едва замѣтно колыхаясь на тонкихъ оконечностяхъ своихъ широко распластанныхъ крыльевъ. Мы долго имъ любовались. Безконечною цѣпью проходили надъ нимъ облака, а онъ все чернѣлъ неподвижно въ воздухѣ, точно гордясь своей силой и свободой.

— Летаетъ себѣ подъ небомъ, заговорилъ опять Лубянскій:- ничего не знаетъ, что здѣсь дѣлается! промолвилъ онъ съ какимъ-то внезапнымъ порывомъ.

— Да, а слетитъ, такъ маленькихъ птицъ душитъ, замѣтилъ я, вспоминая какъ при мнѣ, однажды, въ нашемъ оврагѣ, ястребъ терзалъ бѣднаго голубенка.

— Мнѣ кажется, воскликнулъ Вася, — будь у меня…

Орелъ вдругъ поджалъ крылья и, ринувшись камнемъ съ высоты, исчезъ гдѣ-то вдали за озеромъ.

Вася замолкъ.

A облака, то свиваясь опять, то расходясь и тая, все бѣжали, будто спѣша, будто чья-то невидимая рука гнала ихъ куда-то далеко, въ какой-то таинственной цѣли…

— Куда спѣшите вы?… началъ было я и, обернувшись къ товарищу:

— Скажи мнѣ, Вася, спросилъ я его, — ты никогда не сочинялъ стиховъ?

— Нѣтъ, не сочинялъ, отвѣчалъ онъ, съ удивленной улыбкой, — а ты?

— Вася, я скажу тебѣ по секрету, но, ради Бога, не говори никому. Я сочиняю, но не смѣю никому показывать. Папа смѣется надъ этимъ. Онъ говоритъ всегда, что ему было бы пріятнѣе видѣть меня будочникомъ, чѣмъ жрецомъ музъ, — это его выраженіе.

Вася пристально взглянулъ на меня.

— Скажи мнѣ, сказалъ онъ, — тебя отецъ твой очень любитъ?

— Отецъ мой? Конечно! Онъ всегда насмѣхается надо мной… но у него ужь такой характеръ. A онъ всѣхъ насъ любитъ.

— A твоя мать?

— Maman? воскликнулъ онъ:- любитъ ли меня? Да еще какъ, Вася!

Прошло нѣсколько минутъ молчанія.

— Сколько разъ, заговорилъ я, снова возвращаясь къ любезному мнѣ предмету, — сколько разъ старался я сочинить стихи про облака, какъ они плывутъ, и куда? зачѣмъ?… Но нѣтъ, ничего у меня не выходитъ, такая досада! Я было такъ началъ: куда спѣшите вы?… A дальше? Дальше никакъ не выходитъ у меня стиха…

— Если самъ не можешь, сказалъ Вася, — такъ переведи вотъ эти стихи:

— Ахъ, какъ это хорошо! Что это такое? перебилъ я его.

— Это изъ Шиллера трагедіи: Maria Stuart.

— Maria Stuart, reine d'Ecosse, проговорилъ я машинально и скороговоркой. — Но дальше есть? Говори, Вася!

продолжалъ онъ.

— Ахъ, какая прелесть! Скажи еще разъ, прошу тебя, еще разъ!

— Тебѣ нравится? Я очень радъ, сказалъ онъ и повторилъ стихи еще разъ.

— Бѣдная! воскликнулъ я:- какъ ее эта гадкая Elisabeth d'Angleterre мучила!…

— Ты не читалъ Марію Стюартъ Шиллера? спросилъ Бася.

— Нѣтъ, отвѣчалъ я, неожиданно сконфузясь, — я изъ Шиллера знаю только Die Glocke. У насъ только въ городѣ нѣмецкій учитель ходитъ, объяснилъ я, считая необходимымъ извиниться. — Но я Histoire d'Ecosse par Walter Scott читалъ. Тамъ даже сказано: Marie Stuart, cette reine aussi illustre par ses infortunes que par le charme…

Но Вася не слушалъ моихъ извиненій. Онъ, видимо, о другомъ думалъ.

Много лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, а я какъ теперь вижу его милое лицо, его темно-синіе глаза, казавшіеся еще темнѣе изъ-подъ длинныхъ его рѣсницъ, задумчиво обращенные къ небу.

— Какъ ее всѣ любили! промолвилъ онъ медленнымъ голосомъ, — сколько людей умерло за нее, а она…

— Марія Стюартъ? спросилъ я, — ну, такъ что же?

— Она своего мужа позволила убить, сказалъ еще медленнѣе и тише Вася, не глядя на облака.

— Да! а ее всѣ любили! вспомнилъ я, пораженный этой мыслью и какъ будто не читалъ уже объ этомъ, и даже очень недавно.

Топотъ, крики и смѣхъ прервали разговоръ нашъ на этомъ мѣстѣ. Мы вскочили на ноги, не понимая, что случилось. Оба мы были далеко отъ дѣйствительности въ эту минуту.

— Это турки! вскрикнулъ я первый. — Въ крѣпость, Вася, въ крѣпость скорѣе!

Но мы не успѣли и тронуться; чалмоносцы съ гикомъ окружили насъ. Бѣжать въ Сашѣ не было уже никакой возможности.

— Господа! вы военноплѣнные! закричалъ, подбѣгая въ намъ, Людвигъ Антоновичъ, который былъ очень смѣшонъ въ фуражкѣ, надѣтой козырькомъ на затылокъ и обмотанной распустившимся носовымъ платкомъ, съ какою-то погнутою и ржавою шпагой въ рукѣ.

Мы сдались безпрекословно.

— Хотите-ли, чтобъ я вамъ велѣлъ руки и ноги повязать, дабы предупредить бѣгство, спросилъ студентъ, своимъ хладнокровнымъ и пѣвучимъ голосомъ, — или предпочитаете быть плѣнными на слово гонору?

— На честномъ словѣ! сказалъ я за себя и за Васю.

— Хорошо! и, обращаясь къ своему войску, произнесъ съ-такимъ выраженіемъ достоинства, что всѣ мы расхохотались: — Господа, я отпускаю сихъ воиновъ на шляхетское слово! A теперь, продолжалъ онъ, не надо терять времени. Эффенди Золоторенко!

Петя, отличавшійся пучкомъ метлы, колебавшимся, въ видѣ султана, надъ его чалмой, почтительно подошелъ въ своему пашѣ.

— Я объявляю вамъ, эффенди, сказалъ тотъ, — что иду со всей арміей поражать русскаго фельдмаршала, а вамъ поручаю взять три эскадрона, то-есть три человѣка, прибавилъ онъ все такъ же торжественно, — и завладѣть симъ безпечнымъ русскимъ отрядомъ.

И онъ указалъ на лодку.

Тутъ только понялъ я, отъ чего мы такъ постыдно захвачены были въ плѣнъ непріятелемъ. Лева, на быстрыя ноги котораго Саша возлагалъ такія надежды, отъ котораго "зависѣла, такъ сказать, участь русской арміи", — Лева ничего не видалъ и не слыхалъ изъ того, что происходило вокругъ него. Русскій отрядъ спалъ глубокимъ сномъ на передней скамьѣ лодки, свѣсивъ ноги за бортъ.

Студентъ повелъ свое войско по большой аллеѣ, потрясая шпагой и восклицая: Аллахъ, машаллахъ, теремъ тетемъ!

Петя, Опицкій и двое другихъ мальчиковъ кинулись къ лодкѣ.

— У! у! въ плѣнъ, въ плѣнъ, сдавайся! кричали они.

Лева проснулся, поднялъ голову и быстро вскочилъ на ноги.

— Боря, Вася, помогите, турки! кричалъ онъ, метаясь въ всѣ стороны, какъ звѣрокъ, попавшійся въ ловушку.

— Они тебѣ не помогутъ, они сами военноплѣнные, говорилъ Золоторенко:- сдавайся! вылѣзай!

— Не вылѣзу! не сдамся! кричалъ братъ, раскачивая, что былосилы, лодку ногами.

— A я тебя возьму! взвизгнулъ Опицкій, уцѣпляясь за бортъ.

Лева ударилъ его по рукамъ изо всей мочи. Опицкій невольно отскочилъ.

— Придите-ка, возьмите! крикнулъ братъ, весь пылая и все болѣе и болѣе горячась.

Опицкій съ проворствомъ котенка зацѣпился опять за бортъ и, съ помощью одного изъ товарищей, поднявшаго его за ноги, вскарабкался въ лодку и схватилъ брата за волосы.

Дѣло кончилось бы непремѣнно дракой, еслибы при этомъ не случилось неожиданное происшествіе.

Лодка, раскаченная Левой и подталкиваемая мальчиками, пришла незамѣтно въ движеніе, и въ ту минуту, когда Опицкій вскочилъ въ нее, съѣхала неожиданно съ берега въ воду.

Мы всѣ вскрикнули отъ испуга, но лодка не пошла далѣе; ее удержала желѣзная цѣпь, прикрѣпленная къ колу, вбитому въ берегъ.

Опицкій быстро выскочилъ изъ нея и очутился на пескѣ благополучно; но Лева, стоявшій на самомъ носу лодки, потерялъ равновѣсіе и упалъ въ воду.

Мѣсто было не глубокое, и онъ вскочилъ на ноги прежде, чѣмъ мы успѣли броситься къ нему на помощь. Онъ вскочилъ бодро и смѣясь, но, увидя вдругъ. что съ его новой курточки льется ручьями мутная вода. а бѣлые панталоны превратились въ грязную тряпку, онъ вскрикнулъ:

— Ахъ! что будетъ мнѣ онъ m-r Керети! и залился слезами.

Въ это время показался въ аллеѣ бѣгущій опрометью Саша Рындинъ. Онъ весь, казалось, былъ огонь и негодованіе; глаза его сверкали, и издали еще онъ потрясалъ кулакомъ со злости. Да и въ самомъ дѣлѣ было ему изъ чего разсердиться: хорошо вышло его Азовское сидѣнье! Турецкая армія наскочила на крѣпость его врасплохъ, пока онъ со своимъ войскомъ, въ ожиданіи извѣстій отъ Левы, забрался подъ шалашъ и повѣствовалъ о бѣгствѣ французовъ за Березину. Людвигъ Антоновичъ, какъ разсказывали потомъ мальчики, распорядился очень ловко. Онъ вошелъ съ своими въ крѣпость тихо и незамѣтно, кинулся разомъ на шалашъ, придавилъ его, да и накрылъ такимъ образомъ разомъ все Сашино войско; а затѣмъ турки принялись таскать поодиночкѣ русскихъ воиновъ за ноги, изъ-подъ вѣтвей шалаша, какъ цыплятъ изъ корзины. Война кончилась безъ боя. Саша былъ униженъ до глубины души; онъ, говорили, чуть не рыдалъ. Внѣ себя, пылающій гнѣвомъ, онъ бѣжалъ теперь вымѣщать стыдъ своего пораженія на томъ, кого болѣе всѣхъ почиталъ виновнымъ въ немъ.

— A! а! скверный мальчишка! кричалъ онъ, добѣжавъ до берега, прерывающимся голосомъ, — такъ-то ты!… такъ-то? я тебѣ поручалъ, а ты!… погоди, погоди!

Онъ кинулся было на Леву.

— Не смѣй его трогать! закричалъ я, между тѣмъ какъ Вася, предупредивъ меня, ухватывалъ его за обѣ руки.

— Онъ упалъ въ воду! закричали въ одинъ голосъ товарищи.

— Онъ храбрый вояка! съострилъ бутузъ Золоторенко, — съ храбрости ажно въ болото полѣзъ!

Лева не обращалъ вниманія на пылъ своего военачальника; онъ только глядѣлъ на вымокшіе свои панталоны и продолжалъ плакать.

— Ну, что ты разревѣлся, дрянь эдакая! закричалъ Саша. — Перестань плакать, баба!

— Я не баба, отвѣчалъ сквозь слезы обиженный братъ, — я не баба; меня въ плѣнъ не взяли! Турки столкнули лодку въ воду, я и упалъ, а они меня не взяли.

— A зачѣмъ ты лазилъ въ лодку? говорилъ Саша: — кто тебѣ приказывалъ?…

— Оттуда было хорошо смотрѣть; только я уснулъ, отвѣчалъ братъ, захлебываясь слезами.

— Да полно же плакать, говорятъ тебѣ! кричалъ на него Рындинъ; но уже не гнѣвъ, а скорѣе то, что онъ не могъ видѣть равнодушно слезъ бѣднаго мальчика, слышалось въ его голосѣ.

— Вѣдь у меня здѣсь нѣтъ другаго платья, оправдывался Лева, — m-r Керети накажетъ меня, и въ другой разъ меня не возьмутъ въ Богдановское. Ни за что не возьмутъ, я ужь знаю! повторялъ онъ съ отчаяніемъ.

— Ничего, высохнешь на солнцѣ, сказалъ кто-то.

— Надо вымыть прежде всего панталоны въ чистой водѣ; они совсѣмъ зеленые, говорилъ другой.

— Хочешь, я ихъ надѣну? предложилъ Опицкій, — а ты мои возьми.

— Твои панталоны мнѣ до колѣнъ, отвѣчалъ братъ, — ты такой каплюшка.

— Каплюшка! фурсикъ! сусликъ! завизжали при этомъ случаѣ на Опицкаго разные голоса.

— Господа, кто-то идетъ! возгласилъ одинъ изъ мальчиковъ.

Въ большой аллеѣ показалось женское платье; оно подвигалось по направленію къ озеру.

— Бѣги, Лева, спрячься! закричалъ ему тотъ же голосъ.

— Вздоръ! воскликнулъ вдругъ Саша Рындинъ. — Что за прятанье такое! Стыдно! Лева, ни съ мѣста!

— Это тетушка, сказалъ Вася, — она идетъ сюда.

Всѣ мы, а Саша впереди всѣхъ, побѣжали къ ней навстрѣчу.

— Анна Васильевна, сказалъ онъ прямо, — мы играли въ войну; Лева упалъ въ воду. Виноватъ въ этомъ я, но онъ боится своего Керети, потому что Керети противный и не возьметъ его въ другой разъ въ Богдановское. Выручите насъ, Анна Васильевна!

— Ахъ, Боже мой, бѣдный Лева! Гдѣ онъ?

Лева глядѣлъ такимъ тощимъ и жалкимъ въ своей прилипшей къ тѣлу мокрой одеждѣ, что Анна Васильевна не могла не улыбнуться, увидя его.

— Бѣдняжечка, а какъ же ты вымочился! заботливо сказала она. — Пойдемъ скорѣе со мной.

И, не думая о томъ, что могла сана выпачкать свое платье, она обняла брата за шею и пошла въ дону.

— A глядите-жь, дѣти, говорила она, улыбаясь, — чтобы не встрѣтиться намъ съ какимъ изъ вашихъ учителей?

— Нѣтъ, имъ теперь не до того, отвѣчалъ Саша. — Булкенфрессъ имъ про Блюхера разсказываетъ и, вѣрно, все вретъ, нѣмецъ!…

— Ахъ, Саша, зачѣмъ вы это говорите? замѣтила Анна Васильевна, качая головой.

— Право, Анна Васильевна, повѣрьте мнѣ; эти французы и нѣмцы всѣ лгуны и неблагодарные. A кто спасъ Европу въ 1813 году? Россія — это всѣ знаютъ.

— Конечно, конечно, Россія; только зачѣмъ вы обижаете бѣднаго человѣка?

Между тѣмъ мы подвигались впередъ; половина сада была уже пройдена благополучно, какъ вдругъ изъ боковой аллеи вышли намъ наперекрестъ два человѣка, изъ которыхъ одинъ былъ самъ грозный Керети.

Всѣ перепугались, не исключая и Анны Васильевны. Она даже поблѣднѣла, но не потеряла присутствія духа.

— Левушка, ховайся скорѣй за меня, а вы, дѣти, становитесь кружкомъ, ко мнѣ тѣснитесь, чтобы Леву не увидали…

Мы быстро сомкнулись вокругъ нея и убавили шагу. Братъ, дрожа всѣмъ тѣломъ, съежившись и наклонивъ голову, шелъ за Анной Васильевной, крѣпко держа ее за платье.

Когда мы поровнялись съ Керети и его товарищемъ, Анна Васильевна остановилась. Мы прижались еще ближе другъ къ другу. Одинъ Саша отошелъ нѣсколько въ сторону и, смѣло глядя въ лицо гувернера, бренчалъ о сапогъ саблей, которая еще висѣла у него на боку.

— Vous voilà, madame, en véritable Charité, entourée d'enfants, сказалъ галантерейный французъ, вѣжливо кланяясь хозяйкѣ.- Mais je n'y vois point un de mes élèves, промолвилъ онъ, погружая быстрый и проницательный взоръ въ нашу толпу. Où est Léon, messieurs, s'il vous plait?

— Нѣтъ его здѣсь! отвѣчалъ ему за всѣхъ Саша, отрывистымъ и рѣзкимъ тономъ.

— Niet, niet, ce n'est pas là une réponse à donner, messieurs, сказалъ обидчивый французъ, не глядя на Сашу и обращаясь во всѣмъ вообще.- Où est Léon, je vous le demande encore?

Бѣдный Лева въ это время судорожно дергалъ платье Анны Басильевны.

— Нѣтъ-ли его въ бесѣдкѣ, въ голубой бесѣдкѣ, тамъ? сказала она запинаясь и не смѣя двинуться, чтобы не открыть виновнаго за своей спиной.

— Et pourquoi seraitil lа tout seul, madame? продолжалъ неугомонный гувернеръ, глядя ей подозрительно въ глаза. Онъ, видимо, догадывался, что дѣло не чисто.

Анна Васильевна покраснѣла. Ей было стыдно лгать, а съ другой стороны понятно было, что ее обижали, эти разспросы.

— М-r Керети, а прошу же васъ, сказала она съ внезапною рѣшимостью и дрожа, такъ дорого стоила ей эта рѣшимость, — прошу же васъ, оставьте; завѣряю васъ, что Лева ничего дурнаго не сдѣлалъ. Зачѣмъ мѣшать дѣтскому веселью? на то у нихъ годы такіе…

Французъ молча и сухо поклонился ей и, повернувъ въ сторону, отправился съ товарищемъ дослушивать, вѣроятно, разсказы Булкенфресса — о Блюхерѣ, какъ увѣрялъ Саша Рындинъ.

Когда они скрылись изъ виду, Лева кинулся цѣловать свою спасительницу, а Саша подошелъ въ ней и сказалъ своимъ твердымъ и честнымъ голосомъ:

— Вы просто ангелъ, Анна Васильевна!

Добрая Анна Васильевна чуть-ли не была всѣхъ насъ счастливѣе въ ату минуту.

Дойдя до дому, она увела Леву въ себѣ въ комнату и уложила въ собственную постель, въ ожиданіи, пока вымоются и высохнутъ его панталоны и куртка. Къ обѣду онъ явился такимъ щеголемъ, что Керети даже сомнительно покачалъ головой, когда увидѣлъ его, но вѣроятно почелъ за лучшее не ставить ему вопросовъ по этому поводу, а промолчалъ, какъ бы ничего не подозрѣвая.