"Забытый вопрос" - читать интересную книгу автора (Маркевич Болеслав Михайлович)XXXIIIВъ шлафрокѣ, растерявъ дорогой туфли и обливаясь заранѣе слезами, влетѣлъ въ комнату Ѳома Богдановичъ… Онъ успѣлъ уже поднять весь домъ на ноги. Поднялась общая тревога, возня людей, шопотъ громче крика, безсмысленное шмыганье взадъ и впередъ, торопливо отдаваемыя и тотчасъ же затѣмъ отмѣняемыя приказанія. Верховые поскакали во всѣ стороны за медицинскою помощью. Савелій притащилъ цѣлую груду старыхъ сигнатурокъ, хранившихся у него съ перваго дня болѣзни Герасима Ивановича, и дрожащею, нетерпѣливою рукой, точно дѣло дѣлалъ, отыскивалъ между ними какой-то списанный имъ рецептъ микстуры, когда-то, по его увѣренію, необыкновенно помогавшей больному… Та же нагорѣвшая свѣча въ мѣдномъ шандалѣ, которую онъ въ первую минуту внесъ изъ передней въ комнату, стояла на столикѣ у изголовья постели, на которой безчувственно лежалъ теперь его баринъ, тяжко дыша высоко подымавшеюся грудью. Красноватое пламя отражалось на его бѣломъ какъ бумага лбу и на спутанныхъ, слипшихся отъ пота темныхъ волосахъ. Все такъ же тупо и широко раскрытые зрачки глядѣли вверхъ не моргая. Изъ темнаго угла, съ другой стороны кровати, протягивалась къ нему отъ времени до времени женская морщинистая рука, рука Анны Васильевны, — она очутилась тутъ какъ-то неслышно, незримо, вся съеженная и безмолвная, — и отирала платкомъ кровь, сочившуюся у него изъ довольно глубокой царапины подъ глазомъ, — слѣдъ его паденія въ кусты. A на подоконникѣ, открытаго окна, весь облитый алымъ заревомъ разсвѣта, сидѣлъ Вася, безъ слезъ, безъ вздоха, отвернувшись отъ этого скорбнаго одра и словно прислушиваясь къ чириканью воробьевъ, веселою стаей перелетавшихъ въ саду съ тополя на тополь… Я не смѣлъ подойти къ нему, — пуще всякаго плача и стона пугалъ меня этотъ его недвижный, словно мраморный обликъ… Ѳома Богдановичъ въ десятый разъ ворвался въ комнату. — У пана Яна (такъ звалъ онъ старика Опицкаго), заговорилъ онъ, отыскивая глазами жену въ ея темномъ углу, — у пана Яна съ кондиціи пріѣхалъ вчера племянникъ, Людвигъ тотъ Антонычъ, ты знаешь, до университета ѣдетъ назадъ… Такъ треба за нимъ послать, — поки ще настоящіе доктора пріѣдутъ съ города, — а онъ по сосѣдству швитко тутъ будетъ. — A посылай скорѣе, отозвалась Анна Васильевна. Онъ убѣжалъ въ корридоръ — и вернулся опять. — А Любочка не бывала? спросилъ онъ. — Нѣтъ, слабо проговорила она. — A какъ же ты о томъ не помыслила! тотчасъ же затормошился Ѳома Богдановичъ. — Хоть и спитъ она, вѣрно, — такъ треба разбудить ее!… A то мужъ, о, — и онъ внезапно захлебнулся слезами, — аона нии-чее-го… не знаетъ… Я заразъ сбѣгаю до нея… — Это совершенно безполезно, дядюшка, спокойно и отчетливо проговорилъ Вася, оборачиваясь къ нему всѣмъ тѣломъ. — A якъ такъ безполезно? Изумленный Ѳома Богдановичъ даже ротъ раскрылъ. — Она придетъ, когда вздумаетъ. A будить къ чему?… Она — A и правда-жь, послышался изъ угла прерывающійся голосъ Анны Васильевны, — чижь на радость пойдешь ты будить ее, Ѳома?.. Ѳома Богдановичъ всхлипнулъ на всю комнату и отправился послать гонца къ пану Яну. Вася подошелъ къ ногамъ постели, хрустя пальцы о пальцы, и долго и безмолвно не сводилъ глазъ съ отца. Глаза эти были сухи и воспалены, и подъ ними щеки горѣли какимъ-то страннымъ румянцемъ… Онъ провелъ обычнымъ своимъ движеніемъ рукой по лицу и, какъ-будто вспомнивъ что-то безотлагательно нужное, обвелъ кругонъ себя взглядомъ и, увидѣвъ меня, — я сидѣлъ въ большомъ креслѣ Герасима Ивановича, почти посреди комнаты, — подалъ мнѣ головой знакъ пройти въ его комнату. Я молча повиновался. Онъ пошелъ за мною. Изъ-за подушекъ больнато взглянули безпокойно слѣдившіе за нимъ глаза Анны Васильевны… Вася опустился на кровать. — Борисъ, заговорилъ онъ… У меня сердце такъ и упало: я предчувствовалъ, о чемъ будетъ рѣчь… — Борисъ, разскажи мнѣ, какъ все это было?… Зачѣмъ ты пустилъ — Развѣ я могъ думать, что это случится! A будитъ тебя… мнѣ было жаль, Вася, — и самъ Савелій не хотѣлъ…. A — И вы повезли его… Что онъ говорилъ, зачѣмъ хотѣлъ въсадъ?… Ты не понялъ? — Меня разбудилъ Савелій. Мы нашли его на окнѣ,- онъ совсѣмъ вывалился изъ кресла и просилъ, кричалъ только: "въ садъ, въ садъ", — больше ничего я не понялъ. — И вы повезли его? повторилъ опять Вася, не отрываясь отъ меня взглядомъ:- куда? — По саду… Я опустилъ глаза, я не могъ глядѣть на это мраморное лицо, покрывавшееся все болѣе и болѣе какими-то неестественными сизо-алыми пятнами, по мѣрѣ того, какъ онъ допрашивалъ меня. — Борисъ, ты долженъ, я умоляю тебя, разсказать мнѣ все…. Я Я кинулся въ нему. — Къ чему тебѣ знать, къ чему? Ради Бога, не спрашивай лучше, Вася!…. — Ты послушай, — онъ схватилъ меня за обѣ руки съ какою-то желѣзною силой и заставилъ сѣсть рядомъ съ нимъ на кровать, — — Да! пробормоталъ я. — Онъ кричалъ, говоришь ты: "въ садъ, въ садъ", онъ требовалъ… Вѣдь это же не капризъ былъ, не безуміе? Развѣ я этого не понимаю?… Онъ что-то Въ первый разъ въ эту минуту возникло въ головѣ моей ясное представленіе того, чему я былъ свидѣтелемъ въ саду… — Его убилъ этотъ мерзавецъ, музыкантъ! вырвалось у меня невольно. — Музыкантъ? впился въ лицо мое Вася. — Да, Булкенфрессъ. Мы его нашли въ саду…. Онъ, вѣрно изъ мщенія, я теперь вижу, — онъ навелъ Савелія на эту бесѣдку… — На какую бесѣдку? — "Храмъ отдохновенія", ты знаешь… — Ну, и тамъ?… стиснувъ зубы, торопилъ меня онъ. — Подъ ставнемъ Герасимъ Иванычъ замѣтилъ свѣтъ и сталъ кричать: "отворите, отворите"!… И онъ, этотъ мерзавецъ, побѣжалъ и отворилъ этотъ ставень… И все видно стало въ бесѣдкѣ…. Договорить не хватило у меня силы. — A тамъ, договорилъ за меня, захрустѣвъ опять пальцами Вася, — была — Къ чему ты спрашиваешь — это пытка! съ отчаяніемъ прервалъ я его. Онъ весь сразу приподнялся съ мѣста: — И это моя мать, Борисъ, моя На порогѣ комнаты показалась Анна Васильевна. — Голубчикъ мой, Вася, сквозь слезы говорила она, — не томи ты душеньку свою заранѣе…. можетъ, ему еще и полегчаетъ… Она обняла его за шею и опустилась съ нимъ вмѣстѣ на кровать, прижимаясь щекой въ его щекѣ и заставляя его тихо качаться вмѣстѣ съ собою, какъ это дѣлаютъ съ больными малютками, чтобъ усыпить ихъ страданія. Но не помогло это средство Васѣ: онъ отдавался ласкамъ доброй тетки, но не успокоивали, не утѣшали онѣ его, не сообщались ему ея слезы, и его воспаленные глаза горѣли все тѣмъ же пожирающимъ, неумолимымъ какимъ-то огнемъ. — Тетушка, сказалъ онъ, — вѣдь это конецъ! — A Богъ съ тобою, Васинька! воскликнула она спѣшно, чтобы не дать ему замѣтить свою собственную тоску, принимаясь цѣловать его волосы, — и хуже ему, можетъ, въ первый разъ было, а Богъ помогъ. — Его убили, промолвилъ опять Вася. — Убили! съ ужасомъ повторила Анна Васильевна, вглядываясь въ него лицомъ въ лицо. Онъ не отвѣчалъ. Она еще крѣпче прижала голову его къ своей щекѣ. — Пожалуйста, снова заговорилъ онъ, — не зовите Анна Васильевна смущенно заморгала своими влажными вѣками: она поняла, о комъ говорилъ Вася. — Звать? зачѣмъ? промолвила она. — Сама придетъ, увидитъ, бѣдняжечка. — Да, да, захохоталъ вдругъ Вася короткимъ, судорожнымъ смѣхомъ, — сама увидитъ, Анна Васильевна поблѣднѣла какъ полотно и испуганными глазами глянула на него, потомъ на меня. Я отвернулся. — Голубчикъ Вася, начала она торопливо, — а ты бы легъ себѣ, можетъ уснулъ бы, успокоилъ себя? Онъ разсѣянно, вскользь поцѣловалъ ее въ голову, приподнялся и, какъ будто вспомнивъ что-то вдругъ: — Доктора! воскликнулъ онъ, ни на кого не глядя. — Да развѣ можетъ онъ остаться живъ послѣ этого! И онъ быстрыми шагами направился въ комнату отца. Мы дошли до дверей за нимъ. Онъ сѣлъ въ уголъ противъ отца, на бывшее мѣсто Анны Васильевны, сжалъ свои обѣ руки колѣнями и словно застылъ въ этомъ положеніи. Анна Васильевна обернулась на меня и пошла назадъ въ Васину комнату, какъ бы приглашая меня послѣдовать за нею. — Борисъ, заговорила она и не докончила: ее давили слезы. — Только, ради Бога, не спрашивайте меня ни о чемъ, голубушка Анна Васильевна! взмолился я, — меня самого душили рыданія. — A ходи же ты скорѣе до твоего француза! воскликнула она съ новымъ испугомъ, взглянувъ на мое, должно быть, очень разстроенное лицо, — ходи сейчасъ, сейчасъ, чтобы мнѣ еще за тебя не отвѣчать предъ Софьей Михайловной! И добрая женщина нѣжно обняла меня, какъ обнимала сейчасъ Васю, и, выпроваживая меня въ корридоръ, повторяла: — И сейчасъ спать ложись, и спи до полудня; французу такъ и скажи, что я просила, чтобы далъ тебѣ спать… И постарайся, примолвила она съ какимъ-то внезапнымъ умиленіемъ, — постарайся мать свою во снѣ увидать. Счастливый ты, Борисъ, что у тебя такая мать есть! Керети былъ уже на ногахъ; его разбудили шумъ и бѣготня людей мимо дверей нашихъ комнатъ; онъ собирался идти провѣдать меня. — Ah, vous voila! J'allais vous voir… Mais qu'avez vous? воскликнулъ онъ, съ искреннимъ участіемъ озирая меня. — Я такъ измучился…. — Oui, oui, Macsimiche — то-есть Максимычъ — m'а tout conté. Il parait que le pauvre homme а été frappé une seconde fois. Mais dites-moi… — Я не въ состояніи вамъ ничего сказать, cher monsieur Qué, я такъ усталъ, я спать хочу. Онъ не настаивалъ, заботливо самъ уложилъ меня на свою постель и вышелъ на цыпочкахъ изъ спальни. |
||
|