"Забытый вопрос" - читать интересную книгу автора (Маркевич Болеслав Михайлович)

XXXIV

Я тотчасъ же заснулъ и проспалъ довольно долго. Громкій говоръ въ сосѣдней комнатѣ разбудилъ меня.

— Che (je) n'ai rien fait — ch'ai (j'ai) fait voir! острилъ, хихикая, наглый Булкенфрессъ.

— Et vous osez vous en targuer encore (вы смѣете этимъ хвастаться), vous, vous complaisez à en faire le récit (вы самодовольно разсказываете это)? негодующимъ голосомъ отвѣчалъ на это Керети. — Eh bien, c'est hideux tout èa, musicien, — c'est moi qui vous le dis! (это отвратительно, скажу вамъ)… D'autant, примолвилъ онъ, — тѣмъ болѣе, что я въ сущности не обязанъ вѣрить вашимъ словамъ, какъ Евангелію, d'admettre vos assertions comme paroles d'Evangile!

— А! вы мнѣ не вѣрите! Мнѣ, Johann-Maria Bogenfrisch aus Salzburg! злобно прошипѣлъ Булкенфрессъ. — Такъ можете вашего воспитанника спросить; онъ видѣлъ, какъ я, de ses deux yeux vu.

Искры запрыгали у меня въ глазахъ; я вскочилъ какъ сумасшедшій съ постели и вбѣжалъ въ нимъ въ комнату.

— Да, я видѣлъ и скажу, что вы… задыхаясь отъ негодованія, лишь только проговорилъ я.

— Taisez vous! крикнулъ на меня Керети, ухватывая меня за обѣ руки.- N'osez pas mêler mon élève à vos saletés! громко обратился онъ въ музыканту. — Мой воспитанникъ ничего не видѣлъ. Понимаете вы это?

— Какъ не видалъ, какъ не видалъ! весь перемѣнясь и заикаясь забормоталъ тотъ, — онъ самъ…

— Vous me faites pitié! вы мнѣ жалки! презрительно прервалъ его мой французъ. — Vous voulez un procès verbal, — très bien! Я допрошу его, но не иначе, какъ въ присутствіи здѣшняго хозяина, господина Галагая, en prйsence de monsieur de Galagai, le maitre de céans; согласны вы?

Булкенфрессъ глянулъ на него зайцемъ изъ-подъ очковъ и забѣгалъ по комнатѣ.

— Comment ne comprenez vous pas, malheureux, продолжалъ Керети, — qu'il faut vous taire à tout prix, что вы должны молчать, какъ рыба; что если узнаютъ о той роли, какую вы играли dans toute cette lamentable histoire, васъ не продержатъ часа лишняго въ этомъ домѣ,- et vous y êtes bien, on ne trouve pas tous les jours des positions comme celle que l'on vous y a faite! A вы сами лѣзете въ петлю! Et pourquoi — je vous le demandé?

— Mon jer (cher) ami, жалобнымъ голосомъ заговорилъ вдругъ Булкенфрессъ, такъ и захлебываясь своими словами и не обращая никакого вниманія на нетерпѣливыя движенія и знаки, которыми Керети тщился остановить потовъ его безстыдныхъ откровеній, — mon jer ami, вы не знаете, какъ они меня обидѣли, какъ оскорбили мою честь, meine Ehre! Я отъ добраго моего сердца вижу, она такая хорошенькая женщина, une si cholie femme, и онъ, этотъ рыцарь изъ Курляндіи, dieser Ritter aus Kurland, такъ влюбленъ въ нее, — и я дѣлалъ для нихъ все, что могъ, я упросилъ ее отвѣчать на его письма…. потому, вы сами знаете, мужъ ея — это болѣе не человѣкъ, er ist ja kein Mensch mehr, — мнѣ было ее такъ жалко, такъ жалко!… A дворянинъ этотъ совсѣмъ пропадалъ отъ любви въ ней, der Edelmann war ganz zu Grande… Онъ два раза ночью, переодѣтый, пріѣзжалъ сюда…. онъ готовъ былъ застрѣлиться, потому она все не рѣшалась видѣться съ нимъ наединѣ… И когда она наконецъ согласилась, и они подумали, что я имъ болѣе не нуженъ, — очки Булкенфресса свалились, отъ волненія съ его крючковатаго носа, и близорукіе красненькіе глазки просительно обернулись на меня, — вы сами видѣли, молодой человѣкъ, она мнѣ двери свои въ носъ закрыла…. а онъ подарилъ мнѣ жалкую булавку съ драгоцѣннымъ камнемъ, une misérable épingle mit einem Edeleteine, какъ будто я продажный человѣкъ, какъ какой-нибудь русскій исправникъ, comme un russischer ispravnik, и сталъ таиться отъ меня… Они полагали, что я не узнаю, не открою мѣста ихъ свиданія.

— Et la misérable épingle, la lui avez vous renvoyée, а отослали вы ему булавку? неожиданно фыркнулъ отъ смѣха мой гувернеръ.

Булкенфрессъ глянулъ на него оторопѣлымъ взглядомъ.

— Я хотѣлъ самъ… началъ было онъ. Но Керети не далъ ему продолжать.

— C'est un détail qui nous intéresse peu du reste, mon élиve et moi, отрѣзалъ онъ, сообразивъ, что смѣхъ не долженъ былъ имѣть мѣста въ эту минуту, когда ему доставалось играть такую блестящую, рыцарскую ролъ. — Довольно, assez causé. Тутъ идетъ рѣчь о спасеніи чести женщины, матери, il s'agit de sauyer l'honneur d'une femme, d'une mère! проговорилъ мой наставникъ театральнымъ, но искренно прочувствованнымъ голосомъ, и, положивъ руку на мое плечо, примолвилъ, откидывая голову назадъ: — je vous réponds de lui, я отвѣчаю за него! Длинные и жидкіе волосы его, которыми онъ вѣчно старался прикрыть свою лысину, разсыпались при этомъ бахромой за ушами. Но ему было не до волосъ, — ему надо было доканать Булкенфресса.

— Quant à vous, mon Jago, рекъ онъ ему, — мнѣ отвѣчаетъ за васъ если не вашъ странный нравственный кодексъ, votre singulier code de morale, то во всякомъ случаѣ вашъ собственный интересъ; если вы хотите сохранить ваше положеніе въ здѣшнемъ домѣ… и вашу кожу, votre peau. - car cet officier après tout, объяснилъ Керети, отчеканивая каждое свое слово и видимо наслаждаясь впечатлѣніемъ, какое рѣчь его производила на окончательно, казалось, сконфузившагося музыканта, — car cet officir ponrrait n' y point trouver matière à rire (потому что ваша болтовня можетъ, пожалуй, показаться и не забавною этому офицеру), — vous vous tairez. Et sur ce bonjour, bonjour, musicien, докончилъ мой наставникъ и величественно помахалъ ему рукой, изображая этимъ жестомъ, что аудіенція-молъ кончена, и ты можешь убираться.

Булкенфрессъ поднялъ на него свои опущенные глаза и, схвативъ его за руку, принялся усиленно трясти ее съ громкимъ, напускнымъ смѣхомъ.

— Eloquent comme feu Mirabeau! воскликнулъ онъ, — и, въ виду этого вашего краснорѣчія, ничего другимъ и не остается дѣлать, какъ безмолствовать, какъ рыбы. Noue allons donc tous conchuguer (conjuguer) le ferbe (verbe) "se taire". Je me tairai, tu te tairas, il sa taira, — и онъ указалъ на меня пальцемъ… Bonjour, bonjour, poète! передразнилъ онъ вдругъ съ необыкновеннымъ искусствомъ голосъ и движеніе моего наставника, — и съ новымъ смѣхомъ выбѣжалъ въ корридоръ.

Керети сдѣлалъ нѣсколько быстрыхъ шаговъ ему вслѣдъ, но пріостановился, поднялъ преувеличенно плечи и, вернувшись ко мнѣ:

— Вы видѣли предъ собою, наставительнымъ тономъ заговорилъ онъ, — одинъ изъ гнуснѣйшихъ образцовъ человѣческой природы, un des plus abjects spécimens de la nature humaine. Quelle étude pour un grand poète comme Hugo, par exemple! неожиданно присовокупилъ онъ къ этому.

— О, еслибы вы меня не удержали! воскликнулъ я, чувствуя новый приливъ негодованія, затихшаго было во время предыдущей сцены, и удивляясь, какъ это могло во мнѣ затихнуть, — еслибъ вы меня не схватили за руки, я бы, кажется, его… я бы высказалъ ему, по крайней мѣрѣ, все, что я думаю про него!.. Вѣдь это онъ, онъ убилъ этого несчастнаго человѣка, monsieur Qué, онъ привелъ насъ въ бесѣдкѣ, откинулъ ставень, и тотъ увидѣлъ…

— Pardieu, il s'en flatte, le misérable! воскликнулъ мой наставникъ не менѣе горько, сочувственно глядя на меня блестящими глазами, — онъ вполнѣ заслуживалъ бы, чтобъ его отсюда шлепками выгнали. Mais il parlerait alors pour se venger, — и Керети внушительно покачалъ головой, — et c'est ce qu'il faut éviter à tout prix! Я полагаюсь на васъ, Борисъ, vous ne vous trahirez pas, n'est ce pas? Вы не забудете qu'il у va de l'honneur d'une femme, d'une mère! повториль онъ съ новою торжественностью. Эта фраза, повидимому, натолвнула его на новую мысль, и онъ заходилъ вдругъ по комнатѣ, громко задекламировавъ:

Онъ вдругъ остановился и пристально поглядѣлъ на меня:

— Я сегодня же напишу вашей матушкѣ и буду настаивать, чтобъ или она пріѣзжала немедленно домой, или позволила бы намъ и безъ нея вернуться à Tikvode. A не то вы кончите тѣмъ, что заболѣете, — tout ce qui ee passe ici vous affecte trop, — вы слишкомъ нервны и впечатлительны. Et puis, — досказалъ онъ, снова закачавъ головой, — c'est commencer pour vous à connaître la vie de trop bonne heure…

— A Вася? подумалъ я, — и сердце у меня сжалось, но вмѣстѣ съ тѣмъ точно чѣмъ-то благоухающимъ и свѣжимъ, какъ запахъ ландыша, сорваннаго весеннимъ утромъ, пахнуло на меня при мысли о Тихихъ-Водахъ, о нашемъ старомъ лѣсѣ, гдѣ каждая тропинка хранила мои слѣды, и о моей чистой, безупречной матери, съ ея строгими глазами и невыразимо нѣжною улыбкой…

Дверь изъ корридора съ шумомъ отворилась въ это время, и въ комнату ввалился Ѳома Богдановичъ, таща за руку "племянника пана Яна", того самаго Людвига Антоновича, который такъ удачно тогда, въ саду, предводительствовалъ турецкою арміей и накрылъ подъ шалашомъ Сашу Рындина со всѣмъ его войскомъ.

За ними шелъ Булкенфрессъ, безпокойно выглядывая метавшимися во всѣ стороны глазками: онъ, очевидно, возвращался сюда не по собственному желанію.

— A отъ же самъ онъ, Борисъ! заговорилъ, порывисто дыша, хозяинъ, — спытаемъ и его… Ну, садитесь, панъ студіозусъ, милости просимъ…

Онъ усадилъ его, самъ сѣлъ напротивъ, верхомъ на стулъ и, заглядывая студенту въ лицо:

— То якъ же, пане, повѣдзице, началъ онъ, подлаживаясь подъ польскій языкъ, — кепско съ моимъ Герасимомъ?

Людвигъ Антоновичъ принялъ вдумчивый и ученый видъ, гораздо болѣе забавный, чѣмъ когда онъ, махая шпагой и съ козырькомъ на затылкѣ, велъ своихъ чалмоносцевъ противъ русскаго фельдмаршала.

— По освидѣтельствованіи паціента, убѣдившись, что онъ пораженъ apoplexia cerebri, или, другими словами, что надо полагать здѣсь разрывъ мозговыхъ сосудовъ, я, на основаніи указаній науки, приказалъ выпустить ему достаточное число крови, доказавъ предварительно молодому сыну паціента, что безъ того онъ можетъ моментально лишиться отца своего… Но исцѣленія не доставляетъ это средство, а въ семъ казусѣ вообще даже нельзя и ждать исцѣленія. Употребляютъ еще въ такихъ случаяхъ возбудительныя, какъ-то moschus, arnica и тому подобныя…

Ѳома Богдановичъ неожиданно всхлипнулъ.

— A якъ думаете, чи проживетъ онъ ще долго?

Студентъ пожалъ плечами.

— Медыкъ не профета, — а тимъ болѣе въ такихъ случаяхъ… Паціенты есть, что и долго живутъ послѣ такихъ пораженій, — а другіе умираютъ скоро…

Ѳома Богдановичъ схватился за голову.

— И якъ же то его, такъ небога, вдругъ!…

— A апоплексія-жь всегда такъ вдругъ, — улыбнулся студентъ, и насмѣшливо примолвилъ по-малорусски же: не пришлетъ съ вечора паробка (мальчика) казати, що на утро прійде.

— A все-жь зъ якой-нибудь причины случилось то, не выпуская головы своей изъ рукъ, разсуждалъ, тяжело охая, добрый помѣщикъ.

— Моральна якась, муси быть, была причина, глубокомысленно проговорилъ Людвигь Антоновичъ.

— A Богъ съ вами! живо возразилъ Ѳома Богдановичъ, — якъ позавчера жилъ онъ, и вчера такъ и сегодня… Съ чего-жь взять якусъ тамъ моральну причину?

— Або я знаю! дернулъ опять плечомъ студентъ.

Булкенфрессъ заерзалъ на мѣстѣ и, сорвавъ очки съ носу, началъ протирать ихъ платкомъ. Керети, на половину не понимавшій разговора, съ напряженнымъ вниманіемъ слѣдилъ за лицами присутствовавшихъ, стоя и прислонясь спиной къ коммоду, стоявшему въ простѣнкѣ, между оконъ.

Догадка студента о "моральной причинѣ" тѣмъ не менѣе произвела впечатлѣніе на Ѳому Богдановича. Онъ задумался, потеръ рукой свою лысину и, вспоминая вдругъ:

— Савелій тотъ старый, началъ онъ, взглянувъ на Булкенфресса и меня, сказалъ, что оба вы тутъ были, когда…

— Были, подтвердилъ я тотчасъ же.

— A ты хиба не спалъ, Борисъ, что въ садъ попалъ съ ними?

— Я спалъ, когда меня разбудилъ Савелій и просилъ помочь ему, что Герасиму Ивановичу вздумалось въ садъ…

— A онъ часто на шпацырь (прогулку) въ садъ велѣлъ себя возить ночью? спросилъ меня студентъ.

Я нѣсколько смутился отъ этого вопроса.

— Я не могу сказать вѣрно, отвѣчалъ я, подумавъ, — но меня сегодня въ первый разъ разбудили…

— И не замѣтили въ паціентѣ какого-либо симптома, по коему можно было бы заключить о предрасположеніи его организма къ тому, что случилось съ нимъ? началъ Людвигъ Антоновичъ новый затруднительный для, меня вопросъ.

Булкенфрессъ значительно взглянулъ на меня, какъ бы приглашая не торопиться отвѣтомъ.

Я сказалъ, что замѣтилъ необычное Герасиму Ивановичу волненіе, какъ предъ прогулкой, когда онъ настойчиво и безъ всякихъ объясненій требовалъ только, чтобъ его везли въ садъ, такъ и во время прогулки, что причины этой его тревоги ни я, ни Савелій объяснить себѣ не могли, что въ аллеяхъ было, дѣйствительно, темно и нельзя было видѣть его лица, и онъ ничего не говорилъ, кромѣ "вези" да "вези", что, наконецъ, когда мы остановились на одномъ мѣстѣ — на какомъ именно я не упомянулъ, и пріостановился, соображая, какъ бы обойти половчѣе весь этотъ страшный эпизодъ предъ "храмомъ отдохновенія", — на этомъ мѣстѣ, объяснилъ я, я услыхалъ ужасный крикъ, — какъ будто онъ чего-то страшно испугался, домолвилъ я невольно, — и шумъ паденія Герасима Ивановича въ кусты…

— Любопытно, медленно проговорилъ студентъ, — какой предметъ или явленіе могли возбудить въ его мозговыхъ нервахъ это непонятное съ вашихъ словъ ощущеніе страха, или испуга…

Булкенфрессъ привскочилъ на мѣстѣ, какъ будто озаренный мыслью, объяснявшею все.

— A вы забилъ вашъ собака? крикнулъ онъ мнѣ,- какъ онъ мене совсѣмъ хотѣлъ на куски раздирать?…

— Нѣтъ, не забылъ…

— И вообразитъ, Ѳома Богданшъ, началъ снова захлебываться музыкантъ, — я совсѣмъ не знай, што съ этимъ собака сдѣлался, когда мы становились на то мѣсто, онъ изъ-за деровъ выскочилъ и началъ лайть такъ страшно, что я самъ содригался и думалъ, онъ будетъ сейчасъ меня раздирать. И въ этотъ самъ время, — голосъ музыканта рѣзко перешелъ въ минорный тонъ, — я увидалъ бѣдній, бѣдній Герасимъ Иваншъ всталъ въ кресло… и вдругъ, какъ если ноги его срѣзалъ большой ножъ, упалъ какъ полѣнъ дровъ, носъ впередъ въ дерева… И я думалъ, онъ завсѣмъ уже мертвій!.. Вы спрашвувалъ, и Булкенфрессъ поворотилъ къ Людвигу Антоновичу плаксиво скорченное лицо свое, — вы спрашивалъ: какой тутъ мошетъ быть моральный пришинъ?… Вотъ онъ пришинъ!

И онъ указующимъ жестомъ ткнулъ пальцемъ по направленію стола, подъ которымъ на кокрѣ, мирно уложивъ носъ свой на переднія лапы, отдыхала злополучная Сильва отъ ночныхъ своихъ похожденій.

— A щобъ тебя волки, зъили, песъ анаѳемскій! крикнулъ въ первомъ пылу негодованія Ѳома Богдановичъ и отпустилъ "моральной причинѣ" Булкенфресса такой пинокъ каблукомъ, что бѣдная собака перевернулась на спину отъ перепуга и, съ поджатою отъ боли заднею лапой, кинулась въ спальню Керети подъ кровать, отчаянно взвизгивая и воя.

Наставникъ мой, весь блѣдный, отдѣлился отъ коммода ишагнулъ въ Ѳомѣ Богдановичу.

— Que vous а donc fait ma chienne, monsieur, pour que vous lui infligiez ce châtiment? проговорилъ онъ глубоко оскорбленнымъ тономъ.

Музыкантъ невыразимо насмѣшливо глянулъ на него поверхъ очковъ: "Il s'agit de sauver l'honneur dune femme, d'une mère", такъ и говорилъ, казалось мнѣ, его саркастическій и наглый взглядъ.

— Ну, извините, извините, мусье, не сердитесь! тотчасъ же приходя въ себя и, очевидно, ужасно раскаяваясь въ своемъ поступкѣ, бросился Ѳома Богдановичъ обнимать моего гувернера. — Не помретъ отъ того псица ваша, pas mourir, la chienne, объяснилъ онъ по-французски, — а Герасимъ мой бѣдный вѣдь слышали. отъ ея лаю, можетъ, и жизнь свою кончитъ…

Добродушный Ѳома Богдановичъ собирался, повидимому, ещеразъ заплакать, какъ дверь изъ корридора снова отворилась и въ нее глянуло чье-то женское лицо.

— A кто тамъ? крикнулъ онъ и немедленно же метнулся въ двери.

Вошла бойкая, не очень молодая, но щеголеватая горничная Любови Петровны, Прасковья Ильинишна.

— Здѣсь господинъ докторъ? спросила она.

— A на что вамъ? полюбопытствовалъ Ѳома Богдановичъ.

Горничная, съ нѣкоторымъ оттѣнкомъ упрека въ выраженіи, отвѣчала, что барыня ея "очень нервами разстроились" послѣ посѣщенія ея Ѳомой Богдановичемъ и такъ себя "слабо чувствуютъ", что "почти съ дивана встать не могутъ". A такъ какъ "онѣ оченно желаютъ посѣтить больнаго", то и просятъ господина доктора побывать въ нимъ: не пропишутъ-ли они имъ лавровишневыхъ капель, или другаго подкрѣпительнаго лѣкарства?"

— A чѣмъ, чѣмъ я ее разстроилъ? загоготалъ Ѳома Богдановичъ, подбѣгая въ Прасковьѣ Ильинишнѣ и тревожно заглядывая ей въ глаза.

Та улыбнулась.

— Извѣстно. жеманно молвила оно, скользнувъ взглядомъ по краснощекому лицу "доктора", взиравшаго, въ свою очередь, не безъ удивленія на ея шелковый фартукъ и чепчикъ à la Fanchette, — извѣстно, барыня очень нѣжной комплекціи и деликатнаго характера, а вы изволили такъ безъ сандуты (что хотѣла она сказать этимъ французскимъ sans doute въ русскомъ падежѣ — осталось невѣдомымъ), не приготовимши ихъ нѣсколько, объявить имъ о Герасимѣ Иванычѣ. Какіе они ни на есть, хотя и мужемъ ихнимъ назвать ихъ, почитай, нельзя, одначе все они имъ не чужой, а супругъ законный, добавила она съ насмѣшливымъ оттѣнкомъ.

— Такъ я же ей про кого говорилъ? Про законнаго ея мужа, — не про чужаго!… оправдывался Ѳома Богдановичъ. — Вы успокойте ее, панъ студіозусъ, чтобъ она, бѣдная, не слишкомъ плакала. Да лѣкарство напишите ей… можетъ такое напишете, что не надо и рецепта: у Богуна спытайтесь, — у насъ всей той медицины много повыписано…

— Я сейчасъ къ нимъ пойду, сказалъ студентъ, вставая съ мѣста.

Горничная ушла.

— A отъ этой дамы я ужь поѣду въ Селище, объявилъ Людвигъ Антоновичъ.

— A на що, на що? закричалъ хозяинъ.

Оказывалось, что студентъ назавтра собирался уѣхать въ К. и уже нанялъ для этого жида-фурмана, но Ѳома Богдановичъ удержалъ его и упросилъ остаться при больномъ до пріѣзда доктора изъ города, и что такимъ образомъ ему необходимо отказать жиду, предваривъ его вовремя, чтобы "Ицекъ" не потребовалъ съ него всей суммы, уговоренной между ними за проѣздъ.

— До Селища всего четыре версты, двадцать минутъ ѣзды, объяснялъ Людвигъ Антоновичъ, — я съѣзжу, покончу съ Ицкомъ и черезъ часъ буду назадъ…

— Ну, добре, нехай по-вашему! согласился наконецъ Ѳома Богдановичъ. — Только ворочайтесь швитко, да скажите пану Яну, что, о, кака недоля у насъ приключилася, чтобы пріѣхалъ до насъ, — можетъ совѣтъ какой дастъ и все такое…. за людьми и горе легче человѣку терпѣть…

— Онъ и такъ хотѣлъ ѣхать до васъ, какъ только пріѣхали за мною кони ваши, молвилъ студентъ, — да пріѣхалъ до него эскадронный ротмистръ овса покупать. Такъ онъ съ нимъ зостался…

— Какой скадронный? воскликнулъ хозяинъ. — Гольдманъ же нашъ тутъ у Герасима съ Ганной моею сидитъ… Сами видѣли!…

— Другій, отвѣчалъ Людвигъ Антоновичъ, — съ четвертаго эскадрона, что въ Юрасовкѣ стоитъ.

— Баронъ!

Ѳома Богдановичъ даже припрыгнулъ.

— A онъ самый есть.

— Тажъ прошу же васъ, панъ студіозусъ, засуетился онъ, — напишите рецептъ Любови Петровнѣ, и швитче, швитче поѣзжайте до Селища, чтобы баронъ тотъ не уѣхалъ себѣ до Юрасовки, и такъ и скажите ему: что не можетъ того быть, не повѣритъ старый Галагай, чтобы онъ не пріѣхалъ до Богдановскаго, что, можетъ, какъ не пріѣдетъ теперь, николи больше не увидится онъ съ Герасимомъ, съ тѣмъ самымъ, что онъ его съ генераломъ тогда изъ К. привезли недужнаго до насъ, и что я знаю, что онъ любитъ того небога…

— О, да! не могъ удержаться ввернуть сюда свое ѣдкое слово Булкенфрессъ, — баронъ фонъ-Фельзенъ ошень любитъ весь здѣшній семействъ…

Ѳома Богдановичъ поднесъ фуляръ свой въ глазамъ.

— И ужь не скажу (не знаю), какъ и его любятъ здѣсь всѣ, воскликнулъ онъ, махнувъ платкомъ съ рѣшительнымъ видомъ, какъ бы въ подтвержденіе своихъ словъ, и, подхвативъ студента подъ-руку, вышелъ съ нимъ изъ горницы.

Музыкантъ поднялся со стула и, не двигаясь, долго провожалъ его глазами.

— Vieux Paillasse, va! проговорилъ онъ наконецъ, взглянувъ избова на Керети, и махнулъ платкомъ точь-въ-точь такъ, какъ только-что сдѣлалъ это Ѳома Богдановичъ.

Французъ мой не выдержалъ опять и расхохотался… Булкенфрессъ только того и ждалъ, повидимому; онъ вздернулъ очки на носъ съ торжествующимъ видомъ и удалился. Очень непріятное впечатлѣніе произвелъ на меня этотъ смѣхъ Керети. Онъ самъ очень скоро какъ бы почувствовалъ неумѣстность такого сочувствія наглости Булкенфресса, которую онъ такъ еще недавно громилъ съ высоты своего рыцарства, — и съ презрительно выставленною впередъ губой поглядѣлъ въ спину удалявшагося музыканта: "Animal" проговорилъ онъ уже громко, когда тотъ изчезъ за дверями, и нетерпѣливо принялся переводить съ затылка на лобъ свои разлетѣвшіеся волосы.

Я поспѣшилъ уйти въ комнату больнаго.