"Забытый вопрос" - читать интересную книгу автора (Маркевич Болеслав Михайлович)

XXVI

Мы такъ и не трогались со своей половины до самаго вечера, и никто не тревожилъ насъ: видно Саша нашелъ, что война и безъ насъ обойтись можетъ. Пообѣдали мы, какъ всегда, втроемъ съ Герасимомъ Ивановичемъ. Онъ билъ все въ томъ же добромъ духѣ и весело допрашивалъ меня:

— Танцовать сегодня?

— Да, Герасимъ Иванычъ, непремѣнно, отвѣчалъ я. — Ѳома Богданычъ вотъ уже двѣ недѣли пристаетъ въ намъ съ Васей, чтобы мы непремѣнно пришли на балъ. Только не знаю, какъ Вася вотъ, — ему все не хотѣлось…

— Придетъ, улыбаясь отвѣчалъ мнѣ больной.

— Я танцовать не люблю, началъ было Вася.

— Надо… какъ всѣ…

— A вы бы, Герасимъ Иванычъ, спустились бы внизъ посмотрѣть. Я ужь Васю растормошу!

Вася съ неудовольствіемъ взглянулъ на меня. Отецъ его перехватилъ этотъ взглядъ:

— Я спать буду, проговорилъ онъ совершенно твердо и съ улыбкой, отъ которой сынъ его вдругъ покраснѣлъ…

Его повезли гулять послѣ обѣда. Но на этотъ разъ онъ самъ какъ будто боялся показаться въ люди и выбралъ крайнюю боковую аллею сада, по которой никто никогда не ходилъ. Мы вернулись домой очень скоро. Герасимъ Ивановичъ потребовалъ, чтобы весь туалетъ Васинъ и мой принесенъ былъ въ его комнату и чтобы мы при немъ одѣлись. Когда же все это было совершено, и мы, умытые, причесаные, даже слегка подвитые Савеліемъ, встали предъ нимъ въ новыхъ курточкахъ и глянцевыхъ башмакахъ, онъ долго поворачивалъ насъ во всѣ стороны, видимо любуясь сыномъ, и съ какимъ-то ребяческимъ удовольствіемъ похваливалъ насъ почему-то по-нѣмецки: ganz brav, ganz brav! Мы были готовы гораздо ранѣе, чѣмъ это было нужно, и долго прохаживались по комнатѣ подъ неотрывавшимися отъ насъ взглядами вдругъ оживившагося больнаго, то подходя, по его приказанію, къ зеркалу, заколоть булавкой свороченный на бокъ галстукъ, то изображая въ каррикатурѣ, какъ мы будемъ раскланиваться дамамъ и приглашать ихъ "pour une contredanse s'il vous plait". Онъ очень смѣялся нашимъ шалостямъ и все кивалъ на меня, повторяя: "какъ онъ, какъ онъ!" И Вася, въ угоду отцу, буфонилъ, подражая мнѣ, округлялъ локти и подымался на носкахъ, точно дѣло дѣлалъ…

Въ половинѣ девятаго, наконецъ, громко, точно изъ сосѣдней комнаты, долетѣли до насъ снизу звуки полонеза. Балъ начался.

— Пора, пора вамъ! залепеталъ Герасимъ Ивановичъ и, откинувшись на спинку кресла:- музыка… какъ хорошо! проговорилъ онъ. Все лицо его просіяло.

— A спать какъ же ты подъ это будешь? заботливо спросилъ его Вася.

— Лучше… сна, отвѣчалъ онъ, закрывая глаза, — хорошо… мнѣ… идите…

Мы отправились внизъ.

Все звончѣе гремѣлъ и заливался, и такъ и забиралъ за душу чудный полонезъ Огинскаго; тамъ было, въ особенности, одно мѣсто, — такое задумчивое и съ тѣмъ вмѣстѣ увлекающее, что каждый разъ, какъ повторялось оно, меня всего передергивало: не то заплакать хотѣлось, не то вскочить на самаго бѣшенаго изъ жеребцовъ Ѳомы Богдановича и понестись на немъ въ степь, и скакать до тѣхъ поръ, пока никакой силы уже не станетъ… Мнѣ былъ хорошо извѣстенъ этотъ полонезъ, — я его уже не разъ слышалъ въ Богдановскомъ, и старикъ Опицкій даже разсказывалъ какъ-то при мнѣ Ѳомѣ Богдановичу, что композиторъ его, наскучивъ жизнью, велѣлъ себѣ сыграть эту вещь въ послѣдній разъ и, дождавшись того самаго любезнаго мнѣ мѣста, пустилъ себѣ пулю въ самое сердце, и что съ тѣхъ поръ, въ память его, мѣсто это при исполненіи всегда сопровождается пистолетнымъ выстрѣломъ. Я передалъ это теперь Васѣ, пока мы пробирались съ нимъ по корридору въ залу, прибавивъ, что Ѳома Богдановичъ очень перепугался тогда и объявилъ, что ни за что не позволитъ стрѣлять у себя въ домѣ, въ чью бы то память ни было.

— Онъ не изъ храбрыхъ, Ѳома Богдановичъ, говорилъ я Васѣ смѣясь.

Но, къ удивленію моему, Вася вдругъ поблѣднѣлъ при этомъ разсказѣ; онъ остановился и, вперивъ въ меня какой-то странный, смущенный взглядъ, спросилъ:

— На этомъ самомъ мѣстѣ… прямо въ сердце? И когда отыграли, — его нашли уже, вѣрно, мертвымъ?…

— Да, но я только этому не вѣрю. Старикъ Опицкій очень хорошій старикъ, но знаешь, когда онъ начнетъ про своихъ польскихъ героевъ, онъ много выдумываетъ… Папа называетъ его за это monsieur de Crac…

— Какая смерть!… проговорилъ тихо мой пріятель уже въ дверяхъ залы…

Она горѣла огнями, — съ перваго раза даже глазамъ было больно. На хорахъ помѣщался большой, извѣстный во всей губерніи, оркестръ богатаго князя Пузины, выписанный къ этому дню въ Богдановское. Шурша накрахмаленными юбками и звеня шпорами, выступали по паркету одна за другою пары.

Впереди всѣхъ шелъ генералъ Рындинъ. Онъ велъ подъ-руку хозяйку и весело улыбался ей изъ-подъ нафабренныхъ усовъ, потряхивая своими толстыми эполетами. Анна Васильевна, маленькая, худенькая, пресмѣшно какъ-то подпрыгивала, чтобы не отставать отъ своего дюжаго, далеко забиравшаго впередъ ногами кавалера. Ѳома Богдановичъ немедленно слѣдовалъ за нею съ Дарьей Павловной, которая, какъ жена сосѣдняго уѣзднаго предводителя, была самою почетною дамой бала; онъ былъ все въ тѣхъ же неизмѣнныхъ своихъ нанковыхъ панталончикахъ и синемъ фракѣ,- за то въ бѣломъ жилетѣ и такомъ же крѣпко-накрѣпко накрахмаленномъ и высочайшемъ галстукѣ, длинные концы котораго торчали кверху, въ видѣ заячихъ ушей;- онъ такъ сѣменилъ ножками и празднично выпиралъ брюшко свое впередъ, будто говорилъ своимъ зрителямъ: "а такъ, такъ, добрые люди, вотъ это самое брюшко принадлежитъ самому счастливому помѣщику во всей вселенной!" Дама его глядѣла не менѣе оживленною, не менѣе счастливою. Дарья Павловна была очень авантажна, въ палевомъ газовомъ платьѣ, убранномъ васильками и золотыми колосьями, такая румяная, быстроглазая. пухленькая… "Вѣдь въ нее можно было бы влюбиться сегодня", подумалъ я, "еслибы здѣсь не было божества"…

О, Господи, какъ хороша была въ этотъ вечеръ Любовь Петровна, въ вѣнкѣ изъ живыхъ лилій подъ свѣтлою косой, и сама бѣлая, стройная, воздушная — какъ эти лиліи! Точно по рѣчной глади скользила ея легкая поступь; длинные глаза сіяли такимъ страннымъ, точно сквозь туманъ прорывавшимся, блескомъ…

припомнились мнѣ, едва увидѣлъ я ее, стихи Лермонтова, на-дняхъ прочитанные и выученные нами съ Васей наизусть;- русалкой, именно русалкой глядѣла она въ этотъ вечеръ. Она улыбалась. очевидно не слушая его, своему бравому кавалеру, старому наполеоновскому улану, Опицкому, безъ котораго не обходился ни одинъ балъ Ѳомы Богдановича. Онъ былъ, видимо, очарованъ прелестью своей дамы и съ красивою старческою молодцеватостью наклонялся къ ней и приподнималъ въ то же время свой длинный сѣдой усъ, сгибая, по-польски, колѣни подъ тактъ полонеза и слегка притопывая ногой, обутою въ гусарскій съ золотою кистью сапогъ. Толстый артиллерійскій полковникъ велъ Галечку и уже пыхтѣлъ отъ усталости, не догадываясь, что Трухачевъ, шедшій за нимъ съ Angèle, повторялъ въ каррикатурѣ каждое его движеніе, его грузную походку, его сонную улыбку. Angèle хихикала на всю залу, а за нею звонкимъ смѣхомъ хохотала вся вереница слѣдовавшей за ними молодежи. Я подхватилъ Васю, за недостаткомъ дамы, и потащилъ его догонять другихъ.

Въ это время на другомъ концѣ залы отворились двери нараспашку. Кто-то вошелъ и остановился, склонивъ учтиво голову предъ проходившею хозяйкой и генераломъ. Блеснулъ красный ментикъ, расшитый серебряными шнурами, — и Ѳома Богдановичъ, вырвавшись изъ ряда и таща за собою свою даму, кинулся въ нему съ громкимъ голосомъ:

— Сюрпризъ! A говорилъ же я, будетъ сегодня у меня сюрпризъ!

Неожидавшій, видно, никакого сюрприза, генералъ круто осадилъ на ходу Анну Васильевну и потянулъ назадъ голову изъ высокаго воротника своего мундира. За нимъ остановились всѣ, пары смѣшались. На хорахъ послышался сухой ударъ капельмейстерокой палочки, — музыка смолкла… Ѳома Богдановичъ повисъ на шеѣ барона Фельзена…

Я почувствовалъ, какъ рука Васи внезапно похолодѣла въ моей рукѣ. Онъ отдернулъ ее и отошелъ въ сторону.

— A рады, рады, признайтесь, — заслужилъ я отъ васъ спасибо? говорилъ хозяинъ, ухватывая опять руку Дарьи Павловны и, самъ весь колеблясь отъ смѣха, подводя ее въ новоприбывшему.

— Я, въ самомъ дѣлѣ, очень рада вамъ, баронъ, отвѣчала румяная дама, подавая ему руку и глядя на него своими черными, веселыми глазами.

— A вы тамъ что, наверху, заснули себѣ! загоготалъ снова Ѳома Богдановичъ, закинувъ голову и махая рукой музыкантамъ. Вальса швитче, греми музыка вальса! Баронъ, отличайтеся!

Фельзенъ тотчасъ же охватилъ талію Дарьи Павловны и стремительно понесся съ нею по залѣ.

Трухачевъ подлетѣлъ въ Любови Петровнѣ.

Я успѣлъ уже помѣститься поближе въ ней и глядѣлъ на нее во всѣ глаза.

— Вы меня не уроните? засмѣявшись спросила она Трухачева. И ничего не сказали для меня эти шутливыя слова, эта ея спокойная равнодушная улыбка; только еще блѣднѣе показалось мнѣ ея лицо, еще сосредоточеннѣе выраженіе ея потемнѣвшихъ глазъ.

Лихой поручивъ помчалъ ее и, въ доказательство своей ловкости, сдѣлалъ съ ней цѣлыхъ три тура.

— N'abusons pas! засмѣялась она опять, вырываясь отъ него и возвращаясь на прежнее мѣсто.

Фельзенъ и его дама стояли тутъ же.

— Baron, mon oncle а raison — c'est une vraie surprise! молвила Любовь Петровна на его глубокій поклонъ, оправляя обѣими руками свою прическу.- Quel coup de vent vous ramène ici? продолжала она, медленно протягивая ему руку.

— Qn coup d'état manqué, madame! отпарировалъ онъ, пожимая эту руку съ глубокимъ поклономъ.

— Какъ онъ любезенъ, однако! со смѣхомъ обратилась она въ Дарьѣ Павловнѣ. — Еслибъ его coup d'état удался ему, мы бы никогда, значитъ, его болѣе здѣсь не увидали?

— Совершенно справедливо, тѣмъ же тономъ и также обращаясь къ Дарьѣ Павловнѣ, отвѣчалъ гусаръ, — и съ этою единственною цѣлью онъ былъ даже предпринятъ.

— Ecoutez, воскликнула румяная дама, — да вы просто грубите!

— Нисколько, отвѣчалъ онъ, — я спасалъ себя отъ гибели, какъ всякая уважающая себя власть.

— Это значитъ?…

— Это значитъ то, повторилъ почти серьезно Фельзенъ, — что прекрасная здѣшняя сторона devenait trop île de Calypso pour moi…

— Et la nymphe Eucharis? едва давъ ему кончить, вопросительно подняла на него глаза Любовь Петровна.

Что-то неуловимое, мгновенное, какъ блескъ зарницы, промелькнуло въ обмѣненномъ ими взглядѣ,- но отъ этого чего-ото меня точно ножомъ рѣзнуло по сердцу. За это что-то, почувствовалъ я въ это мгновеніе, люди не задумываются отдавать жизнь…

— Et la nymphe Eucharis? спросила опять Любовь Петровна, переводя глаза на Дарью Павловну и улыбаясь ей такъ, что не могло оставаться сомнѣнія, кого именно она разумѣла подъ нимфой, противъ очарованій которой счелъ баронъ Фельзенъ нужнымъ прибѣгнуть къ coup d'état… Румяная дама зардѣлась по самыя уши.

— Que ditesvous, ради Бога, душечка! воскликнула она, испуганно простирая руки къ Любови Петровнѣ.

— Rien d'impossible, отвѣчала та, — quand on est jolie comme vous…

И, приподнявъ свой круглый съ ямочкой локоть, причемъ тонкая ея талія качнулась, точно стебель цвѣтка, русалка опустила руку на плечо подошедшаго къ ней въ это время офицера и полетѣла съ нимъ по залѣ. Дарья Павловна робко, какъ бы не смѣя уже болѣе глядѣть прямо въ лицо Фельзена, взглянула на него сбоку.

— Отсутствующіе всегда неправы, проговорилъ онъ, усмѣхаясь своею, давно знакомою мнѣ, двусмысленною улыбкой.

— Пойдемте лучше вальсировать, безъ улыбки отвѣчала она на это.

"Зачѣмъ Она хочетъ увѣрить эту бѣдную Дарью Павловну, что Фельзенъ влюбленъ въ нее?" подумалъ я. "Вѣдь она лучше всѣхъ знаетъ, что это неправда… И неужели она не знала, что Фельзенъ непремѣнно пріѣдетъ сегодня, — не выжидала-ли она его утромъ у Галечки? Къ чему же это притворство, въ чему обманъ?" Недоброе чувство шевелилось во мнѣ: мнѣ словно стыдно было за нее, и въ то же время я чувствовалъ, что самъ я готовъ бы былъ на всякій обманъ, на самую постыдную ложь, за то только, чтобы, какъ этотъ гусарскій офицеръ, вальсировавшій теперь съ нею, имѣть счастіе обнять ее моею рукой и крѣпко-крѣпко держать ее, такъ, чтобъ ея бѣлое, обнаженное плечо прижалось къ моей груди, чтобъ ея дыханіе чувствовалъ я на лицѣ моемъ… Но я не умѣю вальсировать, да еще въ два темпа… A еслибы даже умѣлъ, — я не могъ бы, я бы упалъ въ обморокъ, кажется… Какъ это они всѣ могутъ вальсировать съ нею, и такъ близко держать ее къ себѣ, и съ ума не сходятъ отъ счастія!…

— Кадриль французскую! раздалась новая команда Ѳомы Богдановича. Я опять отправился въ сосѣдство красавицы.

Она стояла поддѣ Анны Васильевны и Галечки и разговаривала съ Дарьей Павловной.

— M'accorderez vous la première contredanse, mademoiselle? спросилъ Фельзенъ, подходя въ молодой хозяйкѣ.

— Avec plaisir, поспѣшила отвѣтить Галечка, — она, кажется, только этого и ожидала, — заморгавъ даже отъ удовольствія.

— Борисъ, громко сказала, обернувшись ко мнѣ, Любовь Петровна:- я, кажется, вамъ обѣщала эту кадриль?

Она мнѣ никогда не обѣщала ничего подобнаго, и это неожиданное предложеніе наполнило меня такимъ восхищеніемъ, что я даже слова не могъ промолвить, а только взглянулъ на нее такъ, что она разсмѣялась и ударила меня слегка вѣеромъ по щекѣ.

— Я сейчасъ найду vis-à-vis, пробормоталъ я, видаясь его отыскивать.

— Вамъ нуженъ vis-à-vis? остановилъ меня баронъ Фельзенъ:- позвольте вамъ себя предложить, у меня нѣтъ…

Музыка заиграла кадриль изъ Бронзоваго коня. Дрожащею рукой прикоснулся я въ рукѣ русалки и сталъ съ нею въ рядъ, противъ Галечки и Фельзена.

Онъ былъ, казалось, весь занятъ своею юною дамой и разсказывалъ ей что-то очень веселое, заставлявшее Галечку то-и-дѣло прятать въ букетъ смѣявшееся лицо свое. Любовь Петровна, въ свою очередь, разсѣянно глядѣла по сторонамъ и только повременамъ обращалась во мнѣ съ короткимъ напоминаніемъ: à vous! Я отъ удовольствія и непривычки постоянно путался.

Въ третьей фигурѣ, пока я усердно балансировалъ въ chaine anglaise, до меня донеслось слово "мазурка", проговоренное Фельзеномъ.

— Non, non, vous avez Eucharis, спѣшно отвѣчала ему, проходя на мѣсто, Любовь Петровна.

— Неужто она ревнуетъ его въ Дарьѣ Павловнѣ? засѣло у меня въ головѣ, и я почему-то никакъ не могъ отвязаться отъ этой мысли.

— Prenez moi la taille, jeune homme, неожиданно послышался мнѣ ея голосъ.

Послѣднюю фигуру кадрили танцовали галопомъ. Я обнялъ талію моей дамы, обнялъ стремительно и безотчетно…

Огоньки запрыгали у меня въ глазахъ: безумное желаніе прикоснуться губами съ бѣлому плечу ея неодолимо охватило меня… Я еще крѣпче прижалъ ее въ себѣ…

— Mais lachez-moi donc, maladroit! крикнула она на меня: она приписывала это моей неловкости!…

Я ее выпустилъ, нечаянно, вдругъ, какъ выпускаютъ пойманную птичку изъ руки, въ которой она отчаянно трепещетъ….

Ее подхватилъ мой vis-à-vis; подъ моею рукой очутилась длинная, темнокожая и сухая Галечка…

Не знаю, какъ передалъ я ее опять Фельзену, какъ снова перешла во мнѣ отъ него Любовь Петровна, какъ кончилась эта кадриль, — я уже ничего не видѣлъ, не понималъ:- точно туманомъ задернулось для меня все окружающее и нестерпимо била кровь въ виски…