"Забытый вопрос" - читать интересную книгу автора (Маркевич Болеслав Михайлович)

XIX

Итти за ними было неловко. Я зашелъ въ себѣ въ комнату, не засталъ Керети, подождалъ немного — и отправился въ Галечкѣ. Тамъ также никого не было, кромѣ молодой хозяйки и миссъ Пинкъ. "Губернаторша" приняла меня свысока и глядѣла расфуфыренною павой, въ своемъ длинномъ, неловко еще на ней сидѣвшемъ, платьѣ,- длинныя платья она выпросила себѣ дозволеніе носить только предъ самымъ нашимъ пріѣздомъ въ Богдановское. Я рѣшительно былъ у ней въ опалѣ: во-первыхъ, самъ отсталъ отъ нея и пересталъ "обожать" съ самой первой минуты, когда увидѣлъ Любовь Петровну; во-вторыхъ, разъ она уже надѣла длинное платье и поступила на положеніе jeune personne, — она почитала для себя унизительнымъ обращать вниманіе на "мальчика". Я понялъ это съ перваго ея слова и тотчасъ же рѣшилъ не выйти изъ ея комнаты, прежде чѣмъ не побѣсить ее хорошенько.

— Чему я обязана чести васъ видѣть? спросила она меня по-французски, едва вошелъ я въ ней, церемонно отвѣшивая мнѣ поклонъ одною головой сверху внизъ.

— Обязаны вы этимъ вашей maman, отвѣчалъ я ей на это, принимая самый развязный и равнодушный тонъ, — она меня приглашала сюда съ собой и сказала, что я застану на этой половинѣ — я, нарочно, не хотѣлъ сказать: у васъ, — моего брата и monsieur Керети. Я очень жалѣю, что ихъ никого здѣсь нѣтъ.

— M-r Керети и Левушка m'ont fait l'honneur de déjeuner chez moi, принимая, въ свою очередь, видъ театральной царицы, молвила Галечка, — и послѣ этого ушли, кажется, въ садъ.

— Рыбу удить на озеро, добавила миссъ Пинкъ, — но я знаю, что они ничего не поймаютъ. И она засмѣялась своимъ гортаннымъ англійскимъ смѣхомъ, показавъ мнѣ при этомъ весь заводъ своихъ бѣлыхъ, ровныхъ, но очень ужь большихъ зубовъ.

— A гдѣ же Анна Васильевна? Развѣ она не приходила сюда?

— Нѣтъ, отвѣчала опять миссъ Пинкъ. — Она также пошла въ садъ, мы ее сейчасъ видѣли въ окно…

— Avec ma cousine, сказала Галечка.

— Это это ваша cousine? спросилъ я съ дѣйствительнымъ, въ первую минуту, удивленіемъ.

— A вы не знаете? Странно! колко и съ полупрезрительною, полулукавою улыбкой возразила она.

— Нѣтъ, не знаю.

— Ma cousine — Любовь Петровна Лубянская, мать Васи, вашего друга.

— Ахъ, вотъ кто! И я расхохотался.

— Я думаю, что такъ! вся покраснѣвъ, отрѣзала Галечка. Мужъ ея родной племянникъ папа, сынъ его сестры, — значитъ по мужу, она мнѣ cousine, и еще cousine germaine.

— Да, да, я вспомнилъ, продолжалъ я смѣяться, — но очень ужь это смѣшно, c'est très drôle, что вы ее называете "ma cousine".

— Mister Boris говоритъ это потому, что находитъ васъ слишкомъ молодою, чтобъ быть кузиной дамы, у которой сынъ старше васъ лѣтами, поучительно объяснила миссъ Пинкъ на своемъ родномъ языкѣ.

— Ну, конечно! сказалъ я на это по-русски.

Галечка не сочла нужнымъ возражать и, прищурившись, стала глядѣть въ окно.

— Изъ этого окошка какъ все хорошо видно и слышно! съ удареніемъ сказалъ я опять.

Она повернула во мнѣ голову.

— Это что значитъ?

— То значитъ, что отсюда можно не только все видѣть, но и слышать, и не только слышать, а еще и слушать.

Глаза Галечки такъ и забѣгали.

— Что слушать?

— A то, что не позволяютъ, отвѣчалъ я съ самымъ невиннымъ видомъ.

— Вы дерзкій, и больше ничего! воскликнула она, — очень ужь разобидѣлъ я ее, — тѣмъ болѣе, что не могла она отрицать, что вчера открыла это окно и слушала изъ него то, чего мать не желала, чтобъ она слышала…

— Qu'estce qu'il dit? What does he say? тревожно засуетилась миссъ Пинкъ, ни слова, разумѣется, не понимавшая по-русски.

Меня это очень забавляло.

— Т, і, ti, il est parti, отвѣчалъ я ей, посылая въ воздухъ поцѣлуй обѣими руками.

— Qu'est ce que vous dites? Qui est parti? недоумѣвая и сердясь, приставала она ко мнѣ.

— Don't, miss, he is stupid! закричала ей Галечка, подымая свои жиденькія плечи, словно хотѣла она похоронить меня и засыпать своимъ презрѣніемъ.

— Grand merci, mademoiselle de Galagai! продолжалъ я буфонить, съ хохотомъ расшаркиваясь предъ ней. — Только хотя я stupid, а это самая настоящая правда, и я запѣлъ:

— Вы рѣшительно съ ума сходите!

— Нѣтъ, нѣтъ, я не схожу — у… продолжалъ я пѣть:

— Я правду говорю-у,

— Да кто это ne reviendra? Кто il est parti? Скажете-ли вы наконецъ! топнувъ ногой, требовала Галечка, между тѣмъ какъ ея гувернантка, хорошенькая, но зубастая, наступала на меня съ угрожающимъ лицомъ.

— Тотъ, кого вы слушали вчера изъ этого окошка, скороговоркой проговорилъ я Галечкѣ.- Ce n'est pas ma faute,miss Pink, объяснилъ я ея англичанкѣ,- mais Malbrough, c'est à dire le baron Fehlsen, est parti ce matin…

— Le baron! вскрикнули онѣ въ одинъ голосъ.

— Точно такъ. Взялъ и уѣхалъ, и окна не нужно ужь будетъ открывать, жалобно пищалъ я "губернаторшѣ". Но мои "шпильки" уже не кололи ея. Онѣ переглядывались съ миссъ Пинкъ, и на лицахъ обѣихъ ихъ изображалось самое печальное изумленіе.

"Онъ ихъ всѣхъ до одной околдовалъ!" подумалъ я и съ какимъ-то внезапно прилившимъ ощущеніемъ радости примолвилъ внутренно: "но теперь все кончено, тю-тю!"…

— И вы говорите "jamais", и онъ ужь больше сюда не будетъ и это вы правду говорите? допрашивала Галечка.

— Et c'est vrai vraiment? Qui vous а dit? допрашивала миссъ Пинкъ.

— Pour toujours! торжественно махнулъ я рукой. И эскадрономъ не будетъ командовать, и въ утѣшеніе вамъ остается все тотъ же, прежній, командоръ, и что я не stupid и не солгалъ, можете спросить у вашихъ папа и мама. Adieu, mesdemoiselles!

— Mister Boris, Боренька погодите, скажите… кричали мнѣ вслѣдъ обѣ дѣвушки. Но я ихъ не слушалъ и побѣжалъ въ садъ.

Тамъ я тотчасъ же наткнулся на Керети и Леву: они шли въ озеру съ удочками въ рукахъ. Дворовый мальчикъ безъ шапки несъ за ними въ черепкѣ червей и большую краюху хлѣба. Лева кинулся цѣловать меня съ большой радости. Онъ прыгалъ какъ козликъ и принимался цѣловать тутъ же и Керети, и замарашку-мальчика, который то-и-дѣло послѣ этого утиралъ лицо рукавомъ, размазывая пуще грязь по потному лицу и смѣясь во весь ротъ, — онъ казался счастливъ не менѣе Левы, не менѣе самой Сильвы, сопровождавшей ихъ, которая, въ свою очередь, прыгала съ радости имъ на грудь и лизала то одного, то другаго въ самыя губы. Французъ мой глядѣлъ нѣсколько сконфуженно; онъ извинился предо мною за то, что не можетъ en ce moment продолжать со мною латинскій урокъ, говоря, что у него голова страшно разболѣлась, и очень жарко, и что онъ надѣется подышать на озерѣ свѣжимъ и влажнымъ воздухомъ, который онъ почитаетъ для себя лучшимъ лѣкарствомъ.

— Вы впрочемъ хорошо помните то, что проходили, et ma conscience ne me reproche pas le léger retard qne j'apporte à vons le faire répéter, съ улыбкой примолвилъ онъ, — и весьма любезно пригласилъ меня de les accompagner à la pèche.

Я согласился, и мы самымъ дружелюбнымъ образомъ болтали съ нимъ въ продолженіе всего пути; Лева и Грицько побѣжали впередъ. Дойдя до озера, мы застали ихъ уже за дѣломъ, засѣвшими на берегу подъ большою вербой, и Лева, неопытный рыболовъ. кричалъ намъ издалека, что онъ чуть-чуть не поймалъ большущаго карася, между тѣмъ какъ замарашка-мальчикъ, неподвижно стоя съ закинутою удой, дѣлалъ ему выразительные знаки рукой, чтобъ онъ крикомъ своимъ не пугалъ рыбу. Керети тотчасъ же присѣлъ неподалеку отъ нихъ и принялся, съ гадливымъ выраженіемъ глядя на червяка, судорожно вившагося между его пальцами, насаживать его на крючокъ своей удочки. Разговоры смолкли, всѣ глаза обратились на воду. Но отъ этой неподвижной, гладкой и зеленоватой. какъ стекло въ парникѣ, воды вѣяло не свѣжестью, а какимъ-то жгучимъ, какъ въ банѣ, паромъ. Солнце точно упало въ озеро и дремало, пламенное и лѣнивое, на его днѣ; дремали вокругъ ракиты и вербы, съ ихъ потускнѣвшими отъ жары длинными и узкими, какъ змѣиное жало, листами; дремала болотная дичь въ густомъ очеретѣ, и сонная рыба не рѣшалась всплывать изъ своихъ глубей на приманку нашей наживки и червей. Я скоро кинулъ уду, въ великому удовольствію Грыцька, у котораго взялъ ее на время, и, пожелавъ имъ всѣмъ успѣха, пошелъ искать побольше тѣни въ старыхъ аллеяхъ сада. Меня такъ и тянуло прилечь, растянуться, отдохнуть на холодкѣ отъ этой гнетущей жары. На моемъ пути лежала бесѣдка, въ которую я вводилъ уже читателя въ самомъ началѣ моихъ воспоминаній. "Монрепо, храмъ отдохновенія", — такъ значилась она на поэтическомъ языкѣ Ѳомы Богдановича. Она стояла на четыреугольной площадкѣ, обсаженной тополями, и состояла изъ двухъ комнатъ — одной побольше, въ которой часто пивали чай по вечерамъ, и за нею другой въ два окна съ итальянскими жалузи, которыя никогда не подымались, и потому въ этой комнатѣ было всегда почти темно и свѣжо, или, вѣрнѣе, сыро. Она служила иногда спальней для холостой молодежи, въ тѣ праздничные дни, когда въ Богдановское съѣзжалось такъ много гостей, что въ большомъ домѣ и флигеляхъ не оказывалось уже ни одного свободнаго угла. Спали на большомъ, широкомъ турецкомъ диванѣ во всю стѣну, который съ двумя или тремя низенькими столиками составлялъ всю мебель этой комнаты. На него-то я и разсчитывалъ…

Двери бесѣдки были, по обыкновенію, не заперты, и, пробѣжавъ первую комнату, я немедленно очутился "тормашками вверху", какъ говаривалъ Саша Рындинъ, на этомъ широкомъ, низенькомъ диванѣ, въ этомъ прохладномъ, чуть не холодномъ покоѣ, куда свѣтъ проникалъ тоненькими золотыми черточками сквозь промежутки зеленыхъ дощечекъ жалузи. Сунувъ подъ голову подушку и закинувъ надъ нею руки, я почувствовалъ себя такъ хорошо, что не могъ противостоять искушенію закрыть глаза, а закрывъ глаза — заснулъ какъ-то внезапно, разомъ, самымъ неожиданнымъ для себя образомъ…