"Забытый вопрос" - читать интересную книгу автора (Маркевич Болеслав Михайлович)XVI"Хитрый Все это я говорилъ себѣ и между тѣмъ никакъ не могъ найти внутри себя того прежняго чувства ненависти и отвращенія къ Но тутъ мнѣ вдругъ вспомнился Вася и весь нашъ утренній съ нимъ разговоръ… и я остановился на лѣстницѣ, опустивъ голову, не зная куда идти, потому что чувствовалъ, что не выдержу перваго взгляда строгихъ, "безгрѣшныхъ" глазъ Вася и выдамъ себя ему съ перваго раза со всѣми со своими "мерзкими мыслями"… — Куда же идти? спрашивалъ я себя, стоя средь нрава на лѣстницѣ,- внизъ ко всѣмъ? Ни за что въ свѣтѣ! — Не провѣдать-ли Леву? Но онъ, вѣрно, еще не вернулся изъ Селища, куда онъ, успѣла сказать мнѣ на террасѣ миссъ Пинкъ, отправился съ Керети къ Опицкимъ… — Что же тамъ остановился? раздался вдругъ прямо надо мной голосъ Васи. Это было такъ неожиданно, что я весь вздрогнулъ. — A ты что тутъ дѣлаешь? едва перемогъ я себя. — Жду огня! намъ до сихъ поръ не приносили. "И слава Богу, что не приносили до сихъ поръ", подумалъ я и спросилъ: — A какъ это ты меня въ темнотѣ узналъ? — У меня глаза какъ у кошки и ночью видятъ, отвѣчалъ смѣясь Вася. — Вы давно вернулись изъ саду? — Давно; папа успѣлъ опять заснуть и скоро проснется. Скоро десять часовъ, я полагаю. A ты внизу былъ, на террасѣ? Я стоялъ уже возлѣ него, на площадкѣ, и мнѣ казалось, что у него дѣйствительно кошачьи глаза, что онъ меня насквозь видитъ. — Вотъ видишь, Вася, началъ я, — когда ты съ твоимъ папа поѣхали, я пошелъ съ командоромъ, съ этимъ маіоромъ, то-есть… Ну, потомъ онъ ушелъ къ себѣ, на село, а я пошелъ прямо по аллеѣ и вышелъ къ террасѣ, а тутъ Ѳома Богданычъ увидѣлъ меня и удержалъ… — Къ чему же ты это мнѣ все объясняешь, Борисъ? сказалъ Вася. — Ты точно извиняешься. Развѣ ты не воленъ идти, оставаться, уходить, какъ тебѣ вздумается? Я не твой Керети, который, можетъ быть, требуетъ отъ тебя отчета въ каждомъ изъ твоихъ дѣйствій. — Какъ же! Стану я ему давать отчетъ! храбро воскликнулъ я, уколотый такимъ предположеніемъ. — Такъ тѣмъ менѣе, сказалъ онъ съ новымъ смѣхомъ, — обязанъ ты давать его мнѣ. Какой ты забавный, Борисъ!.. A теперь куда ты намѣренъ? Онъ, слѣдовательно, не ожидалъ меня, даже не приглашалъ къ себѣ! Мнѣ представилось, что все это сіяющее небо дружбы, о которомъ я такъ мечталъ въ Тихихъ-Водахъ, обвалилось вдругъ, и я словно остался одинъ, круглый сирота на свѣтѣ… — Я хотѣлъ къ тебѣ… но я, можетъ быть, тебѣ помѣшаю, съ трудомъ проговорилъ я, чувствуя, что готовъ разнюниться самымъ постыднымъ образомъ. — Я занимался, отвѣчалъ онъ, — днемъ не успѣваешь, такъ я всегда въ эту пору… Но все равно, пойдемъ ко мнѣ! — Зачѣмъ же, я не хочу тебѣ мѣшать, повторялъ я. Ощущеніе, что я какъ будто остался круглымъ сиротой, еще усилилось отъ того, что онъ теперь, казалось мнѣ, только изъ жалости, потому что мнѣ дѣваться некуда, рѣшается пустить меня къ себѣ. — Нѣтъ, нѣтъ, пойдемъ! говорилъ Вася. Савелій показался съ лампой на лѣстницѣ. "Не хочу, чтобъ они замѣтили мое глупое лицо!" И во избѣжаніе такого срама я поспѣшилъ пройти первый въ комнату Васи. Онъ дѣйствительно занимался предъ моимъ приходомъ. На его столѣ лежалъ раскрытый томъ — Ну садись, гость будешь, сказалъ онъ мнѣ съ улыбкой. — Да, именно, гость — и только гость! печально молвилъ я себѣ:- все кончено!… Мы оба помолчали: — Ты что-то невеселъ вернулся снизу? началѣ Вася, но въ голосѣ его не слышалось мнѣ того участія, съ какимъ бы я непремѣнно сдѣлалъ ему такой вопросъ, еслибъ былъ на его мѣстѣ, а онъ на моемъ. — Что тамъ, много народу? спросилъ онъ, не дождавшись даже, моего отвѣта. — Очень много, офицеры разные, дамы… — Каждый день то же, замѣтилъ онъ, шевельнувъ плечомъ. — Да, Анна Васильевна говоритъ, что у нихъ вѣчная ярмарка. Ѳома Богданычъ безъ этого жить не можетъ. — Очень онъ ужь добръ и гостепріименъ, сказалъ Вася, — а люди пользуются… И что же тамъ дѣлали? спросилъ онъ опять. — Такъ, разговаривали, отвѣчалъ я, — стараясь избѣжать его взгляда и принимаясь для этого разсматривать давно знакомую мнѣ картину, висѣвшую на стѣнѣ этой бывшей Галечкиной спальни и изображавшую святую Елисавету, королеву венгерскую, на колѣняхъ предъ больнымъ нищимъ, которому она перевязываетъ рану на ногѣ. — И разговоръ интересный? продолжалъ между тѣмъ Вася. — Такъ себѣ… Мнѣ становилось очень неловко. — Или это секретъ? Насмѣшка звучала въ его голосѣ. Я обернулся къ нему. — Какой же можетъ быть тутъ секретъ, Вася! жалобно проговорилъ я. — Потому что ты такъ неохотно отвѣчаешь… Прости меня, Борисъ! молвилъ онъ неожиданно, протягивая мнѣ руку: — я точно допытываю тебя… — Нѣтъ, Вася, нѣтъ, нисколько, я и не думалъ… Мнѣ стало легче отъ его ласковыхъ словъ.- A насчетъ разговора… — Я знаю, о чемъ говорили, не далъ онъ мнѣ кончить, и какая-то горькая и вмѣстѣ съ тѣмъ презрительная усмѣшка сложилась на его губахъ, — про чувство, про любовь… — Да, ты отгадалъ! — Я знаю, повторилъ онъ, — и скажу тебѣ напередъ, что говорилъ, вѣрно, все одинъ, а другіе только слушали, да поддакивали. — Да, почти такъ, это правда. Говорилъ все этотъ офицеръ, баронъ… — Баронъ Фельзенъ, твердо произнесъ Вася. Онъ глядѣлъ въ своего нѣмецкаго Геерена и продолжалъ дописывать недоконченную страницу перевода, не прерывая бесѣды со мною. Онъ казался совершенно спокойнымъ, только неестественно сдвинувшіяся его брови напоминали то недоброе выраженіе, которое такъ поразило меня въ немъ утромъ. — A онъ очень хорошо говоритъ, Вася! сказалъ я. — Да, такъ же спокойно отвѣчалъ онъ: — онъ вообще уменъ и на все, кажется, способенъ. — И по всему видно, примолвилъ я, — что онъ такъ много знаетъ… — Романовъ, дѣйствительно, кажется, не мало на своемъ вѣку прочелъ! — Нѣтъ, Вася, кажется, онъ и исторію великолѣпно знаетъ! Онъ съ легкою улыбкой приподнялъ губу и продолжалъ писать. — Ты мнѣ не вѣрвшь, не безъ досады сказалъ я, — ты думаешь, я не могу объ этомъ судить, но еслибы ты послушалъ его сегодня, ты самъ бы сказалъ, что онъ такъ краснорѣчивъ, qu'il est si lettré и что… Вася положилъ перо, печально взглянулъ мнѣ прямо въ глава и договорилъ за меня: — И что онъ совершенно плѣнилъ тебя… — Вася! кинулся я къ нему, — ради Бога, милый, не сердись на меня, выслушай только!… Я самъ не знаю, какая каша у меня теперь въ головѣ. Когда ты меня позвалъ, тамъ, на лѣстницѣ, я стоялъ и именно объ этомъ думалъ… Видишь, этотъ человѣкъ, я какъ только его увидѣлъ тогда въ первый разъ, съ перваго же раза онъ мнѣ сталъ противенъ, и когда ты Сашѣ Рындину сказалъ тогда, что ты его не любишь, я тебя еще больше полюбилъ за это… И сегодня, еслибы Ѳома Богданычъ не схватилъ меня на террасѣ, я ни за что бы не пошелъ самъ его слушать… Но я ничего не хочу скрывать отъ тебя, Вася, я тебѣ буду прямо говорить все, все, что у меня въ душѣ происходитъ, — да, онъ меня сегодня плѣнилъ, то-есть не онъ, Боже сохрани! а его разговоръ, его манера, то, что я еще ни одного человѣка до сихъ поръ не встрѣчалъ, который бы такъ ловко выражался, и съ такимъ "изяществомъ", Вася, — объяснилъ я новымъ для меня словомъ, употребленнымъ нѣсколько разъ барономъ Фельзеномъ и которое очень мнѣ нравилось, — и потомъ еще то, Вася, что онъ такъ горячо стоитъ за несчастныхъ жертвъ… — За какихъ же это онъ такихъ несчастныхъ жертвъ стоитъ? съ удивленіемъ спросилъ меня Вася. — За женщинъ, Вася!… Я при этомъ смѣшался и опустилъ глаза, чувствуя, что зашевелилъ вопросъ жгучій для насъ обоихъ. Онъ все также пристально глядѣлъ на меня. — Какихъ же именно женщинъ, спросилъ онъ насмѣшливо, — признаетъ этотъ господинъ "жертвами": старухъ или молодыхъ и красивыхъ? — Онъ говорилъ вообще о женщинахъ, о тѣхъ, которыхъ любятъ мужчины… — И онъ о нихъ сокрушается! Видно сейчасъ — настоящій рыцарь! И это тебѣ такъ понравилось? — Да… отвѣчалъ я конфузливо, — потому что все-таки мы, мужчины, сильны, а онѣ слабы, а… а между тѣмъ "онѣ одарены лучше насъ", промолвилъ я и такъ неловко, что Вася тотчасъ же догадался, что я, какъ скворецъ, запѣлъ съ чужаго голоса. — Если онѣ одарены лучше насъ, Борисъ, — то, какъ ты думаешь; вѣдь выходитъ, что — Нѣтъ, возразилъ — Да, то есть, что есть женщины, которыхъ мужья ихъ бьютъ. Объ этихъ "несчастныхъ жертвахъ" говорилъ г. фонъ-Фельзенъ? все такъ же насмѣшливо объяснилъ Бася. — Да нѣтъ же… — Слѣдовательно о тѣхъ именно, какъ ты сказалъ сейчасъ, которыхъ мужья любятъ? — Дда… Я совершенно растерялся. — И твой благородный рыцарь плачетъ о томъ, это этихъ "несчастныхъ" смѣютъ любить? — Вася, ты совсѣмъ меня сбилъ, и самъ я себѣ кажусь очень глупымъ въ эту минуту. Пойми ты, что тутъ былъ цѣлый разговоръ и споры съ одной дамой, ее Дарьей Павловной зовутъ. Онъ доказывалъ ей, что у каждой женщины есть свой. особенный идеалъ любви, какъ онъ выражался, но что между мужчинами рѣдко находятся "субъекты", — это опять его выраженіе, — которые понимали бы этотъ идеалъ, и потому женщинъ никогда почти не любятъ такъ, какъ бы имъ хотѣлось, чтобъ ихъ любили, и очень много ихъ "гибнутъ довременно" или отъ равнодушія, или… Я испугался того, что чуть не слетѣло у меня съ языка: какъ же это сказать "отъ ревности" при Васѣ? A если онъ знаетъ, что отецъ его такъ мучилъ ревностію жену свою?… Или оттого, что къ нимъ, какъ говорилъ баронъ. "относятся какъ въ рабынямъ, а не какъ въ свободно-чувствующимъ женщинамъ!" Вотъ что онъ говорилъ. Вася, докончилъ я, весьма довольный, что такъ счастливо, казалось мнѣ, успѣлъ выпутаться изъ затруднительнаго положенія. Вася провелъ рукой по лицу? откинулся головой на спинку кресла и, глядя въ потолокъ, промолвилъ, будто говоря самъ съ собою: — Не знаю, много-ли ихъ гибнетъ оттого, что ихъ любятъ не такъ, какъ имъ хочется, а что погибаютъ тѣ, которые ихъ слишкомъ любятъ — тому я знаю примѣры!… — Не сердись на меня, Вася, ради Бога! просилъ я, подходя къ нему и взявъ его за руку:- я говорилъ тебѣ откровенно, я самъ не знаю какъ справиться со всѣми мыслями, которыми наполнена теперь моя несчастная голова. Я очень хорошо понимаю, что онъ противный человѣкъ… — Во-первыхъ, возразилъ Бася, — что онъ даже не противный, онъ не виноватъ… Вася не договорилъ, и его щеки покрылись быстро набѣжавшимъ румянцемъ. — A потомъ, за что, скажи, буду я на тебя сердиться? За то, что рѣчи и манеры барона Фельзена тебѣ понравились? Онѣ не одному тебѣ нравятся… Или за то, что онъ тебя увѣрилъ, что женщины вообще несчастны, потому что ихъ не долюбливаютъ или перелюбливаютъ, а никогда не любятъ такъ, какъ имъ нравится? Такъ объ этомъ, — знаешь что, Борисъ, я посовѣтовалъ бы тебѣ лучше всего спросить у твоей матери, когда ты съ нею увидишься, и я желаю для тебя, чтобъ это случилось какъ можно скорѣе, — а мнѣ сердиться на тебя за это было бы такъ безсмысленно, такъ глупо… Ты ужасный еще ребенокъ, Боря, договорилъ онъ и, потянувъ въ себѣ, поцѣловалъ меня въ голову. — Нѣтъ, Вася, нѣтъ! воскликнулъ я съ неудержимымъ порывомъ. — Не воображай, что я такой ребенокъ! Я не умѣю объясняться, не могу совладать съ тѣмъ, что у меня въ головѣ, но я все вижу, все понимаю! — Ты все видишь… повторилъ какъ бы безсознательно Вася, и его заалѣвшее за мгновеніе передъ этимъ лицо такъ же быстро поблѣднѣло. Онъ отвернулся, точно избѣгая этихъ моихъ видящихъ глазъ, въ которыхъ онъ могъ бы найти отраженіе того, что въ эту минуту происходило въ собственной его душѣ. — Ты говорилъ мнѣ сегодня утромъ и, можетъ-быть, думалъ, что я дѣйствительно такой ребенокъ, который… но я еще прежде, самъ… — Хорошо, Борисъ, довольно! прервалъ меня Вася, слегка отстраняя меня рукой. — Объ этомъ нечего говорить… Только ты, можетъ-быть, воображаешь… воскликнулъ онъ вдругъ, пораженный, видимо, какою-то новою мыслью, какъ будто подозрѣвая, что то, что я могъ представлять себѣ, могло быть еще оскорбительнѣе и тяжелѣе для него, чѣмъ то, что было на самомъ дѣлѣ. Но ничего подобнаго не прочелъ онъ въ моихъ глазахъ. Онъ прочелъ въ нихъ лишь глубокое, нѣжное въ нему чувство. — Я ничего не воображаю, а вижу только, что ты очень несчастливъ, Вася!… Онъ не выдержалъ; онъ закрылъ лицо свое обѣими руками и зарыдалъ, вздрагивая плечами, зарыдалъ судорожнымъ рыданіемъ, котораго не въ силахъ были удержать эти до боли нажатыя на лицо его руки. — Вася, Вася, не плачь, ради Бога! умолялъ я его, обнявъ его голову и цѣлуя его мягкіе волосы, мокрые отъ слезъ, которыя лились изъ моихъ собственныхъ глазъ. — Закрой дверь, папа услышитъ… могъ только проговорить онъ. Я побѣжалъ къ двери, заглянулъ въ другую комнату: лампа подъ темнымъ абажуромъ тускло освѣщала ее; отецъ Вася не шевелился въ своемъ креслѣ. — Спитъ крѣпко, не безпокойся, милый. Онъ уже успѣлъ придти въ себя и улыбался мнѣ тихою улыбкой, отирая платкомъ свое влажное лицо. — Видишь, какая я баба, сказалъ онъ. — A бабы говорятъ: поплачешь, легче станетъ, старался я развеселить его. — Онѣ правы, отвѣчалъ онъ, — а то такъ тяжело бываетъ, — знаешь, сердце точно завалится, нѣтъ слезъ, какъ ни больно… Ты, Боря, какъ Моисей жезломъ своимъ изъ скалы, заставилъ литься воды. Ты, конечно, не такой великій пророкъ, какъ Моисей, примолвилъ Вася, стараясь наладить себя на веселый тонъ, — но за то добрѣйшая душа. Спасибо тебѣ! — Что же хорошаго я сдѣлалъ, что ты меня благодаришь! Только огорчилъ тебя. И все этотъ разговоръ внизу… Я не хотѣлъ тебѣ передавать, я предчувствовалъ, что выйдетъ скверно, — ты самъ захотѣлъ… — Развѣ ты думаешь, это для меня ново? Ты бы не сказалъ мнѣ, я завтра догадался бы, какъ только бы — Какъ же ты это узнаешь? съ удивленіемъ спросилъ я. — Какъ, сказалъ онъ вздохнувъ, — я объяснить этого не могу, но она еще слова не промолвитъ, — а я знаю. Привычка! A — A какъ онъ ее любитъ! воскликнулъ я, припоминая сцену тогда, въ аллеѣ. — Кажется, за это преступленіе онъ довольно и наказанъ, сказалъ Вася съ невыразимою горечью, — но и тутъ пощадить не могутъ… Мы замолчали оба. — Но тебя, своего сына, она навѣрное любитъ, Вася? началъ я первый. — Дда… нерѣшительно отвѣчалъ бѣдный мальчикъ;- она бы меня больше любила, еслибъ я въ — Знаешь что, Вася, — мнѣ кажется, ей совѣстно, что она не можетъ любить его, какъ ты? — Она слишкомъ молода для своихъ лѣтъ, отвѣчалъ онъ не сейчасъ. — а я слишкомъ старъ: мы и не понимаемъ другъ друга… — Да, она удивительно молода! воскликнулъ я. — Моя maman говоритъ, что она такая же, какъ въ семнадцать лѣтъ, когда отецъ твой привезъ ее въ первый разъ въ Петербургъ. — Твоя maman, кажется, не очень любитъ ее? робко и не глядя на меня, спросилъ Вася. — Нѣтъ, maman очень добрая и никого не ненавидитъ. — Но она очень жалѣетъ твоего отца… — A про нее ничего не говоритъ? — Ничего дурнаго, увѣряю тебя… Вѣдь ничего дурнаго нѣтъ въ томъ, что она говоритъ про твою maman, что она въ Петербургѣ всѣхъ съ ума сводила, — правда, Вася? — Это она вездѣ дѣлаетъ, не въ одномъ Петербургѣ, отвѣчалъ онъ, все также не глядя на меня и чертя карандашомъ какія-то каравульки на своей тетради. — A сама оставалась для всѣхъ холодна, какъ ледъ, продолжалъ я и примолвилъ: — она настоящая rose des Alpes, Вася! — Это еще что такое? Онъ, недоумѣвая, обернулся на меня. — Это не maman моя впрочемъ говоритъ, а этотъ баронъ такъ называлъ женщинъ… то-есть тѣхъ, объяснилъ я, сконфузясь, — которыя горды, Вася… и неприступны… и стоятъ, говорилъ онъ, жизни смѣльчакамъ, которые хотятъ добраться до нихъ… Онъ вздохнулъ глубокимъ, болѣзненнымъ вздохомъ и, снова отвернувшись, проговорилъ съ отвращеніемъ: — Ахъ, какъ это все гадко!… И я понялъ, какъ это, дѣйствительно, должно было показаться ему гадкимъ, и какъ неосмотрительно, глупо было съ моей стороны повторять ему эту фразу, такъ грубо напоминавшую ему, что мать его могла быть предметомъ всякихъ нечистыхъ желаній и надеждъ. "Боже мой" съ ужасомъ представилось мнѣ,- "еслибы мнѣ вдругъ что-либо подобное сказали про мою мать!"… И мнѣ стало такъ больно и такъ стыдно, что я не могъ усидѣть на мѣстѣ. Я вскочилъ со стула и отправился любоваться еще разъ висѣвшею на стѣнѣ святою Елисаветой Венгерскою, омывающею рану на ногѣ нищаго. — A вотъ и папа проснулся, сказалъ Вася, — я пойду къ нему, а ты, Борисъ… — Нѣтъ, я ужь къ себѣ, пора спать. Прощай, Вася. Онъ протянулъ мнѣ руку. Я торопливо пожалъ ее, боясь встрѣтиться съ нимъ глазами, и поспѣшилъ уйти. |
||
|