"Забытый вопрос" - читать интересную книгу автора (Маркевич Болеслав Михайлович)

XIV

Звонъ колокола на дворѣ разбудилъ наконецъ больнаго. Онъ зашевелился, громко зѣвнулъ, и мы тотчасъ же вошли въ нему.

— Ты крѣпко спалъ, папа, смѣялся Вася, — даже подушка вотъ у тебя съѣхала, а ты не замѣтилъ. Дай я оправлю…

Но отцу его чего-то другаго хотѣлось; онъ зашепталъ, глядя на сына…

— Помоги, Борисъ, сказалъ Вася, подвезти кресло…

Мы подвезли его бъ окну, въ тому окну, — и больной зорко принялся глядѣть въ него.

Павильономъ, въ которомъ жила Любовь Петровна, прозвано было Ѳомой Богдановичемъ одноэтажное небольшое деревянное зданіе, пристроенное имъ, ни къ селу ни къ городу, въ одному изъ крыльевъ большаго Богдановскаго дома, съ которымъ оно сообщалось довольно длинною, на колонкахъ, à jour, врытою галереей. Это было что-то въ родѣ прихотливой петербургской дачи, красивой развѣ тѣмъ, что она снизу и до самой крыши исчезала въ зелени. Дикій виноградъ, плющъ и павилика широко и густо расползались кругомъ, и поверхъ его росписныхъ ставней обвивали его тонкія, выточенныя пилястры. Ползущія растенія были какъ бы спеціальностью Богдановскаго, — нигдѣ такъ хорошо не принимались они, не росли такъ роскошно и обильно.

Колоколъ продолжалъ звонить въ обѣду, — и вотъ за этою зеленою сѣтью плюща и винограда показался и точно понесся, точно влекомый тихимъ вѣтромъ по сквозной галереѣ, очаровательный женскій обликъ, съ пунцовою лентой вокругъ стройнаго стана, съ огромнымъ букетомъ такихъ же пунцовыхъ розъ въ рукѣ… Она прошла, не взглянувъ въ нашу сторону, и давно исчезла въ дверяхъ большаго дома, а онъ все еще глядѣлъ ей вслѣдъ съ какимъ-то невыразимымъ блаженствомъ и безконечною тоской въ говорящихъ глазахъ. Боже мой, какая сила любви жила въ этомъ "мертвомъ" тѣлѣ, какъ выражался Вася!

Я отошелъ отъ окна…

— Каждый день вѣдь такъ! шепнулъ мнѣ Савелій, уставлявшій тарелками столъ, на которомъ мы должны были обѣдать. — Только и есть у нихъ занятія, сидѣть у окна и ждать, когда барыня пройдутъ…

Обѣдъ нашъ втроемъ прошелъ довольно весело: Вася старался занимать отца, разсказывалъ ему какой-то эпизодъ изъ исторіи Украйны, только-что имъ вычитанный у Бантыша-Каменскаго. которымъ ссудилъ его Ѳома Богдановичъ; больной слушалъ его внимательно и съ видимымъ интересомъ, только иной разъ на какомъ-нибудь словѣ онъ морщилъ лобъ и легкимъ движеніемъ руки останавливалъ Васю: очевидно было, что смыслъ этого слова исчезъ изъ его памяти и что онъ требовалъ повторить его или разъяснить. Вася умѣлъ дѣлать это съ большимъ искусствомъ: онъ по глазамъ отца какъ будто угадывалъ, что именно надо было сказать, чтобы навести его на понятіе о предметѣ, названіе котораго не давалось ему. Понявъ, больной съ видимымъ удовольствіемъ кивалъ головой и опять двигалъ рукой, чтобы сынъ продолжалъ свой разсказъ. Савелій, весьма словоохотливый старикъ, также вмѣшивался иногда въ разговоръ и снисходительно, какъ въ ребенку, обращался въ барину съ какимъ-нибудь своимъ объясненіемъ, всегда вызывавшимъ улыбку Вася и даже самого больнаго. Савелій былъ столь же веселаго нрава, сколько нашъ Максимычъ угрюмъ, и, какъ говорилъ мнѣ потомъ Вася, въ самыя трудныя минуты болѣзни Герасима Ивановича умѣлъ всѣхъ ободрять и утѣшать своимъ никогда неунывавшимъ расположеніемъ духа. Странно было видѣть рѣзкую разницу въ его обращеніи съ отцомъ и сыномъ: въ первому онъ относился, какъ я уже сказалъ, какъ въ нѣжно-любимому ребенку, котораго, для его же пользы, порой и пожурить не мѣшаетъ; съ Васѣ же исполненъ былъ почтительности, никогда не шутилъ съ нимъ и, что говорится, глядѣлъ ему въ глаза, стараясь угадать его желанія.

Послѣ обѣда наступилъ часъ обычной прогулки Герасима Иваныча. Савелій со своимъ помощникомъ подняли больнаго на рукахъ и на летучихъ носилкахъ спустили его до лѣстницѣ; внизу ждала его колясочка, и его покатили по аллеямъ сада. Мы отправились за нимъ съ Васей. Въ саду никого не было, всѣ еще обѣдали. Тихо шелестилъ вѣтеръ въ верхушкахъ тополей и урывками пробѣгалъ по кустамъ, словно испуганная векша. Прохладны были темныя аллеи, пахучъ воздухъ, напоенный свѣжимъ запахомъ ближняго сѣнокоса. Колясочка больнаго остановилась у цвѣтника, и Савелій принялся опять набирать цвѣтовъ для барина, а мы съ Васей ушли далеко, туда, гдѣ уже кончался садъ, а начинался ивнякъ да ракитникъ, да высокій очеретъ, подымавшійся изъ тихой глади озера — пріютъ чирятъ и всякой водяной дичи, стадами взлетавшей надъ нимъ при нашемъ приближеніи. Мы долго гуляли по этой зеленой пустынѣ, Богъ знаетъ какъ, казалось отдаленной отъ всякаго людскаго жилища. — Мы точно на Робинзоновомъ островѣ, говорилъ я Васѣ, и мы перекидывались шутками. Онъ дразнилъ меня и увѣрялъ, что я тамъ умеръ бы съ голоду, не умѣлъ бы даже разбить кокосовый орѣхъ, чтобы добыть оттуда молока, потому что я "нѣженка" и "маменькинъ сыновъ"; я утверждалъ, что дикіе непремѣнно его бы съѣли, потому что онъ не умѣетъ стрѣлять изъ ружья, между тѣмъ какъ я уже три галки на своемъ вѣку убилъ… Вася расхохотался вдругъ громкимъ дѣтскимъ смѣхомъ, который былъ необыкновенно обаятеленъ въ немъ; невѣсть какую глупость я готовъ бы былъ, кажется, придумать, только чтобы заставить его такъ разсмѣяться.

— A знаешь, сказалъ я, — будь здѣсь Саша Рындинъ, онъ непремѣнно бы насмѣялся надъ нами, сказалъ бы, что мы бабы, и умѣемъ заниматься только невинными разговорами…

— Саша мудрецъ, сказалъ въ свою очередь Вася.

— Это почему?

— A потому, что онъ все кулакомъ рѣшаетъ, — легче, думать не нужно!

— Да, отвѣчалъ я, — Петя Золоторенко не даромъ говоритъ, что думать труднѣе, чѣмъ даже зайца за хвостъ поймать. Пріятель мой опять расхохотался, къ величайшему моему удовольствію…

Вернувшись къ цвѣтнику, мы застали еще тамъ Герасима Иваныча; онъ былъ не одинъ. На скамьѣ, противъ его колясочки, сидѣлъ маіоръ Гольдманъ, по прозванію "командоръ", и разговаривалъ съ нимъ при помощи Савелія. Оказывалось, что этотъ сумрачный господинъ очень благоволилъ къ Лубянскимъ, отцу и сыну, и каждый день приходилъ послѣ обѣда къ этому мѣсту, гдѣ зналъ, что найдетъ Герасима Ивановича. Разговоры его съ нимъ были не многосложны: онъ справлялся о здоровьѣ больнаго, потомъ говорилъ о погодѣ и жаловался на своего вахмистра; но больной привыкъ къ нему, и его бесѣда съ командоромъ доставляла Васѣ каждый день часа два свободныхъ. которыми онъ пользовался для одинокихъ прогулокъ "на вольной своей волюшкѣ". Онъ не любилъ и избѣгалъ встрѣчъ съ вѣчнымъ обществомъ гостей, безъ которыхъ Ѳома Богдановичъ не могъ обойтись ни единаго дня икоторыхъ онъ, вѣчная суета, не способный самъ посидѣть ни минуты на одномъ мѣстѣ, повсюду таскалъ за собой и забалтывалъ до обморока, какъ насмѣшливо и презрительно выражался о немъ отецъ мой.

Командоръ сидѣлъ на скамьѣ и съ какимъ-то ожесточеніемъ курилъ свою трубку.

— Здравствуйте, ротмистръ, сказалъ ему Вася, подходя.

— Не ротмистръ, — маіоръ, поправилъ его тотъ.

— Ахъ, да, вы произведены, я слышалъ, — поздравляю, молвилъ и я, здороваясь съ нимъ.

— У-ѣз-жаетъ, проговорилъ Герасимъ Ивановичъ, глядя на сына.

— Это очень жаль, сказалъ Вася:- папа будетъ скучать безъ васъ.

— Я самъ… промычалъ маіоръ, пуская клубъ дыма изъ-подъ усовъ.

— И скоро ѣдете?

— Давно пора, да вотъ… Онъ не договорилъ.

— A вмѣсто васъ эскадрономъ будетъ командовать…

Я также не договорилъ и покраснѣлъ: мнѣ внезапно представилось, что маіоръ сейчасъ же спроситъ, откуда я это знаю, и что затѣмъ, уже "de fil en aiguille", всѣмъ сдѣлается извѣстнымъ, что я вчера подслушивалъ.

Но маіоръ прямо отвѣчалъ на то, что онъ почиталъ вопросомъ.

— Штабъ-ротмистръ баронъ Фельзенъ.

— Такъ онъ остается здѣсь? проговорилъ Вася, видимо избѣгая глядѣть на отца и на меня.

"И зачѣмъ это вздумалось мнѣ напомнить"! упрекалъ я себя внутренно:- "развѣ я не понимаю, что не надо произносить имя этого человѣка предъ бѣднымъ Герасимомъ Ивановичемъ!…"

— Да, отвѣчалъ Васѣ командоръ, и какъ бы съ злорадствомъ примолвилъ:- повозится недолго!…

— A почему такъ? не могъ я удержаться спросить.

— Въ гвардію вернутъ, угрюмо и нехотя пропустилъ онъ сквозь новое облако дыма.

— Ну, и прекрасно, пусть отправляется отсюда скорѣе! воскликнулъ я и съ торжествомъ поглядѣлъ на Васю.

— Прокатиться бы вамъ еще маленечко, Герасимъ Иванычъ? спросилъ въ то же время Савелій и, не ожидая отвѣта, взялся за ручки. Колясочка двинулась, и Вася пошелъ вслѣдъ за нею.

Длинный маіоръ поднялся со скамьи.

— Вы куда? спросилъ я его. Я былъ очень сконфуженъ и чувствовалъ, что мнѣ будетъ неловко съ Васей.

Мы пошли съ командоромъ по направленію дома.

— Отчего это, скажите мнѣ, баронъ этотъ, Фельзенъ, спросилъ я его, — ходитъ въ красной фуражкѣ? Какая это форма?

— Собственная, отвѣчалъ маіоръ и, какъ видно, полагая, что сказалъ вещь очень забавную, принялся глухо и отрывисто смѣяться. Это было въ немъ такъ необыкновенно, что я поглядѣлъ на него, думая, что онъ не смѣется, а кашляетъ.

— Онъ мнѣ не нравится! объявилъ я и самъ удивился, въ къ чему это сказалъ.

— Кто это?

— A вашъ баронъ.

— Не мой, можете себѣ взять! фыркнулъ маіоръ, — точь въ точь тетушка Фелисата Борисовна.

— Онъ давно у васъ въ полку?

— Четыре мѣсяца. На каждый изъ моихъ вопросовъ отвѣтъ маіора заставлялъ себя ждать невыносимо долго. Но я упорствовалъ.

— Онъ изъ Петербурга переведенъ?

— Съ Кавказа.

— A что онъ тамъ дѣлалъ?

— Разжалованъ былъ въ солдаты.

— Въ солдаты!

Мнѣ показалось это ужаснымъ.

— Вѣдь солдатъ бьютъ! воскликнулъ я, съ отвращеніемъ думая, что такой "солдатъ" могъ полюбиться такой "волшебной красотѣ", какъ Любовь Петровна.

— Бьютъ, хладнокровно отвѣчалъ тѣмъ временемъ командоръ.

— Такъ вѣдь и его могли?…

— Нѣтъ, дворяне не подлежатъ…

Маіоръ остановился посреди аллеи, вперивъ въ меня свои неподвижные круглые глаза.

— Что это вамъ вздумалось? спросилъ онъ, вздергивая усы свои вверху, и вдругъ опять засмѣялся, но уже такъ, что можно было подумать, что онъ давится.

— Какъ же онъ вдругъ опять сдѣлался штабъ-ротмистромъ?

— За отличіе въ экспедиціи вернули чинъ по арміи.

— Такъ это правда, что онъ очень храбрый?

— Должно-быть, отрѣзалъ командоръ.

— Только онъ, кажется, очень много думаетъ о себѣ, за говорилъ я опять. Мнѣ страстно желалось, чтобы командоръ сказалъ что-нибудь дурное про Фельзена.

— Извѣстно — гвардеецъ! сказалъ онъ только.

— A развѣ гвардейцы всѣ такіе?

— Аристократы, — не нашъ братъ, армейщина темная.

Маіоръ опять остановился, вытащилъ изъ кармана кисетъ съ табакомъ, набилъ трубку и принялся курить съ новымъ ожесточеніемъ.

— Онъ вѣдь нѣмецъ? принялся я опять допрашивать.

— Кто?

— Да онъ же, этотъ баронъ.

— Изъ Курляндіи.

— A вы откуда, маіоръ?

— Изъ Костромской губерніи.

— Такъ вы не нѣмецъ?

— Такой же нѣмецъ, какъ вы жидъ, фыркнулъ онъ снова.

— Я очень радъ этому, сказалъ я.

— Чему вы рады?

— Что вы не землякъ этому господину.

— A чѣмъ онъ васъ обидѣлъ?

Я ужасно сконфузился и разсердился на этого пучеглазаго верзилу.

— Поздравляю васъ, если вы его любите! откололъ я ему "въ пику", какъ выражалась Настя, и замедлилъ шагомъ, чтобъ отстать и уйти отъ него.

— Чего мнѣ его любить? отвѣчалъ онъ на ходу, не замѣчая моего маневра. — На то есть у него женскій полъ, пробурчалъ онъ.

Я его опять догналъ.

— A женскій полъ его очень любитъ, скажите? приставалъ я въ маіору.

— Должно быть.

— Почему же должно-быть? Вѣдь не каждаго же долженъ женскій полъ любить?

— Извѣстно, не каждаго. Вотъ меня онъ уже пересталъ любить, а васъ еще не начиналъ, отвѣчалъ маіоръ, искоса смѣривъ меня взглядомъ.

— Почему же надо непремѣнно, чтобъ его любили? приставалъ я.

— Потому — все имѣетъ: изъ себя видный, воспитанъ, на всякихъ языкахъ объясняться можетъ, всякую штуку видалъ, тянулъ маіоръ, пріостанавливаясь на каждомъ словѣ. - A главное — ловокъ, шельмецъ, заключилъ онъ, вытряхивая на руку золу изъ своей потухшей трубки.

— И это по-вашему хорошо? воскликнулъ я съ негодованіемъ.

— Что хорошо?

— То, что онъ… "Не могу я однако сказать ему, что этотъ противный баронъ хочетъ свести съ ума мать Васи!" подумалъ я и замолчалъ.

Маіоръ пристально взглянулъ на меня и словно прочиталъ мысль мою на моемъ лицѣ.

— И не то еще бываетъ, молодой человѣкъ, — ничего съ этимъ не подѣлаешь!… A вы съ сынкомъ-то подружились? спросилъ онъ.

— Съ какимъ сынкомъ? спросилъ я_; въ свою очередь нарочно.

— Ну, вотъ… съ Лубянскимъ?

— Я его какъ брата люблю! воскликнулъ я.

— Вона! маіоръ усмѣхнулся.- A впрочемъ это къ чести вашей: мальчикъ достойнѣйшій. A затѣмъ мое почтеніе!

Онъ приподнялъ фуражку и исчезъ за калиткой сада за которою проходила дорога на село.