"Забытый вопрос" - читать интересную книгу автора (Маркевич Болеслав Михайлович)

IX

Она сидѣла на скамьѣ, блѣдная и недвижная, прислонясь головой къ дереву, опустя глаза и руки. Густая кленовая вѣтвь тихо качалась надъ ней, и, сквозь ея лапчатые листья, вечерній свѣтъ обливалъ ее всю узорнымъ и трепетнымъ сіяніемъ.

Красавица была не одна. Подлѣ нея, за деревомъ, небрежно прислонясь къ нему плечомъ, стоялъ Фельзенъ, неизбѣжный Фельзенъ; на первыхъ порахъ я не замѣтилъ его. Въ немъ, повидимому, не оставалось уже ни тѣни того угрюмаго расположенія, съ которымъ онъ, во время обѣда, такъ упорно избѣгалъ взгляда Любови Петровны. Теперь онъ весь сіялъ, казалось. Острые зубы сверкали изъ-подъ приподнятыхъ усовъ; онъ улыбался съ какою-то гордостью, будто только что вернулся побѣдителемъ изъ сраженія.

"Они помирились. она ему простила, противный гусаръ!…" И мнѣ сдѣлалось вдругъ невыразимо грустно.

— Votre mari! услышалъ я голосъ Фельзена.

Она вскинула голову, какъ бы просыпаясь, взглянула кругомъ. Колясочка быстро приближалась. Тоскливое напряженіе изобразилось на лицѣ сидящаго въ ней больнаго. Онъ также увидалъ Фельзена. Его большіе глаза горѣли, горѣли болѣзненно, быстро перебѣгая отъ гусара въ женѣ. Но Савелій прибавилъ шагу, подвезъ кресло прямо къ скамьѣ, занимаемой Любовью Петровной и, круто повернувъ его, изловчился такъ, что спинка кресла пришлась какъ разъ въ мѣсту занимаемому Фельзеномъ у дерева, чуть не сбивъ съ ногъ гусара на поворотѣ. Онъ едва успѣлъ посторониться.

— Откуда вы? спросила сына Любовь Петровна. Голосъ ея слегка дрожалъ, глаза безпокойно озирались.

Больной въ свою очередь тревожно шевелился въ своемъ креслѣ. Онъ видимо старался повернуть голову. Крупныя капли пота выступили у него на лбу.

Фельзенъ стоялъ уже въ сторонѣ, за его спиной, и изподлобья глядѣлъ на Савелья, хладнокровно отиравшаго лысину свою платкомъ, сжатымъ комомъ въ кулакѣ.

— Папа привезъ вамъ букетъ, отвѣчалъ Вася, не глядя на мать.

"Къ чему? Она его въ кусты броситъ, этотъ бѣдный букетъ!" подумалъ я печально.

— Мнѣ? Почему же именно мнѣ? повторила Любовь Петровна со слабою улыбкой. — Votre père vous l'а-t'il dit? промолвила она какъ бы шутя.

— Папа говорить не можетъ, вы это знаете! отвѣчалъ также по-французски Вася и, поднявъ голову, взглянулъ прямо въ глаза матери.

Блѣдное лицо ея покрылось слабымъ румянцемъ. Она отвела волосы отъ лица и изъ-подъ опущенныхъ рѣсницъ взглянула на мужа.

Онъ глядѣлъ на нее теперь не отрываясь — и какъ глядѣлъ! Жадно, страстно и безнадежно.

Пальцы его дрожали, тщетно силясь приподнять букетъ съ колѣней.

— Прими его, прими, мой бѣдный подарокъ! казалось мнѣ, говорили его влажные глаза. — Я ничего уже болѣе не могу для тебя!…

Лицо Любови Петровны измѣнялось. Поникшіе глаза ея загорались_? безцвѣтныя губы алѣли. Она встала и наклонилась въ мужу.

— Благодарю, другъ мой, сказала она тихимъ голосомъ. Вася стремительно кинулся въ ней и обнялъ ее…

— Савелій, заговорила она торопливо, — ты, кажется, балуешь своего барина: въ саду сыро; я боюсь…

— Ничего-съ, сегодня имъ хуже не будетъ, отвѣчалъ старикъ, глядя на нее полуугрюмымъ, полублагодарнымъ взглядомъ.

— Нѣтъ, все лучше домой вернуться; я буду спокойнѣе. Пойдемъ, я помогу тебѣ везти, примолвила усмѣхаясь Любовь Петровна, протягивая руку къ креслу.

— Помилуйте, матушка, чтой-то безпокоиться изволите? возразилъ Савелій, ухватываясь за ручки, съ явнымъ намѣреніемъ не допускать ее. — Не извольте сомнѣваться, довезу; не впервой, слава-те Господи!

— Нѣтъ, нѣтъ, я пойду съ вами, посмотрю, какъ ты барина устроилъ на новомъ мѣстѣ, сказала она поспѣшно. — Да и надо букетъ вашъ въ воду поставить, добавила она, улыбаясь мужу.

Его глаза такъ и потонули въ ея глазахъ. "Боже мой, какъ онъ ее любитъ!" сказалъ я себѣ и невольно отвернулся. Въ этомъ пожирающемъ взглядѣ было что-то такое, отъ чего вся кровь подымалась мнѣ въ голову.

Колясочка покатилась снова и вскорѣ исчезла за большимъ кустомъ бузины. Легкою поступью удалялась за нею Любовь Петровна съ сопровожденіи Васи.

Ни она, ни онъ ни разу не оглянулись. Одинъ больной, показалось мнѣ, все еще силился повернуть голову назадъ.

"Мнѣ-то могъ бы Вася хоть слово сказать!" подумалъ я не безъ досады, смотря имъ въ слѣдъ.

— Не правда-ли, заговорилъ вдругъ неожиданно чей-то голосъ, — не правда-ли, молодой человѣкъ, какая это была сейчасъ трогательная семейная сцена?

Фельзенъ стоялъ передо мной, крутя усы и улыбаясь такою недоброю улыбкой, что у меня опять сжалось сердце.

Но ненависть моя въ нему превозмогла, — я смѣло поднялъ на него глаза.

— Не знаю, какъ кому, а мнѣ не смѣшно это ничуть, отвѣчалъ я.

Я думалъ такъ и срѣзать его этимъ отвѣтомъ. Фельзенъ хихикнулъ и, пронзя меня насквозь своимъ дерзкимъ взглядомъ:

— Вы, кажется, влюблены въ M-me Loubianski, молодой человѣкъ, прошипѣлъ онъ. — Это, конечно, очень похвально и хорошій вкусъ вашъ доказываетъ. Только вы понапрасну стараетесь; вы могли сами сейчасъ убѣдиться, — M-me Loubianski боготворитъ своего супруга!

Это былъ неожиданный и мѣткій отпоръ. Я такъ и онѣмѣлъ, руки застыли; на сердцѣ ныло до тошноты неодолимое отвращеніе. Разъ какъ-то вечеромъ, въ саду, летучая мышь задѣла меня по лицу своимъ холоднымъ, голымъ крыломъ. Это было то же ощущеніе.

"Какъ смѣлъ онъ, какъ смѣлъ этотъ противный человѣкъ"! думалъ я въ отчаяніи. "Что я сдѣлалъ, чѣмъ я показалъ?… Я краснѣлъ, это правда… Но съ какого права, наконецъ, этотъ ненавистный офицеришка…"

И слезы первой обиды, перваго стыда, немощныя и жгучія слезы полились внезапно по моему лицу.

Я рванулся тогда впередъ, не помня себя…

Но Фельзена уже не было. Султанъ его развѣвался широко по вѣтру въ большой аллеѣ. Онъ шелъ къ дому быстрыми шагами.

"Онъ еще подумалъ бы, что я ему завидую. Нечему завидовать!" сказалъ я себѣ, очнувшись отъ перваго порыва и находя въ этой мысли какое-то тайное утѣшеніе.

Долго стоялъ я на томъ же мѣстѣ, перебирая въ головѣ разные планы мщенія, одинъ другаго свирѣпѣе и безпощаднѣе. Но, въ моему горю, всѣ они тотчасъ же оказывались ровно никуда негодными. Всѣ они первымъ условіемъ требовали равенства въ положеніи; а я, по неволѣ, долженъ былъ сознаваться, что "въ нашемъ отечествѣ" не возможенъ бой между мною и "большимъ человѣкомъ", что, если я оскорблю Фельзена какимъ нибудь "ловко-придуманнымъ словомъ", меня накажутъ какъ мальчика, оставятъ безъ обѣда или запрутъ въ комнатѣ, а потомъ m-r Керети будетъ пилить меня цѣлыя сутки сряду и называть при всякомъ случаѣ polisson и malheureux, — а Фельзенъ все-таки не будетъ драться со мною на шпагахъ. (мнѣ почему-то сдавалось, что на шпагахъ я непремѣнно убью его). Конечно, оставалось одно средство: спрятаться за дерево и, когда онъ пройдетъ мимо, выстрѣлить изъ пистолета прямо ему въ сердце. Но, какъ ни былъ я оскорбленъ, а чувствовалъ однако, что никогда не былъ бы способенъ на такое мщеніе. — "Ce n'est pas noble!" говорилъ я себѣ, вздыхая.

"Я дождусь", рѣшилъ я наконецъ, нѣсколько успокоившись, "дождусь своего! Не все-же мнѣ быть "мальчишкой!" Онъ мнѣ дорого заплатитъ за то, что осмѣлился…"

Я не повторилъ тѣхъ словъ, за которыя именно Фельзенъ долженъ былъ такъ дорого заплатить мнѣ. Но тѣмъ назойливѣе скребли они у меня на сердцѣ. "Трогательная семейная сцена", какъ выражался гусаръ, не выходила у меня изъ головы. Мнѣ все представлялась Васина мать, подъ деревомъ, озаренная вечернимъ сіяніемъ, и потомъ этотъ алчный и безнадежный взглядъ ея полумертваго мужа, между тѣмъ какъ въ душѣ моей шевелилось какое-то ѣдкое чувство раскаянья и стыда…