"Две маски" - читать интересную книгу автора (Маркевич Болеслав Михайлович)



V

Вечеромъ въ тотъ же день я отправился на Сергіевскую.

Тамъ сидѣла фрейлина изъ Таврическаго, какія-то еще, невѣдомыя мнѣ, дамы, Свобельцынъ и привезенный имъ какой-то толстый Симбирякъ, страдавшій насморкомъ и трубившій по этому случаю носомъ въ свой огромный фуляръ точно въ охотничій рогъ… Шелъ оживленный разговоръ по поводу только-что сообщенной фрейлиною новости самаго свѣжаго изданія: въ высшихъ областяхъ петербургскаго свѣта наканунѣ объявлены были три свадьбы разомъ. Хотя, начиная съ самой вѣстовщицы, съ четверть уже вѣка забытой этимъ свѣтомъ, имѣвшія сочетаться пары знакомы были гостьямъ Маргариты Павловны развѣ только по общеизвѣстнымъ ихъ фамиліямъ, всѣ онѣ судили и рядили о нихъ будто о самыхъ близкихъ себѣ людяхъ, выражали имъ сочувствіе или порицаніе и называли ихъ, со словъ точно также не видавшей ихъ въ глаза Тавричекой обитательницы, интимными ихъ уменьшительными, при чемъ, разумѣется, весьма затруднились бы отвѣтить, еслибы вздумали ихъ спросить, напримѣръ, кого слѣдуетъ разумѣть подъ Мими: Марью, Марѳу или Людмилу? а подъ Лили: Лизавету, Елену, или ту же Людмилу?…

Однѣ хозяйки не принимали участія въ этихъ интересныхъ преніяхъ: Мирра слушала, очевидно думая о чемъ-то другомъ; Маргарита Павловна, слегка выпятивъ губу впередъ, особенно усердно трудилась надъ своимъ шарфомъ, — она, какъ всякая добропорядочная мать, почитала in petto такой разговоръ о чужихъ свадьбахъ чѣмъ-то въ родѣ личной непріятности…

Я также далеко не былъ расположенъ болтать. То, что имѣлъ я сообщить кузинѣ, не выходило у меня изъ головы, и сказывалось вѣроятно особенно озабоченнымъ выраженіемъ на моемъ лицѣ, потому что Мирра нѣсколько разъ, поднявъ голову, щурилась и пытливо взглядывала на меня, а ея мать, не отрываясь отъ своего шарфа, обращалась ко мнѣ съ пѣвучими возгласами: "Митя, кто тебя обидѣлъ сегодня?" или "что притуманилась, зоренька ясная?" — вслѣдствіе чего даже одна изъ невѣдомыхъ мнѣ дамъ, что-то въ родѣ писательницы, сочла нужнымъ отпустить съ кисло-сладкою улыбкою:

— Такія звѣзды, какъ monsieur Засѣкинъ, не станутъ горѣть для немногихъ!

— А вы меня, сударыня, за уличный фонарь принимаете? отпустилъ я ей на это, въ свою очередь.

Она обидѣлась и уѣхала.

Къ одиннадцати часамъ поднялись и остальные…

Кузина, какъ только мы остались втроемъ, принялась меня бранить за "грубость" де ея пріятельницѣ, которая мнѣ-молъ этого никогда не проститъ. Я отвѣчалъ ей, что пріятельница ея — дура, и что заботы у меня есть поважнѣе того, проститъ она мнѣ или не проститъ.

Хотя все это сказано было мною съ видомъ и тономъ шутки, но Мирра, какъ бы тотчасъ же почуявъ, что скрывалось за этимъ, кинула свое шитье на столъ и вышла изъ комнаты.

Я не медля приступилъ въ дѣлу:

— Не было у васъ послѣ меня съ нею (я кивнулъ на дверь, куда вышла Мирра,) разговора на счетъ сегодняшней встрѣчи?

— Дама въ каретѣ съ злыми глазами? быстро подхватила Маргарита Павловна. — Нѣтъ, Боже сохрани! И ты, Митя, смотри, ни слова съ ней объ этомъ!

— Будьте покойны!… Даму эту я знаю, заговорилъ я опять.

— Что ты! Она даже руками всплеснула.

Да. Записка, которую я получилъ у васъ здѣсь, была отъ нея.

— Отъ этой самой…

Алчущее любопытство гораздо болѣе, чѣмъ тревога, изображались въэту минуту въ растворенномъ ртѣ, въ выскакивавшихъ изъ-подъ своихъ вѣкъ круглыхъ глазахъ кузины.

Кто она такая? зашептала она, присосѣживаясь ко мнѣ плечомъ къ плечу.

— Этого вамъ, пожалуй, и знать не нужно, сказалъ я;- и для васъ, и для нея даже гораздо лучше, чтобъ кто осталось тайной. Дѣло ни въ имени ея, ни въ фамиліи, а въ томъ, что дочь ваша со своею сверхъестественною чуткостью встревожилась не даромъ: женщина эта, если еще не совсѣмъ теперь… но можетъ быть дѣйствительно опаснымъ ей врагомъ!

— Врагомъ! Миррочкѣ, этому ангелу! За что? даже вся задрожала она, бѣдная.

— Пугаться заранѣе нечего, началъ я опять, — а вы меня выслушайте!

И я сообщилъ ей все, что уже вамъ извѣстно…

Она ахала и охала, принималась не разъ плакать, всплескивала руками, качала головой и перпендикулярно и горизонтально, хватала меня то за руки, то за плечо и кончила тѣмъ, что вскинулась на меня:

— Какъ же ты это, батюшка, такого ко мнѣ въ домъ ввелъ?

— Какого такого?

— Да этого Англичанина негоднаго! (Бѣдный Гордонъ, вчерашній "голубчикъ Леонидь Сергѣичъ"!)…

— Чѣмъ онъ негодный?

— Да какъ же, съ чужой этто женой…

— Ахъ, Господи, не могъ не засмѣяться я, — вы такихъ и не встрѣчали никогда?

Кубышка моя сама не могла не улыбнуться:

— Конечно… холостое дѣло!… Такъ ты бы меня хоть предварилъ. Когда онъ Миррѣ сталъ аттенціи показывать… Шепнулъ бы мнѣ: берегитесь, молъ, у него вотъ такъ и такъ, связь, и онъ измѣнщикъ…

— Онъ не измѣнщикъ! сказалъ я, — онъ искренно увлекся Миррой и горячо ее даже любитъ, я увѣренъ, а съ той женщиной онъ думалъ покончить… Онъ надѣялся на разлуку, на отсутствіе ея…

— Такъ ты бы такъ мнѣ все это въ ту пору и сказалъ: я бы и Миррочку остерегла, и самому ему дала понять: не суйся, молъ, знаемъ!

— Съ какого права сталъ бы я вамъ это въ ту пору говорить? невольно улыбнулся я опять.

— Съ какого? очень удивилась она моему вопросу, — помилуйте, скажите, вѣдь ты мнѣ здѣсь родня ближайшій, матери-то наши родныя сестры были, я тебя съ дѣтства…

— Тутъ дѣло не въ родствѣ, а въ чести! перебилъ я ее:- что бы вы сказали, еслибъ я вдругъ вашу тайну, безъ вашего спроса, сталъ бы выдавать третьему лицу, въ виду того, что я этимъ могу послужить его пользѣ? То, что я вамъ сейчасъ сообщилъ, я не выдалъ, а передалъ вамъ потому, что мнѣ поручено это вамъ передать, — поймите эту разницу!

Бѣдная женщина опустила голову, тяжко вздохнула и принялась опять плакать.

— Да, сквозь эти слезы говорила она, — хорошо вамъ съ вашими пуанъ д'онёрами этими, а съ Миррочкой-то какъ мнѣ быть теперь?… Она у меня съ полуслова пойметъ, знаю, — да полуслово-то это какъ выговорить матери, когда это ровно что ножомъ ее рѣзать!…

Я молчалъ… Мнѣ было и жутко, и больно… и опять вдали мерцавшія надежды…

— А она… та-то… очень она любитъ его? заговорила снова кузина.

— Вы можете сами разсудить изъ того, что я передалъ вамъ…

— Да, бѣдовая, видно, закачала она своею простоволосою головой:- а мужъ у нея старый?

— Не старый еще.

— А сама она belle femme, очень?

— Красавица!

— Брюнетка или блондинка?

— Рыжая!

— Неправда, прервала она, — я спрашивала Röschen, говоритъ: eine hübsche Brunette!

— Ну и прекрасно, воскликнулъ я нетерпѣливо, — только вы ничего болѣе отъ меня не узнаете, и не для чего вамъ меня и спрашивать! Не о ея наружности, а o томъ, чего можете вы ожидать отъ нея, слѣдуетъ вамъ думать!

Маргарита Павловна вдругъ гордо подняла голову.

— Нечего намъ отъ нея ждать, а ей безпокоиться! Чужихъ любовниковъ дочь моя ни у кого отымать не станетъ! промолвила она, покраснѣвъ отъ волненія: — такъ ты ей и скажи!…

— Хорошо, скажу!…

— Такъ и скажи! повторила она, утвердительно и самодовольно кивая…

Я простился съ нею и вышелъ…

Проходя залу, слышу вдругъ голосъ Мирры:

— Дмитрій Ивановичъ!

Въ первый еще разъ называла она меня такъ, — это удивило меня…

Я обернулся.

Она стояла спиною въ окну, полузакрытая тяжелою штофною занавѣсью, и глядѣла оттуда на меня какъ изъ рамки…

— Вы говорили съ мамой про ту женщину, что утромъ?…

— Говорилъ, сказалъ я, помолчавъ. Подслушивать не въ ея характерѣ: она догадалась! разсудилъ я мысленно.

— И… про… про Леонида Сергѣича? договорила она.

— Дда… и про него, отвѣчалъ я, смутясь невольно.

Она примолкла, опустила голову; что-то въ родѣ усмѣшки пробѣжало по ея лицу… Безъ словъ отдѣлилась она отъ окна, прошла мимо меня въ фортепіано, на которомъ лежала кипа ея нотъ, достала изъ-подъ нихъ ключикъ и, протягивая его мнѣ;

— Вы хотѣли играть въ тотъ разъ… Вотъ вамъ!…

Я недоумѣло шагнулъ въ ней…

— Садитесь, сыграйте! почти повелительно промолвила Мирра.

Я машинально откинулъ крышку…

— Что-нибудь веселое! сказала она.

— Веселое? повторилъ я съ тѣмъ же недоумѣніемъ.

— А то какъ же? отвѣчала она съ улыбкой, странное выраженіе которой заставило меня безсознательно опустить глаза.

Я заигралъ какую-то модную тогда польку. Мирра облокотилась на доску инструмента и стала слушать…

— Миррочка, ты это играешь? послышался тутъ же изъ гостиной удивленный голосъ Маргариты Павловны, раскладывавшей тамъ гранпасьянсъ на сонъ грядущій.

— Нѣтъ, это Дмитрій Иванычъ потѣшается, крикнула на это Мирра въ отвѣть.

Я продолжалъ играть, смутно чувствуя въ то же время, что въ этомъ было что-то подневольное, глупое и осеорбительное для меня… Но еще глупѣе было бы отказываться, еще оскорбительнѣе признать въ этомъ оскорбленіе…

Я едва былъ въ состояніи докончить. Руки мои въ какомъ-то изнеможеніи скользнули съ клавишей на мои колѣни.

— Ну вотъ вы теперь и довольны! медленно и отчетливо выговорила Мирра.

Я вскинулся на нее опущеннымъ до этой минуты взглядомъ… На ея лицѣ, въ туманныхъ глазахъ, въ этой снова бродившей по блѣднымъ устамъ ея улыбкѣ я прочелъ теперь явственно упрекъ, исполненный такой тоски, горечи и презрѣнія во мнѣ, что меня ожгло будто горячимъ желѣзомъ. "Ты погубилъ мое счастіе изъ личнаго, жалкаго разсчета!" говорилъ мнѣ теперь весь этотъ стройный, печальный и безпощадный обливъ…

Я хотѣлъ что-то сказать, объяснить… Но Мирра уже вышла изъ комнаты.

Я кинулся вонъ какъ безумный. Пробѣжавъ мимо храпѣвшаго въ сѣняхъ слуги, забывъ тамъ шинель и калоши, я откинулъ болтъ входной двери и очутился на улицѣ.

Тамъ выла злая январская вьюга. Крупныя мерзлыя хлопья били меня по лицу, попадали за воротникъ, лѣзли подъ обшлага моего тонкаго сюртука. Я бѣжалъ домой, погружая въ навалившія груды снѣга, мои лакированные сапоги съ какимъ-то наслажденіемъ. Въ этомъ пронзающемъ ощущеніи холода и влаги я искалъ отвлеченія отъ того чего-то невыразимо мучительнаго, что будто пудовикомъ гнело мою голову и сверлило какъ буравъ сквозь черепъ въ мозгу…

"Да, веселись теперь, будь доволенъ, проносилось у меня тамъ, — жалкій, презрѣнный себялюбецъ! Твоя совѣсть чиста, ты не выдалъ, ты передалъ. Нелѣпыя угрозы обезумѣвшей женщины ты нашелъ выгоднымъ для себя принять за нѣчто дѣйствительно осуществимое и грозное и обратить себя въ орудіе… Противъ кого? Въ чье орудіе? Ты преклонялся предъ тѣмъ характеромъ, а въ этой нѣжной молодой жизни не подозрѣвалъ ни устойчивости, ни глубины… Ты могъ, ты долженъ былъ оградить, спасти эту молодую, дорогую для тебя жизнь; но изо всѣхъ предстоявшихъ тебѣ путей ты избралъ тотъ, въ концѣ котораго, вмѣсто одной, являются три жертвы… Предъ тобой впереди горѣли какія-то надежды… Вотъ онѣ, надежды твои: ненависть ея и презрѣніе!…"

Я насилу дотащился до своей квартиры. Ознобъ пронималъ меня всего насквозь. Словно клещи какого-то исполинскаго рака сжимали и рѣзали мнѣ голову. Огонь вынесенной мнѣ навстрѣчу старымъ моимъ Назарычемъ свѣчи ударилъ мнѣ въ глаза будто двумя острыми какъ шило и нестерпимо палившими лучами… Я вскрикнулъ отъ боли и покатился навзничь безъ чувствъ…